Книга: Огнедева. Аскольдова невеста
Назад: Глава 15
Дальше: Глава 17

Глава 16

Попытки Ольмы выкупить загадочную красавицу не остались тайной — о них говорил весь Любичевск. Над незадачливым варягом смеялись, о красоте девушки рассказывали небылицы. Теперь почему-то утверждали, что привезли ее с юга и даже что она — дочь козарского кагана, похищенная русью. Белотур давно махнул рукой и на слухи не обращал внимания, никому ничего не объясняя. Каждый день он ждал Велема, но тоже почти не надеялся дождаться. Но не мог же он сидеть тут, в Любичевске, вечно!
На другой день после второго посещения Ольмы Белотур пришел в дом с целым ворохом разноцветных шелков. Но вид у него при этом был такой, будто ему всучили прокисшую вонючую овчину, к тому же кишащую блохами.
— Ой, что это! — Дивляна кинулась к нему, привлеченная видом ярких блестящих тканей.
— Это тебе! — Все с тем же недовольным видом Белотур бросил тряпье на скамью. — От Ехсара. На пир он тебя зовет. Я уж говорил ему, что тебе на люди выйти не в чем, подарил, зараза! Может, больной назовешься?
Дивляна нетерпеливо схватила первое, что попалось под руку. Это оказалась рубаха из малинового шелка, украшенная черной, с золотой нитью тесьмой на вороте, по рукавам и подолу, включая боковые разрезы. Горловина к тому же была обшита голубым шелком и чеканными серебряными бляшками. Застегивалось платье на золоченую пуговицу, пришитую на левом плече. Также на плечах, возле ворота, виднелись еще какие-то петли из золоченой тесьмы — Дивляна не поняла, для чего они. Сюда же, под горловину, был пришит большой прямоугольный кусок желтого плотного шелка, покрытый серебряными мелкими бляшками. Дивляне он чем-то напомнил словенскую завеску, хотя для этого был маловат.
Под платьем лежали узкие портки из ярко-красного тонкого шелка, затканного золотыми узорами, а с ними — маленькая шапочка, сплошь расшитая бронзовыми позолоченными бляшками и бусами. Внутри шапочки оказалось ожерелье из цветных бусин и странных кусочков дерева, каких-то причудливых раковин, которых Дивляна никогда не видела — на тонком ремешке, и каждая бусина или подвеска от соседних отделялась хитро завязанными узлами.
— Э-это все мне? — едва выговорила потрясенная Дивляна.
— Тебе, — сокрушенно вздохнул Белотур. — Щедрый он, князь Ехсар. У жены забрал, что ли? Уж очень ему хочется, чтобы ты к нему на пир пришла, а он на тебя посмотрел наконец. После Ольмы, сгрызи его змеевец, весь Любичевск только о тебе и гудит. Ехсар не хотел в мои дела лезть, но тут и он не стерпел. Да дружина его что ни день терзает: что за девка, о чем речь?
Объяснения почти пропадали даром: Дивляна вертела в руках козарское платье и едва ли слушала — то гладила шелк, то рассматривала бляшки. Понятно, она никогда такого не видела, а какая же девка устоит перед новыми, дорогими тряпками!
— Нет, я не могу… я не хочу идти… — бормотала Дивляна, но Белотур видел, что ее горящие глаза выражают совсем не то, что срывается с губ. — И незачем мне… зачем идти? Чтобы все на меня пялились? Да еще и в этом! Я со стыда сгорю! Что я, с ума слетела — в портки рядиться?
— Здешние так ходят, — напомнила Снегуле, тоже с обалделым видом водя пальцем по золотым узорам.
— Пусть здешние хоть на голове ходят. Я только прикину, — Вне связи с предыдущим Дивляна вдруг сгребла все тряпье в охапку и подняла на Белотура умоляющий взгляд. — Только приложу… любопытно же… у меня никогда…
И она метнулась за занавеску, будто боялась, что воевода все отнимет. Белотур опустил руку на стол и безнадежно склонил к ней голову, но не мог удержаться от усмешки. Девка есть девка, что с ней поделаешь!
Сначала Дивляна хотела примерить только малиновую рубаху. Но торчащий из-под нее вышитый подол словенской исподки смотрелся нелепо и портил весь вид, и была она в этом похожа на копенку. С сомнением скривившись, Дивляна развернула портки, повертела так и этак, будто сомневалась, через какой конец в них влезать. Ну, здешние бабы ходят. И в мужиков не превращаются. И замуж их берут, ничего. Она же не собирается и впрямь идти в этом на пир! Только посмотреть — как на нее все это сядет?
Торопливо стащив малиновую рубаху и свою исподку, Дивляна натянула портки и кое-как справилась с завязками. Потом опять надела рубаху, попыталась застегнуть, но запуталась в петлях и к тому же не поняла, к какой из них надо пристегивать тот желтый кусок, что спереди. Осмотрев себя, она вышла из-за занавески. Белотур, тоже отчасти с любопытством ожидавший ее появления, взглянул на нее и начал было смеяться, но не обидно, и Дивляна засмеялась вместе с ним. Прохладный плотный шелк щекотал кожу, вероятно, полагалась еще нижняя рубаха, но ее князь Ехсар не догадался дать. Да и какая разница, она же не сделает в этом наряде ни шагу за порог избы! Но в козарском платье она стала какой-то другой, и Дивляну охватило приятное волнение. Будто она — не она, а какая-то знатная козарка, дочь кагана!
— Я не знаю, как это застегивать. — Давясь от смеха, она подошла к Белотуру. — Ты знаешь? Покажи.
— Это сюда. — Белотур взял край желтого куска. — Это к плечу пристегивается, а сюда, внутрь, всякие мелкие пожитки кладут, какие при себе носят. Козарки не подпоясываются, и что наши на пояс вешают, они здесь, за пазухой, держат. Только сперва надо ворот застегнуть. Кощ-щей…
Попытавшись застегнуть ей пуговицу на плече, он вдруг втянул в себя воздух и зашипел, как от боли. Но не потому, что оцарапался обо что-нибудь. Рубашка шилась на замужнюю женщину, и разрез горловины, по козарскому обычаю, доставал чуть ли не до пояса. А исподней рубахи под ней не было. Дивляна помнила об этом, но… нарочно забыла. И пальцы Белотура, пытавшиеся поймать пуговицу, попали в разрез и легли на теплую нежную кожу под горлом.
Он замер — убрать руку не было сил. Дивляна стояла не шевелясь, приподняв руки, чтобы ему не мешать. Почти не дыша, Белотур двинул ладонь дальше — туда, куда обычная словенская рубаха никогда никакую руку не пропустила бы, имея слишком маленький для этого вырез. Прямо под пальцами его оказался нежный холмик девичьей груди — небольшой, теплой, упругой. Белотур накрыл ее ладонью, чувствуя, как там, в глубине, бешено колотится сердце. Грудь вздымалась от частого дыхания, а маленькая пуговка соска отвердела.
Мысленно махнув рукой на свое благоразумие, Белотур рывком подтянул к себе Дивляну, поставил между колен, обнял, притиснул к себе и уткнулся лицом в разрез козарской рубахи. Девушка невольно вскрикнула, но не от испуга или гнева, а от острого желания, пронзившего ее в этот миг. Горячие губы скользили по ее груди, борода мягко щекотала кожу, увеличивая ее возбуждение, и она застонала, изогнулась в его руках, обхватила его голову и сильнее прижала к себе. Внутри разлилось мучительное томление, и казалось, ее разорвет насмерть, если оно немедленно не будет утолено…
Белотур резко встал, подхватил ее на руки, будто она вообще ничего не весила, и шагнул к лавке за занавеской. Он мог бы справиться с собой, если бы Дивляна не хотела того же самого, Но, чувствуя явное влечение с ее стороны, он забыл обо всем; Ярила в нем властно толкал немедленно дать этой женщине то, чего она жаждет! А до всех посторонних соображений Яр иле не было ни малейшего дела.
Опустив Дивляну на лавку, Белотур поднял подол ее рубахи и стал нашаривать шелковые шнуры на портках, покрывая жадными поцелуями ее лицо. Дивляна приподняла бедра, чтобы ему было легче избавить ее от этой одежды, совершенно лишней и не нужной женщине! Чувствуя, что сейчас это наконец случится, она постанывала от нетерпения и тянула руки к Белотуру, не в силах дождаться, когда же он справится с проклятыми портками.
Ни она, ни сам Белотур не услышали, как кто-то позвал его. Снегуле пришлось изо всех сил потрясти воеводу за плечо, прежде чем он заметил, что кто-то им мешает, и обернулся.
— Там приехали, тебя ищут! — вытаращив глаза, торопливо воскликнула голядка. — Воевода, прости, но не время! Выйди, из Киева, говорят, люди приехали! Прямо сюда идут!
Слово «Киев» несколько его отрезвило. Белотур рывком вернул на место подол лежащей девушки, провел рукой по волосам, пытаясь прийти в себя, перевел дух и посмотрел на Снегуле уже более осмысленно.
— Что ты говоришь?
— За тобой приехали…
Он шагнул к двери, словно еще сомневаясь, идти или не идти, — мысли так сразу привести в порядок не удавалось. Дивляна, поняв, что оторвать его от нее в такой миг могло только совершенно исключительное происшествие, тоже поднялась и выглянула, придерживая у груди бестолковый желтый кусок шелка.
Наружная дверь распахнулась, кто-то сошел по ступенькам. Это была женщина, и Дивляне сразу бросилось в глаза, что пришедшая одета в такую же верхницу козарского кроя, с большим красным куском на груди, но снизу виднелась длинная словенская исподка, а сверху — завеска. И вот женщина шагнула вперед, подняла голову…
Кто она такая, Белотур и Дивляна поняли одновременно. Он — потому что был близко с ней знаком уже целых пятнадцать лет, а Дивляна — потому что сразу узнала эти глаза, этот нос с продавленной спинкой, этот покатый лоб, выпуклый над бровями, правда, лоб почти целиком заслоняла бахрома богато расшитой сороки.
— Воротеня! — ахнул Белотур, подтверждая догадку Дивляны, что перед ними предстала его законная жена. — Ты здесь откуда?
Он шагнул ей навстречу, широко раскинул руки, собираясь то ли обнять любимую супругу, то ли преградить ей путь к занавеске. Дивляна мгновенно спряталась и забилась в угол. Вот это встреча! Она чувствовала себя так, будто пыталась что-то украсть и была застигнута прямо у чужой клети. Убьет хозяин — будет прав.
— Я-то здесь из Киева! — тем временем отвечала мужу Забериславна, и ее громкий звучный голос словно пронзал дрожащую за занавеской Дивляну насквозь. — А вот ты, супруг мой любезный, сокол мой ясный, что здесь делаешь? Весь Киев уже знает, что приехал ты с Волхова, а домой глаз не кажешь! И князь тебя ждет, и я жду, и мать с сыном ждут — а ты не едешь! Уж не захворал ли, думаю? Дай, думаю, сама поеду навстречу! И князюшка говорит: поезжай, невестушка, разведай, все ли ладно, не нужна ли какая подмога!
— Лебедушка ты моя белая! — Растроганный такой заботой, Белотур наконец обнял ее. — Солнышко ты мое красное! Прости, что неучтиво встретил, — да разве чаял я тебя так вдруг увидеть?
— Полгода не был! — Забериславна вдруг всхлипнула. — Я все глаза проглядела… Всякий день ждала весточки… Уж думала, до весны тебя не будет. А ты здесь!
Видя, что она унялась, Белотур принялся целовать любимую жену. Дивляна тем временем стянула проклятые козарские тряпки и снова облачилась в свои две рубахи, подпоясалась, пригладила волосы и села, смирно сложив руки на коленях. Помогавшая ей Снегуле села рядом. Обе переглянулись.
— Не успел? — почти не разжимая губ, спросила голядка.
— Чуть-чуть не успел.
— Что это за арклис? Жена его, что ль?
— Она самая. Князя Заберислава дочь. На батюшку своего похожа, я сразу догадалась.
— И что? Не затеет ли косы драть?
— Она ничего не видела.
Сама Дивляна тоже предпочла бы кое-чего не видеть. Слыша в избе тишину, она боязливо выглянула из-за занавески и спряталась обратно. И хотя целовать законную жену Белотур имел полное право, ей стало до смерти обидно. Раньше она просто не думала об этой женщине, но теперь закрыть глаза на ее существование было никак нельзя. И хотя Дивляна собиралась стать женой Аскольда, а до женщин Белотурова дома ей не было никакого дела, все же лучше бы Воротислава-свет Забериславна и дальше оставалась где-нибудь… где солнце не светит, роса не ложится. И собой-то хороша — отворотясь не наглядеться! И нарядилась, будто кур пугать — не то по-словенски, не по по-козарски! Осознав случившееся, Дивляна чуть не заплакала. У нее было чувство, словно ее покинул единственный близкий человек. Белотур теперь с женой, а до нее, Дивляны, ему больше нет дела!
Как потом рассказала успокоившаяся Воротислава, вести о возвращении Белотура из полуночных краев достигли Киева довольно быстро. И что же не достичь — вниз по Днепру два дня пути, а плавают туда-сюда много — вся река в челнах, лодьях и ветрилах. Поначалу Забериславна обрадовалась — не появись он сейчас, так не жди до весны. Но дни шли, а муж все не ехал. Князь Аскольд уже выражал беспокойство и недовольство, что его родич, воевода и посол, почти вернувшись из такой дали, почему-то застрял в Любичевске. Что это значит? Что за дела у него с князем Ехсаром? И не выяснил ли он в пути нечто такое, не произошло ли нечто в чужих краях, из-за чего теперь с аварский князь Ехсар — для Белотура более желанный союзник, чем родной киевский князь!
Воеводша разделяла опасения деверя. А когда купцы, ехавшие через Любичевск, доложили, что при Белотуре и Ехсаре имеется какая-то невероятно красивая козарка, по слухам, похищенная дочь кагана, Воротислава больше не могла сидеть на месте. Помня, что снаряжал брата за достойной невестой для себя, Аскольд весьма внимательно выслушал пересказ сведений о козарке. Не за козаркой он брата посылал, но если так сложится… Что и как там складывается, ему самому было выяснять не к лицу — не ехать же в Любичевск навстречу собственному воеводе! А вот желание Забериславны отправиться к мужу он горячо одобрил и даже дал ей лодью с гребцами.
Жене Белотур выложил всю правду, для начала предупредив, что это тайна, которую Ехсар и прочие любичи не должны знать. Воротислава согласно кивала расшитой сорокой — княжеская дочь, она хорошо понимала все сложности отношений между племенами, те, что уже есть, и те, что еще могут возникнуть. Разумеется, она захотела посмотреть на ладожскую невесту, и Белотур позвал Дивляну. Та вышла из-за занавески с видом скромным, но полным достоинства. Слава чурам, догадалась одеться, как обычно, отметил про себя Белотур. Все знатные женщины Киева носили козарское платье, хотя портки пока не переняли, — и девушку, одетую в лен и шерсть домашней работы, с простой вышивкой шерстяной красной нитью и с единственной цветной бусиной на шее, Воротислава оглядела снисходительно. Где же твое приданое, воеводская дочь? — было ясно написано у нее на лице, но вслух она ничего не сказала. А у Белотура отлегло от сердца: по лицу жены он видел, что бедность Дивляниной сряды заслонила в глазах Воротени красоту девушки. По крайней мере, пока. Ему хватало сложностей и без ревности Забериславны.
Зато Дивляна без труда разглядела, что богатое козарское платье, расшитая бусами и шелягами сорока, белый шелковый убрус все же не могут заменить Воротиславе ушедшую молодость, тем более красоту, которой и вовсе никогда не бывало. Рослая, статная, не так чтобы толстая, но плотная, воеводша не была хороша собой и красной бахромой на сороке прикрывала уже весьма заметные морщины возле глаз. Поверх козарской верхницы она носила обычную словенскую завеску, как и подобает замужней женщине; обилие красного цвета говорило о том, что способности рожать она еще не утратила, но четыре или пять полосок узора с птичками головками вниз тут же поведали Дивляне, что из всех рожденных детей воеводша сохранила в живых только одного! Да, Белотур упоминал только одного своего сына, Ратибора. Белотур и Воротислава были ровесниками, но женщины старятся быстрее, и теперь муж казался моложе и красивее жены. Осознав все это, Дивляна в разговоре с Забериславной почти не поднимала глаз, чтобы та не прочла в них чувства превосходства и не забеспокоилась. Не имея рядом родни и поддержки, Дивляна не могла позволить себе заводить врагов хотя бы там, где это от нее зависело.
По годам Воротислава почти годилась ей в матери. Но почему-то, разговаривая с ней, Дивляна не ощущала, что стоит перед старшей, и воспринимала ее как равную, если не меньше. Она сама сильно повзрослела за эти долгие месяцы. Больше, чем иные взрослеют за годы. Муж этой женщины хочет ее, Дивляну. И она приехала сюда, чтобы стать киевской княгиней. Теперь, когда с появлением Воротиславы долгожданный отъезд в Киев стал делом завтрашнего дня, Дивляна словно заново вспомнила, зачем ее сюда привезли.
В то же время Воротислава, глядя на нее, с трудом могла убедить себя в том, что видит уже почти свою княгиню. На лице ее отражались большие сомнения, но она не решалась быть с девушкой неучтивой.
— Да уж, конечно, без родичей и приданого какая же свадьба? — согласилась она, выслушав все обстоятельства дела. — Но и здесь, у Ехсара, тебе сидеть незачем, сокол мой ясный. — Она посмотрела на Белотура, словно пыталась понять нечто, от нее утаенное. — Погостил у родича, и довольно. Князь тебя ждет не дождется. Велел немедленно в Киев ехать. А то тревожно ему на сердце. Завтра и поедем.
— Так тому и быть. — Белотур не стал спорить. — Уж коли князь все знает, то лучше мы Велемысла Домагостича в Киеве и будем дожидаться. Все же в гостях хорошо, а дома лучше!
Забериславна осталась довольна его решением. В отличие от Дивляны. Всего через несколько дней ей предстояло увидеть своего будущего мужа, но как предстать перед ним без Велема, без братьев и дружины, даже без приданого! С двумя исподками и «глазком Ильмеря» на шее! Невеста хоть куда! Думая об этом, Дивляна испытывала глупое желание упереться ногами в пол, будто это могло задержать ход событий.
Отъезд был назначен на завтра. Белотур уговаривал супругу пару дней отдохнуть перед обратной дорогой, но Забериславна заупрямилась. Пока она не проявляла ревности открыто, но присутствие рядом с мужем такой молодой и красивой девушки ее настораживало, и она хотела, чтобы ладожская дева как можно скорее была передана нареченному жениху! И пусть Аскольд сам думает, что с ней делать.
Напоследок им все же пришлось посетить пир, который давал князь Ехсар еще и в честь знатной жены своего любимого родича. Вид козарского платья теперь вызывал на щеках Дивляны краску смущения, но делать было нечего. Портки она отложила в сторону, а малиновую верхницу надела по примеру Воротиславы: с обычной льняной исподкой снизу и собственным верхним поясом. Получилось непривычно, но на люди выйти можно. Не ходить же распоясанной, как саварки, которые будто каждому встречному мужику себя предлагают! Петли на плечах, как ей снисходительно объяснила Воротислава, предназначались для ожерелья, которое не вешалось на шею, а крепилось на платье. Но свой «глаз Ильмеря» Дивляна и не подумала снимать — он был ей дороже любых подарков.
Князь Ехсар на пиру вился венком вокруг Дивляны и даже пел песни в ее честь, наигрывая на каком-то чудном гудце, видно, козарском. «О дева, само Солнце, твой брат, подарило тебе эту бусинку! — переводил Белотур содержание его песни. — Когда наступает тьма, ты вешаешь ее на шею, и она, ярко сияя, освещает твой путь!»
В остальном пир не доставил Дивляне большого удовольствия, и она рано ушла спать. Место за занавеской пришлось уступить Белотуру с женой, и полночи оттуда доносились вздохи и стоны, которых Дивляна предпочла бы не слышать. Она даже прятала голову под одеялом, не в силах дождаться, когда же все это закончится. Весь пыл воеводы должен был достаться ей, а не этой корове рогатой! В конце концов она вспомнила Вольгу и расплакалась от стыда, тоски и боли. Ведь было же время, когда она и не глянула бы в сторону женатого мужчины.
При мысли о Вольге душа отзывалась звоном серебряного бубенца. Исчезли эта глупая изба со стенами из хвороста, духота и дым осеннего жилья: распахнулось вокруг свежее, душистое утро месяца травеня, разлился перед глазами зелено-голубой простор, и Волхов заблестел синим шелком внизу под Дивинцом, где они стояли с Вольгой обнявшись, счастливые, будто молодые боги, которым принадлежит этот звонкий и радостный весенний мир. Теперь Дивляна смотрела на это будто со стороны. И полугода не прошло, но ей казалось, что от девушки, которой она была тогда, ее отделяет много лет. Даже трудно было поверить, что Вольга Судиславич — не воспоминание, не витязь из сказаний, а живой человек, который по-прежнему живет у себя в Плескове и даже не сильно с тех пор изменился. Зато сама она изменилась. Нет дороги назад в тот зелено-голубой простор. У нее теперь новая жизнь, и в ней нужно искать новое счастье. Но Дивляна, сжимая в кулаке «глаз Ильмеря», знала, что те воспоминания о свежем утре ее жизни навеки останутся величайшим сокровищем души.
* * *
Впервые попав в Киев, Дивляна поняла, почему Белотур, вспоминая об этом месте, говорил «у нас на горах». Правда, сам город она разглядела не сразу. Ей и раньше встречались крутые берега, но увиденное здесь поразило ее, почти как если бы среди облаков вдруг предстал сам Светлый Ирий. Способствовала тому и голубая ширь Днепра, набравшего здесь небывалую силу. После довольно длинной отмели берег резко вздымался вверх, и крутые, почти отвесные склоны казались неприступными. Вершины были заслонены растущими на склонах деревьями, но между ними мелькали постройки — беленые известью избушки, вроде тех, что строили в Любичевске. Стайки мазаных изб располагались на нескольких горах, а между ними тянулись зеленые откосы, изрезанные оврагами и поросшие кустами. На низкой длинной отмели лежали лодьи, а на уступах берега, широкими огромными ступенями, поднимавшимися от воды, кое-где тоже прилепились беленые земляные избушки, крытые соломой или камышом.
— Куда ее — сразу к князю? — спросила Воротислава. Она-то смотрела на все это спокойно, привыкнув за много лет и не успев, как Белотур, за время отсутствия соскучиться по Киевским горам.
— Да куда ж прямо с дороги — немытую, нечесаную? — отозвался воевода, глядя с лодьи, как приближаются горы.
Дивляна невольно провела рукой по волосам. Не так уж она испачкалась в дороге, но прямо сейчас предстать перед будущим мужем не спешила. Жутко было подумать о том, что еще до вечера она предстанет перед человеком, который станет ее мужем, ее будущей семьей — одна, без братьев и приданого, без поддержки рода, и должна будет встретить новую жизнь лицом к лицу. Хотелось выпросить у судьбы еще хоть небольшую передышку.
По мере того как лодьи подходили ближе, становилось видно, что по крутым склонам кое-где тянутся тропинки, по которым люди пробираются вверх и вниз, но только молодые мужчины без поклажи, бабе или старику по такой крутизне не влезть. Широкая накатанная дорога уходила, огибая холмы, видимо, в поисках пологого объезда.
— Князь вон там живет. — Белотур, обернувшись к ней, кивнул на одну из гор. — Так она и зовется — Княжья гора. А старейшина киевская — на Щекавице и Хоревице, где прадеды их сели.
За время пути он уже рассказывал Дивляне о том, что на Киевских горах обосновались выходцы из нескольких разных племен: потомки древних дулебов, антов и кочевников, пришедших из-за Днепра, каждое племя основало свое поселение на одной из вершин, где и продолжали жить их потомки. Из саварянской земли пришел когда-то князь Кий, признанный старшим над разнородным населением этого места, отчего и осталось предание, будто был он прежде перевозчиком. Вертя головой по сторонам, Дивляна пока не понимала, где что, но утешала себя тем, что у нее еще будет время во всем разобраться. Целая жизнь…
Лодьи подошли к отмели, дружина высыпала на берег, в нетерпении скорее ступить на родную землю. Дивляна медлила. Вот и окончился ее путь на край света. Вот он, этот край. Днепр уходил дальше на юг, и странно было видеть, что и за Киевом он не упирается в высокую стену, кладущую предел белому свету. Да какая стена? Где-то там — Греческое море, а за морем еще земля… Голова кружилась от мысли о том, как огромен мир, — а ведь сколько земель она уже оставила позади! Но даже мыслью не достать до настоящего края.
— Пойдем, княгиня! — Белотур взял ее на руки и понес на берег. — Лучше бы самому Аскольду тебя в первый раз на землю киевскую поставить, да видишь, как сложилось…
За ними наблюдала Воротислава, и Дивляна лишь слегка оперлась рукой о его плечо, будто ей вовсе не хотелось прикасаться к чужому мужчине. В присутствии Забериславны у нее хорошо получалось думать о Белотуре как, о чужом, но тем сильнее были ее робость и чувство одиночества.
Вот он поставил ее на твердую землю, и она торопливо оправила подол и пояс. Огляделась. Народ бежал к ним со всех сторон: всякому любопытно было посмотреть на воеводу, воротившегося из чужих краев. Белотура тут, видимо, любили: простой народ охотно кланялся, старейшины, случившиеся поблизости, лезли обниматься, хлопали по плечам, наскоро расспрашивали о походе — удачен ли? Здесь были словены, те же савары, хотя и меньше, чем в Любичевске. Говор киевлян звучал непривычно, однако был понятен. На нее, Дивляну, поглядывали, но не с большим вниманием, чем просто на красивую молодую девку. Даже если поляне помнили, что воевода поехал за невестой для князя, никому не приходило на ум, что этой невестой может оказаться девушка в простой шерстяной верхнице, крашеной дубовой корой. В лучшем случае их со Снегуле могли принять за челядинок, приехавших заранее приготовить все для знатной хозяйки.
Оставив Битеня наблюдать за разгрузкой лодий, Белотур с тремя женщинами и кое-кем из дружины двинулся по тропе. Сперва вокруг были только склоны, потом стали появляться избушки, врезанные в берег, из того же обмазанного глиной хвороста. Стояли они как придется, но между собой были соединены множеством узких натоптанных тропинок. На свободных местах виднелись кривые полоски огородов, уже пустых в эту пору. Еще зеленую траву жевали коровы, козы, овцы. На самой вершине горы избы стали больше, просторнее и стояли теснее.
Путь их лежал к целой стае избушек, окруженных особым тыном. Когда приехавшие приблизились, их встретила в воротах пожилая женщина с рогом в руках. Увидев Белотура, она хотела что-то сказать, шагнула навстречу, но тут же, не глядя, сунула рог кому-то рядом в руки и бегом кинулась навстречу, жарко обхватила воеводу и припала головой к его груди, что-то причитая, то ли плача, то ли смеясь от радости. По ее преклонным годам Дивляна догадалась, что это его мать, Елинь Святославна, старшая дочь последнего Полянского князя Святослава, ведшего свой род от Кия. Это была самая знатная женщина племени полян, каких бы жен ни привозили себе из чужих краев ее дети и племянники.
Следом из ворот показался отрок лет двенадцати, как две горошины похожий на княжича Радима Забериславича. Тот же лоб, нос, те же глаза, только, слава богам, оба зрячие. «Как же прочно в этом роду держится внешнее сходство!» — мельком подумала Дивляна. Только подойдя ближе, она заметила, что глаза у Ратибора совсем светлые, точно как у Белотура, и смотрят так же приветливо, не выискивая во всем и во всех подвоха. Чертами лица Ратибор Белотурович был похож на мать, а выражением скорее на отца, и потому отрок ей сразу понравился. Она окинула пристальным взглядом челядь за спинами у хозяев, и, хотя там имелись молодые женщины, среди них не было ни одной, которую можно было бы посчитать младшей женой воеводы.
Пока семейство и челядь, всяк на свой лад, приветствовали воротившегося домой хозяина, Дивляна стояла в стороне рядом со Снегуле. Она могла разглядывать Белотуровых домочадцев сколько угодно, в то время как ее саму никто не замечал! Да уж, доехала она! Сколько разных тревог сопровождали ее отъезд и путешествие — и вот в конце его она оказалась никому не нужна! И никто ее не встречает — не взглянут даже. А если и взглянут любопытно, то тут же и отвернутся — мало ли кого воевода привез! Будет срок, расскажет.
Но вдруг сам Белотур обернулся к ней и кивнул, приглашая подойти. Дивляна приблизилась.
— Посмотри, матушка, — Белотур взял ее за руку, — какую я лебедь белую привез. Это Дивомила Домагостевна, дочь воеводы ладожского Домагостя Витонежича. Род свой она ведет от Любошичей, ладожского старшего рода, и Гостивита, князя словен ильмерских. Эту деву я для князя Аскольда сосватал. Как в кощуне — саму Денницу из Золотой Сварги!
— Да что ты говоришь! — Елинь Святославна всплеснула руками. Она не так чтобы не поверила, но на Дивляну смотрела во все глаза, и в глазах этих читалась смесь живого любопытства с недоумением. — Невесту князю! Да что же ты, дурная твоя голова… Надо же было князя упредить, чтобы он встретил. Сам бы в дом ввел… Что же ты ее сюда! Как же так! Совсем обычаи забыл!
— Погоди, матушка. Князю в дом ее вести рано. Встрешник нас попутал — родню ее, дружину, приданое мы по пути потеряли.
— Как — потеряли? — Старая воеводша в изумлении раскрыла глаза еще шире. — Из-за пояса обронили, что ли? Не рукавица, чай!
— Не обронили. Отстал от нас по пути ладожский воевода Велемысл, ее брат, и дружина его, и приданое у него остались. А куда невесту к мужу в дом без приданого? Да и отдавать ее кто будет — я же ей не родня! Вот-вот они нас нагонят. Тогда и передадим невесту жениху честь по чести. Пока пусть у нас побудет.
— Да лучше… — начала недовольная Воротислава.
— У нас побудет! — с легким нажимом повторил Белотур, бросив на нее строгий взгляд, и жена не посмела открыто перечить. — Прошу, матушка: прими ее, обогрей, а то дева совсем измаялась. Ни родни, ни пожитков, всего две исподки с собой да одна челядинка. — Он кивнул на Снегуле. — Будь ей пока вместо матери.
— Ну, как не принять? — Елинь Святославна повернулась к Дивляне. — Да будут с тобой боги в нашем дому, дитятко! — Она обняла девушку, прижалась к ее щеке своей прохладной морщинистой щекой. — Сейчас все устрою. И баню и поесть — у меня все готово, а там и постелим — ляжешь отдохнуть. Это сколько же вы ехали?
— Почти с Медового дня, — впервые подала голос Дивляна. — Третий месяц уже.
— Ох, бедная! Ну что, как у вас в Ладоге люди-то живут? — Она приобняла Дивляну за плечи и повела во двор, будто ожидала, что девушка немедленно расскажет ей все о жизни далеких волховских словен.
Во дворе размещались несколько мазаных изб, клети, навес для скота, пока еще пустой — не пригнали с луга. Кусты и некоторые деревья уже желтели, но трава оставалась зеленой, и скотину не спешили ставить в стойло. Дивляна заметила, что в полянской земле листопад-месяц похож на ладожский ревун — теплее и зелени больше. И называют они его здесь, как потом оказалось, жолтень, оттого что деревья желтеют, а грудень зовут листопадом, потому что только тогда лист опадает! Получалось, что в эти полуденные края Марена-зима добиралась на месяц позже.
Одна из мазаных изб принадлежала старой воеводше — сюда она и привела Дивляну и Снегуле. С последней она попыталась было объясняться знаками, но, убедившись, что голядка прекрасно понимает по-словенски, смеялась над своей ошибкой звонко, как молодая. Старшая дочь Полянского князя Святослава была совсем не похожа на сына — круглолицая, скуластая, невысокая ростом и с годами располневшая, она, видимо, сама имела в жилах немного саварской крови. Голова ее, покрытая белым убрусом, не доставала Белотуру даже до плеча, да и внук уже перерос бабку. Однако зубы у нее были почти все целы, и дряхлой она ничуть не выглядела. Видно было, что эта женщина, как и сын ее, открытая и чистосердечная, и рядом с ней Дивляне сразу стало гораздо спокойнее. Расторопная и отзывчивая на чужую нужду, Елинь Святославна, казалось, готова была принять в дети любого доброго человека, и Дивляна, побыв рядом с ней всего ничего, уже ощущала себя под теплым крылом заботливой матери. Понятно, в кого Белотур уродился таким!
Изба у нее была просторная, земляной пол чисто выметен, на скамьях — пестрые ковры и пушистые шкуры, на полках — сияющие, как солнце, бронзовые, медные, серебряные блюда, резные ларцы и ларчики один на другом — их Елинь Святославна называла незнакомым Дивляне словом «скрыня». Даже полати отгораживались чистыми вышитыми занавесками. Пахло душистыми травами, и этот запах, как всегда, наполнил душу Дивляны чувством покоя и безопасности. Все в Киеве, было как-то не так — другие избы, утварь, говор, да и само это поселение на вершинах крутых гор, будто зависшее между землей и небом. Но и здесь, похоже, можно жить. Если только ей найдется место…
Первое впечатление Дивляну не обмануло. Старая воеводша сама пошла с невесткой и приехавшими девами в баню, после усадила за стол, подкладывала всем кусочки, подливала квасу. Потом постелила Дивляне и Снегуле у себя, дала мягкие перины, беличьи одеяла и все ходила вокруг, выпытывая, не холодно ли им и не жестко ли, не надо ли дать попить и не дует ли откуда. Дивляна даже устала отзываться и благодарить. Заснув наконец, она спала гораздо крепче и спокойнее, чем надеялась по пути сюда.
На другой день, проснувшись и умывшись. Дивляна выглянула в окошко, благо, день стоял солнечный и почти по-летнему теплый, и увидела во дворе Белотура, одетого в лучшее цветное платье, с поясом в серебре. Рядом с ним отроки держали мешки, видимо, с мехами.
— Это куда он — к князю собрался? — Дивляна обернулась к Елини Святославне.
— К князю, — охотно подтвердила та. — Князь-то ждет его который уж день. Небось проведал, что приехали вчера.
Дивляна села на лавку. Сегодня Аскольд узнает, что она уже здесь. Наверное, он захочет ее увидеть? И можно ждать, что вот-вот он за ней пошлет?
— Вот что, Дивляна, — окликнула ее хозяйка, будто услышала ее мысли. — Князь-то, видать, скоро пришлет за тобой. Давай поглядим, что у меня из платья есть для тебя. Надарили, я уж не ношу, куда старухе-то наряжаться? А хорошее платье у меня есть, цветное, давай примерим, может, подшить чего надо…
У Дивляны было с собой козарское платье, подаренное Ехсаром, но его Елинь Святославна не советовала надевать.
— Что подумает князь: невеста до него еще доехать не успела, а у чужих мужиков подарки принимает!
— Да я и не хотела!
— Я его знаю, Ехсара, он мне родня: мужик не вредный, но приставучий, как репей. Пусть-ка это пока в скрыне полежит. Вот выйдешь замуж, тогда тебе при муже и не такие дары поднесут.
В скрынях старой воеводши нашлось платье всякое: и козарское — оно, оказывается, называлось «кан-дис», — и обычные словенские верхницы, но дорогие, из тонкой мягкой шерсти, крашеные, обшитые блестящим шелком, а одна даже целиком из тяжелого плотного шелка, с желтыми чудовищами вроде рогатых, усатых змеев, вытканных по ярко-зеленому полю. Дивляна рассматривала ее, себя не помня от изумления: где же виданы такие чудовища! И какое же умение надо, чтобы выткать его на шелке! Ткань казалась далеко не новой, протерлась на сгибах, а на уровне колена темнело несколько досадных пятен, вероятно, от жира. Сколько лет назад отгремел пир, на который это платье надевалось!
— Это я в приданое получила! — Елинь Святославна улыбнулась, вспомнив молодость. — А пошила себе бабка моя Миниса, Минесь Ишмеккей-хири. Но уже тогда пошила, когда замуж за деда Володимила Предиборовича вышла. Очень она любила его, и одевалась при нем по-нашему, и говорить пыталась… Жаль, пожила недолго — как матушку мою родила, так и умерла. Видишь, платье какое узкое — на молодуху. Я сама сколько лет не надеваю — трещит по швам! Давай-ка, примерь.
Дивляна хотела отказаться, но старой воеводше, кажется, доставляло удовольствие увидеть наследство собственной бабки на красивой ладожанке. Видимо, бабка Минесь была такого же роста и собой стройна, потому что на Дивляне ее платье сидело хорошо. Елинь Святославна вертела ее и одергивала слежавшуюся за многие годы одежду, ахая от удовольствия.
— В этом и пойдешь! — радовалась она. — Чего еще искать, ты в этом просто Денница сама!
— Я не просто Денница, — Дивляна улыбнулась. — Я — Огнедева.
Елинь Святославна посмотрела ей в глаза, увидела там спокойное достоинство и гордость за себя и свой род, вдруг снова пробудившиеся в душе Дивляны, и почему-то вздохнула. За этой девушкой, пришедшей сюда почти в одиночестве, стояла далекая земля — широкие реки, глубокие бурные озера, густые леса, полные зверья, путь к далеким северным странам.
— Ну что, помнят у вас в Ладоге еще князя Дира? — спросила она. — Он говорил, что будто из княжьего рода происходит, да мы тут не знали, верить ли.
Дивляна принялась рассказывать ей предания о древнем конунге Ингваре, о его потомках, в том числе о Хранимире валгородском, о своем родстве с ним, потом о Любошичах, о Любше, о бабке Радуше. Об ильмерских Огнедевах, из которых ее ближайшая предшественница была избрана целых семьдесят лет назад. Они говорили, и никто им не мешал, не считая челяди, спрашивавшей указаний по хозяйству.
Белотур так и не вернулся домой — прибежавший отрок сообщил, что князь устроил пир и зовет пожаловать Елинь Святославну и Воротиславу Забериславну с Ратибором Белотуровичем. Забериславна с сыном немедленно принарядились и ушли, а старая воеводша велела передать, что ей неможется. На самом деле она не хотела бросать Дивляну одну в доме. Перед тем она дотошно выспросила Мокряту и убедилась, что князь вовсе не передавал приглашения для Дивомилы Домагостевны и что Белотур тоже ничего о ней не сказал. Это им обеим весьма не понравилось, но оставалось только ждать.
Воевода вернулся ближе к утру, а увидела его Дивляна только за обедом. На всю семью стол накрывали в большой избе, где жил Белотур с женой и сыном. Увидев девушку, он улыбнулся ей, но взгляд его оставался озабоченным.
— Что же это — князь меня видеть не желает? — сразу спросила она.
— Я ему все рассказал. И он решил, что ты еще не приехала.
— Что? — Дивляна в изумлении подняла брови.
— Он сказал, что ты еще не приехала, — с досадой повторил Белотур. — В пути задержалась. А как приедешь, так он и встретит.
— Это ты ему сказал, что я еще не приехала? — Дивляна все-таки думала, что не поняла его.
— Нет. Он — мне.
— Князь говорит, что нет родни и приданого — нет невесты, потому что неприлично ему невесту знатную как робу безродную, в одной исподке, принимать, — не без удовольствия пояснила Воротислава. Белотур бросил на нее недовольный взгляд, но по существу она верно передала мысль князя Аскольда. — Пока родни и приданого нет, лучше пусть люд киевский думает, что ты еще не приехала. А если появится твой брат с приданым и дружиной — тогда тебя народу и покажем.
— Вот как! — только и сумела вымолвить потрясенная Дивляна.
С таким трудом она добиралась сюда из Ладоги — через реки, волоки, леса и болота, через кривичей, смолян, голядь, радимичей, савар, через поединки, обманы, побеги, сражения, причем даже ей самой пришлось взять оружие в руки, через злые чары! Будто через дремучий лес продиралась! Сколько людей не жалели себя, чтобы она смогла сюда попасть! И вот в конце пути оказалось, что жених ей вовсе и не рад! Так что же — все напрасно?
— Всегда он причудник был, Придиславин сын, — после некоторого молчания обронила Елинь Святославна. — Но чтобы такое удумать — это суметь надо.
— Князь о чести своей заботится, — заступилась за деверя Воротислава, поняв, что свекровь его решение не одобряет. — Коли узнают, как он свою невесту принял, — засмеют. Какое же ему будет уважение от полянской старейшины хотя бы? А от саварских князей? А от козар? А перед уличами и вовсе сорому не оберемся — после Дорогомысловых дочерей невесть кого на их место сажать!
— Я не невесть кто! — звенящим от слез голосом отчеканила Дивляна. Белотур бросил на нее виноватый и сочувствующий взгляд и хотел что-то сказать, но мать его опередила.
— Об уличах он думает! — Елинь Святославна обняла ее и накрыла рукой золотисто-рыжий затылок будущей княгини. — О деве бы лучше подумал! Ей-то каково — вроде она есть, а вроде ее нет! Приданого он ждет, не невесты! Будто ему без приданого жить нечем, порты до дыр износил, ах, горемычный! Вот я с ним сама поговорю! Сестры матери, поди, послушается, я его в ум-то ворочу! Нынче же пойду!
— Но кто ее отдавать будет, когда брата ее тут нет? — с досадой возразил Белотур.
— Ты и отдашь! Тебе ее отец вручил по обычаю, из рода отпустил. Ты и мужу передашь. А приданое подвезут, оно не к спеху. Я ему растолкую…
— Не надо! — сказала Дивляна, высвобождаясь. — Не надо ему ничего говорить. Ну, примет он меня в дом. И кем я там буду? Наложницей? Робой? Нет уж! Не приехала, так не приехала. И если судьба мне в его дом войти, то со всей честью! Или никак!
— Сам еще пожалеет! — проворчала Елинь Святославна, не настаивая. — Как увидит тебя, то скажет: ну и дурак же я был, что такой красоты сам себя лишил!
— Что проку в красоте! — огрызнулась Воротислава. — Такие красоты Ирченей Кривой десятками продает. А у кого купить кун не хватит, плати шеляг и пользуйся!
— Ты меня с ними не равняй — меня не продавали и не покупали! — Дивляна бросила на нее взгляд гневно блестящих глаз.
— Ну, повезло! — Воротислава уперла руки в бока и многозначительно добавила: — Пока еще.
Спорить с хозяйкой дома Дивляна не собиралась и замолчала. Елинь Святославна увела ее, бормоча что-то неодобрительное. Воротислава уже знала, что старуха давала ладожанке надеть свою знаменитую верхницу из китайского шелка, о каковой чести сама Забериславна еще десять лет назад просила, и все понапрасну. Елинь Святославна считала, что невестка слишком крупна и порвет ветховатое платье. Мать и жена Белотура не ладили между собой. Будучи женщиной добродушной и не вздорной, свекровь всегда отзывалась о невестке хорошо, хвалила ее красоту, высокий род, домовитость, но про себя считала, что такой красавец и доброй души человек, как ее сын, заслуживает жены более сердечной и веселой. Но тут уж как богам поглянулось — не он выбирал и даже не они со старым воеводой Гудимом. Елинь Святославна приняла невестку, как того требовал ее знатный род, но так и не сумела ее полюбить. И Воротислава об этом знала. А ладожанка, похлопав невинными голубыми глазами, за один день добилась того, чего она не добилась за пятнадцать лет! Услышав от челяди о том, что старая воеводша дала приблуде примерить верхницу с рогатыми змеями, Забериславна заревновала к Дивляне не только мужа, но и свекровь.
И эта ревность уже начинала сказываться. Белотур видел Дивляну лишь за столом, все остальное время она проводила у его матери, усердно занимаясь шитьем. Сыну, который в обычное время ночевал в мазанке бабки — там было больше места, — Воротислава теперь приказала спать возле родителей. Дескать, коли в доме дева и княжья невеста, отроку с ней под одной крышей ночевать неприлично! Двенадцатилетний Ратибор смущенно ухмылялся, но был польщен: родная мать признала его мужчиной, опасным для девичьей чести! На самом деле Воротислава не заботилась о чести Дивляны, а просто хотела всех своих мужчин держать у себя на глазах. Не удовлетворившись этим, она сделалась резкой и раздражительной, бранилась на пустом месте, и Белотуру требовалось все его терпение, чтобы поддерживать в доме лад, хотя бы внешний.
А он-то думал, дурак, когда увез Огнедеву от Станилы, что самое трудное позади! Посылали его за невестой для князя, а что он привез? Только заботу себе на голову… и еще тоску. Как ржа на болоте белый снег поедала, так кручинушка добра молодца сокрушала, вздыхал он, ни единой душе не в силах поведать, в чем его печаль. Раньше Белотур думал, что любит жену: все в доме шло ладно, сын рос. Но теперь вдруг она стала казаться ему старой, некрасивой и вздорной. У него будто глаза открылись на то, что такое истинное влечение к женщине, и прежний домашний лад стал скучен, как паутина в углу темной клети. Да и возьми он в дом вторую жену — никто не удивится и никто его не упрекнет. Самое время: сын вырос, жена состарела, а муж еще молодец молодцем. Да и сын-то всего один! Рожала Воротислава шесть раз, но вырастила одного. И в последний раз беременела пять лет назад, родила мальчика, да умер тот, до имя наречения не дожив. Разве дело для воеводы — один-единственный сын? Не будь Дивляна сговорена за князя… Ни предостережения Заберислава, ни гнев Воротиславы его бы не остановили.
Назад: Глава 15
Дальше: Глава 17