Глава 5

Но это была только видимость, будто Горм забыл о бродяге. Назавтра он послал поискать в ближней округе корабль и людей, которые привезли Кетиля Заплатку. Уже то, что корабль пристал где-то в другом месте и его хозяин не явился в Эбергорд казалось подозрительным и Харальду, и Холдору Могучему.

Долго искать не пришлось. Пришедший из Бирки корабль – снека на двадцать весел – объявилась в ближайшем соседстве, в усадьбе Гестахейм, у Фроди Гостеприимного, человека хорошо известного конунгу и вполне надежного. Узнав об этом, Харальд не поленился самолично съездить в Гестахейм, чтобы посмотреть на отважных зимних мореходов.

Хозяином снеки оказался готландец по имени Бергрен: крепкий мужчина лет пятидесяти, с полуседой бородой, рассудительный по виду, державшийся спокойно и с достоинством. Прослышав о том, что с ним хочет увидеться сын конунга, он вышел, одевшись как следует: в льняную рубаху с отделкой из красного шелка, в зеленом шелковом кафтане с нашитыми на груди полосками тесьмы, серебряными пуговками. Серебряная цепь с подвеской «молоточком Тора» говорили о том, что в своем деле он удачлив.

– Судя по одежде, ты бывал на Восточном пути, – заметил Харальд.

– Это правда, конунг, – кивнул Бергрен. – От Готланда всего несколько дней дороги до Альдейгьи, если повезет с погодой, и я бываю там почти каждый год.

– Что же тебя занесло в наши края?

– Там, в Гардах, хороший спрос на мечи. За клинки рейнской работы можно немало выручить. Думаю закупить их да отправиться туда этим же летом.

– Что же ты не пришел к нам в Эбергорд? Многим будет любопытно послушать про Гарды, – сказал Харальд, вспомнив, как совсем недавно они с отцом и приближенными говорили о судьбе гардских Инглингов. – Ведь, я слышал, в Гардах правят потомки Ратбарда и Рандвера, того, что был единоутробным братом Харальда Боевого Зуба.

– Когда-то в Альдейгье действительно правили люди из этого рода, но последний из них умер еще до того, как я попал туда впервые. Правда, я видел его курган, и столь великих мало найдется даже в Северных Странах.

– Кто же там правит сейчас?

– В Альдейгье власть часто меняется в последние десятилетия. Был там один датчанин, Хродрик, и вроде говорили, что он из родичей Харальда Ворона, что правил одно время в Хейдабьоре, а потом во Фризии. Потом был еще один вождь, Хельги из Халогаланда, родич этого Хродрика по жене. Потом был еще один, Ингейр, но он ушел из Альдейгьи на юг и там, говорят, захватил земли, которыми до него владели двое других норманнов, но я не понял, правили они там оба сразу или по очереди. Гарды, знаешь ли, очень большая страна и тянется на юг почти до самого Миклагарда. К тому же слышал я от одних людей, будто сам этот Ингейр уже умер и теперь всем правит его жена от имени малолетнего сына. Но об этом я почти ничего не знаю и не хочу ввести тебя в заблуждение.

– Тем не менее, мы были бы рады, если бы ты заехал вечером к нам в Эбергорд. Здесь редко бывают люди, ездившие так далеко, и многим будет любопытно тебя послушать.

– Благодарю за приглашение.

– А долго ты пробыл в Бьёрко? – спросил Харальд, не желая упустить случай выведать что-то прямо сейчас.

– Нет, всего пару дней.

– Видел Бьёрна конунга?

– Нет, я не был на Адельсё.

– Верны ли слухи, будто Бьёрн конунг поссорился со своим сыном Олавом из-за йотландских Инглингов, из-за Олава Говоруна?

– Не знаю ничего об этом. – Бергрен покачал головой. – Но в Бьёрко вроде бы все спокойно. Кто тебе рассказал?

– Да тот бродяга, что ты привез. Это ведь ты его привез?

– А, этот нищий мудрец, весь составленных из лоскутков и заплаток! – Бергрен рассмеялся. – Да, я взял его.

– Неужели он заплатил за перевоз?

– Чем же он может заплатить – разве что парочкой вшей! Нет, я взял его бесплатно. У меня такой обычай: если нищие просят помочь им добраться куда-то и у меня есть для них место, я всегда беру одного-двух. А эта его дочь весит, как курица, и места занимает не больше!

– Странный обычай! Ты, видимо, очень добрый человек. И не боишься, что стянут что-нибудь?

– Говорят, в каждом нищем к нам приходит сам Господь, и кто помогает нищему, тот помогает Богу, а уж Бог в долгу не останется – воздаст если не в этой жизни, то на небесах. И я думаю, если у меня на корабле будет парочка нищих, то Господь побережет корабль – если не ради меня, ибо все мы грешны, а ради нищих, ибо они всегда блаженны.

– Да ты христианин! – сообразил Харальд, кстати приметив на серебряной цепи Бергрена небольшой бронзовый крест ирландской работы, до того прятавшийся под «молоточком Тора».

– Особенно когда нищие – тоже христиане, – кивнул Бергрен. – Эти «хирдманы Христа» любят путешествовать – когда на старом месте примелькаются и хозяевам наскучат их байки.

– А никто из тех, кто с тобой приехал, не знает ли о Олаве побольше?

– Да со мной почти никого и не было. Кроме моих людей и той пары побирушек, я привез только кузнеца с двумя подручными, ищет работу. Да и все. Ты же видел мой корабль – на нем особо много не увезешь, поэтому я предпочитаю такой груз, какой занимает не слишком много места.

На этом Харальд и распрощался с готландцем, повторив приглашение приехать на пир. Тот и правда приехал и немало порадовал Горма и его гостей рассказами о Гардах, о событиях в той стране и разных товарах, которые перевозятся туда и оттуда. Зашла речь о мечах, которые Бергрен хотел купить: хирдманы и гости Горма стали хвастаться своими мечами, их клинками и богатой отделкой. Кнут показал меч, который раздобыл в последнем бою перед виком Хейдабьор, взяв у убитого противника: он и впрямь был хорош, старинной работы, даже с крупной мозаичной бусиной, вделанной в рукоять. Такие бусины издавна были известны и назывались «волшебными камнями». Возможно, когда-то давно вместо них и правда использовались драгоценные камни, и считалось, что прикосновением такого камня можно исцелить рану, нанесенную клинком.

– Но ведь такие вещи дорого стоят, да и у франков запрещено продавать клинки иноземцам, – заметил Горм. – Ты, должно быть, привез очень много серебра?

– Я привез кое-что получше! – улыбнулся Бергрен. – Я ведь бываю на Восточном пути, и прошлым летом я там был. Я привез очень хорошие меха – куньи, бобровые, даже собольи шкурки из Бьярмии. На них у франков и саксов очень хороший спрос, и ради того, чтобы раздобыть их, они готовы даже обманывать собственных королей. Ведь я не ошибаюсь, святой отец?

– Это правда, – с опечаленным видом вздохнул епископ Хорит. – Многих христиан эти знаки мнимой земной славы нередко ослепляют, приводя в безумие.

– Я не располагаю продавать эти меха здесь, но, может быть, девушкам любопытно будет взглянуть на них. – Бергрен с улыбкой посмотрел сперва на Ингер, потом на Гунхильду, как ей показалось, особенно пристально. – Они могли бы заехать в ближайшие дни к моему другу Фроди, пока я еще здесь.

При этом он едва заметно кивнул Гунхильде – а может, ей показалось. Потом он будто невзначай опустил руку на рукоять висевшего на боку скрамасакса – меча он не взял с собой, направляясь в гости к конунгу. Никто ничего не заметил, а Гунхильда проследила за его рукой и вдруг застыла. Скрамасакс был самый обыкновенный, но шнур, на котором он крепился к поясу! Этот шнур из красной шелковой пряжи она знала очень хорошо, ибо сама его плела. Чтобы совместить красоту и прочность, внутри он был свит из крепких льняных нитей, а сверху одет в шелк. Не далее как прошлой весной она сама его сделала и подарила своему брату Эймунду…

Его ли был скрамасакс, Гунхильда не бралась решить – рукоять и отделка ножен ничем особо не выделялись. Однако насчет шнура она не сомневалась, свою работу ведь всякий узнает. Но как он мог попасть к готландскому торговцу мехами? Она в изумлении подняла глаза к лицу Бергрена, но тот остался невозмутим – лишь пристальный взгляд его убедил Гунхильду, что все это не случайно, он нарочно привлек ее внимание к своему оружию и хотел, чтобы она узнала шнур!

Однако он явно не хотел, чтобы она задавала вопросы. И Гунхильда постаралась остаться такой же невозмутимой, ничем не выдать того, что между нею и торговцем завязался свой особый разговор.

– Как бы я хотела посмотреть эти меха! – воскликнула она и бросила прельстительный взгляд Кнуту, намекая, что раз уж он сватается к ней, ему скоро понадобятся хорошие подарки.

К счастью, именно сейчас Горм смотрел на нее и заметил этот взгляд.

– Ну, что же, я думаю, не будет вреда, если женщины съездят в Гестахейм и посмотрят на эти сокровища, отнятые у диких великанов из Бьярмланда, – засмеялся он. – Кнут, ты ведь согласишься проводить твою сестру и не… нашу дорогую гостью?

– С удовольствием съезжу! – ухмыльнулся Кнут. – Я где-то слышал, что дорогие меха считаются очень хорошим свадебным даром, и как знать, вдруг кому-то из нас это скоро понадобится?

– Ну, если кому-то из семьи конунга скоро могут понадобиться свадебные подарки, то я, пожалуй, уступлю часть моих запасов! – воскликнул Бергрен. – Ради такого случая глупо будет скупиться!

– Я тоже, тоже поеду! – закричала Ингер. – Давненько нам не привозили хороших мехов!

– Я поеду с вами, – сказал Харальд. При этом он смотрел на Гунхильду, видимо, думая, что не то гостью, не то пленницу не следует выпускать из усадьбы без должного присмотра, а на брата, похоже, не очень в этом полагался.

– И я хочу поехать! – тут же заявила Хлода, бросив недовольный взгляд сперва на Харальда, потом на Гунхильду.

Если Харальд не хотел оставлять без присмотра дочь Олава, то Хлода – своего мужа.

Собралась целая дружина, и Гунхильда чувствовала тревогу и разочарование. Если, как она думала, Бергрен хочет сообщить ей нечто тайное насчет брата, то присутствие чуть ли не всей семьи Горма с хирдманами очень затруднит такой разговор. Но делать было нечего.

Весь остаток вечера и ночь она ждала, не будет ли случая обменяться с готландцем парой слов без чужих ушей, но ничего не вышло. Наутро после пира Бергрен уехал, условившись, что сыновья конунга с девушками приедут смотреть меха завтра. А Гунхильда вспомнила о двух бродягах. Всего несколько дней назад эти люди если не видели ее отца и брата, то находились совсем неподалеку от них. Асфрид тоже была обеспокоена, хотя, собственно, они ничего нового не выяснили: и без Кетиля Заплатки все думали, что Олав где-то в Швеции, а получит он там он помощь или нет, бродячий мудрец не знал. А стало быть, ни за договор, который Горм предложил Асфрид и Гунхильде, ни против него новых доводов не появилось.

Наутро Гунхильда тайком дала поручение Богуте: найти бродяг и расспросить, не знают ли те еще чего-нибудь. Видели они Олава или Эймунда, что об этом говорят в Бьёрко – словом, все, что можно выведать. Однако Кетиль Заплатка исчез вместе с Бергреном – видать, пошел проверить милосердие хозяев по окрестностям, и осталась только его тощая дочь. Велев не приближаться к нищенке на глазах у людей, Гунхильда сама не знала, где служанке удалось ее застать, но уже к середине дня Богута шепнула, что дочь Кетиля просит Гунхильду поговорить с ней – и тоже так, чтобы никто не видел.

Это было не так-то легко устроить: в усадьбе везде люди, а если Гунхильда пожелает выйти прогуляться к морю или в роще перед Серой Свиньей, ей непременно дадут сопровождающих. И где это видано, чтобы дочь конунга гуляла вместе с нищей побирушкой? Ни в какую кладовку нищенку не пустят, а если заметят там, то нещадно побьют, решив, что она пытается что-то стянуть.

Пришлось использовать единственное уединенное место, куда каждый мог отправиться, не вызывая подозрений, – отхожий чулан. Дощатое строение в углу двора, почти вплотную к частоколу, могло вместить сразу несколько человек, и Гунхильда отправилась туда вместе с Богутой, которая встала на страже за дверью – следить, не идет ли кто-нибудь. Это было отхожее место нарочно для женщин: королева Тюра приказала построить его после каких-то неприятных происшествий во время йольского пира.

Бродяжка уже ждала внутри – за ней-то никто не следил, Грим управитель и служанки довольствовались тем, что незваные гости не вертятся возле съестных припасов. Строение освещалось оконцем над дверью да щелями в стенах, и Гунхильда не сразу смогла разглядеть нищенку – та стояла в углу, в своей некрашеной мешковатый мужской рубахе совсем незаметная. О ее присутствии предупреждал разве что стойкий запах удушливой кислятины, отроду не стиранной одежды и тела, вероятно, не мытого почти столько же. Пол был усыпан свеженарезанным можжевельником – по приказу Тюры его меняли через день, чтобы отбить неприятный запах отхожего места, но сейчас и это мало помогало.

– Ты здесь! – охнула Гунхильда. – Что ты стоишь там в углу, я тебя совсем не вижу. Подойди. Что ты там жмешься, будто и правда тролль от солнца.

Нищенка сделала короткий шаг, но ближе не подошла. Пришлось Гунхильде сделать несколько шагов к ней, но нищенка попятилась и снова вжалась в угол.

– Надо говорить тише, вдруг кто-то снаружи услышит! – зашептала Гунхильда. – Не бойся, я же не буду тебя бить!

– Как знать, – шепнула нищенка, впервые открыв рот.

– Ты сама видела Олава конунга?

– Нет.

– Но ты же просила со мной увидеться. Ты что-то знаешь, что может быть важно для меня? Говори быстрее, нас обеих не похвалят, если застанут здесь. Я дам тебе бусину.

– Давай! – Нищенка привычным движением протянула узкую грязную ладошку.

– Успеешь! Я не буду здесь в темноте возиться развязывать ожерелье.

– Ты пока развязывай, а я скажу. Я знаю одних людей, они, может быть, будут возвращаться назад в Бьёрко.

– Кто-то сможет передать весть моему отцу? Это Бергрен?

– Не знаю. Может, он, а может, и нет. Но эти люди, может быть, увидят твоих родных. Если увидят, что они могут им сказать? Ты и твоя бабка живете здесь в плену или вы сами так захотели?

– Я не в плену, мы с Асфрид сами решили поехать к королеве Тюре, чтобы нас не взяли в плен!

– А в вашем доме уже эти люди? – Нищенка кивнула в ту сторону, где за стеной отхожего чулана располагался хозяйский дом.

– Да, они заняли Слиасторп, ведь его некому было защищать. Но потом ушли.

– И теперь конунг хочет взять тебя в жены, чтобы стать законным хозяином вашей усадьбы?

– Не конунг, а его старший сын.

– А ты хочешь вернуться к родным? Или выйти замуж?

– Я…

Гунхильда растерялась: впервые ее вот так прямо спросили, чего хочется ей самой. Тем более странно, что это сделала не фру Асфрид, не Горм, а нищая бродяжка! Если думать о себе, то было бы совсем неплохо стать женой Кнута и королевой Дании, но это замужество сильно помешало бы ее родичам, и она не имела права так поступить по собственной воле.

– Я хочу вернуться к отцу и брату, потому что они имеют право распоряжаться моей судьбой!

– Тогда жди. Может быть, те люди что-то передадут тебе.

– Через тебя?

– Может быть. За мной никто не смотрит, куда я иду собирать корки и селедочьи хвосты. Давай бусину.

– Тебе ее даст моя служанка. И спрячь получше, чтобы никто не увидел!

– Эта твоя служанка может знать все, что знаешь ты?

– Да, я ей доверяю. Ее зовут Богута, она вендка.

– Я скажу ей. С тобой трудно говорить, очень далеко.

– Хорошо, передай через нее.

И Гунхильда поспешно покинула это не слишком благоуханное место, шепнув Богуте, чтобы тайком передала нищенке какую-нибудь бусинку. Это было для побирушки настоящее сокровище: хлеба или рыбы в обмен на стеклянную бусину дадут столько, что она не сможет унести, даже вместе со своим отцом, а питаться этим они смогут целый месяц.

И вот Гунхильда снова сидела бок о бок с Ингер за прялкой, стараясь сохранять невозмутимый вид, но сердце ее отчаянно билось. Едва заметные намеки Бергрена, речи бродяжки – все это вместе означало, что Олав и Эймунд ищут способ связаться со своими женщинами и что-то сделать для их спасения. Пока Асфрид с внучкой в руках Горма, Инглингам трудно что-то предпринять. И если они узнают, что Асфрид и Гунхильда в Эбергорде, то именно сюда они и явятся с войском…

У Гунхильды упало сердце. Даже если ее отец придет сюда с целой сотней кораблей, Горм сумеет выторговать себе любые выгодные условия в обмен на возвращение матери и дочери Олава живыми и здоровыми. А если переговоры зайдут в тупик, сперва убьет их, а потом будет сражаться. Все это может принести ей скорее гибель, чем спасение. Одна надежда на то, что отец тоже все это хорошо понимает. Но что тогда?

Назавтра с утра была хорошая погода, совсем весенняя: светило солнце, освещая первую зелень лугов. Родичи Горма ехали верхом, хирдманы шли пешком, распевая песни – Харальд взял с собой не менее десятка человек, но не потому, что чего-то боялся. Почему бы не дать парням прогуляться в хорошую погоду? Кому хочешь надоест за зиму глотать дым очагов. Оба брата тоже присоединились к пению, девушки смеялись и болтали, и дорога до Гестахейма пролетела незаметно. По пути Гунхильда примечала, что Ингер особенно охотно смеется, когда глядит на Асгейра – молодого хирдмана из дружины Горма, и он тоже все поглядывает на нее. Понятное дело! Для молодых (да и не очень молодых) хирдманов хозяйская дочь, если она лицом получше троллихи, всегда – воплощение Фрейи, прекрасная и нарядная дева из сказаний. И очень многие из девушек, живя в одном доме с десятком-другим сильных отважных парней, рано или поздно находят одного, из-за кого сердце бьется чаще. Обычно из этого не выходит ничего хорошего – бабушка еще в детстве натвердила ей это, а тетка Одиндис порассказала немало историй, когда девушка, не устоявшая перед удалью хирдмана, потом осталась опозоренной и не смогла найти достойного мужа или была вынуждена бежать с ним из дома и навсегда оборвать связи с родом. Гунхильда, не желая себя потерять, никогда не приглядывалась к хирдманам отца и брата, а вот Ингер, похоже, скучая в ожидании замужества, не прочь поразвлечься с тем, что есть… Любопытно, что скажет этот гордец Харальд, если про его сестру пойдут слухи… Гунхильда покосилась на Харальда, но он увлеченно пел и, по всему виду, находился в самом веселом и беспечном настроении.

Сначала завернули к причалу посмотреть на готландскую снеку – разгруженная, со снятой мачтой и убранными веслами, она лежала на берегу, люди Бергрена рядом грели смолу на костре. Потом поехали в усадьбу, где родичей конунга с радостью встретили хозяева и сам Бергрен. Фроди Гостеприимный сам немало занимался торговлей и хорошо знал все купеческие пути, цены на товары и обычаи разных земель, к тому же был человеком дружелюбным и разговорчивым, не чуждым стихосложению, поэтому с ним всегда было приятно повидаться. Смотрели меха – черные, бурые, мягкие и блестящие, похожие на коричневый шелк. Женщины восхищались, Кнут тоже проявил большое любопытство и сумел-таки выторговать мехов на два теплых женских кафтана – для Гунхильды и Ингер в будущее приданое, как можно было понять по его кивкам и подмигиваниям. Харальд ничего покупать не хотел, хотя меха одобрил, но небрежно заметил, что и сам раздобудет не хуже. Хлода осталась без подарка, отчего ее лицо стало еще более недовольным. Время провели очень хорошо, но Гунхильде не удалось даже близко подойти к Бергрену, не то что сказать ему хоть слово наедине.

И только когда уже собрались ехать домой, случилось нечто, для Гунхильды имевшее огромное значение, а всеми прочими оставшееся незамеченным. Случайно оглянувшись, она вдруг увидела, что в толпе челяди, пришедшей посмотреть, как знатные гости прощаются и садятся на коней, стоит высокий худощавый белобрысый парень. Заметив это лицо, Гунхильда вздрогнула и вцепилась в гриву лошади, чтобы не упасть. Хорошо, что Кнут, помогавший ей сесть в седло, еще не убрал руки, иначе она могла бы от потрясения свалиться прямо под копыта. В простой серой рубахе и с кожаным передником кузнеца, среди домочадцев Фроди стоял Халле Тощий, один из хирдманов ее брата Эймунда! Он появился в дружине не так давно, всего год назад, но Гунхильда знала его достаточно хорошо, чтобы не ошибиться. Он стоял с самым непринужденным видом и даже не смотрел на нее, а она с трудом отвела от него глаза и заставила себя засмеяться – дескать, вот неловкая, чуть с лошади не упала!

Когда выезжали со двора, она даже не оглянулась, чтобы еще раз увидеть Халле, но думала только об этом. Как он попал сюда, в усадьбу возле самого жилища Горма? Случайно ли? Она не знала, кто из дружины отца и брата уцелел в их последней битве перед Слиасторпом; Халле, строго говоря, мог попасть в плен и таким образом очутиться среди челяди Фроди. Но тогда он не стоял бы так спокойно и не разглядывал смеющуюся Ингер, а сам побежал бы к Гунхильде, напомнил о себе, попросил о помощи… Он не мог забыть или не заметить сестру своего вождя, даже бывшего вождя, и тогда у него не было бы причин скрывать, что они знакомы. А если он это скрыл… По всему выходило, что Халле и есть один из тех загадочных людей, на которых намекала нищенка – тех, кто собирается вернуться в Швецию и передать вести Олаву. Воодушевленная этой мыслью, Гунхильда взволновалась, раскраснелась, глаза ее засияли, будто звезды, так что даже Харальд не раз и не два бросил на нее увлеченный и одобрительный взгляд. И от этого она почему-то воодушевилась еще сильнее. О дорогих мехах, предназначенных для ее же свадебного дара, она не думала, но была очень довольна минувшим днем.

Хирдманы Харальда, шагая позади, громко пели.

***

После этой поездки Гунхильда постоянно держалась настороже, каждый миг ожидая каких-то вестей. Стоило кому-то пройти мимо, заговорить – и она поднимала голову, прислушиваясь. Днем Тюра и ее дочь пряли шерсть в гриде, и Гунхильда присоединилась к ним, чтобы не пропустить, если кто-то появится. В глубине души она ждала, что Бергрен снова приедет сюда.

У двери сидели бродяги – сколько-то их постоянно толклось в Эбергорде, как во всякой усадьбе, где хозяева подкармливают нищих, повинуясь старинным законам гостеприимства, пусть эти гости и не из тех, за право принять которых благородные люди спорят, а то и дерутся. Завидев среди них Кетиля Заплатку и его тощую дочь, Гунхильда подослала туда Богуту, якобы поболтать о дальних странах. А увидев, что через какое-то время к бродягам подсел епископ Хорит, пошла туда и сама – поучаствовать в беседе с епископом, знатным и ученым человеком, послом от Оттона, короля саксов, было не зазорно даже конунговой дочери. Епископ, конечно, сидел не на полу, а на скамье, но все же, одетый в дорогое франкское платье золотисто-коричневого шелка, производил весьма странное впечатление, беседуя с бродягами, закутанными в серо-бурое грязное тряпье – словно золотое кольцо среди отбросов.

– Приветствую тебя, йомфру! – Епископ обрадовался, когда Гунхильда подошла и остановилась рядом, будто в нерешительности. – Не хочешь ли принять участие в нашей беседе, для меня это честь и первое удовольствие. Расступитесь, дети мои, дайте сесть конунговой дочери! – снисходительно прикрикнул он на своих оборванных и вонючих «детей», которые расползлись по сторонам, давая Гунхильде пройти к скамье на помосте.

– Боюсь, не слишком ли ваша беседа окажется умна для такой девушки, как я! – улыбнулась Гунхильда и села, подобрав подолы, чтобы не касаться своих «собеседников». А то потом вшей не оберешься.

– О нет! – заверил епископ. Это был еще не старый человек – лет сорока, с румяным живым лицом, гладко выбритым, что делало его вид очень непривычным и странным среди бородатых мужчин-норманнов. К тому же голова его тоже была выбрита, только по кругу выше лба оставалось нечто вроде кольца из волос, и это очень смешило Гунхильду, пусть она уже видела эту прическу Христовых служителей. – Мы говорим о самых простых вещах, доступных разумению любого из этих добрых людей. – С улыбкой он показал на сидевших на полу нищих, и в этом мягком движении была и забота, и снисходительность. – Учение Господа нашего Иисуса Христа очень просто, ведь оно предназначено в первую очередь для них. Но ты должна кое-что знать об этом – твоя мать ведь была христианка? И твой дед Олав тоже, и отец, вероятно, был крещен, иначе девушку из рода Луитпольдингов Баварских не отдали бы замуж за язычника.

– Да, они были крещены, и мать моя часто посещала церковь в Хейдабьоре, когда там был священник. Но в нашем доме всегда проводились жертвенные пиры, как полагается по обычаю, ведь конунгу нельзя пренебрегать этим. Если он не будет почитать богов, а боги не пошлют урожая, приплода скота, улова рыбы, мира и благополучия стране, такого конунга народ долго терпеть не будет. Уже многие конунги через это лишились своей власти.

– Это потому что власть свою они получили не из тех рук, – усмехнулся епископ. – Кому власть дает сам Бог, он даст и все остальное. Это большое заблуждение – думать, будто только Донар и Вотан способны послать людям хлеб, рыбу и скот. Христос – единственный, кто может даровать все, в чем у нас нужда. Христова вера дарует блаженство людям, и не важно, богаты они или бедны, знатные они хёвдинги, даже короли, или последние из нищих. – Епископ кивнул на Кетиля, который, в своей рубахе, составленной из одних заплат, хромой и кривой, был просто ходячим воплощением житейского неблагополучия. – Сколь бы ни был человек беден, болен, гоним – никогда не иссякнет в душе его блаженство, если сильна в сердце Христова вера. Такие люди – свет для мира и соль земли, пусть даже внешне они вот такие! – Хорит развел руки, будто обнимая своими шелковыми рукавами бродяг в вонючих обносках. – Спасение рода человеческого свершилось через самоумаление и смирение Господа Иисуса. Уничижил Он сам себя, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек. Творец миров и владыка вселенной сделался как самый беднейший из бедных: родился в хлеву, прожил жизнь, будто бесприютный странник, не имея, где головы приклонить. И смерть Он принял, будто преступник, среди воров и разбойников, на кресте, чтобы спасти грешный мир.

Гунхильда нахмурилась, не очень понимая, что все это значит; а на лицах бродяг, обветренных и отупевших от вечной нужды и страха, отражалось какое-то животное воодушевление, будто мысленно они видели себя, таких, какие есть, сидящими где-то среди света, совсем рядом с богом, который сам пожелала стать подобным им, чтобы сделать их подобными себе.

– Ты правду сказал о том, что Христос любит бедных людей, – вставил Кетиль Заплатка.

При этом он взглянул на Гунхильду, и от взгляда его выцветших серых глаз ее пробрала дрожь. Ничего угрожающего в его взгляде не было, наоборот, эти глаза дышали внешним простодушием и смирением, но было во всем облике этого человека – в его потемневшем обветренном лице со шрамом и полуопущенным веком, с перекошенным беззубым ртом, этой рубахе, на которую пошло не менее полусотни обтрепанных лоскутов и обрезков, – что заставляло сомневаться, человек ли он вообще. Его легко было принять за тролля, выползшего из-под холма. Или скорее из кучи отбросов. Гунхильда сжала зубы, чтобы сдержать дрожь и не выдать страха, сцепила пальцы и поежилась.

– Всякое сословие имеет своего покровителя среди старых богов, – рассудительно продолжал Кетиль. – Сам Один любит воинов, конунгов и скальдов, Тор помогает земледельцам, Ньёрд дает удачу мореходам, рыбакам, морским охотникам, торговцам, Видар тоже помогает на охоте, Фрейя и Фригг помогают хозяйкам, матерям и рукодельницам. Даже у скальдов есть свой бог – Браги. Мы, бедняки, смогли бы обрести себе божественную хозяйку только после смерти, попав в палаты Хель, но и там нас ждало бы все то же – холод, голод и болезнь. В палаты Валгаллы нас никогда не впустят, ведь разве может бедный человек умереть с мечом в руке? Один меч знатного человека стоит больше денег, чем нам удается повидать за всю жизнь, продолжайся она хоть пятьдесят лет. Даже от меча нам удается умереть редко – велика честь! Рабы и бедные люди, такие, как мы, не нужны старым богам и не имеют своего покровителя. Вот Христос и есть наш покровитель и защитник, поящий и кормящий голодных, и Он даст нам после смерти жизнь гораздо лучше той, что мы видим здесь…

В это время в гридницу вошел Холдор Могучий; проходя мимо, он досадливо пнул кого-то, кто не успел убраться с его пути, и, приблизившись к своему месту возле конунга, еще продолжал брезгливо морщиться.

– Что там такое? – спросил Горм. – Чем тебя рассердили эти бродяги? Я мог бы приказать выгнать их всех, но я вижу, наш дорогой гость, епископ Хорит, тоже беседует с ними.

– Не сиди там, Гунхильда, а не то наберешься этой вони, и жених тебя разлюбит! – весело крикнула Ингер.

– И вшей заодно! – добавила Хлода.

– Эти нищеброды разносят свои бредни вместе со вшами и прочей заразой, тролли б их всех взяли! – выругался Холдор.

– Какие бредни?

– Да про своего нового бога! У голытьбы теперь есть свой собственный бог. Ты слышал когда-нибудь такое, конунг?

– А, ты говоришь о Христе сыне Марии!

– Я? – Холдор почти оскорбился. – Я и не думаю о нем говорить! А вот иным больше не о чем! – Он выразительно потыкал пальцем в сторону двери. – И я бы не советовал тебе, конунг, привечать разносчиков этой заразы, а то скоро от них не будет проходу! Сейчас епископ учит жить твоих рабов, всякого дерьма нальет им в уши! Если дальше так пойдет, то он попытается начать учить жить и тебя самого!

– Эй! – Горм хлопнул в ладоши. – Позовите сюда епископа!

– Ты хотел говорить со мной, конунг? – учтиво осведомился епископ.

– Люди говорят, ты учишь жить моих рабов. Хотелось бы мне знать, про что ты такое с ним толкуешь и чего мне от этого ждать?

– Не выйдет для тебя ничего худого, конунг, если я поведаю твоим людям о Господе нашем Иисусе Христе, – улыбнулся Хорит. – Наоборот, вера Христова приносит людям величайшее благо, как бедным, так и знатным и могущественным.

– Какое же добро она может принести знатным людям? – недоверчиво хмыкнул Горм. – Всем известно, что Один дает нам удачу в сражениях, добычу и славу, а что еще нужно достойному человеку?

– Все это бредни! – отрезал Холдор. – Я уже немало этого слышал от разных там… – Он бросил на епископа недобрый взгляд, но тот остался совершенно невозмутим. – Они ж толкуют, что искать славы и добычи плохо – того, кто заботится о своей чести и богатстве, этот их бог хочет наказывать.

– Но…

– Помолчи пока! – рыкнул старый хёвдинг. – Я слышал, что ты говорил! Последние, дескать, станут первыми, на небе эти вонючки сядут выше знатных хёвдингов! Спрашивается, зачем им сейчас повиноваться конунгам, если Бог все равно их не ценит?

– Ты слишком мало услышал из моих речей, – терпеливо поправил епископ. – Отцы святой церкви Христовой учат, что всякая власть от Бога, а значит, неугоден Богу тот, кто не повинуется тем, кто над ним поставлен – то есть конунгу и преданным ему хёвдингам. Наоборот, заслуга и добродетель бедных и простых людей в том, чтобы во всем повиноваться своему конунгу, а если что-то идет не так, как им хочется, то за всякое утеснение и нужду в земном мире господь воздаст им в жизни будущей и вечной! Теперь ты сам видишь, конунг, что земным властителям в их деяниях Христова вера несет добро и помощь, и многие короли, что уже приняли Христову веру, далеко не так глупы, как может показаться на первый взгляд.

Когда епископ отошел на зов Горма и между ними началась беседа, Гунхильда почувствовала, что кто-то легонько тянет ее за подол. Обернувшись, она увидела дочь Кетиля – та подползла и села рядом на полу, сжавшись в комок и будто стараясь стать как можно более незаметной.

– Сегодня в полночь! – прошептала, почти выдохнула она, и Гунхильда едва разобрала ее слова. – Приходи за отхожее место.

– Зачем?

– Там будет человек твоего брата. Ты видела его вчера.

– Халле? – шепотом ахнула Гунхильда.

– Не знаю, как их зовут. Твой брат и два его человека живут в том доме, где ты вчера была, они приехали с нами, на том же корабле. И он увезет вас ночью.

– Мой брат здесь? – Гунхильда едва удержалась, чтоб не зажать себе рот ладонью.

– Да, он приехал за тобой. Ты выйдешь сегодня ночью за отхожее место, человек перелезет частокол и поможет тебе. Там снаружи будет ждать твой брат. И вы уедете.

Вести эти вызвали в душе Гунхильды и радость, и надежду, и тревогу.

– Но я… А бабушка? А фру Асфрид? Как же я ее брошу?

– Не знаю. Говори об этом с твоим братом. Он велел передать тебе, чтобы ты выходила в полночь к отхожему месту. Больше я ничего не знаю. И так, если узнают, что мы помогаем вам, нам с отцом наденут по мешку на голову и утопят. Или повесят. Или затравят собаками.

– Но ты можешь пойти к нему и передать от меня кое-что? – Гунхильда в волнении едва не схватила нищенку за тощую грязную руку, но сдержалась: в гриде было полно народу, но, на их счастье, богословская беседа еще продолжалась.

– Могу.

– Иди прямо сейчас и скажи, чтобы мой брат сам пришел туда, за отхожее место! Я должна сначала поговорить с ним!

– Это ваше дело. Мы передадим.

В волнении Гунхильда встала и торопливо пошла в женский покой. Пока Тюра с дочерью и невесткой следили за беседой, здесь находилась только Асфрид и служанки. Подсев к бабушке, Гунхильда шепотом на ухо рассказала ей обо всем. О том, что Гунхильда вчера видела Халле Тощего, Асфрид уже знала и теперь убедилась, что его появление здесь вовсе не случайно.

Выслушав ее, Асфрид какое-то время сидела молча. В полутьме покоя не было видно, как она побледнела, но Гунхильда заметила, что бабушка переменилась в лице.

– Он здесь… – Асфрид сжала ее руку, и Гунхильда почувствовала, что пальцы Асфрид дрожат. – Приехал за тобой… всего с двумя людьми, на чужом корабле… Эймунд… ведь он почти последний мужчина в нашем роду!

– Ты думаешь, ему не стоило так рисковать ради меня? – без малейшей обиды или себялюбия так же шепотом отозвалась Гунхильда.

– Нет, стоило. – Бабушка кивнула. – Они с Олавом понимают, что через тебя, если ты останешься у Горма, могут навсегда потерять все права на Слиасторп.

– Но я не хочу уезжать без тебя!

– Мне нечего бояться. Меня не выдадут замуж! – Асфрид нашла в себе силы усмехнуться, но Гунхильда видела, что она тяжело дышит. – И даже если мне придется умереть, это не большая беда. Я и так зажилась на свете. А ты еще можешь родить много сыновей, которые, если будет надобность, отомстят за обиды, нанесенные твоему роду. Главное, чтобы ты выбрала им достойного отца и правильно воспитала их. Ты должна любой ценой избежать рабства и бесчестья. Ты и Эймунд – последняя надежда йотландских Инглингов.

– Ты думаешь, я должна бежать с ним?

– Да. Должна. Передо мной, когда я была девушкой, не было другого пути: все мои родные умерли. Я оставалась одна, и только через меня мой род мог быть продолжен, пусть и в слиянии с родом Инглингов. Но тебе еще не отрезан другой путь. Я тогда могла позаботиться только о чести мертвых, а ты должна заботиться о чести живых. Жив твой отец и твой брат, у них еще могут быть дети. И пока они живы, ты должна бежать от Кнютлингов, чтобы не дать им прав на наши владения, и лучше тебе будет умереть, если не останется другого выхода. Но ты правильно сделала, что велела Эймунду самому прийти за тобой. Мы сейчас в таком положении, что даже хирдманам не стоит доверять.

– Ты имеешь в виду, что Халле может оказаться предателем?

– Да. Мы ведь с тобой не знаем, как он попал сюда, то есть знаем только со слов нищенки, у которой даже имени человеческого и то нет! Может быть, никакого Эймунда здесь и не было.

– Но кому это все может понадобиться? – Гунхильда не так чтобы удивилась этой мысли. Дочь вечно воюющего рода, она знала, как много в мире обмана и предательства.

– Да хотя бы Харальду! – Асфрид еще больше понизила голос, склонившись к самому уху внучки, чтобы служанки, работавшие поодаль, не разобрали этого имени. – Он не любит нас с тобой, и особенно тебя! Я – старая женщина, я уже ничего не могу сделать, только умереть более или менее достойно. А вот ты можешь еще очень многое – найти мужа, который станет нашим союзником, родить сыновей. А если ты выйдешь за Кнута, то станешь королевой Дании и хозяйкой над самим Харальдом, ведь он всего лишь младший сын! Он боится, что после твоей свадьбы и смерти Горма – он тоже прожил уже достаточно! – ты уговоришь Кнута отдать Слиасторп твоим родичам, или детям, и тогда Инглинги возродятся и отнимут часть страны, которую он хотел бы видеть своей! И он мог бы подстроить этот побег, а потом убить тебя, якобы случайно, пытаясь задержать. Ему нетрудно это устроить, нанять кого-нибудь… Ты пойдешь только с Эймундом. И я пойду туда с тобой, чтобы убедиться, что нас не предали.