Книга: Славянское фэнтези
Назад: БЕРЕСТЯНАЯ КНИГА
Дальше: 2. И МОЛВИЛ ВОЛК В ДЕВИЧЬЕЙ ШКУРЕ

Григорий Дондин
НЕДОСКАЗАННОЕ ЗАКЛИНАНИЕ

1. ДИРХЕМЫ ЕСТЬ ДИРХЕМЫ

Человечек в землянично-красных сапогах и темно-синей полотняной куртке с двумя серыми заплатами прилепился к Индригу возле Додолиных столбов.
— Михась Грек, — робко представился человечек. Он счел неуважительным говорить конному с пешим и потому соскочил со своей рыжей крестьянской лошадки. — Странствующий кощунник, или обаятель, если угодно.
Индриг не понаслышке знал о странных повадках и еще более странном чувстве юмора богов. Ему подумалось, что эта пестро одетая личность вполне может оказаться ответом на его молитву. Ну не зря же смешно одетый человечек появился сразу, как только Индриг положил на святое место половину каравая, завернутого в кусок льняного полотна. И это соображение было единственной причиной, по которой Индриг сию же секунду не погнал незнакомца тумаками.
— Еду в Ливград, — продолжал Михась, смелея на глазах. — А вы, позвольте узнать, туда или оттуда?
Индриг одарил его одним из самых мрачных своих взглядов, каким обыкновенно отпугивал на рыночных площадях назойливых торговцев, пытающихся втюхать всякую бесполезную мелочугу навроде безвкусных медных брошек или снадобья от клопов. Михась съежился, соображая, что именно он сделал не так.
— Туда, — сухо сказал Индриг.
— Ну так, может, вместе поедемте, если, конечно…
Индриг положил обе руки на гриву черного и довольно злобного на вид жеребца. Ловко прыгнул в кавалерийское седло с высокой лукой.
— Можно вместе. А можно и порознь. Тебе чего от меня надо?
— К делу так к делу, — развел руками Михась. — Так даже лучше получится, если я сразу скажу.
— Не тяни.
Собираясь с мыслями, Михась взобрался на лошадку. Кинул голодный взгляд на сверток, оставленный Индригом в святом месте.
— На этой дороге волколак завелся, — начал странствующий кощунник. — Страх, что про него рассказывают. Говорят, такой лютый, что хуже и не придумаешь. Я пять дней в «Семи елках» сидел, пока ехать решился. Хозяин трактира всякий раз, как про эту зверину речь заходила, бледный делался, будто молоко. Он этого волколака как-то раз издали увидал. И еще ночью слыхал, как зверина воет где-то в чаще.
— Лютый, значит? — хмыкнул Индриг, направляя злого жеребца в сторону Ливграда.
— Еще как лютый! — подтвердил Михась, догоняя воина. — Заел старушку отшельницу, двух бортников из Супяти, крестьянского мальчонку и одного купца не из местных. А когда сборщик налогов ему на зуб попал вместе со своим сундучком, воевода Турмаш… — Здесь Михась не удержался от смешка. — На самом деле Турмали его зовут, байстрюк одного аварского князька. Когда зверина его сборщика налогов заел, он так взбеленился, что послал сюда три десятка латников для расправы над нечистью. Только всем понятно было, что никакого волколака латники не поймают. Они так своим железом громыхают, что любую зверину на десять верст вокруг спугнут.
Тракт петлял по лиственному лесу, пахшему сыростью и пожухлой листвой. Осень старательно расписала окрестности желтым и бордовым. В красочных рядах березняка и ольховника иногда темными пятнами мелькали одинокие ели. Выдавшийся необычайно теплым август и последовавшие сразу за ним сентябрьские дожди вызвали подлинное буйство осенних грибов. Местами земля под деревьями была желтой не от опавших березовых листьев, а от россыпей заячьих ушек. Михась исходил слюной, вспоминая, сколь хороши эти грибы, поджаренные с яйцом и луком. Еще он думал о вареных заячьих ушках, о сырной похлебке с заячьими ушками, о пирогах с заячьими ушками. Кулинарные фантазии отозвались урчанием в животе, и странствующему кощуннику сделалось нехорошо. В последний раз он ел что-то серьезнее диких яблок два дня назад.
Грибы были большими, переросшими. Волколак насмерть перепугал местных жителей, обыкновенно подчистую выбиравших дары леса. Люди не решались заходить в лес даже в светлое время, и оттого собирать заячьи ушки было некому.
— Значит, не поймали?
— Да где им?! — презрительно воскликнул Михась, запрещая себе думать о еде. — Затыкали копьями стаю простых волков, шкуры посдирали, у кузнеца из Супяти клещи стянули, чтоб зубы выдрать, и с докладом к воеводе. А зверина, как только они ушли, на Светлой речке за прачками погнался. Только не поймал ни одну. Смешная, поди, картинка была, как они, задирая подолы, с визгом улепетывали.
Михась начал было смеяться, но умолк, ощутив на себе еще один мрачный взгляд Индрига.
— Но и страху они натерпелись, конечно, тоже, — сказал он уже вполне серьезно. — Турмаш велел своим латникам плетей всыпать, а за клыки звериные серебро обещал любому, кто эти самые клыки из нечистой пасти вырвет. Но пока смелого человека не нашлось. — Михась помолчал и добавил: — Одному мне в Ливград ехать страшно.
— А со мной, выходит, не страшно?
— Так я чего в «Семи елках» сидел? Думал, может, какой торговый человек с охраной мимо проезжать будет или другая вооруженная оказия случится. Только зря сидел. Слух о зверине далеко разнесся, и никто этой дорогой больше ездить не желает.
— Потом у тебя деньги закончились, — предположил Индриг, поглядывая на скучное осеннее небо, с которого начал накрапывать противный дождичек. Он пришпорил жеребца, начиная злиться оттого, что придется весь день мокнуть в седле.
— В точку, — грустно признал Михась, колотя пятками в бока рыжей лошадки, чтобы та поспевала за черным жеребцом. — В долг трактирщик кормить-поить не хотел, а заработать там не было никакой возможности. Людям нашей профессии, чтобы заработать, публика нужна. То есть люди. А их всех зверина распугал. В «Елках» кроме меня всего один постоялец был. Тогда я перекрестился и поехал с…
— Пере — что? — вопросом оборвал его Индриг, впервые за все время разговора искренне заинтересовавшись услышанным.
— Осенил себя крестным знамением, если так будет понятнее, — поучительным тоном объяснил Михась.
— А-а, — протянул Индриг, вновь утрачивая интерес к собеседнику. Прежде он встречал странных людей, веривших в иноземного бога и читавших молитвы на чужом языке.
— Иесус не оставил меня, — благодарно заметил Михась. — Мне был послан ты!
— А что я?
— Ну вон на тебе тегиляй стеганый с железными шишками, да и саблю аварскую носишь, поди, не только за тем, чтоб она пояс оттягивала.
Индриг не ответил. Он вспомнил взгляд, которым его новый знакомый провожал дары, оставленные в святом месте. Не сбавляя ходу, он достал из седельной сумки оставшуюся часть каравая и протянул Михасю. Не то чтобы ему так уж сильно хотелось накормить спутника. Просто надоело поддерживать разговор. Михась набросился на черствый хлеб, как волколак на старушку отшельницу. Индриг хмыкнул: видно, деньги у странствующего кощунника закончились дня за два до того, как он покинул «Семь елок». И в Ливград его гнал обыкновенный голод.
К огорчению Индрига, Михась продолжал болтать и с набитым ртом:
— Я так понимаю, ты не против моего скромного общества и я могу ехать под твоей защитой?
— Ты уж версты две как едешь, — холодно ответил Индриг и опять пришпорил злобного жеребца, надеясь, что крестьянская лошадка Михася немного поотстанет.
Свинцовое небо и мелкий сентябрьский дождь всегда навевали хандру и желание побыть в одиночестве.
— Стоило менять «Семь елок» на одну, — ворчливо заметил Михась, приваливаясь спиной к Индригу.
Железные шишки на кафтане воина болезненно уперлись ему в лопатку. Он заворочался, пытаясь устроиться так, чтобы за ночь не намять синяков. Ему и раньше случалось ночевать с попутчиками, укрывшись одной конской попоной, но те, прежние спутники, не имели привычки носить на теле столько металла.
Они остановились, когда сумерки плавно приглушили освещение почти до нуля. Михась пытался возражать, через слово поминая волколака, всеми способами демонстрировал бодрость и выражал готовность ехать без остановок, если уж на то пошло, еще сутки. Индриг заверил его, что бояться нечего и надо отдохнуть. Особо отметил собственный зад, онемевший от седла. Добавил также, что у них больше шансов попасть в беду, если они заблудятся в темноте, нежели угодить в лапы к волколаку. Михась покорился, но ел свою половину вяленого леща, извлеченного все из той же седельной сумки Индрига, так, будто это был последний ужин приговоренного — медленно и торжественно.
Костра разводить не стали, сочтя это пустой тратой времени. Дождь, моросивший с полудня, вымочил все на свете, включая и хворост. Кровом им стали раскидистые ветви старой ели, плачущей каплями смолы. Характерный запах разносился далеко вокруг. Индриг ногой отпинал от ствола упавшие шишки и бросил на хвойный ковер несколько охапок лапника. Михась тем временем надрал папоротника, чтобы выложить им колючую постель. Было уже совсем темно, Михась не решился заходить далеко в чащу, так что постель оказалась довольно тощей.
— Почему нельзя было попросить ночлега на каком-нибудь хуторе? — спросил Михась, устроившись так, чтобы железные шишки не упирались в кости.
— Осень, — сонным голосом отозвался Индриг.
— И что — осень? Чем она хуже лета или весны?
— Казима за данью идет, — пояснил Индриг. — Дождался, пока местные урожай соберут, продадут излишки, при деньгах будут и с провиантом. Теперь за своей долей идет. Это раз. Кудесник какой-то напакостил, криксов болотных, наворожил тьму. Озоруют, коз таскают, на людей кидаются. Теперь в темное время без рогатины из избы не высунешься. Это два. Да еще волколак, не к ночи будь помянут. Сейчас вокруг Ливграда так неспокойно сделалось, что даже вольница разбежалась и попряталась.
— А мы тут при чем? — не понял Михась.
— Дурень ты, хотя и грамоте обученный. В такое скверное время двое путников на хуторе скорее вилами в бок получат, чем кусок хлеба и ночлег. Крестьяне, если их напугать хорошенько, хуже самой лихой вольницы становятся. Страх их злыми делает.
— Может, караулить будем по очереди, — не унимался Михась. — Я первым согласен.
— Злодей посторожит, — зевнул Индриг.
— Какой злодей? — встрепенулся Михась.
— Да не дергайся ты так! Спать мешаешь, хвост кроличий! Коня моего Злодеем звать.
— Он у тебя заместо собаки? — хихикнул Михась.
— Он у меня заместо коня, но, если чужой подойдет, шум поднимет.
— А за что Злодеем обзываешь?
— Подойди к нему. Хочешь — спереди, хочешь — сзади. И все тебе ясно станет.
— Ну нет! Он на меня весь день так кровожадно зыркал, будто решал, что лучше сделать — лягнуть в ребра или зубами за щеку хватануть. Это у вас с ним общее. Глянете — все равно что по носу саданете.
Индриг промолчал. Тогда Михась сообщил, что его крестьянская лошадка не той породы, чтобы имя получить. Поэтому он ее зовет Просто Лошадь. Индриг отреагировал на эту информацию сонным:
— Угу.
— А твое имя как? Мы уже день знакомы, а я о твоем коне знаю больше, чем о тебе.
— Индриг. — Воин подскочил оттого, что огромная холодная капля, долго копившая силы на одной из еловых веток, наконец упала ему на нос.
— Сам чего дергаешься?! — не упустил случая отыграться Михась.
— На нос капнуло, — зло ответил Индриг, с головой залезая под попону.
— Так как, говоришь, зовут?
— Сказал же ведь — Индриг!
Михась испуганно отпрянул от воина и, зашипев по-кошачьи, несколько раз торопливо перекрестился.
— Что еще? — возмутился Индриг.
— Не хочешь имени говорить — не надо. А так не шути! Плохо это!
— Не угомонишься сию секунду, пойдешь под куст ночевать! — рассвирепел Индриг. Он вылез из-под попоны и сел, скрестив ноги на восточный манер.
Михась не придал угрозе ни малейшего значения, перекрестился еще раз, пробормотал что-то на странном языке.
— Интра — он же зверь! Он царь змеиный! Он реке подземный! Демон, по-нашему, по-христиански! А ты его именем себя называешь! — с укором говорил бывший язычник.
— По-вашему, по-христиански, — передразнил Индриг, — демоны — это дети и слуги Чернобога. Мне ученый человек рассказывал. Черномонах византийский — не чета тебе. Интра сын доброго Дыя. Он воинам помогает, клинок в бою направляет, а то, что он зверушек любит и гадов ползучих, так разве это преступление? Да и зовут его Индрик-зверь! А я Индриг-склавий! Теперь мы можем спать?
В темноте, над самым ухом Михася фыркнул Злодей, привлеченный рассерженным голосом хозяина. Странствующий кощунник трезво рассудил, что лучше провести ночь подле воина, нежели в кустах возле коня.
— Хорошо. Буду называть тебя Индригом.
— Да хоть бычьим хреном! Я спать хочу!
Они вновь устроились под елью, для тепла прижавшись спина к спине.
— Почему ты назвался греком? — спросил Индриг уже без злобы. — Я встречал греков. Они курчавые, смуглые, остроносые. Глаза как скорлупа лещины изнутри. Ты русый, нос — что фига, глаза — ледышки синие. Не похож на грека.
— Носы-то у нас с тобой одинаковые, — колко заметил Михась. — По крови я такой же склавий, как и ты. А Греком прозвали за то, что язык их понимаю и в бога ихнего верю. Иегове Есть Спасение. А в одно слово ИЕСус получается. Во как.
— Спасения, значит, ищешь?
— Ага!
Михась начал в лицах рассказывать, как он несколько лет прислуживал в богатом трактире, где все время останавливались иноземные купцы, наемные ратники и путешествующие скоморохи. Там он выучил греческий и еще пару языков, освоил грамоту и наловчился бренчать на гуслях, нараспев рассказывая кощуны. В том же трактире византийский священник Александер пристрастил его к христианской вере. Когда душной летней ночью трактир сгорел в угли, Михась решил в корне поменять характер собственного существования. Прихватив с пожарища чудом уцелевшие гусли, синюю полотняную куртку, прожженную всего в двух местах, и греческую книгу об Иесусе, он отправился в путь, влекомый романтикой профессии странствующего кощунника.
— Индриг?
Нет ответа. Только Злодей фыркнул где-то рядом, ожидая продолжения рассказа.
— Индриг!
Воин сквозь сон пробормотал невнятное ругательство и больно пихнул локтем Михася.
— Хорошо, хярошо! Будем спать, — дримирительно сказал Михась, потирая ушибленное место, и тут же боязливо поежился, напуганный уханьем филина.
Когда он не слышал собственного голоса, его уши начинали воспринимать звуки ночного леса: возню мышиного семейства в листве, хлопанье крыльев промокшей и нахохленной вороны, шорох падающих листьев, треск веточек под копытами Злодея и Просто Лошади. Заурядный лесной шум в темноте казался крайне зловещим. Потревоженный ветром куст принимал очертания крадущегося волколака, а капля дождевой воды, сорвавшаяся с березовой ветви и звонко разбившаяся о корягу, вызывала яркие ассоциации с клацаньем огромных зубов зверины. Он так и уснул — со вздыбленными на затылке волосами и длинным острым засапожником, бережно прижимаемым к груди.

 

Вопреки опасениям Михася и к его огромному облегчению, волколак так и не удостоил вниманием их лагерь. Криксы также обходили его стороной. Ночь выдалась спокойной, хотя и мокрой. Вечером следующего дня они въехали в Ливград. Сам город был невелик, если считать городом сотню крытых древесной корой и соломой изб, втиснутых в кольцо земляного вала. Снаружи к нему прилепилось великое множество землянок и мазанных глиной сараев. Были там еще шалаши, навесы и полстняные кибитки на колесах, но как-то не верилось, что и в них круглый год обитали люди. Особенно в это не верилось, когда налетал очередной порыв мокрого осеннего ветра, лезущего промозглой лапой под одежду и неприятно обдающего лицо изморосью.
Оказалось, Индриг в городе личность известная. Причем с какой-то очень нехорошей стороны. Михась с недоумением отметил ту трусливую резвость, с которой простолюды отскакивали в сторону, уступая дорогу черному красавцу Злодею. Реагировали они так вовсе не на коня, а на его хозяина. Михась видел, как торопливо простолюды прячут глаза, лишь бы не встретиться взглядом с Индригом. Слышал, как с шипением бросают ругательства ему вслед. Чаще всего употреблялись «нелюдь», «выродок» и «волчина». Иные даже плевали, но только когда оказывались на безопасном расстоянии от воина, облаченного в тегиляй с железными шишками и с широким поясом, оттянутым аварской саблей.

 

— Хоть ты и скуп на слова, Соловушка, услышал я уже достаточно, — пробасил Турмаш, грузный бородач, явно имеющий в себе треть, а то и добрую половину аварской крови. — Теперь мне хотелось бы увидеть.
Воевода сидел за обеденным столом, накрытым в небольшой горнице с узкими застекленными окнами. Подле Турмаша, надменно и чересчур сурово поглядывая из-под нависших пучков седых бровей, стоял худощавый высокий старик, назвавшийся Барбуной. Он степенным кивком выразил согласие с мнением воеводы и произнес:
— Дирхемы получишь в обмен на зубы.
— Ты ведь принес зубы? — поддакнул Турмаш.
Индриг засомневался, кто из них кому служит. Старец вел себя в палатах воеводы как законный хозяин, и Турмаш вроде бы не возражал. Даже напротив, пытался как-то угодить Барбуне. Раньше воин не встречал старика и про истребление волколака уговаривался с самим воеводой. Он пожал плечами, рассудив, что дирхемы останутся дирхемами, из чьих бы рук они ни были получены.
— Верно, — с довольной улыбкой сказал Барбуна.
— Что верно? — спросил Индриг, доставая из кармашка, пришитого к внутренней стороне пояса, окровавленную тряпицу.
Из-под седых бровей сверкнули холодные глаза, нацеленные на сверток.
— Дирхемы они и есть дирхемы.
Старичок-то не простой, сообразил Индриг. Ведун. Мысли читает, и мне это дал понять для острастки. Странно только, что кудесник всего один. На чудищ и проклятую кровь они обычно слетаются, как жирные мухи на коровью лепешку. Он протянул сверток Барбуне. Тот отшатнулся, брезгливо махнув руками.
— Мог бы и вымыть! Разверни!
Индриг подчинился. В свертке оказалось два желтушных клыка в палец длиной. На сломанных корнях малиновыми комочками торчали подсохшие обрывки плоти. Индриг особо не церемонился с поверженным чудищем и просто выбил зубы рукоятью сабли. Турмаш и Барбуна разом склонились над клыками и молча таращились на трофей. Индриг ждал.
— Они? — спросил Турмаш, расчесывая пятерней черную бороду.
— В точности, — с видом знатока подтвердил Барбуна. — Клыки волколака, также именуемого ликантропом или вурколаком. Проклятая кровь!
— Ты видел его личину? — спросил Турмаш, подняв взгляд от ладони Индрига на его лицо. — Знаешь, кто это был?
— Я не стал ждать, пока тело вернется к человеческому состоянию, — не моргнув глазом, солгал Индриг. Он дождался обращения, узнал несчастного и зарыл в землю неподалеку от Додолиных столбов. Семье бедолаги ни к чему знать о проклятии, постигшем их кормильца. Наименьшее, чего они дождутся от соседей, если тайна откроется, — поджог избы и позорное изгнание за городские пределы.
— Напрасно, — проворчал Турмаш.
Барбуна взял со стола серебряный кубок, опорожнил его двумя глотками и протянул Индригу.
— Брось сюда, — велел он.
Индриг вытряхнул клыки из тряпицы в кубок. Зубы глухо клацнули о металл. «Ведун, а проклятой крови коснуться боится, — подумал воин. — Странно как-то. Должно быть, в собственных охранительных заговорах не уверен». Барбуна прочел и эти мысли. Его ноздри раздулись, седые брови изогнулись, выражая негодование.
«Если старик не скажет воеводе имени проклятого, которое выведал в моей голове, я буду молчать о его некачественных заговорах», — думал Индриг, взвешивая на ладони мешочек с серебряными монетами. Барбуна зло сверкнул глазами и согласно кивнул, улучив момент, когда Турмаш не смотрел в его сторону.
— Ты не в первый раз служишь мне, — заговорил воевода. — И всегда добротно исполняешь поручения. Если, конечно, забыть о той истории с трехголовым идолищем мохнатым.
— Одна у него голова была, — проворчал Индриг, уже уставший от напоминаний о случившемся с ним приступе милосердия. — Твоим латникам от страха померещилось не пойми что. Спереди у идолища хвост был толстенный, а по его бокам два зуба в руку длиной каждый. Твои вояки решили, что это три головы. Ел тот зверь не человеческие потроха, а ветки ольховые. Я сам видел. От людей же он бегал шустрее зайца.
— Ну не все ли тебе равно, что оно ело? Я же велел извести.
— Незачем изводить было, — в который раз упрямо возразил Индриг. — Неопасное оно было. Я его с твоей земли прогнал, и довольно.
— Не о том речь, — вмешался Барбуна.
— Верно, что дело прошлое, — согласился Турмаш.
— Что тогда? — заинтересовался Индриг. — Вольницу замордовать надо или еще какое чудо в лесу завелось?
Турмаш поморщился.
— Десяток прыщей тебе на язык, Соловушка. На сей раз саблей махать не нужно.
— А я ничего другого не умею.
— Экий скромник! — засмеялся Турмаш. — Я не зря твои прошлые заслуги поминал. Тебе доверять можно. Надежный ты. Все, что велят, делаешь. Философствовать и рассусоливать не приучен. Если, конечно, забыть о той истории.
— Забыли, — процедил Индриг.
— Казим-хаган к нам опять пожаловал.
— Тоже новость! — хмыкнул воин.
— Погоди смеяться. Вспомни, как раньше было, когда его дружина в город входила. Девок перепортят, торговых людей оберут до нитки. Драки, поджоги, поножовщина.
— И чем я здесь помочь могу?
— Не нужен Казима в Ливграде, — продолжал Турмаш. — Лишнее это. Надо, чтоб надежный человек ему навстречу поехал и все причитающееся на большаке отдал. Не один, разумеется, поедешь. С десятком латников. Чинно и важно, как подобает законному посланцу.
— Про Ливград скажешь, что холера здесь начинается, — присовокупил Барбуна. — Если не хочет Казима, чтобы треть его войска тут от кровавого поноса передохла, пусть город стороной обходит.
Такого предложения Индриг никак не ожидал. Ему льстило оказанное доверие, но в то же время в голове роились подозрения. Он — да и не только он — как-то не представлял себя в роли посланника. Такая работа подходила ему, как козе воловья упряжь.
— Ты хотя и дань ему платишь, по отцу вы все-таки братья. Почему сам с ним на большаке не встретишься?
— То-то и оно, что братья! — воскликнул Турмаш, оскаливаясь. — Семейная неурядица у нас с Казимой вышла. Большего тебе знать не надо.
— Так бы и сказал, что братца на дух не переносишь и видеть его не желаешь. А то развел здесь: девок перепортят, избы пожгут…
— Поговори мне еще! — огрызнулся воевода.
— Когда ехать нужно?
Турмаш поразил Индрига. Вместо того чтобы ответить самостоятельно, он вопросительно уставился на Барбуну.
— Завтра, — сказал старик. — Как только солнышко над землей покажется, так и поедешь. Аккурат к вечеру о Казиму споткнешься. И не вздумай по дороге в мешки с дарами руки запускать. Даже не заглядывай, чтобы искушению не поддаваться. Дирхемы есть дирхемы.
«Мог бы и не напоминать, что мысли читаешь», — подумал Индриг.
От городских ворот они направились прямиком к палатам воеводы. Индриг не звал Михася следовать за собой, но и не гнал. Проще сказать, не замечал странствующего кощунника, плетущегося за ним на своей лошадке, будто хвост за кобелем. Таким манером Михась проник во двор Турмаша, огороженный частоколом. Он хотел было войти и в палаты следом за Индригом, но латники в начищенных до блеска колонтарях поверх красных кафтанов скрестили тяжелые наконечники рогатин перед самым его носом.
Дожидаясь возвращения Индрига, Михась не тратил времени зря. Он сразу же, безошибочно и быстро, вычислил по характерным запахам избушку, служившую кухней. Работая в трактире, он привык питаться вкусно, регулярно и досыта. Про рацион странствующего кощунника нельзя было сказать ни первого, ни второго, ни третьего. За время своих скитаний Михась успел отведать такие специфические блюда, как амбарная крыса на вертеле, гнилая капуста, тушенная с вороньим мясом, уха из лягушек, ивовая кора в собственном соку. Так что о еде он думал почти постоянно.
Обнаруженная в избушке полная розовощекая девка, выдержав первую волну комплиментов, рассмеялась и дала Михасю блин с завернутым в него творогом. Вторая волна, более тонкая и изысканная, вогнала ее в краску. Михась вылетел с кухни, охаживаемый мокрым полотенцем. Вслед за этим он помог ребятишкам выучить пушистого рыжего щенка сидеть, чем произвел сильное впечатление на подвыпившего десятника. Тот оказался человеком щедрым и общительным. Михась охотно отхлебнул из его фляги ржаного самогону. Расспросил о том о сем. Еще раз отхлебнул, пошутил, посмеялись, отхлебнул, неудачно пошутил, получил в ухо…
Индриг вышел от воеводы довольный и вместе с тем озадаченный. К тому моменту Михась просто бурлил от накопленных слухов, новостей и вопросов. Потрогав распухшее ухо, все сразу выкладывать не решился. Начал издалека. По второму уху не хотелось. Индриг, занятый какими-то беспокойными мыслями, прервал его, предложил поесть и выпить. Михась обнаружил, что путешествовать в обществе Индрига не только безопасно, но и выгодно. Люди воеводы устроили их на ночлег во вполне приличный сарай на заднем дворе, сухой и чистый. Полная розовощекая кухарка, косо поглядывая на Михася, за два захода притащила туда горшок капустного супа со свининой, копченый бараний бок, головку сыру, хлеб, уже знакомые блины с творогом и бочонок сурьи.
— Так ты и правда тот самый? — спрашивал Михась, зубами сдирая отдающее дымком мясо с бараньего ребра.
— Дело прошлое. Выпьем, Грек!
Они пригубили из внушительных глиняных кружек. Сурья была отменной, из личных запасов Турмаша.
— Подумать только! Сам Соловей-разбойник! — восхищался Михась. — Только мне одно не понятно. Если муромский воевода тебя волоком за кобылой на казнь притащил, как ты здесь со мной сидишь, мед пьешь?
— Славная была драка, — ответил Индриг, принимаясь за блины. — Сперва бились крепко и всерьез. Людей посекли примерно поровну. Когда совсем не ясно стало, чья возьмет, кто домой вернется, а кто вечно на той прогалине гнить останется, мои лихие людишки в одну сторону бежать кинулись, а Илюшины дружинники в другую. Тем все и кончилось. А насчет того, что он меня на веревке куда-то там тащил, — это Илюша сфантазировал для репутации. И кто из нас больший плут и тать, кто в жизни лиха больше наделал — я или воевода муромский, еще смотреть надо и долго сравнивать. Выпьем, Грек!
Бочонок опустел уже наполовину.
— А правда, что от твоего свиста всадники с лошадей падают?
— Врут, конечно, — ответил Индриг, ногтем ковыряя между зубами. — От свиста и лист с дерева не упадет.
— Врут, — эхом повторил Михась.
Съели сыр с хлебом.
— Почему ты мне тогда в лесу не сказал, что убил волколака? Я ж всю ночь трясся от страха.
— Слышал я, как ты трясся! — с хохотом сказал Индриг и довольно реалистично изобразил храп.
Михась надулся.
— Разве ж я храплю?
— А то?! — Индриг расхохотался еще громче.
— Но сказать-то мог!
— Вот признайся честно, ты бы мне тогда поверил, скажи я, что прикончил проклятого?
Михась почесал затылок, посопел, обдумывая вопрос.
— Нет, пожалуй.
— Выпьем, Грек!
Разлили остатки сурьи по глиняным кружкам. С сожалением встряхнув над ухом пустой бочонок и ничего не услышав, Индриг откатил посудину в угол сарая. Выпили.
— Знал я еще одного охотника за головами. — Михась икнул и заглянул в свою кружку, надеясь, что там осталось еще на глоточек. Кружка была пуста. — Его только те награды интересовали, которые за людей обещаны. А всякие чуда, упыри, проклятая кровь — этим он брезговал. Хотя я-то знаю, что на самом деле он боялся. И все другие боятся. Особенно крови проклятой. Ведь попади она в твою, и ой-ей, что с тобой сделается! Сам звериной обратишься!
Индриг отмахнулся.
— Мне что человек, что чудо. Я заговоры знаю. — Он начал перечислять, загибая пальцы: — От меча, от стрелы, от сварливой бабы, от огня, от… нет, от воды не знаю, от хворей знаю, от воды — нет. От проклятой крови знаю, от меча, ну и еще там разные. Вот. Дирхемы есть дирхемы. А за чью они голову, зубы, уши или сердце, мне без разницы.
— Выходит, ничем тебя не проймешь?
Воин вдруг помрачнел. В свой черед заглянул в пустую кружку. Мешочек, полученный от Барбуны, становился все ощутимее и тяжелее, притягивая к себе внимание. В голове шумела сурья из личных запасов воеводы.
— Смерть, и та меня не приняла, — сокрушенно пожаловался он. — Сперва схватила не глядя, а потом присмотрелась, не-ет, говорит. Не заслужил, говорит, ты, Соловушка, чтоб вот так легко и быстро. Поживи еще. Послужи.
— Кому послужить-то просила? — затаив дыхание, спросил Михась.
— А ну ее! — Мешочек за пазухой стал невыносимо тяжелым. — Пойдем лучше в корчму к Родомиру!
Михась сконфузился.
— Я бы с радостью, да только, видишь ли…
— Знаю я, что у тебя и на плесневый сухарь денег не наберется! — Индриг обнадеживающе подмигнул. — Гуляем на Барбуновы дирхемы!
— Идет! — расцвел Михась. — Тока обожди маленько, гусли возьму.
Он поднялся с соломенной подстилки и неуверенной походкой двинулся к скарбу, сваленному в углу за дверью.
— Барбуна — это который волхв?
— Угу. Странно, что только один.
— Что ж тут странного? — Михась извлек несколько нестройных писклявых звуков из инструмента.
— Ты уверен, что можешь играть на этом? — засомневался Индриг.
— Могу. — Он вновь коснулся струн. На этот раз звуки оказались гораздо приятнее. — А еще на дуде и на ложках.
— На ложках и я сыграю!
— Могли бы вместе народ на майданах радовать!
— Мне скорее конского навоза в шапку накидают, чем монет, — запротестовал Индриг, выходя из сарая в осеннюю тьму и сырь. — Ты же слышал, как меня тут любят, чего мне вслед шипят — нелюдь, выродок. С таким компаньоном, как я, ты с голоду помрешь.
— За что тебя так?
— Я ж Соловей-разбойник, тать лесной, волчина свирепая и душегуб известный. Ну а коли уж я чудищ не боюсь и крови проклятой, значит, точно со злыми духами, с упырями знаюсь. Так люди рассуждают.
— Боятся они тебя. Вот и не любят.
— Да хрен с ними! У Родомира мне всегда рады! Идем скорее!
— Ты так и не ответил.
— Что?
Индриг уверенно шел по темным узким улочкам Лив-града. Высокие деревянные заборы, едва различимые на фоне черного неба, зубастыми рядами нависали над дорогой. Тявкали дворовые псы. Под сапогами хлюпала грязь, обильно перемешанная с помоями. Воняло навозом.
— Волхв Барбуна один — и что в том удивительного? — спросил Михась, торопливо перебирая ногами по грязи. Он боялся потерять Индрига в темноте. Если отстанет, точно до утра будет блуждать в этом вонючем лабиринте частоколов.
— Ведуны, волхвы, целители, да и прочие кудесники с чародеями обычно стаями на проклятую кровь и чудищ слетаются. Ну прям как воронье на падаль. Стоит где-нибудь злобной твари объявиться, как эти из своих нор вылазят и ждут, когда нечистую силу кто-то вроде меня изведет. Тогда они на тушу набрасываются и давай делить. Хе-хе! Скандалят, ругаются, морды друг другу бьют. Спорят, кому уши брать, а кому хвост.
— Зачем им эта дрянь? — ежась от холода, подивился Михась.
— Для волшебства. Из таких трофеев, при должном обращении, огромную колдовскую силу извлечь можно. Вот я и удивился, когда за этим волколаком один только Барбуна и приехал. У меня еще сердце, хвост и уши, солью присыпанные, запрятаны. Барбуне они, видите ли, без надобы. Буду думать, кому продать. Веллевеллу, пожалуй. Старому кряхтуну. Хе!
— Удивился, говоришь? А я тебе объясню! — гордо заявил Михась, переполняясь ощущением огромной своей значимости от собственной осведомленности.
— Давай!
— Не за волколаком Барбуна приехал. Совсем не за ним.
— Вот еще! Зачем же тогда?
— Из-за Казимы он здесь. Что да почему — не знаю. Но Казим-хаган его куда больше занимает, чем твои хвосты и уши. А другие волшебные люди в Ливграде тоже были. Только, пока ты по лесу за звериной гонялся, Турмаш им от ворот поворот дал.
— Да ну тебя! — Индриг остановился, обмозговывая услышанное. — Откуда знаешь? Тебя ж здесь не было! А?
— Люди говорят.
— На хрен твоих людей! Еще и не такого наболтают! Хотя… — Индриг крепко призадумался. — Вроде все складно выходит. Казима… Барбуна… Зубы…
— Так мы идем к Родомиру или как? — нетерпеливо воскликнул Михась, начиная коченеть на холодном ветру. Наступившая ночь была морознее предыдущей. Кощунник порадовался, что ее не придется провести под елкой, поблагодарил Иесуса и перекрестился.
— Уж, считай, пришли.
Назад: БЕРЕСТЯНАЯ КНИГА
Дальше: 2. И МОЛВИЛ ВОЛК В ДЕВИЧЬЕЙ ШКУРЕ