Императорская власть пала в 1911 году, а учреждение Китайской Республики во главе с Сунь Ятсеном в 1912 году одарило Китай слабым центральным правительством и возвестило десятилетия военной диктатуры. Крепкая центральная власть вернулась в 1928 году при Чан Кайши, который хотел, чтобы Китай занял достойное место в вестфальском мировом порядке и в глобальной экономической системе. Желая и сделать страну современной, и сохранить китайские традиции, он пытался вписать Китай в международную систему, которая сама переживала нелегкие времена. Затем Япония, приступившая к модернизации на полвека раньше, двинулась к азиатской гегемонии. За оккупацией Маньчжурии в 1931 году последовало вторжение Японии в центральные и восточные районы Китая в 1937-м. Националистическому правительству не удалось закрепиться у власти, а коммунистическое движение получило передышку. Завершив Вторую мировую войну в числе стран-победителей, Китай сразу же оказался охвачен пожаром гражданской войны и революционных потрясений, отвергавшим все тысячелетнее наследие.

Первого октября 1949 года в Пекине лидер коммунистической партии Мао Цзэдун провозгласил создание Китайской Народной Республики и добавил: «Китайский народ поднялся с колен». Мао повторял свой лозунг, доказывая, что Китаю необходимо «очиститься» и укрепиться, принять доктрину «непрерывной революции» и заняться демонтажем существующих институтов внутреннего и международного порядка. «Под прицел» попали все: западные демократии, советский коммунизм и наследие китайского прошлого. Искусство и памятники, праздники и традиции, лексика и одежда многократно и изощренно запрещались; искусство и историю обвиняли в том, что они провоцировали пассивность, которая помешала Китаю подготовиться к иностранным вторжениям. В концепции Мао – он рассуждал о «великой гармонии», цитируя классическую китайскую философию, – новому Китаю предстояло отряхнуть прах традиционной конфуцианской культуры. Каждая волна революционной энергии, утверждал Мао, будет этапом на пути к следующей. Революцию надлежит ускорять, иначе революционеры обленятся и примутся почивать на лаврах. «Нарушение равновесия – вот общее и объективное правило»:

«Цикл, который бесконечен, развивается от равновесия к равновесию, а затем к новому нарушению равновесия. Каждый цикл, однако, приводит к более высокому уровню развития. Отсутствие равновесия нормально и абсолютно, тогда как равновесие преходяще и относительно».

В конце концов эти испытания должны породить нечто вроде традиционного для Китая результата – форму коммунизма, «естественно, китайскую», обозначающую себя своеобразным кодексом, опирающуюся на свои достижения, подчеркивающую уникальный, теперь уже революционный моральный авторитет Китая, Поднебесной в коммунистическом облике.

Международные дела тоже ставились в зависимость от уникального характера Китая. Пусть Китай объективно был слабее по шкале, которой остальной мир измерял силу, Мао настаивал на его центральной роли, на психологическом и идеологическом превосходстве, которое следовало демонстрировать конфронтацией, а не примирением с теми, кто обладал превосходящим военным могуществом. Выступая в Москве на международной конференции глав коммунистических партий в 1957 году, Мао шокировал коллег-делегатов заявлением, что в случае ядерной войны более многочисленное население и «выносливая» культура Китая сделают именно его победителем, и даже сотни миллионов погибших не заставят Китай отказаться от революционного курса. Отчасти, возможно, он блефовал, затевая рискованную игру с обладателями обширных ядерных арсеналов, но Мао, безусловно, хотелось, чтобы мир поверил – он не страшится ядерной войны. В июле 1971 года – в ходе моего тайного визита в Пекин – Чжоу Эньлай подтвердил концепцию мироустройства «по Мао», с ухмылкой процитировав мнение Председателя о китайских императорах: «Под небом – хаос, все отлично». Из хаоса Народная Республика, закаленная десятилетиями борьбы, в конечном счете восстанет во всем величии – не только в Китае, но повсюду. Коммунистический мировой порядок, как видим, органично вырастает из классического императорского.

Подобно основателю первой по-настоящему могущественной династии Китая (221–207 до н. э.), императору Цинь Ши-хуанди, Мао стремился объединить Китай, а также мечтал уничтожить древнюю культуру, которую обвинял в слабости и унижении страны. Правил он «дистанционно», тоже подобно императорам (правда, императоры не выступали на массовых митингах), и соединил китайский опыт с практиками Ленина и Сталина. Правление Мао олицетворяет собой «дилемму революционера»: чем радикальнее изменения, к которым призывает революционер, тем сильнее сопротивление, причем не обязательно оно идет от идеологических и политических противников – достаточно инерции общества. Революционных пророков всегда соблазняет шанс бросить вызов бренности, ускорить ход событий и умножить средства реализации своего видения. В 1958 году Мао начал неудачный «Большой скачок», намереваясь осуществить головокружительную индустриализацию, а культурную революцию затеял в 1966-м, чтобы «очистить» правящую элиту и не допустить ее институционализации; идеологическая кампания длиной в десятилетие отправила в деревню целое поколение образованной молодежи. Десятки миллионов погибли ради достижения целей Мао, уничтоженные без любви или ненависти, мобилизованные ради «вмещения» в срок одной жизни событий, которые прежде считались долгим историческим процессом.

Революционеры побеждают, когда их достижения принимаются как само собой разумеющиеся, а цена, за них заплаченная, воспринимается как должное. Некоторые из числа современных лидеров Китая тяжело пострадали в годы культурной революции, но они утверждают ныне, что эти страдания придали им сил, позволили узнать себя и научиться побуждать других к выполнению задач грандиозного преображения страны. Китайская общественность, особенно те, кто слишком молод и не успел испытать «заботу» Мао на себе, относится к Председателю в первую очередь как к объединителю Китая и человеку, восстановившему достоинство страны. Какой аспект наследия Мао возобладает – дерзкий маоистский вызов миру или тихая решимость, сформировавшаяся после «перегибов», – во многом определит отношения Китая с мировым порядком двадцать первого столетия.

На ранних стадиях культурной революции Китай пожелал сохранить всего четырех послов по всему миру и вступил в конфронтацию с обеими ядерными сверхдержавами, США и СССР. К концу 1960-х годов Мао признал, что культурная революция исчерпала даже проверенную тысячелетиями способность китайского народа терпеть и что изоляция Китая может спровоцировать иностранное вмешательство, которого, собственно, и пытались избежать суровой идеологией и отрицанием устоев. В 1969 году Советский Союз оказался на грани войны с Китаем, что вынудило Мао отправить все министерства в провинцию; в Пекине остался лишь премьер-министр Чжоу Эньлай. В целом на этот кризис Мао отреагировал характерно неожиданным изменением курса. Он покончил с анархической стороной культурной революции, с помощью армии усмирил «боевиков»-хунвейбинов, сослал последних в сельскую местность, где они присоединились к своим недавним жертвам и занялись принудительным трудом. А еще Мао «поставил мат» Советскому Союзу, переметнувшись к дотоле ненавистным США.

Мао прикинул, что дружба с США положит конец изоляции Китая и позволит другим странам, которые пока справедливо от этого воздерживались, признать Китайскую Народную Республику. (Интересно, что в аналитической записке ЦРУ, составленной к моей первой поездке в Китай, говорилось: советско-китайские трения столь велики, что сближение Америки с Китаем возможно и желательно, однако убеждения Мао не допустят этого при жизни Великого кормчего.)

Революции, независимо от того, сколь они радикальны, нуждаются в консолидации усилий и в постепенной адаптации к событиям, формирующим устойчивый тренд в течение определенного периода времени. Историческая роль «примирителя» выпала Дэн Сяопину. Дважды репрессированный Мао, именно он возглавил Китай после смерти Председателя в 1976 году и вскоре приступил к реформированию экономики и «открытию» общества. Строя то, что сам определял как «социализм с китайским лицом», Дэн освободил скрытые силы китайского народа. Всего за жизнь одного поколения Китай превратился во вторую по величине экономику мира. Для ускорения этих драматических изменений, пусть не все их одобряли, Китай вошел в международные институты и принял установленные правила миропорядка.

Тем не менее участие Китая в вестфальской структуре подразумевает некую двойственность, проистекающую из исторического опыта. Китай помнит, что изначально его вступление в международную систему государств было вынужденным, что его фактически обязали признать международный порядок, противоречащий идентичности страны, причем способами, если уж на то пошло, не согласующимися с общепризнанными принципами Вестфальской системы. Когда звучат призывы придерживаться «правил игры» на международной арене и соблюдать «обязанности», естественная реакция многих китайцев, в том числе высших руководителей страны, во многом определяется осознанием того факта, что Китай не участвовал в принятии правил этой системы. Китай просят – и он, проявляя благоразумие, соглашается – соблюдать правила, в разработке которых он не принимал ни малейшего участия. И китайцы ожидают – рано или поздно они начнут реализовывать эти чаяния, – что международная система будет развиваться таким образом, который позволит Китаю занять центральное место в дальнейшем нормотворчестве (с возможностью пересмотра некоторых существующих правил).

В ожидании этого исхода Пекин стал гораздо активнее на мировой арене. Со статусом китайской экономики, как потенциально крупнейшей в мире, сотрудничества и поддержки Китая теперь ищут на любом международном форуме. Китай участвовал во многих престижных проектах двадцатого и двадцать первого веков – принимал Олимпийские игры, отправлял своих президентов выступать перед Организацией Объединенных Наций, торжественно встречал глав государств и правительств ведущих стран мира. По любым меркам, Китай восстановил престиж, которым обладал на протяжении тысячелетий. Вопрос ныне в том, как он воспринимает современные шаги по формированию мирового порядка – в частности, каковы будут его отношения с США.

Соединенные Штаты Америки и Китай – оплоты мирового порядка. Примечательно, что обе страны исторически проявляли двойственное отношение к международной системе, а теперь превратились в ее «якоря» и подтверждают свою приверженность ее принципам, даже когда критически воспринимают отдельные аспекты данной конструкции. Китай не имеет опыта исполнения роли, на которую претендует в двадцать первом столетии, – роли отдельного крупного государства среди равных. Точно так же у США нет опыта взаимодействия на постоянной основе со страной сопоставимого размера и схожей экономической эффективности, но исповедующей совершенно другую модель внутреннего порядка.

Культурный и политический фон двух стран разнится в важных аспектах. Американский подход к политике прагматичен; Китай предпочитает концептуальность. Америка никогда не подвергалась угрозам могущественных соседей; Китай никогда не оставался сам по себе, без сильного противника у границ. Американцы считают, что каждая проблема имеет решение; китайцы уверены, что каждое решение открывает дорогу новому комплексу проблем. Американцы реагируют на текущие обстоятельства; китайцы концентрируются на эволюционных изменениях. Американцы намечают повестку дня, руководствуясь практическими, «достижимыми» целями; китайцы постулируют общие принципы и анализируют, что из них следует. Китайское мышление сформировано частично коммунизмом, но частично опирается на древнюю традицию – все в большей степени; ни то, ни другое не присуще американцам.

Китай и США лишь недавно с исторической точки зрения стали полноправными участниками международной системы суверенных государств. Китай считает себя уникальным и во многом пребывает в собственной «реальности». Америка также полагает себя уникальной, «исключительной», однако придерживается морального обязательства распространять свои ценности по всему миру, зачастую забывая о raison d’etat. Два великих общества с разными культурами и идеологиями претерпевают фундаментальные внутренние корректировки; потенциальное соперничество или новая форма партнерства между ними сформируют перспективы мирового порядка двадцать первого века.

Китаем в настоящее время управляет уже пятое поколение лидеров, считая с революции. Каждый предыдущий руководитель формулировал особое, свойственное его поколению, видение потребностей Китая. Мао Цзэдун был полон решимости искоренить существующие институты, даже те, которые создал сам, чтобы они не «погрязли» в бюрократическом наследии Китая. Дэн Сяопин осознал, что Китай не сможет сохранить свою значимость, если останется в международной изоляции. Его усилия имели четкий фокус: не хвастаться, чтобы другие страны не забеспокоились, не требовать первенства, но активно модернизировать общество и экономику. Исходя из этой установки, Цзян Цзэминь, назначенный в ходе конфликта на площади Тяньаньмэнь, с 1989 года прилагал активные дипломатические усилия на международном уровне и всячески добивался укрепления положения коммунистической партии внутри страны. Он привел КНР в международную государственную и торговую системы в качестве полноправного члена обеих. Ху Цзиньтао, выбранный Дэном, умело успокоил опасения мирового сообщества по поводу роста влияния Китая и заложил основу для концепции нового типа отношений, провозглашенной Си Цзиньпином.

Си Цзиньпин стремится опираться на это богатое наследие и инициировал масштабную программу реформ, сопоставимую с реформами Дэна. Он предложил систему, которая, воздерживаясь от демократии, будет более прозрачной и в которой результаты будут больше зависеть от юридических процедур, чем от сложившихся личных и семейных отношений. Еще он бросил вызов многим установившимся социальным институтам и практикам (в частности, государственным предприятиям, этим вотчинам региональных чиновников и средоточиям коррупции); смелое видение, несомненно, принесет стране некоторое количество проблем и неопределенности.

Состав китайского руководства отражает эволюцию Китая в сторону участия в решении – и даже формировании – глобальных вопросов. В 1982 году ни один член Политбюро не имел высшего образования. На момент написания этой книги почти все они окончили институты, многие получили ученые степени. Высшее образование в Китае основывается на учебных программах западного образца, а не на традициях мандаринской системы (и не на учебных планах коммунистов, предлагавших собственную форму интеллектуального «инбридинга»). Это очевидный разрыв с прошлым Китая, когда китайцы гордились своим «патриархальным» восприятием мира, лежащего за пределами «синоцентричной» сферы. Современные китайские лидеры, безусловно, знают историю родной страны, но не являются ее пленниками.