Киллер
Взи-у, взи-у, взи-у…
И так каждый день, непрестанно, сутки напролет. Это были даже не звуки, а их отражение в подкорке. Когда я услышал эти «взи-у…» впервые, мне стало немного не по себе.
Поначалу я подумал, что где-то работает какой-то агрегат. Скорее всего, предположил я, меня заточили в карцер воинской части, и там могла быть различная аппаратура связи и прочая.
Но когда равномерные и монотонные звуки начали вгрызаться в мои мозги, как черви-древоточцы, я, кажется, понял, в чем дело.
И в первый миг даже испугался.
Меня хотели сломать. И для этого применяли какую-то электронную пакость, возможно генератор ультразвука.
Когда-то мне приходилось слышать о чем-то подобном. Но за давностью и из-за амнезии мои сведения на сей счет были довольно скудны и в данной ситуации практически бесполезны.
И еще я заметил, что за мною ведется круглосуточное наблюдение — вместо глазка в дверь камеры был вставлен миниатюрный телеобъектив.
Конечно, я мог бы его разбить. Но тогда меня просто прикуют к койке, а телеглаз заменят другим.
И я решил до поры до времени не усложнять отношений ни с надзирателями, ни с Абросимовым — пока не разберусь, что ему от меня нужно.
Проклятый ноющий звук, практически едва слышный, но от этого не менее неприятный и действующий на нервы, как визг дисковой электропилы, не давал покоя ни днем, ни ночью. Он постепенно приводил меня в состояние вялотекущего бешенства, готового в любой момент взорваться и утопить здравый рассудок в омуте безумия.
Я уже начал подумывать о побеге.
Шансы были минимальными, но все равно были. И уж лучше погибнуть в схватке, чем провести остаток жизни в психушке.
Однако что-то меня сдерживало, какая-то странная надежда на возвращение к истокам, к жене и сыну, поскольку теперь совершенно точно узнал, что они у меня есть.
И это было единственным, из-за чего стоило бороться до конца.
Я с головой окунулся в мир медитаций.
Часами я сидел как истукан, отключая сознание и погружаясь в мир нирваны. Стены моего каменного мешка постепенно раздвигались, затем и вовсе исчезали, таяли, как последний весенний снег, и перед моим мысленным взором вырастали величественные Гималаи, водопад возле жилища Юнь Чуня, едва заметные лесные тропы, уводившие меня в глубь леса…
Назойливый, рвущий нервы звук истончался, сливался с шумом листвы, чтобы затем перерасти в вой ураганного ветра, ломающего ветки и рушащего каменные осыпи.
Но эта какофония меня не угнетала, наоборот — бодрила и вызывала прилив энергии и сил. Затем снова предельной концентрацией воли я уводил себя на зеленые цветущие луга, где жужжали пчелы и сияло ласковое солнце…
После медитаций я спал как убитый, будто и не было этой ультразвуковой электронной сволочи, ни на минуту не прекращавшей свои жалобные стоны.
Медитации я чередовал с тренировками: отжимался от пола несчетное количество раз, выполнял приседания поочередно на левой и правой ногах, садился на шпагат, стоял на голове и даже «бегал» на большие расстояния.
Да, бегал, но только мысленно.
Этому способу тренировки в условиях ограниченного пространства научил меня Юнь Чунь. Я ложился на кровать, закрывал глаза и представлял себя мчащимся по лесной дороге.
Мои мышцы постепенно разогревались, сокращаясь, как при беге, пульс учащался, сердце гоняло кровь с полной нагрузкой, будто я был на стайерской дистанции.
Мимо моего мысленного взора проплывали деревья, холмы, иногда я спускался в низины, перепрыгивал через ручьи и взбегал на косогоры…
Свой «бег» я заканчивал весь в поту и с каменными от напряжения мышцами.
Эффект был точно такой же, как после так называемого в хэсюэ-гун «длинного бега», рассчитанного не на километраж, а на время — протяженностью в восемь, десять, шестнадцать и двадцать четыре часа.
Техника такого бега дошла до наших времен из глубины веков, и для владеющего ею сорокакилометровая марафонская дистанция была не более чем разминкой…
На очередной допрос меня повели через двадцать один день.
Та же комната, похожая на пыточную, те же действующие лица, только без эскулапа. Все было так же, за исключением одного: на этот раз я шел в сопровождении четверых десантников, вооруженных до зубов, а здоровяк Ливенцов демонстративно выставлял напоказ крупнокалиберный пистолет неизвестной мне модели в наплечной кобуре.
— Как самочувствие? — мило улыбаясь, поинтересовался Абросимов.
— Не жалуюсь.
— Претензии есть?
— Всего одна.
— И в чем она заключается?
— Не надевайте на меня наручники. Я не собираюсь убегать.
— Вам нравится сидеть под замком?
— Конечно нет. Но мне хочется, чтобы вы сняли с меня необоснованные обвинения.
— Необоснованные? — Абросимов вдруг расхохотался, будто услышал скабрезный анекдот. — Ты слышишь, Ливенцов, — необоснованные… ха-ха…
— Не вижу причин для веселья.
— Вот-вот, в этом досье для вас веселого мало… — Абросимов раскрыл уже знакомую мне папку; только теперь она стала гораздо толще.
— Я вам уже рассказал все, что знал.
— Все ли? — снова развеселился Абросимов. Мне вдруг до зуда в конечностях захотелось вбить его ровные белые зубы в глотку, чтобы стереть улыбку навсегда.
— Вы ведь знаете, что у меня амнезия.
— Меня учили ничего не принимать на веру.
— Что я могу возразить? Сейчас вы хозяин барин. Вам и карты в руки.
— Да, точно, пора раскрыть карты…
Абросимов полистал подшитые в папку листы, отпечатанные на лазерном принтере.
— Карасев Андрей… оч-чень занимательная личность… Во-первых, наемный убийца у одного из мелких стервятников. Которого он сам и… Впрочем, туда ему и дорога. Не так ли?
— Вам виднее…
— Это точно… Да и другие, кого Карасев отправил вперед ногами, не заслуживают особого сочувствия. Потом ему присудили высшую меру, хотя он и спас от верной гибели сотрудника уголовного розыска. Правда, Карасев даже не захотел подать прошение о помиловании. Вспоминаете?
— Извините — нет.
— Возможно, возможно… Итак, дальше. А вот дальше еще интересней: приговор приводят в исполнение, труп… ха-ха… сжигают… но Карасев, словно птица Феникс, восстает из пепла в нашем специальном тренировочном центре, где участвует в спаррингах на татами в качестве «куклы». Все верно?
— Не помню.
— Ничего, вспомните… Итак, в спецзоне он долго не задерживается. Карасев опять умирает. На этот раз, кажется, окончательно и бесповоротно — наша контора свои тайны хранит весьма тщательно. Вы следите за нитью моих рассуждений?
— Зачем? Мне это совершенно не интересно. Чья-то жизнь — не моя проблема.
— Не скажите. Вы отобрали столько чужих жизней, что они-то как раз и стали вашей самой большой проблемой.
— Я не могу вам ответить ни да, ни нет. Увы. Я ничего не помню.
— Не знаю, не уверен… Амнезия недостаточно изучена наукой, чтобы можно было принимать все ваши отговорки на веру. Но про то ладно. Продолжим?
— Как вам угодно. — Я безразлично пожал плечами.
— Продолжим. Карасев, получивший в спецзоне кличку Ерш, что обозначает на блатном жаргоне задиристого бывшего авторитета или проще — сильную личность, вдруг снова оживает… прямо-таки мистика… для непосвященных… И где? Где, Карасев?
— Знал бы, сказал… — буркнул я.
— А мы напомним. В Южной Америке, в тренировочном центре мафиозного синдиката, готовящем киллеров международного класса. Там Карасеву сделали пластическую операцию, и теперь его не смогли бы узнать даже хорошие знакомые… — Абросимов отложил папку в сторону. — А дальше одни домыслы, непроверенные факты и вообще белые пятна. В том числе и история, приключившаяся с вами в Непале.
— Хотите сказать, что я был в Непале?
— Уже сказал. Но с какой стати вы там оказались, как вам удалось выжить после авиакатастрофы — согласитесь, в наше время мы в чудеса не верим, — и эта ваша амнезия…
— Наверное, у меня были крылья, коль я сумел выжить в авиакатастрофе.
— Не нужно иронизировать. Факт остается фактом, как его ни толкуй.
— Так уж и факт?
— Все, давайте оставим Непал в покое! — Абросимов был раздражен. — Если понадобится, эту темную историю мы сможем живописать во всех подробностях.
— Нет возражений.
— Идем дальше. Ваш почерк зафиксирован в Южной Америке, Испании, Югославии, Колумбии, а теперь и в Греции. Но опять-таки все это одни догадки, пусть и обоснованные с точки зрения спецслужб, однако цена им — рубль в базарный день. И снова фактов — ноль.
— Простите — что значит «мой почерк»?
— А то и значит, что ликвидации были проведены безупречно и с большой выдумкой. У вас талант стратега, Карасев.
— Не замечал…
— Зато другие заметили. Правда, некоторые слишком поздно. Как, например, Шалычев и иже с ним. Помните Шалычева?
— Вы меня уже достали с этим Шалычевым. Говорю вам — у меня амнезия.
— Кстати, в тот период вы работали на нас, — неумолимо продолжал Абросимов. — Правда, не совсем официально. Хоть это вы помните?
— Очень смутно. Все как в тумане…
— И, судя по весьма скудным данным, якобы выполняли какое-то задание у черта на куличках. По меньшей мере в тысяче километров от столицы.
— Возможно. И скорее всего, так оно и было.
— Как же! — воскликнул Абросимов. — Вы были в столице!
— Это вы так утверждаете…
— Это не голословное утверждение, а факт.
— Меня кто-то видел?
— В том-то и дело, что нет. Вы просто фантом, милейший.
— Тогда о каком факте идет речь?
— Ваш почерк.
— Создается такое впечатление, что вы пытаетесь повесить на меня всех собак.
— Отнюдь. Ликвидация Шалычева (я в этом уверен на все сто процентов) — ваших рук дело. Господин губернатор отдал концы так «красиво», что до сих пор и милиция, и служба безопасности на ушах стоят, чтобы узнать хоть самую малость.
— Заказные убийства раскрываются редко. Почитайте прессу, там все сказано.
— Согласен. Это когда наемный убийца подстережет свою жертву, например, в подъезде дома. Или где-нибудь на улице.
— А где был убит этот… Шалычев?
— Ах, Карасев, Карасев… Может, перестанем играть в прятки?
— Я не играю.
— Уж кто-кто, а вы-то должны знать, где это случилось.
— Может быть, и должен. Но не знаю.
— Упрямец… — Абросимов с трудом сдержался, чтобы не сказать мне какую-то резкость. — Добро, так и быть, — сказал Абросимов. — Я расскажу вам, как все было. Киллер проник в правительственное здание, охраняемое с величайшим тщанием, и смог уйти незамеченным в тот самый момент, когда были блокированы все входы и выходы. И это при том, что Шалычев был убит практически на глазах своих коллег, а тревогу в здании объявили спустя считаные секунды после гибели губернатора. Вот такая беллетристика.
— Занятно. И все-таки повторю еще раз: я не знаю Шалычева и не убивал его. Зачем мне чужие «подвиги»?
— Какая вам разница?! — Абросимов взвился словно ужаленный. — Карасев, вас нет! Понимаете, вы теперь как зеленый человечек, пришелец. Паспорт у вас поддельный, идентифицировать вашу личность невозможно: лицо другое, кожу на подушечках пальцев вам пересадили, так что папиллярные линии вообще отсутствуют — эдакий феномен, ошибка природы. Что еще?
— Вы хотите сказать…
— Угадали, Карасев. На все сто угадали. У вас отсюда есть только два выхода. Помните «Кавказскую пленницу»? Или мы вас сосватаем, или…
— Или что?
— Нет, к прокурору мы вас не поведем: вы ведь призрак. А наша судебная система воспитана на голом материализме.
— Это точно…
— Впрочем, будь призрак в состоянии хорошо заплатить, то сразу нашлись бы и адвокаты, плюющие на мистический ужас, и судьи, готовые принять взятку хоть от Мефистофеля. Да не оскудеет рука дающего…
— Почему бы вам не связаться по моему поводу с полковником Кончаком? Если все, что вы мне тут наговорили, правда, он подтвердит. Мне уже надоело говорить, что у меня потеря памяти.
— Э-э, батенька, не тут-то было. У полковника своя свадьба, а у нас своя. Мы с ним решаем разные задачи и обмениваться информацией не имеем права.
— Помнится, на первом допросе…
— Это была просто беседа, — перебил меня Абросимов. — Беседа, Карасев.
— Пусть так. Так вот, вы тогда сказали, что Кончак меня вам передал. Как это понимать?
— Очень просто — тогда я вас просто не знал. И мне были интересны ваши реакции.
— А теперь?
— О-о, сейчас я вижу — вы именно тот человек, что нам нужен. Только вы, и никто иной, в состоянии выполнить одно очень важное задание.
— Естественно, для блага государства и демократии…
— Вы опять иронизируете, Карасев. Это, кстати, хорошо. Значит, у вас есть надежда на выздоровление.
— Я в этом не сомневаюсь. Еще один ваш укольчик — и все будет в ажуре.
— Мы просто делаем свою работу. И стараемся исполнять ее с максимальной эффективностью.
— Цель оправдывает средства…
— Для киллера вы хорошо начитаны.
— Это недостаток?
— Отчасти. Когда в одном человеке объединяются две ипостаси — абстрактный образованный мыслитель и жестокий прагматик без внутренних тормозов, — его невозможно обуздать.
— Так уж и невозможно…
— Действия подобного индивидуума нельзя спрогнозировать, а значит, неизвестно, в какую сторону он направит свой разрушительный сплав столь разноплановых натур.
— А вы не можете себе представить такой поворот, что я не хочу больше заниматься тем, чем раньше? И не по причине капризной натуры. Просто я перегорел и уже не гожусь для таких подвигов.
— У вас нет другого варианта. Я вам говорил, что мы не отдаем прокурору тех, кто на нас работает. Или работал.
— Вы считаете, что я боюсь смерти? — Я слегка покривил губы в презрительной ухмылке.
— Подумай я так, наша первая встреча была бы и последней, — жестко сказал Абросимов.
— И что вас подвигло на еще одну встречу?
— То, что вы подходите нам по всем статьям.
«Хотелось бы мне знать, кому это „нам“», — подумал я с отвращением. Если под этим выражением понимается государство, то или народ за последнее время сильно измельчал, или армия прогнила насквозь, если они обращаются за помощью в щекотливых делах к сомнительным личностям с темным прошлым. У них что, своих кадров нет?
Есть, вспомнил я Волкодава и Акулу. Да еще какие…
Но тогда почему Абросимов готов на все, лишь бы заполучить меня? Будто нет в их конторе спецов, которые могут выполнить практически любое задание.
Вывод напрашивался единственный: Абросимов и компания задумали сомнительное предприятие, не имеющее ничего общего с главными задачами спецслужб.
Что это за предприятие? Знать бы…
Да ладно тебе… Все равно из этого зверинца так просто не сбежишь. А значит, придется какое-то время идти на поводу у Абросимова. Куда денешься…
Впрочем, выход у человека всегда есть. А тем более у того, кто уже был за гранью. Страшно умирать только первый раз.
— Вы прекрасно подготовлены как физически, так и психологически, — между тем продолжал Абросимов. — Это вы доказали тем, что напрочь проигнорировали звуковой генератор. Чем здорово удивили наших психологов-аналитиков.
— Каким образом?
— После обработки звуком на таких частотах человек может продержаться не более недели. В лучшем случае.
— А в худшем?
— Сходит с ума на четвертый день. Сначала наступает бессонница, затем расстройство зрения и речи, потом появляются слуховые галлюцинации, переходящие в зрительные. Своеобразная белая горячка. Как у законченных алкоголиков. Но вот только выйти из нее очень трудно, а часто — и невозможно.
— Нет.
— Что — нет?
— Я отказываюсь. Вы мне все осточертели. — В груди начал ворочаться, просыпаясь, кровожадный зверь. — Осточертели! Красные и белые, правые и неправые, мафиози и демократы… Все! Или кончайте меня, или…
— Или отпустите к семье. Так?
— Допустим. Я ведь на вас работал. И наверное, честно.
— Да, работали. И претензий к вам нет. Ну и что с того?
— У меня амнезия. Я ничего не помню. Ничего!
— Мы вас вылечим.
— Зачем я вам нужен?!
— В свое время узнаете. Вы не просто нам нужны, а очень нужны.
— Я очень сомневаюсь, что смогу быть вам полезен. Я никто, ничто, и звать меня никак. Вы сами говорили, что я фантом. Христа ради, отпустите меня — и я исчезну для всех навсегда.
— Не могу. И не хочу, — жестко отрезал Абросимов.
— Почему?!
— Я не имею права сорвать важную операцию только потому, что поддался сентиментальному порыву. Говорю сейчас абсолютно честно. Не могу! Не имею права.
— Тогда о чем дальше говорить…
Я пожал плечами и встал. После минутного взрыва эмоций в моей душе вновь образовалась звенящая пустота. А пошло оно все!..
— Здесь шлепнете или куда отведете?
— Садитесь! Садитесь и не умничайте, Карасев! Может, вам неизвестно, что в ГРУ тупых не держат?
— Да? — Я скептически ухмыльнулся.
Абросимов сделал вид, что не понял моего сарказма.
— Мало того, — продолжил он, — чтобы попасть в нашу контору, нужно пройти жесточайший отбор. Да, мы разные по личным качествам, характерам, устремлениям, среди нас есть очень неприятные типы, но вот что касается профессионализма — этого у нас не отнять.
— А какое я имею отношение к вашему «профессионализму»?
— Самое непосредственное. Вы, наверное, отметили, как быстро и полно было собрано на вас досье.
— Чего проще, — буркнул я. — Вы можете сейчас лепить мне все, что угодно. Я как чистый лист бумаги — что вы на нем напишете, то можно считать правдой. Только это совсем не так.
— С вашим утверждением можно спорить, но это не все. У меня для вас есть еще и сюрприз. И пока вы с ним не познакомитесь, не нужно принимать окончательное решение — быть или не быть. Игры, в которые мы играем, весьма серьезны, а ставки в них настолько высоки, что вам даже трудно представить.
— Плевать мне на ставки! И на ваш сюрприз.
— Напрасно. Все равно вам придется на него посмотреть. Поверьте, вы не разочаруетесь…
Что он задумал?
В словах Абросимова был какой-то интригующий подтекст. Полковник меня и впрямь заинтересовал.
Я сидел перед ними и просчитывал обстановку. И в душе смеялся над их хваленым «профессионализмом».
Если бы только Абросимов знал, что, несмотря на мои наручники, вооруженных автоматами десантников за дверью, пистолет и мышцы Ливенцова, они все при моем желании потенциальные мертвецы.
Меня так и подмывало сбросить стальные браслеты, отобрать у Ливенцова его козырную пушку и сделать из нее металлолом.
Но я немедленно подавил в себе этот совершенно неожиданный для меня мальчишеский порыв.
Во вражеском окружении боец хэсюэ-гун никогда не станет демонстрировать свои возможности из-за тщеславия. Только глупец выворачивает карманы с деньгами перед публикой, где может оказаться искусный вор…
Из комнаты я вышел уже без наручников.
Меня сопровождали только Абросимов и Ливенцов. Едва я оказался на улице, как к нам подкатил невзрачный «уазик».
Бросив быстрый взгляд по сторонам, я только утвердился во мнении, что сбежать отсюда трудно. Чтобы не сказать — невозможно.
Мы находились в тюремном дворе, окруженном каменным забором в два человеческих роста с «колючкой» поверху.
Две сторожевые вышки торчали по сторонам железных раздвижных ворот, как средневековые бастионы.
А притаившиеся на них парни в десантных комбинезонах, прильнув к лазерным прицелам современных снайперских винтовок, следили за каждым моим движением.
Конечно, не привяжи Абросимов к моим ногам «гири» сюрприза, я бы не замедлил использовать даже такую, казалось, совершенно безнадежную возможность для побега.
Тем более, что солдатики целились в меня для понта, лишь исполняя приказ.
Им и в голову не могло прийти, что найдется безумец, способный отважиться на такое, с их точки зрения, совершенно безнадежное предприятие, как побег из зоны.
Перекрестный огонь с дистанции в двадцать — тридцать метров сводил его шансы к нулю. Ведь они не знали об «Алой ленте» Шивы Разрушителя…
Впрочем, расскажи им кто-нибудь о том, что «объект» в перекрестье прицела может вдруг «размножиться» на несколько близнецов, когда просто непонятно, куда целиться, они вряд ли поверили бы.
Такое нужно видеть. А лучше — никогда с этим не встречаться, чтобы не повредиться рассудком.
Я безропотно дал усадить себя в «уазик», с виду обычную таратайку, а на самом деле бронированный фургон с клеткой для заключенных и треногой с пулеметом, готовым к стрельбе.
Абросимов сел рядом с водителем, а Ливенцов устроился на откидном сиденье возле пулемета.
Мы выехали за ворота.
Мне показалось, что по обе стороны дороги — лесные заросли. Несмотря на металлические жалюзи, плотно закрывающие стекла кузова, и принудительную вентиляцию, я все равно чуял ни с чем не сравнимый запах оттаявшей после первых морозов хвои и опавших листьев, едва прикрытых снегом.
Мы ехали; и чем больше километров разматывалось под колесами «уазика», тем тревожней становилось на сердце.
Я даже не предполагал, что ждет меня впереди.
Но колючие иглы неприятного предчувствия вонзились в мой «защитный экран», и поток злобной, угнетающей разум энергии хлынул в образовавшиеся микроскопические бреши, расширяя их с неумолимым напором и постоянством и затопляя уже и так немногочисленные островки невозмутимости и спокойствия, возведенные мною за часы медитаций.
Я никогда не был оптимистом…
