Опер
О-о, нет… Так болеть голова просто не может. А если и может, то не моя…
Где выключатель? Куда он девался, чтоб его!..
До чего хочется пить… Пи-ить… Где-то рядом с кроватью должна быть тумбочка, а на ней бутылка минералки.
Где эта чертова тумбочка?! Нет ее, словно испарилась… Да, все-таки нужно включить свет.
Интересно, почему я ищу выключатель лежа?
Я с трудом открыл глаза — и очутился неведомо где. А точнее, в темном (скорее сером) пространстве без окон и дверей!
Меня охватило тупое удивление, когда я попытался рассмотреть в этом пространстве знакомые предметы.
Их просто не было.
Нет, это точно ночной кошмар! Сон, видение, сглаз, нечистая сила… Или я уже ТАМ?..
Меня вдруг охватил страх, не поддающийся разумному толкованию.
Я попытался заговорить, чтобы разрушить наваждение, но лишь просипел, как проколотый воздушный шарик.
Я хотел принять сидячее положение, но незримые путы приковали меня к земле стальными цепями. Мне удалось лишь с трудом поднять голову, чтобы тут же вернуть ее в прежнее положение; голова была даже не чугунной, а словно налита свинцом.
Может, пока я спал, изменилась сила земного притяжения?
Или все-таки мое предположение насчет того, где я сейчас нахожусь, правда? Свят-свят!..
В полном отчаянии я мысленно включил правую руку, чтобы пошарить рядом с собой. И наткнулся на человеческие тела, лежавшие едва не в обнимку.
Сколько их — трое, четверо? И кто они? Неужели такие же грешники, как я?
А иначе зачем бы им обретаться, как и мне, в темноте и в полной неопределенности? То есть в бесконечности, если изъясняться научными терминами.
Где я, в конце концов?!
— Маркуша, чего тебе? — вдруг раздался женский голос. — Лежи спокойно… И не тяни на себя одеяло, мне холодно!
Маркуша?! Что еще за Маркуша? Может, это я Маркуша? А и верно, как меня зовут? Кто я? И вообще — при чем здесь одеяло?
— Отстань, Стрёма! — раздался хриплый, прокуренный и недовольный мужской бас.
— Кто вы такие? — выдавил я из себя, чтобы хоть что-то сказать.
Я был изумлен до крайности. Нет, не так — потрясен до глубины души. Уж не знаю отчего. Наверное, я не ожидал, что в окружающей меня бесконечности все-таки существует жизнь.
— A-а, проснулся, голубок…
Послышалось шевеление, и я увидел, как темная слитная масса на полу — на полу?! — раздробилась на несколько продолговатых черных пятен. Теперь я понял, что нахожусь в каком-то помещении.
Это открытие меня воодушевило и немного успокоило.
В помещение начал откуда-то проникать свет. Его хватало лишь для того, чтобы еще больше подчеркнуть неуютность освещенного пространства, захламленного черт знает чем.
Спичка, чиркнувшая в вязкой и душной тишине, сняла часть моих вопросов мгновенно.
Какое-то существо, лишь отдаленно напоминающее женщину, зажгло керосиновый фонарь, и неяркий желтый свет очертил круг, в котором вповалку спали странные личности, при ближайшем рассмотрении оказавшиеся бомжами.
— Который час? — Других слов у меня от изумления просто не нашлось.
— Седьмой… — ответила женщина.
Она зевнула, открыв щербатый рот, напомнивший мне в этот миг старый кошелек, опустошенный карманным вором и выброшенный за ненадобностью в подворотне.
— Почему седьмой? — снова брякнул я, все еще в трансе от похмельного ступора.
— Жильцы собачек начали выводить на прогулку.
— Жильцы… собачек?
Я поднатужился и сел. А затем тряхнул головой, пытаясь сбить расплавленные алкоголем мозги в комок.
— Ага, — подтвердила женщина. — Значит, пора вставать. Скоро появится дворник. Вредный мужик! Вытолкает взашей. Маркуша, кончай дрыхнуть! Уходим.
— Стрёма, у тебя есть чего?.. — снова раздался мужской голос.
Из общей массы отвалился мужик, похожий на киношного старца Распутина в исполнении известного актера.
Женщина поколебалась чуток, но затем смилостивилась и достала из-под груды мусора начатую бутылку дешевой поддельной водки.
Маркуша приложился к горлышку, но не пожадничал, а отхлебнул граммов сто, не больше. Затем угрюмо зыркнул в мою сторону и протянул бутылку:
— На. Испей. Полегчает…
Я машинально выпил.
И только когда мерзкий самопал обжег внутренности, до меня дошло, что за пойло я лакаю и с кем бражничаю.
У меня даже слов не оказалось в запасе, чтобы — мягко выражаясь — описать ситуацию. Хотя нельзя сказать, будто я большой любитель употреблять только нормативную лексику, а не добротный российский сленг.
Я молча вернул бутылку Маркуше и встал.
В самом деле, где я? И как я дошел до такого состояния?
Куда меня занесла нелегкая? То помещение, где я сейчас кантовался, никак нельзя было назвать даже ночлежкой.
И почему я среди бомжей? По-моему, у меня другой социальный статус… Или я ошибаюсь? А если нет, то когда я успел так низко пасть и почему об этом ничего не знаю?
Бред…
Я снова потряс головой, прогоняя остатки похмельного синдрома, — самопальная водка, скорее всего смесь технического спирта с водой из обычного водопровода, все-таки внесла некоторое просветление в атрофированные мозги.
Только теперь я понял, что нахожусь в подвале дома, достаточно сухом и теплом, чтобы приютить несчастных отверженных, уже выползающих из-под тряпья, служащего в качестве постельных принадлежностей.
Но как я сюда попал?
Я, Сергей Ведерников, майор милиции, сотрудник управления по борьбе с организованной преступностью, бывший афганец, орденоносец… и вообще приличный человек!
— Не суетись, Стрёма, — недовольно пробурчал Маркуша. И бережно заткнул бутылку скрученной из газеты пробкой. — Седни ентот Баклушич выходной, — продолжил он. — Сначала пошамаем, а потом…
— Он, падла, и в воскресенье шастает по подвалам.
Женщина пыталась причесаться расческой с тремя зубцами.
— Козел… — выругалась она.
— Что с него взять? — сказал Маркуша. — Бывший мусор.
— А ты откуда знаешь? — спросила недоверчиво Стрёма.
— Знаю, — не стал вдаваться в подробности Маркуша. — Его еще при Андропове из органов выперли. Говорят, из-за баб. На допросах баловался…
— То-то я смотрю, он ни одну юбку не пропускает, все зырит и зырит, а глаза как у кобеля, которому яйца отрезали.
— Ага. Намедни одну дворничиху из соседнего квартала хотел в подсобке поиметь, так она его чуть не пришибла, — заржал Маркуша.
— Кобель, он и есть кобель, — резюмировала женщина, прилаживая миниатюрный примус на хлипкий ящик. — Заварка у тебя?
— Сегодня не моя очередь, — огрызнулся Маркуша. — Кукла, протри зенки!
Он потормошил ворох тряпья, скрывающий еще одно человеческое существо.
— Пошел на хрен! — раздалось в ответ.
Тряпье зашевелилось, затем раскрылось, словно бутон фантастического цветка, и вторая женщина, гораздо моложе, чем Стрёма, зевая и потягиваясь, присоединилась к компании.
— Гони заварку! — упрямо боднул головой Маркуша.
— Тебя еще дальше послать? — с вызовом спросила Кукла.
Маркуша был непреклонен.
— Седни твой черед, — сказал он. — А у меня есть колбаса и хлеб.
— Ну, если так… — сменила гнев на милость Кукла.
Она порылась в своей торбе и протянула Стрёме мятую пачку чаю.
— О! — воскликнула Кукла, взглянув в мою сторону. — Наш найденыш очухался. Привет, парнишка! Что, головка бо-бо?
— Найденыш? — Я наконец посмотрел на себя. — Мать твою…
У меня просто не хватило слов. Моим глазам открылась картина из серии «Нарочно не придумаешь».
Я был только в трусах и майке! Притом изгвазданных до неприличия. В этом, с позволения сказать, «одеянии» я был похож на тракториста, который только что выполз из-под брюха своего железного коня, остановленного на ремонт прямо посреди проселочной дороги, которую недавно полил сильный дождь.
— Видик у тебя… — хихикнула Кукла. — Плюнь, не переживай. Главное, остался жив.
— Как это?.. Где?.. Почему я здесь?!
— Не кричи… — поморщилась Кукла. Она резала колбасу большими кусками. — Ты лучше скажи спасибо нам, что подобрали… — Кукла снова захихикала. — Иначе замерз бы в подворотне, — добавила она уже с участием. Кукла разделила колбасу на порции. — А могли и менты загрести, — продолжала она неторопливо. — Это еще хуже. Там у них теперь одно зверье собралось.
— Это точно, — поддержал ее Маркуша. — Им человека замордовать — раз плюнуть. Вот и смекай, что лучше: или от холода сразу кранты, или будешь кровью харкать еще лет пять, пока не загнешься.
— Менты… Подворотня… — повторил я тупо, все еще не соображая как следует. — А где моя одежда?
— Местная кодла постаралась… — хмуро сказала Стрёма. — Сопляки. Лет двенадцати — пятнадцати.
— Они и нас грабят, — сказала с ненавистью Кукла. — Последний кусок хлеба забирают.
— Достойная смена отморозкам… — поддержал разговор Маркуша. Он сокрушенно покачал головой и матернулся: — «Октябрята» перестройки…
— Чаю выпьешь? — спросила Кукла.
— Давай…
Я завернулся во что-то непонятное и взял алюминиевую кружку с круто заваренным чаем.
Я глотал терпкую жидкость и постепенно приобретал ясность мышления. Самое интересное, меня уже не удивляло и не смущало окружение, будто я давно прописался в этом подвале.
Но я все никак не мог сообразить, что со мной случилось. И почему я надрался до положения риз?
Да, я помнил о службе, о том, что сейчас в краткосрочном отпуске, и даже смутно припоминал питейные заведения, которые посетил вчера.
Но почему тогда из головы вылетело все, что касалось сугубо личного?
Отчего, едва я мысленно представлял свою квартиру, в висках начинали стучать колеса электровоза, будто я лежал на рельсах, и на меня надвигался груженый состав?
И чем дольше я думал о своих житейских проблемах, тем сильнее начинала болеть моя совсем отупевшая голова.
Я попытался избавиться от мыслей о прошлом вообще.
Получилось не очень, но в мозгах снова посветлело. И то ладно. Значит, есть надежда на благополучный исход моей одиссеи.
Ничего себе одиссея… Это же надо так нажраться… И по какой причине? Ведь мне кажется, что к «зеленому змию» я в общем-то достаточно равнодушен.
А может, нет? Может, я законченный алкоголик? И только сейчас вышел из длительного запоя?
Я попытался еще что-нибудь вспомнить, но голова ответила мне лишь тупой болью в висках. Стоп, хватит! Никаких мыслей. Оставим опустошенные алкоголем мозги в покое. Наверное, они еще не совсем проснулись…
Я бездумно наливался чаем, даже попросил добавки — еще одну кружку, — и мне не отказали, хотя заварка была на исходе.
Наконец поднялись и все остальные.
Их было шестеро: Маркуша, Стрёма, Кукла, два дедка неопределенного возраста, но явно за шестьдесят, и иссушенная старушка, на удивление опрятная и какая-то благообразная.
— Федотовна, колбасу будешь? — неожиданно вежливо спросила нагловатая Кукла.
— Спасибо, деточка, дай тебе бог… — Старушка кротко улыбнулась.
— Кому дает хлеб и сало, а кому и по мусалам… — сказал Маркуша.
Воровато поглядывая на Стрёму, он потянулся за бутылкой, уже уложенной в сидор бомжихи.
— Маркуша, счас получишь по башке! — прикрикнула на него Стрёма.
Она отставила сумку подальше.
— Нам еще работать нужно, — сказала она решительно. — Не хватало припереться на паперть с пьяной рожей. Не забывай, сегодня престольный праздник.
— Бог подаст, Бог подаст… — тихо молвила старушка. И смела крошки с носового платка, служившего ей салфеткой, на ладонь.
— Тебе, Федотовна, уже подал, — грубо брякнул Маркуша, недовольный решительностью Стрёмы.
— Заткнись, бульбаш чертов! — зло прикрикнула на него Кукла. — Жри быстрее, и пойдем.
— Как она здесь очутилась? — отважился спросить я у Куклы, кивая на старушку.
— Так же, как и все мы. Или почти так, — неохотно ответила Кукла.
— А все-таки?
— Ее угораздило иметь квартиру в центре на первом этаже. Даже не квартиру, а просто полуподвальное помещение. Вот Федотовну и выперли эти самые «бизнесмены», чтобы сделать там магазин.
— Как это — выперли?
— Молча. Обвели вокруг пальца. Нажухали, как захотели. Обещали переселить в новый микрорайон, а когда она подписала бумаги, пнули под одно место ногой и забыли, как и звать ее. Хорошо хоть, не подвели под «несчастный случай». Знавала я и таких…
— Падлы… — резюмировал Маркуша. — И когда уже нажрутся?
— Жди, как же…
Стрёма заворачивала остатки еды в газету.
— У них утробы — что у твоего Баклушича. Пока все контейнеры из мусоропровода не проверит, никого к ним не подпустит. Хавает все подряд.
— Намедни едва не отдал концы — съел какую-то консерву, — сказала с мстительной радостью Кукла. — А жаль, что не сдох. Зараза…
— Гад, — согласился Маркуша. — Никакой управы на него нету… Кис-кис-кис… — позвал куда-то в темноту.
В световой круг вошла серая кошка — один скелет, прикрытый свалявшейся шерстью.
Маркуша положил перед ней кусочек колбасы. Она схватила его и утащила в глубь подвала.
— Мамаша… — Добрая улыбка неожиданно осветила угрюмое, заросшее неухоженной бородой лицо Маркуши. — Кошата у нее… — сказал он с теплотой.
— Спонсор хренов… — Стрёма со злостью пнула ящик, освобождая проход. — Ей они нужны, как телеге пятое колесо, — сказала она раздраженно. — Будут, как и она, по помойкам шарить. Лучше подохли бы сразу.
— Встали, мужики, — скомандовала Кукла. — Пора на промысел.
Похоже, в этой компании вожаками были женщины.
— Эй, погодите! — воскликнул я всполошенно. — А как со мной? Мне что, в таком виде чесать по городу?! Одолжите какую-нибудь одежонку. Я верну. Честное слово!
— Вернешь, как же… — недовольно буркнул Маркуша.
Но все-таки полез в свою торбу — он был единственным из всей компании, у кого и рост и комплекция в какой-то мере соответствовали моим.
Маркушин холщовый «комод» вмещал столько всякой всячины, что у меня глаза полезли на лоб; там нашлась даже пара галстуков.
— Выбирай… — Со вздохом сожаления Маркуша сунул в рот сигаретный окурок и чиркнул спичкой.
— Ей-богу, отдам…
Мне было очень неловко и стыдно, но иного выхода я не имел. И вообще — какого черта! Тоже мне, чистюля… Носят же люди этот… как его… кажется, секонд-хенд, старое тряпье, которое присылают в нашу бедную страну сердобольные иностранцы. А чем ты лучше?
Да, все это так, но видик у меня был еще тот…
Я шел задворками, но и там встречались ранние пешеходы. Ну что за дурацкая привычка пялиться на человека в рванье?!
Будто я один такой во всем городе…
Наша новая «демократия» наплодила столько нищих, что временами казалось, будто разверзлась преисподняя и оттуда хлынули зомби всех эпох и народов. Хромые, косые, безногие, скрюченные, дети, женщины, старики, притом любых национальностей… Они так и просились на полотна сумасшедшего художника.
На свой этаж я поднялся как идущий на дело начинающий воришка — согнувшись в три погибели и прикрывая лицо ладонью.
Дверь…
Что случилось с моей дверью?! Почему она скособоченная, обгоревшая, местами расщепленная?
Я с трудом повернул ключ в замочной скважине и вошел внутрь. Вешалка, зеркало — фу, лучше на себя не смотреть! — подставка для обуви…
Все как обычно. Светло, уютно, тепло… Или это мне так кажется после подвала?
В ванную, скорее под душ! Сбросить мерзкие обноски, отмыться дочиста, побриться, почистить зубы и забыть…
Что забыть? Забыть…
Кстати, где мама? На кухне? Мама… Мама…
Стоп, стоп, что-то не то… О чем это я? Мне кажется, я упустил что-то очень важное…
Важное?
Мама, где ты? Мама, я уже дома. Я пришел. Мама… Мама!
О господи, я вспомнил! Нет, я не хочу этого вспоминать! Этого не было, просто я видел кошмарный сон. Конечно же сон.
Но мама, она должна быть на кухне… В такую рань? Конечно. Мама готовит мне завтрак. Моя любимая, рано поседевшая старушка.
Впрочем, какая она старушка? Ей всего-то…
А сколько ей было, когда она померла? Почему померла? Она жива. Жива!
Опять в голову лезут страшные мысли. Прочь, прочь! Я знаю — уверен! — что это не так.
Но проклятая память настырна, она уже оправилась от похмельного синдрома и начинает раскручивать маховик воспоминаний. Мама… мама, где ты?
Нет! Не-ет!!! Господи, пусть это будет еще один страшный сон!
Увы, это не сон…
ОНИ УБИЛИ МАМУ! ОНИ ЕЕ УБИЛИ… УБИ-ЛИ-И-И!!!
