Киллер
Снег был таким невозможно чистым и белым, что глазам становилось больно.
Голубое небо казалось бездонным, и только дым костра разрушал иллюзию бесконечности, в которой мы плыли вместе с заснеженными соснами.
Мы — Волкодав, Акула, майор и я — собрались в лесу на прощальный обед.
Неподалеку стояли наши машины, а мы расположились на двух древесных стволах, очищенных от снега. Сугробы вокруг были сине-розовыми — как крем на торте.
Наверное, летом здесь было заветное место любителей отдохнуть на природе, так как рядом находилась куча сушняка, и нам не пришлось рыскать в его поисках по лесу.
Пока суд да дело, мы потихоньку допивали литровую бутылку водки, как выразился Волкодав, «для сугреву мечты», закусывая маринованными огурцами из домашних запасов майора.
Я пил почти наравне со всеми. У меня до сих пор не прошел шок от пытки на электрическом стуле Кондора, и расшатанные нервы требовали подкрепления.
Теперь водка уже не казалась такой невероятной гадостью, как прежде.
— …Питона решили пока оставить. Пусть тут еще наведет шороху, — закончил свой рассказ Волкодав.
Он с хрустом разгрыз очередной огурец.
— Закуска — класс! — сказал Волкодав с удовольствием. — Не то что импортная гадость. Дожили, блин, — огурцы возим из-за бугра!
— Я так и не понял — чем все-таки закончилась история с рефрижератором? — Это спросил майор Ведерников. — И что за дела у полковника с этими мафиози? — продолжал он задавать вопросы.
— Святая простота… — Волкодав снисходительно посмотрел на майора и ухмыльнулся. — Впрочем, такие игры не для среднего ума, — напыщенно сказал Волкодав и хохотнул.
— Пошел ты!.. — выругался Ведерников.
— Вот-вот, и я об этом. А если серьезно — здесь все свои, и я надеюсь на ваше благоразумие — вы принимали участие в операции, имеющей далеко идущие перспективы.
— Видал я любые перспективы… — пробурчал разозленный майор. — Их сажать нужно, а не устраивать цирк.
— Мент, он и есть мент, — хохотнул Волкодав. — Вам бы только сажать — и ничего больше не нужно. Ты попробуй их посади. Себе дороже обойдется. А вот использовать для общего блага — это другой компот.
— Ну и как их можно использовать? — иронично прищурился майор. — Они скоро развалят страну до основания.
— Не успеют. Не дадим, можешь не сомневаться.
— Вашими бы устами, добрый молодец, да мед пить…
— Напрасно иронизируешь. Во-первых, Наум Борисович и Бортник на таком крючке, что их оттуда и танком не сдернешь. Во-вторых, часть акций «Витас-банка» теперь принадлежит Чону…
— Чону?! — перебил я. — При чем здесь кореец?
— Ерш, ты, конечно, силен руками и ногами махать. С тобой в этом отношении мало кто может потягаться. Но что касается других сфер человеческой деятельности, здесь ты просто телок. Чон — наш человек. Его внедрил сам шеф, и давно. За «Витас-банком» мы присматриваем с тех пор, как Наум Борисович и иже с ним влезли в торговлю оружием в Восточной Германии. И теперь кореец будет играть едва не главную скрипку в финансовом мире вашей области. И не только. Его к этому и готовили. В банковском деле он дока, поверь мне.
— Но какое отношение имеет ГРУ к банковскому делу?
— Никакого. Теоретически. А на практике очень даже имеет. Перво-наперво, банк — непрошибаемая крыша, это дураку ясно. И второе — финансирование наших операций за рубежом. Ты что, думаешь, денежки нам сами на голову сыплются? Государственная казна сейчас похожа на вымя выдоенной козы. А работать нужно, потому что, как говорится, дружба дружбой, а табачок — врозь. Это мы сейчас кричим на всех углах, что у нас нет врагов и все такое прочее. Чушь собачья! Врагов, может, и нет, но противники остались. Да еще какие. И не только внешние, но и внутренние. У них денег куры не клюют. Вот и кумекаем, что почем…
— Дерьмо! — выругался Акула. — Вот ведь жизнь пошла…
— Ага, — подтвердил Волкодав. — Не знаешь, кого бить, а перед кем расшаркиваться.
— А что будет с опытно-экспериментальным заводом? — спросил майор.
— Пустят с молотка, — ответил Волкодав.
— Продадут зарубежным фирмам?
— Надеюсь, что нет. Хотя… Кто знает, как оно на самом деле обернется…
— Абросимова и Ливенцова нашли? — Я, наконец, отважился задать наболевший вопрос.
— Конечно… — Волкодав криво осклабился. — Суки! Они думали, что их спасут покровители. У шефа такие номера не проходят.
— Они тоже из вашей системы?
— К сожалению, да. Только служили они в другом подразделении. Увы, и у нас дерьмецо иногда всплывает…
— Зачем меня внедрили в охрану банка?
— Это длинная история. Скажу только, что тебя просто подставили. Чтобы скомпрометировать шефа. Как же — бывший наемный убийца, завербованный лично шефом для выполнения кое-каких заданий… Кандидатура вполне подходящая. Для подковерной схватки наших толстозадых лампасников. Полковника хотели сбросить под копыта, чтобы от него и воспоминаний не осталось. Однако ошибка вышла. Кстати, именно благодаря тебе, Ерш. Шеф велел низко кланяться.
— Минуту…
Майор смотрел на меня расширенными от удивления глазами.
— Мне кажется, я тебя узнал… Ей-богу узнал. Не может быть! Карасев?! Ты?! Тебя ведь…
— Ни фига подобного, — торжествующе заржал Волкодав. — Такие парни ни в воде не тонут, ни в огне не горят. Однако запомни, майор, — ты никого не видел и ничего не знаешь. Кстати, скажи спасибо мне, что ты здесь сидишь и даже водку с нами пьешь. Я поручился за тебя головой. Нравишься ты мне, майор. Иначе могли быть большие неприятности. Для тебя. Ты стал, дружище, секретоносителем высшей категории. Объяснять, что это такое, не нужно? Нет? Я так и думал. Хочешь дожить до старости — держи язык за зубами. А что касается Карасева, так это, между прочим, он тебя спас от смерти, когда «быки» твои кости ломали. Я ему только помогал. Так-то.
— Ничего не понимаю…
— Тяпни еще стаканчик для просветления мозгов. Давайте выпьем за нашу дружбу. Пусть мы разные и грехов у каждого не перечесть, но отбросим предрассудки и поднимем стаканы за главное, что у нас еще осталось, — совесть. Слава богу, мы до сих пор не успели ее посеять, как некоторые… Эй, погодите, черт возьми! Пьем за дружбу, а ведь мы толком не знакомы друг с другом! Максим… — Волкодав церемонно склонил голову.
— Николай… — осклабился Акула.
— Сергей… — выдавил из себя все еще изумленный до крайности майор.
— Андрей… — назвался и я.
Мы в полной тишине чокнулись и выпили.
Странная штука жизнь…
Наконец подоспели и шашлыки. Мы жевали в каком-то блаженном состоянии, наслаждаясь таким редким для нас покоем и умиротворенностью.
Я обратил внимание, что Волкодав смотрит на меня, будто провинившийся. В ответ на мой вопросительный взгляд он тяжело вздохнул и промолвил:
— Мне не хотелось бы тебя сейчас огорчать, но я должен объяснить…
— Ты хочешь сказать… что в спецзоне меня никто не ждет? — Эти слова мне дались очень тяжело. — Что женщина — не моя жена, а мальчишка — не мой сын?
— Тебе уже известно?! — воскликнул Волкодав.
— Я просто все вспомнил.
— Пользуясь твоей амнезией, они подставили нашу внештатную сотрудницу и пацанчика, взятого на время из детского дома. Короче — накололи тебя, как захотели. Сволота!
— Что было, того не вернешь… Жалко только мальчишку. Бедняга…
— Твою семью мы так и не нашли. Извини, брат.
— Это моя личная проблема. Я их все равно найду…
У костра сидел не я, а совсем другой человек — мой двойник.
Он машинально жевал, отвечал на вопросы, время от времени менял позу, морщился от очередной дозы спиртного и занюхивал шибающий в ноздри водочный дух хлебной коркой.
Двойник ощущал холод снега и животворное тепло почти бездымно горящих поленьев. Ему приятно было созерцать и заснеженные сосны, и солнечные лучи, высекающие алмазный блеск из голубоватой спины сугроба, и россыпь заячьих следов возле кустарника.
И он тщательно прятал от нескромных взглядов страшное, бездушное чудовище, на время изгнанное из телесной оболочки и притаившееся в лесной чаще, возможно, под корнями вывороченного бурей лесного старца.
Иногда его стальная воля ослабевала, измученная, окостеневшая душа приоткрывала створки, и тогда чудовище, злобно кривляясь и коварно хихикая, устремлялось в образовавшуюся брешь, чтобы снова угнездиться в пустой и гулкой черепной коробке, где, казалось, все еще трещали электрические разряды.
Оно устраивалось поудобней, ворочаясь и задевая воспаленные нервы, зевало, обнажая окровавленные клыки, потягивалось, разминая мышцы, и его ядовитое дыхание отравляло кровь, заставляя ее беспричинно вскипать, бурлить, вызывая неистовое желание бить, крушить, убивать…
Или приставить пистолет к виску и, ни секунды не колеблясь, нажать на спусковой крючок…
Память вернулась ко мне, как лавина в горах, сметая со своего пути остатки моей человеческой сущности.
На даче Бортника я еще «катил» по инерции и действовал как запрограммированный на уничтожение биоробот.
Но когда напряжение схватки схлынуло и я наконец осознал, какая пропасть разверзлась передо мной, у меня просто поехала крыша.
Я полностью замкнулся в себе, перестал разговаривать, и слава богу, что меня поторопились отвезти домой, иначе я просто не знаю, что мог бы натворить.
В тот момент я ненавидел всех, и в первую очередь себя.
Едва за мной закрылась дверь квартиры, я рухнул на пол, будто сраженный молнией.
Чтобы не кричать от дикой, испепеляющей остатки разума ярости, я впился зубами в пластмассовый рожок для обуви и, почти беззвучно мыча и воя, катался по полу, словно раненый зверь.
Не знаю, как долго продолжалось это безумие.
Я только помню, что в конце концов добрался до ванной и, подставив голову под ледяной душ, стоял на коленях добрый час, пытаясь спасти почти расплавившиеся мозги.
А затем, будто побитый пес, на карачках заполз в комнату и погрузился в медитацию.
Я просидел в полной неподвижности больше суток.
Я представлял себе солнечный ветер, даже бурю, которая неслась из глубин космоса.
Она била мне в лицо, кружила сверкающие расплавленным золотом вихри, поднимала мое тело над землей, и я парил, как птица.
Но не долго: мой свободный, раскрепощенный дух, очищенный солнечным ветром до полной прозрачности и поддерживающий воспарившую телесную оболочку, вдруг начинал тускнеть, будто буря вместе с солнечными лучами пригнала и межзвездную пыль, терял свою подъемную силу, и я медленно опускался вниз, где меня ожидали смрад и дым разверзшейся земной тверди.
Оттуда, из пылающих адским пламенем глубин, взлетали воющие призраки, чтобы устроить вокруг меня дьявольский хоровод.
Я окружал себя непроницаемым экраном, по крохам собирал душевные силы, чтобы поддержать умирающую мысль, и снова посылал ее в космическое запределье, пробивая коридор для солнечного ветра…
Когда я вышел из транса, на город опустилась ночь…
Пошатываясь от усталости, с потухшим взглядом и ввалившимися глазами, я спустился по лестнице в подъезд и поплелся туда, куда меня несли ноги.
Не знаю, сколько я прошагал и где меня носило всю ночь.
Я освободился от полубредового состояния вблизи городского кладбища и долго в тупом недоумении разглядывал покосившиеся ворота и скрипучую калитку, которой играла метель.
Словно сомнамбула, без единой мысли в пустой голове, я прошел на кладбищенскую территорию и медленно пошагал к одинокой церквушке.
Под нею сидела на некоем подобии табурета согбенная нищенка.
Она даже не взглянула на меня, и мне сначала показалось, будто нищенка уже окоченела.
Но легкий пар от дыхания, поднимающийся над ее закутанной в серый клетчатый платок головой, подсказал мне, что несчастная еще жива и, возможно, молится…
А может, разговаривает сама с собой, сокрушаясь по поводу своих горестей.
Я подошел к приоткрытой двери и увидел мерцающий огонек одинокой лампады и высвеченный ею мрачный лик какого-то святого.
Мне вдруг захотелось войти в церковь, упасть перед иконами, и молиться, и плакать, и просить прощения…
Но ноги будто приросли к ступеням, а ароматный запах тающего воска и ладана, вырывающийся наружу, ударил в голову, вызвав непреодолимое желание бежать отсюда со всех ног.
У меня еще хватило сил наскрести в карманах какую-то мелочь — больших денег просто не было — и сунуть в скрюченную руку нищенки (мне показалось, что она даже не заметила этого).
А затем я почти бегом выскочил за ворота и рухнул в сугроб, зарывшись в него с головой.
Наверное, я надолго потерял сознание.
Или мне так померещилось.
Но когда я очнулся, мимо уже шла похоронная процессия.
Самое странное — и страшное — было то, что на меня никто даже не взглянул. Будто я превратился в человека-невидимку.
И только когда последние участники скорбного шествия прошли в ворота, какой-то хорошо одетый мужчина с обрюзгшим лицом процедил сквозь зубы, посмотрев на меня как на муху, угодившую в суп: «Вот сволочь, уже успел нажраться…»
Его жестокие слова, как ни странно, пробудили во мне жажду жизни.
Поднявшись и отряхнув снег с одежды, я пошел по дороге к городу.
Обледеневшие волосы начали таять, и холодные струйки побежали за воротник. Но я совершенно не обращал на них внимания.
В прояснившейся голове постепенно созревала и формировалась единственная мысль: «Семья… Я должен разыскать семью. Должен!»
Я шагал все быстрее и быстрее, будто внутри заработал дополнительный двигатель, все набирающий и набирающий обороты.
Какое-то неземное спокойствие хлынуло в душу, заливая уже едва тлеющие угли гнева и ненависти.
И только когда на память пришел военный городок и та женщина, что выдавала себя за мою жену Ольгу, я снова ощутил дикую ярость, всколыхнувшую все мое естество.
В этот момент я убил бы ее не задумываясь.
Да, я вспомнил все.
Тот образ, что преследовал меня в сновидениях, наконец обрел законченность.
И я узнал женщину под покровами — это была моя Ольгушка!
МОЯ НАСТОЯЩАЯ ЖЕНА.
Я понял, что меня просто обманули, сыграв на самом святом, что еще осталось в моей душе, — неистовом желании обрести утраченную память, а значит, и родных, без чего я не мыслил свое существование.
Обманули цинично, жестоко, бездушно.
Уже будучи прикованным к стене подвала, я не раз и не два вспоминал животное в женском облике, делившее со мной постель.
И удивлялся — как я мог не рассмотреть в глазах этой затрепанной подстилки холодное равнодушие?!
И вздрагивал от омерзения, почти явственно ощущая ее вялое и податливое тело опытной проститутки, имитирующее страсть.
В такие мгновения я ненавидел ее, как никого прежде.
Мне казалось, что я весь вывалян в грязи. Будто мне пришлось жить вместе с моей так называемой «семьей» не в коттедже, а в свинарнике.
Самым страстным моим желанием в подвале было принять душ, чтобы смыть с тела и души зловонную жижу ее расчетливой похоти.
За это я готов был отдать всю свою оставшуюся жизнь.
И только бедный, несчастный мальчик, лже-Андрейка, которого приручили и выдрессировали, как зверька, а потом заставили поиграть «в семью», хотя он этого и не понимал, вызывал во мне тоску и чувство непонятной вины.
В чем она заключалась? Не знаю. Трудно сказать…
Но я вовсе не сожалел, что любил его и относился к нему как к родному сыну…
Теперь у костра сидел другой человек.
И временами я его просто боялся. Это был настоящий безумец, недоверчивый, хладнокровный, жестокий, способный мгновенно убить любого, будь то женщина или мужчина, которые вольно или невольно станут у него на пути.
Он скрывал свое безумие со звериной хитростью настоящего пациента психушки.
И только тренированная воля пока удерживала на расстоянии кровожадную тварь, готовую в любой момент завладеть им всецело, чтобы запустить когти в первую попавшуюся жертву и разорвать ее на куски…
Мы расстались на опушке леса, куда почти вплотную подходило шоссе.
Первым уехал майор.
За ним, обняв меня на прощание, последовали Волкодав и Акула.
Они оставили мне свои координаты и бросили на заднее сиденье недавно купленной мною «мазды» дипломат с долларами.
Это была моя долю от «экспроприации», в свое время проведенной Акулой на вилле господина Софианоса, когда мы выполняли задание в Греции.
Остальные деньги Волкодав обещал перечислить на мой заграничный счет в ближайшем будущем. Я в этом не сомневался — и он, и Акула были честными парнями.
Я остался один.
Покрасневший солнечный диск уже до половины погрузился в заснеженную равнину, и тихий зимний вечер окрасился в тревожные оранжевые тона.
Передо мною лежала закаменевшая от мороза дорога, исчезающая в искрящейся дымке.
Дорога, не имеющая ни начала, ни конца…
ДОРОГА В НИКУДА.
notes
