Глава 7. ВАЛЬТОША
Лычков нашел меня на складе. Я как раз утрясал необходимые формальности, потому что Кокошкина (наверное, с похмелья) обнаружила недостачу в той партии абразивов, которую мы намедни привезли. Я был грязный словно чушка, так как вместе с грузом КАМАЗ доставил на завод не меньше чем полтонны пыли. А мне пришлось пересчитать все упаковки и ящики, чтобы Люсинда – подпольная кличка Кокошкиной – могла убедиться воочию в "наличии присутствия", выражаясь казенным языком.
– Гена, поди сюда! – Лычок выглядел очень испуганным.
– Я занят. Ты что, не видишь?
– Есть разговор. Это срочно!
– Дай мне пять минут. Мы заканчиваем сверку. Или на заводе снова пожар?
– Гена!!! – страстно возопил Лычков. – Я ведь сказал – срочно!
– Сява, вали отсюда! – рявкнула своим хрипловатым голосом Кокошкина; когда она злилась, то всегда называла Лычка Сявой, что его просто бесило. – Рабочий день заканчивается, а у меня товар не оприходован. Бухгалтеры словно взбесились, звонят по поводу накладных с обеда. Так что гуляй.
– Люсинда… – Голос Сева подрагивал от ярости. – Бля!.. Твою… и всех остальных… зараза!
– Злобно выругался он в платочек и, пнув ногой один из ящиков, удалился в клоповник – так называли небольшую утепленную клетушку, где обычно отдыхали складские грузчики.
– Что это с ним? – мимоходом поинтересовалась быстро остывшая Кокошкина.
– С женой разводится, – брякнул я первое пришедшее в голову объяснение странного поведения Лычка.
– Ну? – удивилась Люсинда. – Это очень плохо.
– Почему? Человек обретает свободу. Может, для него это счастливое долгожданное событие.
– Я не об этом. Кто нам теперь по дешевке будет конфеты продавать?
– А-а… – Я рассмеялся. – Кому что, а курице просо. Так ведь его жена по-прежнему работает на пищевкусовой фабрике. Можешь не волноваться, я составлю протекцию, и сладкий поток твой склад не минует.
Лычков был у своей жены еще и лоточником. Он толкал по дешевке ворованные (пардон, вынесенные) ею с фабрики конфеты и другие сладости. Естественно, только своим знакомым и друзьям. А таких на "Алмазе" насчитывалось немало.
Сева метал икру. Он бегал по клоповнику с такой скоростью, что у меня в глазах начало двоиться.
– Ты что, сбрендил!? – спросил я удивленно и на всякий случай посторонился – чтобы он не оттоптал мне ноги.
– Ты все шутишь! – прошипел Лычок, хватая меня за лацканы пиджака. – Мы влипли!
– Куда?
– В дерьмо!
– Ты меня не очень удивил. Влипать, притом по самые уши, во что-нибудь эдакое – мое хобби. Или, если хочешь, карма. Не спрашивай, что это такое! Объясняю. Некоторые несознательные граждане кармой называют судьбу.
– Причем здесь судьба? Какие-то козлы осматривали мою машину!
– Но ты, надеюсь, все сделал, как мы договаривались?
– Конечно. Простреленный тент заменил, дырки заделал, борта покрасил. Между прочим, ночь напролет пахал. За что получил от своей половины по сусалам. Эта дура решила, что я пошел по бабам.
– Считай, что тебе выписали аванс. Знай она о твоих похождениях, одним синяком под глазом ты бы не отделался.
– Ну что ты придуриваешься!? Нужно что-то делать, а ты мне рассказываешь про эту… как ее?.. карму.
– Сева, послушай совет. Иди домой и хорошо отоспись. Умные мысли приходят только на светлую голову. Что сделано, то сделано, ничего изменить уже нельзя. Кто-то осматривал машину? Ну и что?
– Как это – что? Может, это те, которые устроили за нами охоту.
– Тем более пусть смотрят. Возможно, они хотели убедиться в меткости своего снайпера… упокой, Господи, этого большого грешника. Сева, им хорошо известно кто мы и где нас искать. Потому утешь свою заблудшую душу надеждой, что они спустят это дело на тормозах. Ты можешь взять отпуск? Скажем, на пару недель.
– Могу. У меня только отгулов скопилось дней десять.
– Тогда договорись с главным диспетчером. Скажешь, что у тебя помер кто-то из родни.
Который живет, например, где-нибудь в районе Чукотки. И линяй из города со скоростью звука. Только оставь мне свои координаты.
– Но как же?..
– Не изображай из себя тупого. Хочешь еще пожить немного – катись отсюда колбаской. Я не знаю, за кем идет охота – за тобой или за мной. И почему. Но мне терять нечего. А у тебя есть семья. Если кто-то решил отправить вперед ногами меня, то и тебя не оставят в покое. Ты свидетель, Сева. А те очень серьезные люди, которым мы нечаянно и больно наступили на мозоль, следов оставлять не любят.
– Мамочки… – Помертвевший от ужаса Лычков смотрел на меня, открыв от дикого изумления рот.
Похоже, ему только сейчас открылась глубина пропасти, куда нас несла нелегкая. А возможно он это знал – или догадывался – но боялся признаться в таком невероятном предположении даже самому себе.
– Пока, Сева. Исчезни. У меня есть еще кое-какие дела. Если все-таки надумаешь уехать из города, повторяю, не забудь оставить свой новый адрес. Или пришли мне письмо на главпочтамт. До востребования…
Лычков побрел к выходу словно пришибленный. Мне даже стало жаль злосчастного Севу.
Но так уж устроен человек, что свои, даже мелкие, заботы его трогают гораздо больше, нежели чужая беда. И уже через пять минут после ухода Лычка я думал совершенно о другом. … А другое как раз и было для меня главным. … Потому как я был почти уверен, что охота идет на меня. … Потому что я до сих пор не знал по какой причине. … И не знал самого основного – кто?
Кто этот могущественный сукин сын, который ставит на меня капканы? Кто стоит за его спиной, если он просто исполнитель? А мне так хотелось задать ему всего лишь три вопроса: кому, где и каким образом стал поперек дороги неприметный, задерганный командировками сотрудник отдела снабжения завода "Алмаз"?
– Гена, тебя к телефону. – В дверном проеме клоповника нарисовалась внушительная фигура Кокошкиной.
– Кто?
– Первый отдел, – почему-то шепотом ответила Люсинда.
– Благодарствую, – сказал я несколько выспренно и поспешил в ее кабинетик – крохотный деревянный домик на курьих ножках, который Кокошкиной смастерили заводские умельцы из деревянных дощечек, остатков тары.
Домик-кабинет вплотную примыкал к клоповнику и возвышался над ним словно башня игрушечного замка. Внутри было очень даже клево; особенно меня умиляли кружевные занавески и пузатый самовар в окружении чашек. От кабинета веяло домашним уютом и умиротворенностью.
– Слушаю, Чернов! – бодро рявкнул я в телефонную трубку.
– Не кричи, ты не на параде, – раздался в ответ глуховатый голос начальника первого отдела Василия Прокофьевича Тополева, полковника в отставке. – Зайди ко мне. И побыстрее. Чтобы одна нога была там, а другая – здесь.
– Уже бегу…
Кокошкина опасливо отступила в сторону, будто я был заразным. Я поневоле восхитился – ну и нюх у Люсинды! Она была уверена, что неприятностей мне не миновать. Я тоже…
– Хорош… сокол ясный… – Тополев смотрел на меня как на таракана, который плавал в солдатском супе. – Ты что меня подводишь, Чернов?
– Василий Прокофьевич, вы о чем?
– Все о том же. Я насчет твоего морального облика.
– Так ведь на работе у меня все нормально. Получил недавно благодарность в приказе по отделу и денежную премию.
– Я тоже получил… – Тополев бросил на стол передо мной лист бумаги. – Телегу. На экспедитора Геннадия Чернова. Из милиции.
– А с каких это пор такие бумаги попадают к вам, минуя отдел кадров?
– Оказывается, ты очень грамотный мальчик… – со скепсисом в голосе сказал Василий Прокофьевич. – Я изъял их. Благо у меня в отделе кадров… кгм!.. есть свои люди.
– Спасибо, Василий Прокофьевич, – поблагодарил я Тополева от всей души. – Надеюсь, эта кляуза пойдет в мусорную корзину?
– Кляуза? Ну ты нахал… Это официальная бумага, на которую отдел кадров обязан дать ответ.
– Так ведь бумаги иногда теряются…
– Бывает. Но прежде ты мне объяснишь, почему тебя загребли как бомжа. Здесь написано, что ты был пьян и вел себя отвратительно.
– Я еще молод, Василий Прокофьевич. Ладно, скажем так – относительно молод. А в таком возрасте человеку присуще совершать разные глупости. Вот я и…
– Ну не до такой же степени! Ты оказался в компании развратных девиц и парней с уголовным прошлым. И все вы были голыми!
– Нет, не все. И не совсем голые. А я вообще был одет в спортивный костюм. Это менты накатали такую телегу из вредности. Я очень не понравился одному капитану. Мы с ним не нашли общий язык.
– Геннадий, ты знаешь, как я к тебе отношусь. Ты мне как сын… – Глаза Тополева неожиданно увлажнились.
Я смущенно переминался с ноги на ногу. И на это были веские причины. Василий Прокофьевич как раз и был тем человеком, который составил мне протекцию при поступлении на работу в отдел снабжения. В свое время мне пришлось служить в том же подразделении, что и его сын Сергей. Он погиб при исполнении, как герой. В семье Тополевых Сергей был единственным ребенком.
Когда я устраивался на завод, то, не мудрствуя лукаво, пошел прямиком к Василию Прокофьевичу и показал ему армейскую фотографию, на которой, кроме других парней, были изображены я и его сын. С моей стороны это было не совсем этично, но у меня просто не оставалось иного выбора. Снимок я подарил Василию Прокофьевичу, который настолько расчувствовался, что пустил скупую мужскую слезу.
– Спасибо, Василий Прокофьевич… – Мне вдруг стало стыдно. – Вы так много для меня сделали, а я… – Слова застряли в горле и я судорожно сглотнул. – Так получилось…
Я хотел ему сказать, что мои проблемы, похоже, только начинаются, но благоразумно сдержался. Всему свое время. Несмотря на армейскую прямолинейность, которую иногда принимают за косность, Тополев был далеко не глупым и очень порядочным человеком.
Новое заводское начальство не любило Василия Прокофьевича за прямоту, независимость и резкость суждений, но ссориться по крупному не решалось. Все хорошо знали, что Тополев дружен со многими армейскими шишками. А собратья по оружию своих так просто не сдают…
– А все ли ты мне рассказал, друг ситный? – вдруг спросил Василий Прокофьевич, буровя меня своими серыми глазами, несколько поблекшими от прожитых лет.
Вот старый чертяка! Все-таки вычислил мои переживания. Да, опыт – большое дело.
Сколько таких гавриков, как я, прошло через его руки – не счесть. Поневоле станешь большим психологом.
– Василий Прокофьевич, вы мне простите… – Я заколебался; но только на миг. – Мне бы не хотелось вам лгать. Когда-нибудь… в общем, потом вы все поймете. Еще раз прошу – извините.
– Ну ладно, ладно… – Тополев сокрушенно покачал седой головой. – У каждого человека есть какие-то секреты. А у молодого – тем более. Ты хлопец самостоятельный, грамотный, тебя учить – только портить. Надеюсь, что сам сообразишь куда двигаться. А эту кляузу, – он небрежно скомкал милицейскую бумагу, – я определю в надлежащее место. Можешь о ней забыть…
Конец рабочего дня на заводской проходной напоминает вселенский шмон. Пропускная способность "Кольца" – так назвали круглую комнату, оборудованную специальной электронной аппаратурой – мизерная, и народ, который проходит испытание на честность, движется с черепашьей скоростью. Как в былые времена при посещении мавзолея главного коммунистического вождя. Различные зарубежные детекторы, купленные за бешенные деньги новыми хозяевами предприятия, могут вычислить даже алмазную пылинку в кармане, не говоря уже про образцы покрупнее. Охрана и дежурный психолог (заводское ноу-хау) буровят каждого глазами словно лазерами, выискивая среди толпы подозрительные личности, которые не могут совладать со своими нервами. Мандражирует – значит рыло в пуху. За шкирку такого и в отделение индивидуального досмотра. Как в бане: женщины – налево, мужчины – направо. А там будьте любезны раздеться догола и, пока мы про рубчику прощупаем ваше шмотье, пожаловать к проктологу (или гинекологу – если вы дама). Который с помощью современной медицинской техники осмотрит ваши самые интимные и интересные места – вдруг вы решили использовать их в качестве тайника для драгоценных камешков?
В общем, выход за ворота завода после окончания рабочей смены процедура длительная, неприятная, но в то же самое время очень познавательная. Чего только не наслушаешься за долгие минуты топтания почти на месте в любую погоду и любое время года.
Милейший и умнейший Владимир Даль, составитель "Толкового словаря", по сравнения с некоторыми представителями рабочего коллектива завода "Алмаз" просто дилетант в "великом и могучем" русском языке. Одних синонимов к слову "украсть" ему бы наговорили еще на одну книгу. Я уже не вспоминаю про наш сленг (это если по научному), который настолько обширен и многогранен, что давно заслуживает многотомного академического издания. Могу только добавить, что в этом плане женщины вовсе не отстают от мужчин. Скорее наоборот. Поэтому, да здравствует гидра эмансипации!
Я терпеливо ждал, пока меня не проглотит квадратная пасть "Кольца". Двустворчатые двери из витринного стекла бесшумно взмахивали своими прозрачными крыльями, загоняя внутрь глухо урчащий озлобленный народ, а вокруг меня теснились самые нетерпеливые, пытавшиеся проскочить вне очереди. Наверное, своим отрешенным видом я внушал им доверие. Впрочем, мне, в отличие от многих других, спешить было некуда.
Но на самом деле я только прикидывался, что стою столбом и ловлю открытым ртом осенних мух. Совсем даже напротив – все мои органы чувств работали на полную мощность. И причиной этому был шустрый малый с блудливыми глазками и дурно пахнущим щербатым хлебалом, которого все кликали Вальтоша. Он терся около меня, словно кобель возле суки у которой началась течка. С чего бы?
Про Вальтошу я был наслышан. Когда-то он служил в милиции, но был оттуда с позором изгнан за непомерный аппетит по части поборов и взяток. Именно, непомерный – сиречь, не по чину – что в милицейской иерархии карается особенно строго. Без особого успеха помыкавшись по разным коммерческим предприятиям (об этом периоде его жизни, как рассказывали знающие люди, можно было писать уголовные хроники), Вальтоша в конце концов нашел приют на "Алмазе". Кто его сюда воткнул и зачем, про то история умалчивает. Но практически все работники завода знали, что бывший мент продолжает работать по старому профилю. Хотя он и числился в ремонтниках.
Вальтоша стучал. Притом вполне профессионально – так, как это может делать только сотрудник, уволенный из органов, хорошо знакомый с методами оперативной работы.
Вальтоша рыскал по заводу словно хорек в курятнике, подстерегая глупых и зазевавшихся. И когда в конце концов он сдавал нарушителя со всеми потрохами заводской охране, спасти бедолагу уже не мог никто – фактаж на свою добычу Вальтоша предоставлял железный. Поговаривали, что этот сукин сын еще и хороший карманный вор, благо учиться ему было у кого – папаша Вальтоши в свое время ходил в козырях и держал железнодорожный вокзал. Он не только сам "щипал", но и прослыл наставником малолетних карманников. То есть, был вором экстракласса. Его посадили на нож залетные, у которых он стибрил узелок с драгоценностями, позаимствованными ворамидомушниками у неосторожных граждан, оставлявших квартиры без присмотра.
Ближе к "Кольцу" и вовсе стало тесно. Ободренный близкой свободой народ с вполне понятным нетерпением напирал на никелированную вертушку, за которой под козырьком зазывно горели люминесцентные лампы, отражаясь в стеклянных дверях. Вальтошу прижали ко мне с такой силой, что я едва на ногах устоял. Не в силах терпеть зловонное и шумное дыхание бывшего мента за своей спиной, я одним рывком поменял диспозицию и поставил его впереди себя.
– Спасибочки… хи-хи-хи… – засмеялся он гнусненьким смешком.
– На здоровье… – буркнул я, стараясь не глядеть в бесцветные глаза Вальтоши.
Видимо он хотел еще что-то сказать, но тут поднажали сбоку и хлипкого стукача едва не притоптала дородная бабища, невесть каким образом ухитрившаяся занять его место. Она с вызывающим видом поглядела на меня – похоже, приготовилась начать скандал – однако, получив в ответ добродушную улыбку, тут же сменила гнев на милость. Наверное, до нее дошло, что я еще молод и хорош собой (по крайней мере, для нее), а потому она игриво повела полными плечами и опустила глаза долу, изображая большую скромницу.
Нет, все-таки женщина и в сто лет остается женщиной. (А перезревшей кокетке было не менее пятидесяти). В этом и заключается главное отличие слабой половины человечества от сильной. Мужик в годах – это в основном аппарат для порчи продуктов, главное кредо которого заключается в трех "П": поесть, поспать, пофилонить. Выпендреж в любой форме ему по барабану.
Очередь к заветному "Кольцу" двигалась, а тревожное чувство, возникшее с появлением Вальтоши, усиливалось; даже несмотря на то, что он вообще куда-то исчез, будто его прибрал сам нечистый. Интуиция настойчиво подсказывала: Чернов, здесь что-то не так;
Чернов, где-то поблизости бродит большая опасность; Чернов, шевели мозгами, иначе потом может быть поздно!
Вальтоша, Вальтоша… Что же ты задумал, хорек паскудный!? Нет, не зря он ходил возле меня кругами, не зря… Думай, Гена, думай!!!
Что если?.. Невозможно… (Куда девался этот паразит?) А вдруг?.. Исключается. Тогда зачем Вальтоша изо всех своих силенок проталкивался ко мне через толпу? Почему так тесно льнул, пиная меня под бока?
Мама миа! Мысль поразила меня как молния и я почувствовал неприятный холодок между лопатками. Неужели?.. Ах, ты… гадюка семибатюшная!
Незаметно для окружающих я начал лихорадочно шарить по своим карманам. Левый пиджачный… Пустой. Если не считать газовой зажигалки. Правый – пачка сигарет, мелочь и старые автобусные билеты. Нагрудные… Ну, сюда фигушки ему достать. Брюки…
Расческа, носовой платок, огрызок карандаша, пардон, презерватив (не использованный – это для полной ясности), какие-то крошки… Высыпать на хрен! Все? Стоп! А задний брючный карман?
Я даже не засовывал в него руку, всего лишь пощупал. Небольшой камешек лежал в самом уголке. Он был с острыми гранями, которые при нажиме ощущались даже через материю. Вальтоша подбросил мне бриллиант! Или алмаз, что почти одно и то же.
Согласно статьи уголовного кодекса, которая мне светит.
Мой лоб мгновенно покрылся испариной, хотя холодок за спиной превратился в мороз.
Меня подставляют, подумал я в растерянности. Опять!? Ну, блин, это уже чересчур…
Я соображал, как поступить с неожиданной и неприятной находкой, а человеческий поток с неодолимой силой увлекал меня к прозрачным стеклянным крыльям входа в "Кольцо".
Ранее беззубая пасть проходной в моем воображении неожиданно превратилась в клыкастый зев чудовища, уже готового сожрать меня со всеми моими потрохами. Но самым интересным и удивительным было то, что теперь очередь уже не ползла как змея с перебитым хребтом, а бежала едва не вприпрыжку. По крайней мере, мне так казалось.
Я избавился от камня уже возле самой вертушки. Просто вынул его из кармана и уронил под ноги. Правда, я очень боялся, что меня вот-вот схватят под белые руки какие-нибудь секретные сотрудники заводской охраны (возможно, к ним относилась и кокетливая дамочка в возрасте, которая буквально лежала на мне, умиротворенная и прибалдевшая) и потащат на расправу. Означавшую недолгий суд, но длинный срок. (Впрочем, скорее всего, до суда дело не дошло бы; я почти не сомневался, что в ИВС меня уже ждали, и вовсе не с пирогами…). И попробуй потом, если задержат с камушком, – а он, судя по размерам, явно не относился к дешевым – доказать, что я вовсе не бяка, а жертва преступного умысла каких-то неведомых мерзавцев.
Конечно же, из всей толпы острый глаз психолога нанизал на невидимый кукан именно Геннадия Чернова. Меня вежливо пригласили куда следует и попросили изобразить стриптиз. Я молча повиновался. Хотя обычно снабженцев, которые не имеют права заходить в гранильные цеха (да их туда охрана и не пускала), никто раньше в индивидуальном порядке не досматривал.
Но то было раньше. А сейчас в спецкабинет пожаловал сам начальник охраны Арцибашев, бывший начальник тюрьмы, которого уволили из органов по причине несоответствия занимаемой должности. (Такую мягкую формулировку обычно применяют для того, чтобы не показывать всему свету грязное белье системы). Это был секрет Полишинеля, известный даже заводским уборщицам. Однако, свое дело бывший попка знал досконально и слыл на "Алмазе" грозой несунов. Похоже, Арцибашев решил лично задержать вора, чтобы получить большие премиальные и похвалу начальства.
Мою одежду даже не прощупали – на зуб попробовали. Когда оказалось, что ничего дороже импортного презерватива в моих карманах нет, озадаченный и раздосадованный Арцибашев жестом указал мне на кушетку возле медицинского УЗИ.
– Напрасно, – сказал я, жизнерадостно ухмыляясь.
– Что – напрасно? – Арцибашев буквально размазал меня по стене своим ментовским взглядом.
– Напрасно время на меня тратите. Я не жалуюсь на желудок. Правда, иногда бывают расстройства, но что касается язвы – увольте. Могу без особых последствий обедать жаренными гвоздями.
– Вот мы сейчас и посмотрим, что ты намедни ел, – угрюмо сказал Арцибашев, которому явно не понравился мой бодрый тон.
– Валяйте… – Я поудобнее устроился на кушетке и насмешливо посмотрел на врачапроктолога, унылого серого хмыря, уже готового приступить к обследованию. – Заодно проверьте и почки, – сказал я ему. – Вдруг то, что вы ищете, находится именно там.
Врач посмотрел на меня ничего не выражающими рыбьими глазами и начал смазывать мое тело специальным кремом…
Уже возле самой автобусной остановки я почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Быстро обернувшись, я заметил Вальтошу, который тут же постарался исчезнуть.
Судя по жалкому виду и собачье тоске, светившейся в его маленьких потускневших глазках, стукачу пришлось не сладко. Что ж, доносчику первый кнут. Поделом.
Интересно, как он отчитается перед своими хозяевами за утерю драгоценного камня? Ведь продукция "Алмаза" – это не фунт изюма.
Огромное внутренне напряжение оставило меня только в автобусе. Мне вдруг показалось, что я проглотил смешинку. И я от всей души и во весь голос расхохотался. Чем вызвал удивление пассажиров. Возможно, среди них находился и какой-нибудь "коллега" Вальтоши, которому поручили наблюдение за мной. Пусть смотрит. Мне на это плевать с высокой колокольни. Я выиграл этот раунд на одном дыхании. Виват!
