Глава 29. СВАЛКА

Стрельба не затихала. Наоборот – усилилась. Похоже, били с автоматов и пистолетов. Что там за катавасия творится? Эта мысль меня волновала, но не настолько, чтобы я забыл о главном – пока суть да дело, мне хотелось освободить хотя бы одну руку. Эскулап шнырял по помещению туда-сюда как попавшая в западню крыса. Иногда он подходил к моему креслу и смотрел на меня загадочно и дико. Какие-то нехорошие мысли бродили под его плешивым черепом и я с невольным душевным молил всех святых, чтобы он оставил меня в покое. Этот чокнутый коновал по моим наблюдением был способен на что угодно. И мне очень хотелось как можно скорее предпринять хоть что-нибудь – пока я в состоянии более-менее здраво соображать и эффективно действовать. Понятно, при условии, что я смогу соскочить со своей цивилизованной дыбы.

Правая рука наконец начала понемногу двигаться. Ремень, которым она была пристегнута, изготовил из сыромятной кожи какой-то местный умелец. Потому кустарные путы постепенно растянулись и я смог сильным рывком вытащить кисть, при этом здорово поранив ее. Несмотря на то, что левая рука сильно кровоточила, я быстро освободил и правую. Но большего сделать мне не удалось: эскулап, пытавшийся узнать по внутренней связи как обстоят дела наверху, разразился проклятиями и бросил трубку – ему никто не отвечал. Наверное, команде барина было не до интервью… Я кое-как приладил свои путы на место, чтобы он не заметил результатов моих трудов, и бестрепетно стал ждать дальнейшего развития событий. Теперь у меня появился шанс.

Он подошел ко мне почти вплотную. Его глаза округлились и стали похожими на совиные. Даже окрасились в желтизну как у хищной ночной птицы. По дороге докторишка захватил уже знакомый мне шприц, наполненный прозрачной жидкостью с легким синеватым оттенком. Похоже, он решил продолжить пытку лично. Зачем? Я мог только догадываться. Было два варианта: или он хотел узнать где находятся бриллианты и присвоить их, если его босса угрохают, или намеревался выслужиться, вдруг Илья Иосифович останется в живых. То, что я мог при этом помереть, коновала интересовало меньше всего. Смерть подопытного объекта он всегда мог списать на сердечную недостаточность.

– Хи-хи… – засмеялся он своим гнусным смешком. – А мы еще один укольчик…

Славненько будет. Хи-хи…

Я ударил его ребром ладони по хилой морщинистой шее с намерением сломать ее на хрен.

Мне этот тип был просто омерзителен. Но слабость, которую я испытывал после первого укола, не позволила выполнить такое кровожадное намерение. Эскулап всего лишь отлетел в угол и сполз по стенке, беззвучно зевая тонкогубым ртом. Он даже не потерял сознание – ворочался на полу, пытаясь встать на свои тонкие кривые ходули.

Уже не обращая на него ни малейшего внимания, я начал лихорадочно быстро освобождаться от пут, державших мои ноги. Мне это удалось лишь тогда, когда наконец докторишка принял вертикальное положение и бросился к своему медицинскому столику, чтобы вооружиться скальпелем.

– Положь, где взял, гнида… – сказал я, тяжело и недобро глядя на него со своего трона, – мне было боязно сделать первый шаг; я почему-то думал, что упаду. – Иначе по стенкам размажу. Ну!

Эскулап задрожал, как осиновый лист, но все-таки нашел в себе остатки мужества и двинулся ко мне, неловко размахивая своим достаточно серьезным оружием; конечно, серьезным в умелых руках.

Пришлось мне вставать. Ухватившись за кресло, как утопающий за соломинку, я неловко спустился со своего насеста и почувствовал облегчение – держат! Ноги держали – и это было главным. Я быстро присел, затем встал и повернулся к докторишке, который уже находился в двух шагах от меня. Все так же не разжимая рук, мертвой хваткой вцепившихся в подлокотники кресла, я подождал, пока эскулап подойдет на нужную дистанцию, и нанес ногой удар в подбородок. Он пролетел по помещению метра три и снова начал нюхать затоптанный пол, выплевывая выбитые зубы. И все равно я его не вырубил. Черт возьми! Что это со мной!?

Я разжал руки и сделал несколько шагов в сторону медицинского столика, на котором приметил что-то, похожее на спирт (если судить по химической формуле, написанной фломастером на этикетке). Расстояние показалось мне очень большим. И когда я оказался там, где нужно, то почувствовал одышку. Да, "сыворотка правды" в исполнении этого тщедушного мерзавца била наповал. Интересно, что он там болтал насчет побочных эффектов?

Это и впрямь был чистейший спирт. Я налил в мензурку грамм сто и, не задумываясь, вылил эту гремучую смесь одним махом внутрь. Вода, чтобы запить, находилась неподалеку, но я не рискнул отправиться в путешествие к умывальнику на ватных ногах.

Опьянение пришло мгновенно и ударило по голове словно кувалдой. Я буквально рухнул на табурет возле столика. Но хмель прошел очень быстро, и я с удовлетворением почувствовал, как ко мне возвращаются силы и способность правильно реагировать на окружающую обстановку. Теперь я уже смело поднялся на ноги, напился из-под крана воды и подошел к скулившему от боли и страха эскулапу.

– Поднимайся, урод! – Я резко дернул его за шкирку вверх. – Власть переменилась.

Усадив его в пыточное кресло, я поднял с пола шприц и недрогнувшей рукой всадил ему иглу под лопатку.

– Исследователь должен ставить опыты на себе, – сказал я нравоучительно, нажимая на поршенек, чтобы впрыснуть негодяю содержимое шприца. – Вспомни исторические примеры, сволочь. Между прочим, я оставил тебе жизнь только потому, что ты еще должен ответить на некоторые вопросы людям в погонах. Думаю, они узнают много интересного…

А теперь к лифту! Прочь, прочь из этой ямы! Меня очень волновал вопрос оружия, а потому я, за неимением чего-нибудь получше, взял большой медицинский скальпель, которым вполне можно сделать операцию в экстремальных условиях любому назойливому клиенту. К сожалению, в пыточной дверей не наблюдалось и выход был только через шахту лифта. Но что делать вдруг он не откликнется на вызов?

Однако я напрасно волновался: заскрипело, зашелестело, звякнуло – и заветная двустворчатая дверь, ведущая к свободе, приветливо распахнулась. Я зашел в кабину лифта и озадаченно уставился на пульт управления – на какую кнопку нажать? Рассудив, что чем выше, тем лучше, я ткнул пальцем в самую верхнюю.

И угадал. Кабина доставила меня без остановок на чердак, где, ко всему прочему, размещалась и лифтовая лебедка с редуктором. Я подошел к чердачному окну.

Наблюдательный пункт у меня получился отменный. С верхотуры я хорошо видел черные фигурки, которые то таились за стволами деревьев, то быстро меняли позиции. Стрельба шла нешуточная. Кто в кого палил, разобраться было трудно. Стреляли и засевшие в коттедже быки Ильи Иосифовича – мне показалось, что шнурки барина били по первому эшелону нападавших, и находившиеся возле забора, которые штурмовали территорию дачи – эти заняли круговую оборону, потому что на них давили еще и с тыла, и третья компания – по-моему, они пуляли в свет ясный, не целясь. Короче говоря, шла самая настоящая партизанская война, когда неизвестно кто враг, где он и какими силами располагает.

Противник паниковал. По-иному подобные непрофессиональные действия охарактеризовать нельзя. Противник сбит с толку и суетится в поисках выхода из создавшейся ситуации. Главным теперь является время "Х" – момент, когда необходимо выйти на сцену. Оно приближалось неотвратимо и очень быстро. Потому следовало поторопиться. Маски сброшены, инкогнито наконец обретает имя. Операция "Звездная пыль" выходит на финишную прямую.

Здраво рассудив, что нечего соваться в чужую драку, я начал искать пути к бегству. И нашел. Притом запросто. Оказалось, что с крыши, на которую я вылез через свободно открывающееся чердачное окно, можно легко спрыгнуть на галерею, ведущую к винному погребу. А он находился почти возле забора. Где не наблюдалось никакого шевеления – с той стороны территория дачи подходила вплотную к небольшой роще, за которой начиналась болотистая низменность.

Все вышло как нельзя лучше. Во-первых, меня никто не заметил, а во-вторых, я не поломал ног, когда совершал прыжок. Забор я перелез тоже удачно – всего лишь порвал брюки, зацепившись за гвоздь. Но на эту тему я особо не беспокоился – впереди меня ждали холодные грязевые ванны, по сравнению с которыми прореха на штанах выглядела микроскопически малым недоразумением…

Да, болото вывернуло меня наизнанку и высушило. И в который раз я с благодарностью вспоминал свое детство – когда наша компашка сорванцов играла среди такой же топи.

Детдом стоял на отшибе, ближе к горам, чем к городу, возле небольшой речушки, через два-три километра впадающей в море. И мы, пацаны мал мала меньше, переправившись на другой ее берег, чтобы нам никто не мешал, в летний период часами пропадали в болотистом редколесье: жгли костры, курили, строили шалаши, жарили ворованную из сетей аборигенов рыбу, мечтали и, разделившись на своих и чужих, играли в партизан.

Гораздо позже я с ужасом вспоминал нашу детскую беспечность и бесшабашность – болото за рекой славилось своим коварством и непроходимостью и погубило массу человеческих жизней. И тем не менее никто из детдомовской босоты не угодил в бездонную ямину и никого не проглотила топь, хотя мы носились по болоту как угорелые.

Наверное, нас охранял добрый ангел всех обиженных судьбой.

Мне не хочется рассказывать о своей болотной одиссеи. Кому интересны все эти "бултых!", "шлеп-шлеп", "буль-буль" и набившая оскомину ненормированная лексика, без которой ни один русский мужик не может забить даже гвоздь? Если коротко, то я выбрался на сухое и твердое место почти без сил, грязный как свинья и злой как тысяча чертей. Даже то обстоятельство, что мне в очередной раз удалось сохранить свою драгоценную жизнь, не добавило в мою бурлящую от раздражения кровь каких-либо успокоителей-пластификаторов.

Но злился я не на болото. Я готов был сожрать без соли не кого-нибудь, а себя. Это же нужно быть таким ослом, чтобы не заметить и не понять очевидного! У меня на глазах разворачивалась драма (притом с моим участием), а я был настолько туп, что не смог разобраться со сценарием. А все потому, что лишь прилежно играл свою роль, и не дал себе труда прочитать роли других, чтобы выстроить интригу не умозрительно, в эмпиреях, а на макете – как народный герой Чапаев объяснял своим подчиненным диспозицию с помощью картошки. Стоило расположить моих героев не в линию, а в трехмерном пространстве – и все точки над "i" были бы расставлены. Но кто мог предполагать?..

К свиньям собачьим! Хватит мудрить, пора брать быка за рога! Иначе тебя, Чернов, возьмут на цугундер. И на этот раз бесповоротно. Последний акт драмы подходит к отнюдь не закономерному, сценарному, финалу и благодарные зрители уже ждут, когда опустится занавес.

Я взял курс на городскую свалку. До нее было не более трех километров, если брать по прямой, и она располагалась на обширном плато, отгороженном от болота земляным валом. Где-то там начиналась асфальтированная дорога, которая вела в город.

Уже вечерело и я сильно продрог – солнце, днем кое-как согревавшее по-осеннему стылый воздух, прочно уселось на остроконечные верхушки елей и быстро уменьшалось в размерах словно проколотый воздушный шарик. Потому костры, горевшие среди мусорных куч, показались мне очагами родного племени, куда я возвращался после неудачной охоты на саблезубого тигра, едва не стоившей мне жизни.

Жизнь на мусорной свалке не прекращалась ни днем, ни вечером, ни ночью. Машины подъезжали регулярно, и едва они становились под разгрузку, как тут же к ним сползались темные фигурки мустаров – мусорных старателей. С крючьями, пиками, небольшими острогами они деловито перелопачивали свежие поступления, вылавливая оттуда только им нужные "сокровища".

Я подбежал к первому попавшемуся костру и сунул иззябшие руки едва не в пламя.

Стоявшая неподалеку компашка, скучковавшаяся вокруг поставленной на попа железной бочки, на мое внезапное появление отреагировала весьма слабо. Три худо одетых потрепанных мужичка лишь на время прекратили жевать, но спустя миг они снова принялись трапезничать, запивая подозрительную на вид снедь – что-то похожее на жареное мясо – скверным плодоягодным вином.

Обогревшись, я обратился к невозмутимой троице, которая продолжала свое "пиршество" среди мусорных куч:

– Мужики, выручайте!

– Жрать хочешь? Присоединяйся, – охотно откликнулся один из них, с бельмом на левом глазу.

– Спасибо, нет. Мне бы… какую-нибудь одежонку… – Эта толковая мысль пришла внезапно, и я обрадовался, что наконец могу нормально соображать – дрянь, которую вколол мне эскулап, видимо, вышла вместе с потом пока я преодолевал болотистую низменность. – Сухую и желательно почище. В обмен на мою.

– Это сложнее… – Они переглянулись, будто молча посовещались. – Никак, тебя угораздило забраться в болото?

– Так случилось…

– Бывает… – Мужик с бельмом утвердительно кивнул, будто резюмировал немой разговор с приятелями, и продолжил: – Подойди к Мандолине, может быть получишь помощь.

– А где искать Мандолину?

– Иди вон туда… – Он ткнул грязным пальцем на восток. – При въезде на свалку увидишь будку от хлебовозки. Там и найдешь. Скажешь, что прислал Циклоп.

– Благодарствую… – Я вежливо раскланялся и поторопился в указанном направлении.

Будка стояла там, где и должно, притом на фундаменте из железобетонных строительных блоков. Мало того, к ней даже был подведен свет от наскоро слепленного сарая, выполняющего роль конторы при мусорной свалке; наверное, там обретался сам начальник этой городской клоаки.

Я подошел к двери будки и постучал.

– Чего надо? – Голос был хриплый, но громкий.

– Меня прислал Циклоп.

– А… Этот паразит. Чтоб он сдох… – Дальше следовало несколько очень крепких выражений. – Заходи.

Шаркнул засов и я шагнул в светящийся желтый прямоугольник, нарисовавшийся на синей жести будки.

Внутри меня ждал сюрприз. Я попал в лавку старьевщика. А Мандолиной оказалась женщина необъятной ширины, курившая "Беломор". Ее грубо вытесанное лицо было неприветливым, а в руках она держала топорик для рубки мяса с обушком, которым доводят до кондиции отбивные. Похоже, это личное оружие старьевщица пустила бы в ход, случись что не так, автоматически, совершенно не задумываясь. На плечи она накинула старых пуховый платок серого цвета, а на ногах у нее была советская народная обувка – обрезы резиновых сапог, напоминающие глубокие калоши, в которых можно при любой, самой скверной, погоде и до ветру сходить, и в хлев к скотине.

– Ты кто? – спросила она подозрительно, не пуская меня дальше порога.

– Мне нужна старая одежда, – не стал я вдаваться в подробности и расшаркиваться.

Мандолина окинула меня с головы до ног цепким взглядом и сказала:

– Проходи…

Пока она закрывала дверь на засов, я огляделся. Слева от меня высились полки со всякой всячиной, найденной в кучах мусора, – от зажигалок и портсигаров до вентиляторов и утюгов (чтобы сделать опись всего, что там было, не хватило бы и большой амбарной книги; потому я ограничился лишь теми предметами, назначение которых не вызывало сложных толкований); а справа располагался промтоварный отдел, одежда и обувь, – все поношенное, но почищенное, выстиранное, отутюженное и, касательно обуви, смазанное сапожным кремом.

– Деньги есть? – спросила Мандолина, по-прежнему не расставаясь с топориком.

– Пустой, – ответил я честно.

– Тогда и разговора не будет, – отрезала старьевщица.

– Я бы мог сказать, что заплачу позже, но вы не поверите. Хотя я человек слова. Ну да ладно, бизнес есть бизнес. Потому я предлагаю обмен. Вещи у меня добротные, но мокрые и в грязи. Я, знаете ли, нечаянно угодил в болото. А до города еще чесать и чесать. Я не претендую на что-то шикарное. Мне лишь бы срам прикрыть и чтобы я не замерз. Сейчас ведь не лето.

– Обмен? Может быть… – Немного поколебавшись, Мандолина подошла ко мне поближе и попробовала мою куртку на ощупь. – Кожа…

– Да. И пуловер новый. Только постирать нужно.

– А ботинки?

Фиг тебе ботинки! Это мой талисман, с которым я уже давно не расстаюсь.

– Обувь я оставлю. Она здорово поношена и к тому же успела подсохнуть.

Мандолина думала минуты три. Наконец она подошла к вешалкам, выбрала какое-то барахло и сказала:

– Раздевайся.

Я не стал ожидать повторного приглашения и быстро разоблачился до плавок.

– Пойди умойся, – сказала Мандолина и провела меня в дальний угол, где находился умывальник, стол с посудой, электропечка, железная кровать с пуховой периной и два стула; похоже, будка была и лавкой, и жилищем этой странной мужиковатой женщины.

Кое-как ополоснувшись, я натянул на себя ветхий свитер и обычную, но достаточно новую, хлопчатобумажную робу. На этом обмен совершился и моя экипировка закончилась. Конечно, обменная операция оказалась настоящим грабежом, но я был доволен как слон. Только облачившись в эти обноски, я почувствовал, что согрелся.

– Спасибо, – сказал я, переполненный благодарностью.

– Кепку дать? – спросила Мандолина, которая наконец оставила свое "оружие" на кухонном столе.

– Может, есть вязанная шапочка?

– Найдем… – Она вытащила откуда-то из под груды одежды, еще не приведенной в надлежащее состояние, чем-то набитый под завязку мешок и начала в нем рыться. – Держи.

Шапочка оказалась детской, но хорошо растягивалась и была сделана из мягкой шерсти.

Так что пришлась мне в самый раз; естественно, с известной долей натяжки, выражаясь вполне конкретно. Но меня такие мелочи не волновали.

– Куришь? – спросила старьевщица, глядя на меня значительно потеплевшим взглядом.

– Балуюсь…

Мандолина протянула мне "беломорину".

– Сигарет не держу, – сказала она.

– Большое спасибо, – поблагодарил я и жадно затянулся.

Мне не так хотелось курить, как успокоить нервную систему, изрядно потрепанную среди болотных топей.

– Чай будешь?

Что я слышу!? Эта мегера оказывается не совсем утратила доброту и сострадание.

– Не откажусь. Если можно, то погорячей…

Чего-чего, а заварки Мандолина не пожалела. Это был не чай, а настоящий чифирь. Когда я допил кружку, то почувствовал, что самым натуральным образом забалдел.

– Ну-ка, погодь… – сказала Мандолина, когда я почаевничал; повернув голову набок, она к чему-то прислушивалась. – Пришел мусоровоз. Я договорюсь, чтобы тебя подкинули к городу. Бесплатно, – подчеркнула она с видом королевы, жалующей меня рыцарским званием.

Мы распрощались как добрые знакомые. Оказывается, эта суровая женщина еще не разучилась улыбаться. Сидя в кабине мусоровоза, вспарывающего темноту лучами фар, я дал себе клятву, что, если останусь в живых, обязательно навещу городскую свалку еще раз и отблагодарю Циклопа и Мандолину по полной программе. Даже страшная, жестокая и нелепая жизнь среди отбросов не смогла убить в них остатки человечности. И хотя бы за это им полагался подарок от доброго волшебника – например, к Рождеству.