Глава 15
Связь художника и портрета, который он писал, проявлялась все сильнее и сильнее. В свое время, работая над изображением Лиляны, он этого не ощущал. Наверное, потому, что был совсем юн, и какая-то неведомая и непонятная сила, овладевавшая Олегом, когда он рисовал человека, тогда еще не совсем созрела.
Но теперь было совсем другое дело. Едва Олег брался за кисть, как внутри словно щелкал невидимый переключатель, и он с неистовой страстью погружался в феерический цветной мир тонов и полутонов.
Совсем недавно художник видел красочные мазки как бы плоским зрением, а нынче он стал различать их в объеме, разделяя на десятки оттенков. Он писал в манере старинных мастеров, лессировками, но не дожидаясь, пока высохнет предыдущий красочный слой.
Чтобы сцепление подсохшего и свежего красочных слоев было прочным (от чего, собственно, и зависит долговечность картины в многослойной живописи), Олег протирал прописанные места чесночным соком.
Ему было известно, что чесночный сок не размягчает затвердевший слой красок, а лишь оставляет загустевшее клейкое вещество, способствующее сцеплению слоев. В будущем это обстоятельство могло сказаться на сохранности картины, но художник знал рецепт от своего деда для таких случаев – в сок ядреного чеснока добавлялся винный спирт, настоянный на корешках некоторых растений.
Наконец настал день, когда последний мазок улегся на то место, что нужно, и Олег, отлакировав холст, отвалился от портрета, как насытившаяся кровью пиявка от человеческого тела. Только в его случае все было с точностью наоборот – изображение высосало из него все силы.
Он с трудом добрел до дивана и упал на него, ощущая огромную душевную опустошенность. Несмотря на позднее время, художник знал, что он долго не сможет уснуть. Им овладели непонятное раздражение и черная меланхолия. В этот момент он ненавидел весь мир.
Его разбудило треньканье колокольчика. С трудом продрав глаза – он так и уснул на диване, не раздеваясь – Олег пошел к двери, шатаясь как пьяный. Он чувствовал себя словно после тяжелой болезни.
– Кто? – прохрипел он, держась за горло, которое немного побаливало.
Наверное, ангина, подумал Олег. С чего бы? Среди лета…
– Это я, милейший Олег Ильич! – раздался за дверью бодрый голос иностранца.
– А… – Мысленно послав любезного Карла Францевича куда подальше, художник открыл дверь и побрел обратно.
У него совсем не было желания с утра пораньше общаться с кем бы-то ни было, тем более – с этим подозрительным иностранцем.
– Как заказ? – первым делом спросил немец, водружая на стол объемистый пакет.
– Вон он… стоит, – вяло ткнул Олег пальцем в сторону мольберта. – День-два и можно забирать. Лак еще не высох.
Чтобы ускорить процесс, художник не стал дожидаться, пока высохнет последний красочный слой и нанес покровный лак по сырому. Он знал, что от этого качество картины не ухудшится.
– Ну-ка, ну-ка… – Карл Францевич подошел к мольберту и застыл, восхищенно цокая языком. – Ц-ц-ц… Ах, как здорово! Я в вас не ошибся. Видна рука мастера. Что значит кровь.
– Вы это о чем? – насторожился Олег.
Иностранец как-то нехорошо ухмыльнулся и ответил, вильнув взглядом в сторону:
– О ком, милейший Олег Ильич. О вашем дедушке. Вы унаследовали его гены. Сознаюсь, у меня есть несколько работ Радлова-старшего. Как это говориль на Руси – яблок от яблоня близко падай… – Он вдруг начал коверкать слова на иностранный манер.
«Придуривается, – подумал художник. – Паяц…» И тут же мысленно себя отругал. Нет, этот Карла совсем не похож на паяца. Он скорее гоблин в человеческом обличье.
– Я как чувствовал, – между тем продолжал Карл Францевич и снова на чистом русском языке; даже излишне чистом, словно он был диктором телевидения или конферансье. – Поэтому принес тут кое-что, дабы отметить этот знаменательный момент в наших отношениях. Нет, нет, никаких отговорок!
С этими словами иностранец начал разворачивать пакет. В нем оказались бутылка вина странной формы – явно иностранная, и не магазинная, а с винных погребов, даже пыль на ней сохранилась, и легкая закуска, большей частью фрукты.
– Бокалы у вас найдутся? – спросил Карл Францевич.
Олег смутился.
– С этим делом у меня напряг, – буркнул он неприязненно. – Был бокал… один, да и тот намедни упал и разбился.
– Это не беда, – бодро сказал немец. – Давайте любую посуду. Хорошее вино не может испортить даже простая глиняная кружка. Между прочим, с глины люди пили много веков подряд. И от этого особо не страдали.
Вино было просто превосходным. Тяжелое, густое, и в то же время обладающее восхитительным букетом и хорошей прозрачностью. На просвет оно было как чистый рубин. А еще вино оказалось очень хмельным.
Олег отпил совсем немного, треть стакана, и тем не менее вино зажгло внутри целое пожарище. Оно хлынуло по жилам, словно поток расплавленной лавы, мигом взбодрив художника и разом покончив с остатками мизантропического настроения и хандры.
– Как вино? – спросил немец, наблюдая за Олегом со странным интересом.
– Великолепное, – совершенно искренне ответил художник, у которого сразу поднялось настроение. – Никогда такого не пил.
Иностранец рассмеялся.
– Еще бы, – ответил он не без самодовольства. – Это настоящее фалерно – из лозы, которая произрастает в итальянской Кампаньи. Его пили еще римские цезари… – Немец сделал многозначительную паузу, уколол Олега острыми буравчиками своих мрачных темных глаз, и добавил: – Нужно отметить, что и Понтий Пилат, римский прокуратор и наместник Иудеи, оставивший изрядный след в истории, тоже был весьма неравнодушен к фалернскому…
«Причем тут Понтий Пилат? – безмятежно подумал Олег. – Винцо и впрямь славное, словно бальзам. Тяжести на душе как не бывало. Классный напиток… Надо узнать, где это фалерно можно купить. У меня теперь денег будет – как у собаки вшей. На что мне их тратить?».
– Мне хотелось бы иметь такое вино в своем баре, – сказал художник. – Не подскажете, где его можно приобрести?
Карл Францевич снова развеселился.
– Ах, любезнейший Олег Ильич! Сразу видно человека неискушенного в тонкостях виноделия. Впрочем, даже весьма опытный в своем деле sommelier стал бы в тупик, предложи ему кто-нибудь продегустировать фалерно, которое мы сейчас пьем. Такие вина в супермаркетах не продаются. Иногда их выставляют на аукционы, но очень редко. Глоток этого фалерно почти равноценен такому же количеству – по весу – расплавленного золота.
От его слов Олег поперхнулся и резко отставил свой стакан в сторону.
– Вы… шутите? – спросил он, резко трезвея.
– Ни в коем случае. Разве я похож на шутника?
– Нет, но…
– Ни слова больше! Я понял вас. И прошу меня простить. Мне не стоило говорить о цене этой бутылки. Да, мне повезло купить коллекцию вин на аукционе, и среди них не только фалерно, но я весьма состоятельный человек и могу себе позволить маленькие слабости. И самое главное, дорогой Олег Ильич – все познается в сравнении.
– Не понимаю, о чем вы говорите…
– Ну это же так просто… То, что обычному человеку, не обремененному излишним количеством денег, представляется большой ценностью, для состоятельного джентльмена кажется сущим пустяком. Уверяю вас, есть такие закрытые клубы, где бокал вина стоит не меньше, чем эта бутылка фалерно, хотя по вкусовым и прочим особенностям наше вино стоит неизмеримо выше. И тем не менее, богатые господа платят. Но не за вино. А за возможность принадлежать к кругу избранных. Вот такая арифметика, милейший Олег Ильич.
После «лекции» иностранца пить вино Олегу расхотелось. Впрочем, и сам Карл Францевич не настаивал на продолжении застолья. Он вдруг поскучнел, стал серьезным и неулыбчивым. Выдержав необходимую паузу, иностранец сказал, поднимаясь:
– Премного вам благодарен, Олег Ильич, за то, что вы исполнили мою просьбу. Вот остальные деньги. Портрет я забираю.
– Но я ведь уже говорил, что лак еще не высох…
– Это ничего. Мы упакуем его так, чтобы не повредить красочный слой…
С этими словами Карл Францевич посмотрел на входную дверь… и тут же зазвенел колокольчик.
Недоумевающий Олег пошел открывать.
В мастерскую вошел водитель иностранца. Он нес плоскую картонную коробку точно по размеру подрамника портрета. Приветствовав художника вежливым кивком головы, он, повинуясь жесту немца, быстро и сноровисто уложил портрет в коробку и ушел, держа ее перед собой горизонтально, словно в ней находился торт.
– Всего вам доброго, – попрощался Карл Францевич. – Мне бы хотелось надеяться, что мы еще продолжим наше плодотворное сотрудничество.
Олег неопределенно пожал плечами.
– Да, кстати, едва не забыл! – Иностранец остановился на пороге. – Вашими полотнами заинтересовались зарубежные коллекционеры. Надеюсь, вы простите меня за то, что я дал им ваш адрес и номера телефонов – того, что в мастерской, и мобильного.
– Заинтересовались?… – Художник решил, что ослышался.
– Именно так, милейший Олег Ильич, именно так. Советую вам не продешевить. Они все равно купят. Это истинные ценители. Они умею различить подлинный талант. До свидания…
Карл Францевич ушел. Дверь закрылась. Ошеломленный Олег глядел на нее, как завороженный, глупо хлопая ресницами. Неужели его мечты начали сбываться?!
Он перевел взгляд на стол. Там лежала очередная пачка долларов. Художник взял ее в руки и почувствовал, как в нем просыпается чувство уверенности в своих силах, которое он уже начал терять из-за творческих неудач.
Живем!!! – мысленно вскричал Олег. Какая-то неестественная радость заполонила все его естество, и художник затанцевал, запрыгал по мастерской как молодой козлик.
Так случается с умирающим от голода и жажды путником, наткнувшимся на оазис посреди пустыни, а в нем – водоем с чистой родниковой водой, над которым растут пальмы и созревают кокосы и бананы.
Еще совсем недавно Олег чувствовал себя никчемным неудачником. Одним из тех мазил, которые вечно плачутся, что общество не оценило их талант. И которые топят последние его крохи в вине.
Встреча со странным немцем все поставила на свои места. Он востребован! Олег совершенно не сомневался, что ему скоро позвонят упомянутые Карлом Францевичем коллекционеры. Этот иностранец слов на ветер не бросает.
И вообще – какое Олегу дело до чиновного взяточника?! (Кстати, он узнал, что позирующего звали не Илья Максимович, а Ильяс Максудович, и работает он первым заместителем мэра). Тем более, что цветущий вид натуры предполагал долгую и успешную жизнь.
За время работы над портретом (немногим больше месяца; Олега сильно задержал процесс приготовления красок вручную) чиновный клиент не изменился ни на йоту, что почти успокоило художника.
Каждый топчет в этой жизни свою тропу, в том числе и я, думал Олег, и не моя проблема, если она пересекается с чьей-то другой. И не только пересекается, но и затаптывает ее.
Художник перевел взгляд на стол, который он прикрыл листом ватмана – вместо скатерти. Иностранец оставил драгоценное фалерно; забыл? Вряд ли. Какое-то время Олег колебался, а затем решительно налил себе полстакана и выпил, смакуя каждый глоток.
Да, это и впрямь было не вино, а нектар. «Оставлю… для особых случаев», – решил художник. Чувствуя необыкновенную легкость во всем теле, он вызвал такси, чтобы доехать до своего дома, и, замкнув мастерскую, вышел на улицу.
Такси еще не подъехало и Олег от нечего делать начал рассматривать прохожих, классифицируя их, как портретист, по типам лиц. Неожиданно он почувствовал на себе чей-то острый пронизывающий взгляд. Художник даже вздрогнул от неприятно чувства, будто ему бросили за шиворот кусочек льда.
Олег посмотрел на противоположную сторону улицы и увидел, что там стоит странного вида старик. Он был высок и прям, несмотря на годы, которые выдавала его седая борода и худое аскетическое лицо, изборожденное глубокими морщинами.
Одежда старика и вовсе была невероятна в современных городских условиях. Он был одет в подпоясанную сыромятным ремешком, длинную домотканую рубаху с красной вышивкой по вороту, полосатые портки и лапты с обмотками, закрепленные на лодыжках тонкой бечевой.
На плече у старика висела вышитая бисером кожаная сума – та, что в свое время называлась калитой. В руках он держал клюку, а длинные белые волосы на лбу были схвачены темно-красной лентой.
Но самыми примечательными были глаза старика. Огромные, бездонные и голубые, как весеннее небо, они, казалось, смотрели прямо в душу Олега.
Не выдержав их неистового напора, Олег отшатнулся и на мгновение прикрыл лицо рукой. А когда снова посмотрел на старика, то его уже там не было. Он словно испарился. Лишь стайка сизых голубей вдруг упала с небес на то место и начала деловито клевать раскрошенное печенье, которое бросал им под присмотром няньки крохотный карапуз.
«Что это? – спрашивал себя Олег в сотый раз. – Видение? Возможно. А что если это Дедко? Приехал меня навестить… – Он мысленно рассмеялся; правда, смех этот был мрачноват. – Мы ведь теперь с ним почти кореша… Нет, вряд ли. Совсем не похож. Дедко будет пониже и пошире в плечах. А этот высокий, худой… и сильно похож на волхва, как его изображали дореволюционные художники. Смешно… Волхв в нашем городе. Нет, братец кролик, ты с этим фалерно будь поосторожней. Не исключено, что в нем образовался от длительного хранения какой-то галлюциноген. Вполне возможно…»
На город надвигалась гроза. Небо вдруг стало черным, а затем местами окрасилось в красный цвет – словно в сажу добавили киновари. Сильный порыв ветра обломал толстую ветку дерева, что росло на обочине улицы, и она упала прямо перед бампером такси.
Побледневший от страха таксист, чудом сумевший затормозить в последний момент, – наверное, чисто интуитивно – истово перекрестился.
