Глава 9
Старуха Коськина была возбуждена до крайности. Ее сухощавое востроносое лицо типичной склочницы даже зарумянилось на скулах, а все еще не по-старчески живые маленькие глазки блестели как в лихорадке.
Она несколько озадаченно уставилась на Каролину, которая безмятежно дымила сигаретой, но эта небольшая пауза тут же прервалась почти пулеметной трескотней, которая начала срываться с ее неутомимого языка:
– Там такое, там такое!.. Никифор в лесу нашел. Мы пошли по грибы, случайно наткнулись. Мужик. С виду неживой. Я страсть как перепугалась! Прислушались – как будто не дышит. Думали, совсем помер. Я говорю Никифору: надо звать людей. А он грит: ты что, дура? (Представляете – дурой меня обозвал!).
Мертвяк, он и есть мертвяк, чего шум зазря поднимать? Пусть маленько полежит, что с ним станется. Да и вообще, наше дело – сторона. К тому же грибков надобно набрать, на обед. Ну, я ему, конечно, ответила…
"Можно представить… – Я едва сдержался, чтобы не ухмыльнуться. – Бедный дед…". -… Тут мужик и застонал. Меня едва кондрашка не хватила, – тем временем продолжала свой рассказ баба Федора. – В сознание пришел. Но ненадолго. Никифор возле него остался, а я вот к вам. Спасать надо. В больницу отправить, в район. Слышь, Зосима?
– Еще бы не слышать… – проворчал Зосима. – Ты и глухого разбудишь.
– Так чего же ты к стулу прирос!? Запрягай кобылу. – Баба Федора смотрела на него с возмущением.
Зосима тоскливо глянул в мою сторону. Видно было, что он колеблется и ищет моей поддержки. Я понимал его состояние лучше, нежели остальные, но лишь сочувственно вздохнул.
Зосима знал наверняка, чем лично ему грозит милосердный поступок – транспортировка больного в районную поликлинику. С Коськиных какой спрос, из деревеньки стариков и тягачом не вытащишь, а вот на нем менты, которым нужно все задокументировать, покатаются. Тем более что неизвестно, кто этот найденыш и чем он в наших краях занимался.
– У него есть оружие? – спросил я бабу Федору.
– Не-а. Может, потерял в беспамятстве.
– А как насчет документов?
– Так ведь у него и карманы-то к одежке не пришиты. Куда документы прятать?
– Как это не пришиты!? – спросил я несколько озадаченно. – Он что, в одних трусах?
– Почему в трусах? Одет. Вроде как в пижаму. Но без карманов, это точно. И сапог нету. Совсем босой.
"Мертвец" начинал мне нравиться все меньше и меньше. Еще одна тайна… Это же надо – в пижаме и босиком по болотам.
А может, это муж Каролины, безутешный Ильхан? – совершенно некстати мелькнула в голове дурацкая мыслишка. Проснулся поутру, узнал, что суженая дала деру, вскочил, в чем был, на коня – и в погоню.
Очень даже романтично… Тьфу, тьфу, чур меня! Бред сивого мерина.
– Где именно вы его нашли?
– Возле Северьяновой гати. – Наверное, у меня был чересчур строгий вид, потому что баба Федора начала отвечать как солдат – коротко и по существу.
– На телеге туда можно добраться?
– Можно.
– Там есть старая дорога, – вмешался в разговор Зосима. – До войны в тех местах были торфоразработки.
– Тогда запрягай. И впрямь нужно спешить – человек умирает. – Поймав умоляющий взгляд Зосимы, я безжалостно добавил: – Куда денешься – надо.
– И я с вами! – подхватилась Каролина.
– Конечно. Я совершенно не сомневался, что у вас появится такое желание.
– Не говорите загадками. Почему вы не сомневались?
– Потому что куда конь с копытом, туда и рак с клешней. От такой липучки, как вы, очень непросто избавиться. Ладно, пользуйтесь моим великодушием. Вам повезло – у меня сегодня приступ доброты. Есть такая трудно излечимая болезнь.
Она хотела что-то сказать, похоже, весьма нелицеприятное, даже начала говорить, однако, прочувствовав момент, от выяснения отношений сдержалась. Впрочем, я уже ее не слушал – быстро облачившись попоходному, схватил свою охотничью аптечку и выскочил во двор…
До нужного места мы добрались быстро. Единственным камнем преткновения в нашей поездке стал Зосима.
Он был мрачнее грозовой тучи и всю дорогу недовольно бурчал.
Машка даже пыталась оглядываться на ходу – наверное, из сострадания – но Зосима вместо благодарности больно стегал ее кнутом. Обиженно фыркая, лошадь добавляла ходу, однако узкая и сильно заросшая травой дорога не давала возможности перейти на рысь.
Дед Никифор, ожидавший нас на небольшой поляне, даже подпрыгивал от нетерпения, так ему хотелось поделиться свежими новостями. Но Зосима тут же прервал его на полуслове:
– Глохни, балаболка! Где больной?
– Там… – Старик Коськин не без обиды шмыгнул утиным носом и засеменил впереди нашей команды, указывая дорогу.
Найденный стариками человек почти не подавал признаков жизни; пульс прощупывался, но очень слабо. Он и впрямь оказался босоног и был одет в пижамные брюки и куртку. Только не из полосатой или какойнибудь иной пестрой ткани, а окрашенной в серый мышиный цвет. На левой стороне груди был нашит белый прямоугольник. На нем виднелись цифры и латинские буквы, написанные шариковой ручкой. Что они могли обозначать, я понятия не имел.
Я не стал ломать голову над роившимися в мозгах вопросами, а быстро достал шприц и ампулы с необходимыми лекарствами и сделал мужчине несколько инъекций. Спустя две-три минуты он открыл глаза и, увидев склоненные над ним лица, шевельнул губами, пытаясь что-то сказать.
Ему ничего не нужно было говорить. И я, и Зосима хорошо знали, что он хочет нам сообщить. Зосима деловито достал термос с некрепким, но сладким чаем, который он приготовил впопыхах, налил в кружку и стал поить мужчину. Я придерживал больного за плечи, потому что сам сидеть он не мог.
Насытившись – а чай был для него и напитком, и едой, если судить по сухим, запекшимся губам и невероятной худобе – мужчина снова закрыл глаза и мгновенно уснул. Мы не стали мешкать: погрузили его на телегу, подложив под бока побольше соломы, и двинулись в обратный путь.
Я и Каролина шли пешком, так как на телеге было тесновато. Девушка стала молчаливой и задумчивой. Я тоже не склонен был заниматься пустой болтовней. У меня из головы не выходила странная табличка на груди мужчины. Она мне что-то напоминала… но что?
Нет ответа, нет ответа, нет ответа… Мой компьютер в голове заклинило. Хорошо бы поспрашивать нашего пациента, да вот только когда он очнется?
А в том, что его нужно было немедленно доставить в больницу, я абсолютно не сомневался. Лекарства, которыми я воспользовался, давали лишь краткосрочный, правда, достаточно сильный, эффект. Через некоторое время требовалась новая доза. А чего именно, должен был решать опытный врач.
Я проводил Зосиму до деревенской околицы. Мне нужно было остаться с ним наедине, так как о том, что я намеревался ему сказать, не должен был знать никто. А тем более баба Федора с языком, похожим на помело, и сумасбродная Каролина, эта ярко расписанная шкатулка с двойным или даже тройным дном.
Составить мне компанию намеревались обе, но Зосима, верно истолковав мой напряженный многозначительный взгляд, грубо послал их нехорошими (но вполне литературными) словами в совершенно немыслимую даль. Признаюсь честно, подобного поворота я не ожидал, но после этого начал уважать его еще больше.
Я знал, почему Зосима сорвался – моего приятель обуял вполне понятный страх. Страх неизвестности. Он очень нуждался в дельном совете, и мне пришлось выступить в непривычной для меня роли главного советника.
– Со мной не поедешь? – с надеждой спросил Зосима, когда мы остались одни.
– Зачем? Ты и сам справишься. Мы уже убедились, что он легкий как перышко.
– Ну… Кожа да кости. Но вдвоем все же сподручней…
– Хочешь начистоту?
– Дык, а как же иначе?
– У меня нехорошее предчувствие, Зосима. Боюсь, этот человек может доставить нам много неприятностей.
– А у меня даже поджилки трясутся, – признался Зосима. – И угораздило его выйти к нашей деревне! Темное дело…
– Темное, – согласился я и, закурив, продолжил: – А потому мне вовсе не хочется фигурировать в милицейских протоколах. Да и тебе это ни к чему.
– И что теперь делать? – с отчаянием спросил Зосима.
– В районной больнице тебя знают?
– Нет. Только участковый врач.
– Это хорошо… – Я на миг задумался.
– Хорошо… – как эхо откликнулся пригорюнившийся Зосима.
– Сделай вот что: выбери момент, когда в приемном покое больницы не будет людей, и занеси туда этого мужика. Да, да, положишь на кушетку – и быстрее сматывайся. Запомни – никаких разговоров! Ни с кем.
Телегу поставишь где-нибудь за углом, чтобы ее не видели. Ни в коем случае не езди по главной дороге.
Добирайся в райцентр окольными путями. Дуй домой без остановок и на максимальной скорости.
– А как же Коськины… и эта девушка? – оживился Зосима.
– Я лично с ними переговорю, чтобы они упрятали свои языки подальше, – сказал я бодро и уверенно.
Однако, на самом деле полной уверенности, что наша маленькая тайна не выйдет за пределы "острова" у меня не было. Коськиным, конечно, можно попытаться укоротить языки, настращав их и наврав им с три короба, но касательно Каролины у меня имелись большие сомнения…
С той поры, когда Зосима отвез найденного мужчину в больницу, прошло три дня. И четыре ночи. Четыре неспокойные ночи. У меня впервые за время пребывания на острове приключилась бессонница.
Я даже кофе перестал пить, но и это не помогало. Так же, как и спиртное, после которого я обычно засыпал сном младенца. Нехорошее предчувствие, угнездившееся где-то внутри с момента появления на "острове" Каролины, начало разрастаться до гипертрофических размеров.
Зосима тоже пребывал не в лучшем настроении. Нередко он выходил на улицу, садился на завалинку, закуривал трубку и с тоскливым ожиданием таращился на дорогу, будто был абсолютно уверен, что там вотвот появятся архангелы в милицейских погонах и потащат его в кутузку.
Мой приятель, неоднократно битый нелегкой жизнью и культом личности, относился к власти как к змее, затаившейся в траве. Не наступишь – не укусит. И вообще – не нужно ходить там, где не рекомендуется.
Что касается Коськиных, то, конечно же, они разнесли новость по всем деревенским углам. Я просто не успел их предупредить. Когда я, проводив Зосиму, вернулся в деревеньку, старики и старухи, собравшись на небольшой площади возле бывшего продмага, ныне глядевшего на свет бельмами запыленных окон, благоговейно внимали бабе Федоре, которая вещала как репродуктор военной поры.
Постояв скромно в стороне и послушав ее рассказ, я благоразумно удалился. Теперь уже поздно было чтолибо предпринимать. В таких случаях легче заткнуть пробоину в борту подводной лодки на километровой глубине, нежели рот бабе Федоре.
Она обладала несомненным ораторским даром, хотя чаще всего несла совершеннейшую чушь. И главное – ей верили. Будь она моложе, место в Государственной думе было бы ей обеспечено.
Каролина не показывалась. Где она находилась, я не знал. Хотя, если честно признаться, этот вопрос интересовал меня больше всего.
Я даже подумывал, не расспросить ли на сей счет Коськиных. Но тут же оставил свои намерения. Иначе баба Федора сплетет такую историйку о наших с Каролиной отношениях, что куда там иным писателямфантастам.
Утро выдалось восхитительно свежим и прохладным. Солнце еще не выкатилось на небесный простор, лишь золотило перистые облака на горизонте. Ветер, который дул всю ночь, устал и спрятался в лесах.
Озеро таинственно мерцало и серебрилось – словно драгоценный, тщательно отполированный камень, оброненный возле деревни в прадавние времена каким-нибудь славянским богом.
Сегодня меня потянуло на рыбалку. Летняя жара постепенно шла на убыль и рыба начала клевать на любую наживку.
Я устроился чуть поодаль от своей избы, над невысоким обрывом. Захваченный тревожными мыслями, я не услышал как подошел Зосима. Он буркнул что-то наподобие приветствия и уселся рядом.
– Ты чего такой грустный? – поинтересовался я, не спуская глаз с поплавков.
– У меня гости, – коротко сообщил мой приятель и начал набивать трубку табаком.
– Гостей нам только и не хватало, – невольно сорвалось с моего языка. – Кто такие?
– Пал Палыч приехали.
– А-а, понятно…
Своего залетного дачника-квартиранта Зосима даже за глаза величал на "вы".
– Пьет? – спросил я, немного погодив.
– Мрачный… – неопределенно ответил Зосима.
– Значит, пьет.
Зосима промолчал. Он курил трубку с таким сосредоточенным и отрешенным видом, будто решал задачу мирового масштаба.
– Ты чем-то недоволен? – решился я нарушить его мыслительный процесс.
– Ну…
– Чем именно?
– Я так думаю, у Пал Палыча отвальная.
– Это как?
– Турнули его с работы, вот как.
– Он что, сам тебе сказал?
– А мне ничего говорить не нужно. Я это нутром чую. Он какой-то не такой… ну, я не могу объяснить.
Потерянный, что ли.
– Понял…
Я и впрямь понял. Потому что совсем недавно сам был в таком же состоянии. Когда утрачиваются прежние, казавшиеся незыблемыми, жизненные ориентиры, человеку становится не по себе. Он мечется, не видя выхода из создавшегося положения, нигде не находит себе места, совершает дурацкие поступки, иногда начинает злоупотреблять спиртным… – короче говоря, пускается во все тяжкие.
Однако хуже всего тем, кто теряет власть и положение в так называем "высшем" обществе. Тут уже точно не до смеха. Падать с большой высоты гораздо больнее, нежели с крыльца. Кое-кто из таких отверженных так и не поднимается с колен.
Но многие из карьеристов от природы обладают ярко выраженной способностью к мимикрии, а потому через некоторое время они начинают новое восхождение – если и не к вершинам власти, то к большим деньгам в сфере бизнеса, нередко полукриминального. И только злость на все и вся, взращенная обидой, остается у таких людей неизбывной.
– Ты, случаем, не видел нашу общую подругу? – спросил я небрежно, будто о несущественном.
– Это ты о ком? – встрепенулся задумавшийся Зосима.
– Я говорю о Каролине.
– А ты не знаешь?
– Что я должен знать?
– Дык, она заболела. Федора ее козьим молоком отпаивает, но температура еще держится.
Вот те раз! Я почувствовал угрызения совести. Конечно, моей вины в болезни Каролины не было, но у стариков, в отличие от меня, из лекарств имелись только аспирин и анальгин. Я это знал точно, так как Зосима чаще всего привозил именно эти, а также валидол и корвалол.
– Нужно навестить… – сказал я не очень уверенно.
– Ушицу сварим и пойдем, – перевел мое намерение в практическую плоскость Зосима, покосившись на ведро, в котором плескался улов. – Она, чай, соскучилась по хорошей еде. Федора только щи варганит. Без мяса. А свежая уха очень пользительная. Враз выздоровеет. Подсекай, клюет!
Да, клев и впрямь был отменным…
