Глава 18. КОСТЯ
Среди чахлых прошлогодних кустиков травы, которую весенние дожди еще не успели как следует отмыть от пыли и хлопьев сажи, синели крохотными озерками первые цветы. Невесть каким образом появившиеся здесь, среди угрюмых приземистых бараков зоны, они облюбовали пригорок почти у самой колючей изгороди.
Проломив тонкую скорлупу мусора, цветы упрямо тянулись навстречу робким солнечным лучам, прорывающимся сквозь грязно-сизые завитки утреннего тумана.
«Сон… Сон-трава…» – вспомнил Костя, как называла эти цветы мама.
Он бережно гладил покрытые серебристым пухом упругие стебельки, увенчанные резной чашечкой цветка, трогал кончиками пальцев не распустившиеся бутоны. Затем принялся выдергивать сухостой вокруг цветов, словно с благодарностью закивавших ему своими головками.
– Цветочками балуешься?
Широкие плечи Силыча отбросили уродливую тень на очищенный от мусора пригорок.
– Пойдем…
Хмурый Костя, не глядя на него, отряхнулся и направился к кузнице – ее закопченная труба виднелась неподалеку.
– Постой, дело есть…
Силыч придержал его за локоть.
– Ну…
– Не нукай, не запряг ишшо… – пошутил непривычно бодрым голосом Силыч, криво ухмыляясь.
«Что это сегодня с ним?» – подивился про себя Костя.
Силыч стоял перед юношей, широко расставив кривые ноги и глубоко засунув руки в карманы промасленного ватника.
– Тебя один человек видеть хочет.
– Кто?
– Узнаешь.
– Тогда обождет. До вечера. Работать нужно.
– Пусть работает трактор, он железный. Успеется. А тут дело важное, срочняк.
– Ладно. Куда идти?
– В сапожную…
Сапожная мастерская, маленький обшарпанный домишко, сколоченный на скорую руку из обрезков и кое-как оштукатуренный, принимал посетителей с раннего утра до позднего вечера, благо находился почти в центре зоны и хорошо просматривался со всех сторожевых вышек. Лагерное начальство благоволило к сапожникам. Там и впрямь собрались великолепные мастера своего дела. На заказ они могли стачать такие сапоги, в которых не грех было и по Москве-матушке пройтись при полном параде. Но основными заказчиками были зеки: кому валенки подшить, кому на ботинки заплату поставить, а кто и ремешок себе козырный, вычурного плетения, желал заиметь.
Конечно, вовсе не задаром обслуживали своих клиентов сапожники. Потому и водилась у них первостатейная заварка на чифирок, а то и хрустящие дензнаки немалого достоинства и в приличных суммах, проникавшие таинственным образом, минуя все запреты и заграждения, за, казалось бы, сверхнадежный колючий пояс зоны.
Сапожники на вошедшего Костю не обратили никакого внимания – сидели, согнувшись, на своих козлоногих табуретах, орудуя молотками и иглами.
– Сюда… – показал Силыч на кособокую дверь в глубине мастерской.
В прокуренной до тошнотворной вони комнатушке без окон, освещенной слабенькой запыленной лампочкой, сидел незнакомый Косте старик. Он был худощав, подтянут и одет в новенькую чистую робу. Его строгое лицо аскета было неподвижно и бесстрастно, колючие, глубоко сидящие глаза смотрели на Костю испытующе и, как почему-то показалось юноше, с состраданием.
– Спасибо, что пришел, – приветливо кивнул он Косте и сделал едва уловимый жест в сторону Силыча.
Кузнец едва не на цыпочках выскользнул из комнатушки и тихо прикрыл дверь.
– Присаживайся. Меня зовут Аркадий Аполлинарьевич. Ты можешь не представляться – Константин
Зарубин, кличка Седой.
Благодаря седым вискам и с легкой руки Силыча эта кличка намертво прилипла к Косте с первых дней его работы в кузнице. Но теперь Костя уже понял, кто перед ним. Это был знаменитый среди блатной братии вор «в законе» по кличке Козырь. Встречаться с ним Косте еще не приходилось, хотя заочно о Козыре он был наслышан.
– У меня для тебя есть пгиятная новость. Но об этом чуть позже, – продолжил Козырь, слегка картавя на французский манер. – А пока поговорим…
– О чем?
– О жизни. Я давно к тебе присматриваюсь, Седой. И, должен сказать, ты мне нравишься. Только не подумай, что я понты бью, – хищно сверкнул глазами Козырь. – Мне это ни к чему. Парень ты стоящий, крепкий. И молодость у тебя есть, и сила. Да и умом не обижен. Вот только в жизни не пофартило. Но это дело поправимое. Главное другое – присел ты, Седой, по ошибке.
– Как… по ошибке?
– Засадили тебя начальники, не разобравшись, кто на самом деле пером побаловался. Не захотели разбираться! Вот и крутанули тебе на полную катушку с прицепом.
– Но кто?..
– А вот это уже другой базар…
Козырь на мгновение прикрыл глаза, как бы собираясь с мыслями, затем продолжил:
– Мне нужна твоя помощь, Седой. Я тебе, запомни, только тебе верю. Остальные – шпана, шестерки. Чуть что – заложат с потрохами. Я же, в свою очередь, помогу разыскать того хмыря, который тебя под статью подвел. Мое слово – кремень, век свободы не видать. Лады?
– Согласен! – Костя не раздумывал ни секунды.
Темная, бурлящая ярость скользкой гадиной вползла в душу, затуманила сознание. Ему показалось, что в этот миг с чудовищным грохотом лопнули в голове стальные канаты, до сих пор удерживавшие невидимую заслонку. И в образовавшееся отверстие хлынула всепоглощающая ненависть.
– От тебя требуется совсем немного – нужно переправить на свободу одному человеку записку. Очень важную записку! Если она попадет в руки ментам, я за твою жизнь, Седой, и ломанного гроша не дам. Учти это.
– Я ничего не боюсь, – презрительно покривился Костя, спокойно выдержав тяжелый взгляд Козыря.
– Да-да, знаю…
Козырь растянул свои жесткие губы в улыбке.
– Это хорошо. Я тебе верю. Деньгами тебя обеспечат в достаточном количестве. «Крыша» будет надежная. А там увидим… И еще – мое имя на воле забудь. О том, что ты меня знаешь, что ты мой доверенный, будет известно только тому, кто получит записку. И лишь в крайнем случае, когда попадешь в совершенно безвыходное положение, можешь открыться. Не всем! Кому – скажу…
– Понял. Но это будет не скоро…
– Вышел твой срок, Седой! Амба! Завтра получишь сидор – и на все четыре стороны. Амнистия. Так-то.
– З-завтра? – от неожиданности заикаясь, переспросил Костя. – К-как?..
Он почувствовал, как по телу прокатилась горячая волна, выметая, смывая дурные, безрадостные мысли. Вот оно! Наконец-то! Свобода!
Свобода…Свобода?
– Кого нужно? – раздался за дверью хриплый бас.
– Открывай, узнаешь, – пнул ногой дверь Костя.
– Э-э, не шустри! Чичас…
Вот уже четвертые сутки Костя шлялся по этой Богом забытой окраине, выписывая круги возле длинного кирпичного барака, переоборудованного после войны из зернохранилища в некое подобие коммуналки. Здесь жил человек, адрес которого дал ему Козырь. Но хозяин квартиры номер восемь словно в воду канул. Расспрашивать соседей Костя не стал – ни к чему привлекать лишний раз внимание к этой квартире. Здесь он следовал наставлениям Козыря.
Ночевал Костя в городском парке на скамейке, забившись в самую глушь. Туда боялись заходить не только праздношатающиеся, но и милиция, особенно, когда время переваливало за полночь.
Весна пришла солнечная, ранняя, за день земля хорошо прогревалась, а ночевать в таких походных условиях Косте было не в диковинку. На квартиру Каурова и на вокзал, в свою прежнюю обитель, он так и не решился пойти. Полуистертые жерновами памяти воспоминания и без того бередили душу, появляясь в кошмарных снах призрачными тенями…
Дверь распахнулась, и на пороге появилась фигура, при виде которой Костя невольно отшатнулся. Широкое, тумбообразное тело покоилось на массивных ногах-столбах, обутых в стоптанные домашние шлепанцы, каждый величиной с небольшой тазик для стирки белья. Руки человека-гориллы с пудовыми кулачищами были сложены на волосатой, в татуировках, груди. Во рту торчала потухшая сигарета без фильтра.
– Говори, – процедил он сквозь зубы, неторопливо оглядев Костю с ног до головы.
– Тебе привет от Козыря… – тихо сказал Костя.
Человек-тумба с неожиданным для его телосложения проворством схватил Костю за рукав, втащил в квартиру и захлопнул дверь.
– Наконец-то… – Выплюнув окурок, он растянул толстые лягушачьи губы в широкой улыбке. –
Проходи, корешок. Как тебя кличут?
– Костя… – ответил юноша и тут же, спохватившись, добавил: – Седой…
– Лексей, – сгреб Костину пятерню своей лапищей хозяин квартиры. – Кликуха Чемодан.
Располагайся. Сейчас сообразим чего-нибудь ради знакомства… Гы-гы. Как там Козырь?
– В норме. Вот записку передал…
Пока Чемодан, беззвучно шевеля губами, читал послание Козыря, Костя разделся до пояса и, шумно отфыркиваясь, с наслаждением подставил голову под кран с ледяной водой.
– Ты шамай, шамай… – подвигал к Косте тарелки с едой Чемодан. – Вот башли, на первый случай тебе хватит.
Он положил на стол несколько пачек в банковской упаковке.
– Зачем столько?
– Не сумлевайся, – по-своему истолковал Костин вопрос Чемодан. – Все в ажуре. Башли общаковые, не блины. Не в долг – подарок Козыря, его наказ. Понадобятся еще – получишь без отказу, сколько нужно. А на хазу я тебя сегодня же определю…
Громкий пьяный хохот, звон стаканов и посуды, треньканье плохо настроенной гитары и матерные песни – все это, вместе взятое, доводило Костю до бешенства.
Дом, где квартировал Костя, больше походил на полуразваленный коровник. Он был длинный, скособоченный, приземистый и обгаженный со всех сторон рванью всех воровских «мастей», которая гужевалась здесь сутками и которой лень было додыбать до нужного места – деревянная будка сортира находилась шагах в двадцати от дома, возле помойки.
Хазу держала пышная смазливая бабенка лет тридцати пяти по кличке Люська-Конфета. Она была приветлива, проворна и весьма слаба на передок. Своим гостям она никогда не отказывала в женской ласке. И Костя, ютившийся в крохотной комнатке с одним подслеповатым окном, только морщился от ее кошачьего визга за стенкой, когда Люська в очередной раз испытывала на прочность вместе с каким-нибудь хмырем свою старую скрипучую кровать. Пыталась она подбить клинья и к Косте, но он молча вытолкал ее за дверь.
Добродушная Люська не обиделась на Костю, но отомстила чисто по-женски. Когда они оставались одни, Конфета шныряла по комнате или в прозрачной комбинации, под которой ничего не было, или в длинном, всегда распахнутом халате.
Костя только зубами скрипел и старался не выходить из своей «кельи», напоминающей тюремную камеру, а от того постылой вдвойне.
Сегодня у Люськи-Конфеты был очередной шабаш. Гости пили и ели так, будто этот ужин был последним в их жизни. Кое-кто уже не держался на ногах, нескольких вытолкали за дверь, где они освобождали переполненные желудки прямо у порога.
Трезвее других выглядела стройная высокая девушка с осиной талией, накрашенная сверх всякой меры. Манерно поджимая полные чувственные губы, она проворковала на ухо Конфете:
– Люсик-пусик, я слышала, что у тебя квартирант появился. Признавайся, подружка, где хранишь это сокровище. Ась?
– Отстань… – отмахнулась Люська.
Её в этот момент облапил прыщавый дылда с похотливыми буркалами.
– Погодь, дурачок… – для вида заерепенилась она и, как бы невзначай, расстегнула пуговицу на кофточке.
– Люська, зараза, не темни. Ты меня знаешь, – с угрозой сказала девица, не глядя оттолкнув приятеля прыщавого ухажора, попытавшегося погладить ее полные смуглые коленки. – Где он?
– Вот липучка… – хихикнула Конфета и показала на дверь. – Займись, если приспичило. Только, боюсь, выйдет у тебя облом. – Она снова засмеялась. – Он вроде монаха, дюже сурьезный.
– Ладно, разберемся…
Девица с решительным видом толкнула дверь Костиной комнаты.
– Можно?
Костя лежал на кровати, бездумно уставившись в потолок. Рядом с ним примостился огромный сибирский кот, рыжий пушистый разбойник с хищными умными глазами.
Завидев девицу, кот недовольно зашипел, показав внушительные клыки.
– Тихо, тихо, Барсик… – погладил его Костя. – Что нужно? – спросил он грубо, скосив глаза на непрошеную гостью.
– Вставай, милок, пошли к нам. У нас весело, – непринужденно затараторила девица.
И осеклась, натолкнувшись на угрюмый, враждебный взгляд Кости.
– Извини, я только… позвать… – смущенно залепетала она. – Тебе тут одному… скучно, поди…
– Мне не скучно.
Резким движением Костя встал с кровати.
– К тому же я не пью. Пока…
Он указал он девице на дверь.
– До свидания… – выдавила из себя девушка непослушным языком.
Не отрывая глаз от хмурого Костиного лица, на котором черными бриллиантами хищно светились глаза, она попятилась.
– Меня зовут Ляля, – неожиданно выпалила она на пороге. – А тебя… а вас?
– Очень приятно, – буркнул Костя в ответ и, вытолкав ее за порог, с силой захлопнул дверь.
Костя ждал вестей от Чемодана. Толстяк, как и обещал Козырь, занимался поисками Фонаря. Что этот подонок – истинный виновник его злоключений, Костя уже не сомневался: Вева, схлопотавший срок, выложил подручным Козыря всю подноготную случая в парке, как на духу. Но Фонарь был неуловим. Похоже, он и впрямь обладал уникальным чутьем на опасность.
Чемодан сутками рыскал по притонам и «малинам», где раньше всегда ошивался Фонарь, но того и след простыл.
«Вот, падла! – матерился взбешенный Чемодан. – Найду этого гнилого фраера, своими руками придушу, век свободы не видать!»
А дни тянулись и тянулись: вязкие, мрачные, до одури длинные и пустые. От обычной уравновешенности не осталось даже малой толики, и Костю теперь сжигал внутренний огонь ненависти к мерзавцам, по вине которых он оказался на дне.
В редкие часы сна, иногда отпущенные ему в виде милостыни бессонницей, Косте снились кошмары. И, просыпаясь в холодном поту, он еще долго видел перед собой окровавленные тела родителей и слышал предсмертный крик матери.
