Городской пританей полнился гостями. Провожали послов Понта, и самые достойные граждане Пантикапея, всеми правдами и неправдами получившие приглашение на это торжество, стекались тонкими, благоухающими дорогими восточными благовониями ручейками на одну из террас, окольцовывавших гору с акрополем на вершине.

Здание пританея поражало красотой и архитектурным совершенством. Его начал строить отец Перисада, когда казна Боспора еще была наполнена звонкой монетой, а морские караваны с зерном, соленой рыбой, кожами, деревом, воском и другими дарами Таврики бороздили голубые воды Понта Евксинского с ранней весны до осенних штормов, направляя резные акростоли на юго-запад, к берегам Эллады. Строительные и отделочные работы завершились совсем недавно, лет десять назад, и многоколонный пританей до сих пор блистал первозданной чистотой и свежестью. Просторное здание длиной около восьмидесяти и шириной не менее сорока локтей состояло из пяти помещений и дворика, вымощенного тщательно отшлифованными и подогнанными плитами. В южной части пританея находился парадный андрон с облицованным мраморными плитами главным очагом города, являвшимся символом единения всех граждан Пантикапея. Рядом с ним была комната для омовения и хозяйственное помещение с печью – поварня. В западной половине располагались еще два больших зала с полами из известняковой крошки и гальки, где обычно трапезничали не столь важные гости, как иноземные послы. Дворик к северу был открыт, а с трех других сторон его окружала колоннада. В пританее находился и алтарь, украшенный рельефной головой быка и гирляндой лавровых листьев, а также сложенная из дикого камня цистерна для воды. Расписные стены имитировали дорогие сорта мрамора, а пол андрона покрывала удивительной красоты мозаика.

Главенствовал на торжестве городской агораном Исиад, благообразный старик с длинной седой бородой и выцветшими от времени маленькими глазками, постоянно прячущимися под морщинистыми веками. Был среди приглашенных и наместник Хрисалиск. Он немного похудел, и его обычно смуглое, пышущее здоровьем лицо приобрело желтоватый оттенок. Проверка деяний наместника, устроенная царем, как видно, не прошла для него бесследно. Впрочем, Хрисалиск, судя по торжествующей улыбке, словно приклеенной к скуластой физиономии, похоже, вышел сухим из воды. В какую сумму ему это вылилось, знали немногие, в том числе и благообразный хитрец Исиад, слывший, кстати, бессребреником. Но такие мелочи, конечно же, не могли омрачить чело наместника, уже успевшего возместить убытки, продав пиратам-ахайям почти половину съестных припасов – дань меотов Боспору – и кое-что из оружия.

Хрисалиск, согласно своему высокому рангу, возлежал за пиршественным столом в андроне. Компанию ему составляли спирарх Гаттион, жрец Стратий, боспорский наварх Панталеон, известный кутила и выпивоха, рослый, жилистый морской волк, и евнух Амфитион. Кроме них и еще кое-кого из дворцовой знати в андроне трапезничали и посольские люди Понта.

В других залах, как мы уже говорили, были гости поплоше, которые не могли кичиться аристократическим происхождением или близостью к царскому престолу: богатые купцы, не только чистокровные эллины, но меоты, скифы и иные, в чьих жилах было столько всяких примесей, что определить их принадлежность к какому-нибудь народу или племени не представлялось никакой возможности; крупные землевладельцы и эргастериархи, несколько пантикапейских поэтов и мыслителей, никогда не упускавших случая отведать дармового угощения, два хилиарха, начальник аспургиан – нелюдимый и молчаливый полуварвар, царский логограф, невесть каким образом попавший сюда пантикапейский синдик – угодливый толстогубый мужчина с удивительно гибкой спиной, гимнасиарх, политарх – этот достойный муж по чину имел право присутствовать в андроне, но не пожелал; он стремился быть поближе к простым согражданам, хотя в этих двух залах сыскать их было весьма трудной задачей, – и даже борец Калус, дюжий, квадратный молодец, обжора, каких свет не видывал.

Спирарх Гаттион мрачно жевал кусок фаршированной рыбы, даже забыв полить ее сосусом. Его мысли витали далеко от пританея, и основное место в них занимал Эрот. Сводный брат Гаттиона, вечный бродяга и насмешник, залил сала за шкуру спирарху еще в детстве, и он ненавидел рапсода так, как только могут ненавидеть друг друга близкие по крови люди. Теперь начальник царской спиры мысленно представлял Эрота, распятого на дыбе подземного эргастула, и себя с плетью в руках.

– О чем задумался, наше воинское совершенство? – насмешливый голос Хрисалиска ворвался в мысли спирарха как камень из пращи, заставив его вздрогнуть и болезненно поморщиться.

– Осень… – неопределенно ответил Гаттион, неприязненно глянув на наместника.

– Действительно, осень… – почему-то удивился Хрисалиск. – Премерзкая пора, доложу я тебе. Но по мне, так в самый раз – пока штормит, ни один разбойник и пират не сунутся в мои владения. А вот зима, это уже и впрямь скверно: пролив скует льдами, и по этому мосту того и жди незванных гостей. Ой-ей…

– Зима – отличная пора, га-га-га… – заржал во весь голос наварх Панталеон, расслышавший в разговоре сотрапезников всего несколько слов. – Отоспимся, винца попьем вдоволь, гетер всех перещупаем… – он вновь загоготал.

– Кому что… – предосудительно заметил Хрисалиск, но все равно скабрезно ухмыльнулся.

– Блудники… – тяжелый взгляд Стратия заставил замолчать наварха. – Вам бы только Бахуса ублажать, да вакханалии устраивать с непотребными девками. Тьху!

– Сам хорош… – проворчал обиженный Панталеон. – Свое уже забылось?

– По-моему, мы сюда пришли вовсе не для того, чтобы выяснять, кто во что горазд, – спокойный тихий голос евнуха Амфитиона подействовал на сотрапезников, как холодный душ. – Я прошу выслушать уважаемого Стратия, ему есть что сказать вам, достопочтимые господа.

– Воистину, верные слова, – пригладил бороду Стратий. – Здесь собрались единомышленники, и я не буду начинать издалека. Скажу только одно – государство наше падет, развалится, если мы, достойные мужи, этому не воспрепятствуем.

– Оно-то верно… – Хрисалиск осторожно покосился на других участников пиршества.

Но там было не до них – тон задавал Тиранион, уже пригласивший двух флейтистов и кифареда; они как раз настраивали инструменты на что-то веселое.

– Однако, не слишком ли мы торопимся? – продолжил наместник, оглядывая всех по очереди цепкими глазами. – И вообще – собираемся уже в который раз, а толку с наших замыслов как с козла молока.

– Сие дело спешки не терпит. Тут я согласен, – важно кивнул жрец. – А насчет толка – это как сказать. Главное мы уже выяснили – многие недовольны правлением Перисада.

– Но вот готовы ли они последовать за нами – это вопрос, – мягко проворковал евнух.

– Нас поддержат царская спира и флот, а это уже немало, – ответил ему Хрисалиск.

– Как сказать… – вступил и Гаттион. – Аспургиане и царская хилия за нами вряд ли пойдут.

– За меотов я тоже не ручаюсь, – уныло покачал головой наместник. – Стоит им только учуять смуту, и мне придется брать ноги в руки и надеяться на покровительство богов. Эти мерзкие полуварвары и сейчас косо смотрят. Пока держишь их в железных оковах – еще куда ни шло, а случись такое…

– Чего копья зря ломать и головы сушить? – Панталеон воинственно выпятил грудь. – Отправим некоторых в Эреб – и дело с концом. А там – будь что будет.

– Тише! – зашипел Хрисалиск, втягивая голову в плечи. – Мы, уважаемый Паталеон, находимся не в чистом поле.

– Будь я проклят, но труса праздновать мне к лицу! – вспылил наварх.

– Твои заслуги и храбрость хорошо известны, дорогой Панталеон, – примирительно сказал Стратий. – Но малая толика предосторожности тоже не повредит. Нельзя преждевременно открывать наши намерения, ибо это грозит всем нам большими бедами, а возможно, изгнанием и лишением гражданских прав. А сие хуже смерти.

– У нас есть два выхода, – наконец, после долгих раздумий, решил сказать слово и евнух Амфитион. – Первый, пожалуй, самый приемлемый – уйти под крыло Понта. На тайных переговорах, насколько мне известно, об этом шла речь. И первым такое предложил сам царь. Но им сейчас, к глубокому сожалению, не до наших бед – в Понте назревает большая смута, и царица Лаодика подтягивает войска к Синопе. К тому же в Понтийском царстве весьма вольготно чувствуют себя римляне. А они не преминут и Боспор прибрать к рукам, спаси и сохрани нас Матерь Кибела, что и вовсе не приемлемо.

– Может, договоримся со скифами? – неуверенно спросил Хрисалиск.

– Никогда! – резко ответил ему Гаттион. – Варвары понимают только язык меча и огня. Я готов сдаться на милость даже римлянам, не говоря уже о Понте, но быть посмешищем в глазах всего просвещенного мира, подставив голову под ярмо номадов, не желаю.

– Значит, остается последнее… и единственное решение… – евнух поморщился, как от зубной боли. – Не лучшее, но…

– Да говори уже, не тяни! – не выдержал нетерпеливый наварх, подогретый изрядной дозой заморского вина.

– Царь Перисад должен сам, – да, именно, сам! – отказаться от престола, – с нажимом сказал Амфитион.

– А если нет? – опустив глаза, тихо спросил Хрисалиск.

– Судьба каждого из нас, в том числе и порфирородных, на коленях богов… – уклончиво ответил евнух.

Жрец, посмотрев на него исподлобья, коротко кивнул. На какое-то время все умолкли, о чем-то напряженно размышляя. Наконец первым нарушил всеобщее молчание заговорщиков наместник Хрисалиск:

– Кто станет… после..?

Стратий переглянулся с Амфитоном и неторопливо ответил:

– Надеюсь, никто из вас не сомневается, что это будет достойнейший…

Опять наступило молчание. Но видно было, что оно дается нелегко – в душе у каждого царило смятение, и множество вопросов готовы были сорваться с кончика языка не только у простодушного Панталеона, но и у хитроумного Хрисалиска, жестокого и решительного Гаттиона и у смиренного с виду евнуха, которого побаивался даже его старый приятель Стратий – под женоподобной личиной Амфитиона скрывался человек себялюбивый, жестокий, волевой и умный.

В это время заиграла музыка, и посольская братия захлопала в ладони, вторя веселому ритмичному такту. Под этот шум Хрисалиск не выдержал и шепнул, злобно скаля зубы:

– Себя метит… праведник холощенный…

– Чего? – с недоумением поднял мохнатые брови Панталеон, к чьему уху приблизил свои губы наместник. – Евнуха царем? Ты, братец, похоже, спятил или перепил. Гы-гы… – хохотнул он и потянулся к чаше. – Выпей и опомнись.

– Дубина… – процедил чуть слышно сквозь зубы Хрисалиск; а чуть громче сказал: – Я не о нем веду речь. Стратий…

– Ну, это иное дело, – наварх выпил и громко ик– нул. – По мне так все едино, кто там нацепит царский венец. Главное, чтобы был порядок и жалование приличное. А то у меня сейчас в кошельке ветер свистит. Флот обнищал дальше некуда. Паруса латаем каким-то гнильем, краску купить не за что, а судовые крысы с голодухи уже весла грызут.

– Кому что… – выругался наместник и сплюнул в досаде…

Тиранион, доедая огромную фаршированную рыбину, жаловался Мирину:

– По-моему, я здесь превратился в речную выдру. Столько рыбы, как за время пребывания в Пантикапее, я не съел за всю свою жизнь. Такое впечатление, что у них тут давным-давно перевелась вся дичь, а гусей кормить нечем. О-о, гусь… – с вожделением простонал он, с наигранным отвращением проглатывая очередной кусок белого рыбьего мяса.

– Ничего, – утешал его поэт, лукаво посмеиваясь. – Такая диета тебе только на пользу. Ты здорово поху– дел и даже иногда высказываешь вполне здравые мысли, что в прежние годы из-за твоего неумеренного аппетита тебе было несвойственно. Ведь не секрет, что тяжелая мясная пища вовсе не способствует остроте ума и вдохновению, так необходимых людям творческим.

– Все это враки, друг мой, – ответствовал ему грамматик. – Способность к творчеству, увы, ни в коей мере не зависит от пищи. Иначе некоторые наши приятели, искренне считающие себя великими поэтами и мыслителями, осушили бы Понт Евксинский и слопали всю рыбу, какую только можно сыскать на морском дне. А то, что я похудел… – Тиранион мечтательно закрыл глаза. – Мирин, скажу честно – краше гетер, чем в Пантикапее, мне видеть не доводилось.

– Да уж… – откровенно рассмеялся поэт. – Они будут безутешны, когда ты отплывешь в Синопу. От их слез море выйдет из берегов, а Ойкумене будет грозить новый потоп.

– Не преувеличивай, не преувеличивай… – деланно засмущался грамматик. Я ведь не Аполлон и не Геракл, чтобы сходит по мне с ума.

– Совершенно верно, – подтвердил поэт, подмигивая. – Они будут горевать только по твоему кошельку, бывшему им лучшим другом и любовником все эти дни.

– Ах, кошелек… – помрачнел Тиранион. – Он, бедняга, тоже похудел. И эта болезнь меня больше угнетает, нежели возвращение в Синопу, к нашей «царственной и несравненной».

– Крепись, – похлопал его по плечу Мирин. – Деньги – это зло. Впрочем, зло совершенно необходимое, ибо без денег человек не смог бы познать взлетов и падений, нищеты и богатства; они движитель нашего бытия и перемен, ведущих к обновлению мира.

– Ты меня убедил и утешил, – вздохнул грамматик, поднимая чашу. – Выпей, Мирин, выпей, и пусть Посейдон усмирит шторма и разгладит своим трезубцем волны, когда наша триера выйдет в море.