Глава 5
Уличные художники обычно занимали свои места в хорошую погоду. День выдался светлым и теплым, потому Артем, побывав на оперативке, решил пойти на центральную площадь, являющуюся исторической достопримечательностью города.
Вымощенная брусчаткой площадь до недавних пор носила партийную кличку вождя октябрьской революции, а два года назад была переименована в соответствии с духом времени, то есть вернула утраченное в семнадцатом году имя, и стала называться Троицкой. Вокруг нее располагались два музея и разнообразные архитектурные достопримечательности – особняк какого-то графа, купеческие хоромы с лепниной на фасаде и собор. В советские времена на площади обычно снимали фильмы о дореволюционных событиях, а теперь сюда привозили туристов, нередко и зарубежных, чтобы показать им практически нетронутый кусочек царской России.
Удивительно, но железный пролетарский кулак разрушил лишь одну из городских церквей, да и та, в общем, была захудалой, если судить по старым фотографиям из исторического музея. А большой православный собор, главенствующий над площадью, остался нетронутым. Наверное, первые городские большевики в детстве были весьма прилежными учениками местной церковно-приходской школы и прилежно изучали Библию.
Сегодня художников было немного, около десятка. Майор несколько поскучнел – он рассчитывал на более широкий круг общения – но затем приободрился: может так оно и лучше. Артем знал, что уличный "вернисаж", который в народе прозвали Развал, набирал полные обороты лишь в выходные и праздничные дни, когда к туристам присоединялись и местные жители. Тогда к труженикам кисти даже подойти было трудно, так много находилось желающих приобщиться к высокому искусству. Большей частью художники продавали произведения, выполненные ими ранее, но некоторые, из малоизвестных, в основном портретисты, работали прямо на площади, создавая свои "шедевры" с поразительной быстротой.
Однажды Артем, будучи свежеиспеченным капитаном, на радостях решил запечатлеть свой облик для потомков. Притом, не в карандаше, а масле. Когда он получил свой заказ, то долго не мог опомниться от изумления – человек на портрете оказался похожим на кого угодно, но только не на него. Написанный масляными красками мужественный красавец был вылитый американский актер Сильвестр Сталлоне.
И все равно портрет ему очень понравился. Артем повесил эту мазню на видном месте, и с прошествием времени, показывая ее гостям, объяснял, скромно потупив очи, что это он в глубокой молодости. Народ восхищался писаным красавцем и атлетом, тем самым проливая бальзам на зачерствевшую душу старшего опера городского уголовного розыска.
Майор не без интереса прошелся вдоль выставленных полотен. Он мало разбирался в живописи. Но ему нравились яркие цветные пятна, положенные на холст умелой рукой – будь-то пейзаж, натюрморт или что-нибудь абстрактное. Когда он смотрел на такие картины, внутри появлялась какая-то странная теплота, а беспорядочные мысли вдруг становились легкими, прозрачными и уносились в такие выси, что сердце обмирало.
– Желаете что-нибудь приобрести?
Вопрос застал Артема врасплох; он как раз стоял на том месте, где обычно располагался Миша со специальным походным столиком, на котором лежали ножницы, черная плотная бумага, тюбик клея и красивые резные рамочки, изготовленные Завидоновым собственноручно.
Теперь тут устроился лохматый мужик с похмельными глазами и густой пегой бородой.
Его товар большей частью состоял из достаточно неплохо выполненных копий картин известных русских и итальянских живописцев. Но одно полотно явно стояло особняком. В нем чувствовалась рука настоящего мастера. Это смог понять даже майор, потому и задержался возле стеллажа с картиной.
– А почему нет? – скорее спросил самого себя, нежели ответил на вопрос лохматого художника Артем. – Сколько? – Он ткнул пальцем в понравившееся ему полотно.
Сегодня он чувствовал себя богачом – получил зарплату и какие-то премиальные. Видимо, Пека расстарался, выбил для своих ребят малую толику сверх бюджета.
Лохматый художник поскучнел и неприветливо ответил:
– Эта не продается.
– Как не продается? – удивился и почему-то расстроился майор. – Насколько я понимаю, здесь все выставлено на продажу.
– Покупайте любую другую, только не эту, – упрямо твердил свое художник.
– Ладно, нет так нет, – вынужден был дать задний ход Артем. – А другие картины меня не впечатляют. Уж извините.
– Извиняю… – независимо буркнул художник. – Что касается других… – Он чуток заколебался, но все же продолжил: – Должен сказать, у вас есть вкус.
– Вы мне льстите, – постарался как можно приветливей улыбнуться майор. – Но если уж пошел такой разговор, то позвольте все-таки поинтересоваться: это полотно – ваша работа?
– Конечно моя, – с достоинством ответил художник. – Я понимаю, почему вы спрашиваете.
Все остальные – копии. Любую из них я делаю за пару часов. Без особых проблем.
Кушать, знаете ли, хочется. Притом три раза в день, как минимум. А над той картиной, что вам приглянулась, я работал почти месяц. Это не считая времени, потраченного на этюды. Настоящие ценители не с пустым карманом на наш Развал заглядывают редко.
Спрашивается в задаче: сколько мне придется голодать, пока я продам действительно стоящую вещь? То-то… А дешевые копии по карману многим. Тем более что большинство покупателей разбирается в живописи как свинья в апельсинах. Им не важно, авторская работа или нет. И кто этот автор. Главное, чтобы доминирующий цвет картины гармонировал с обоями. Вот такие у нас "знатоки".
– Но тогда напрашивается вопрос: зачем вы эту картину выставляете вместе с остальными, если не собираетесь ее продавать?
– Вам не понять, – отрезал художник.
– Ну почему же? Или вы считаете меня тупицей?
– Что вы, нет! – Художник смутился. – Просто… – Он замялся. – Понимаете, эта картина – моя Голгофа.
Пришла очередь смутиться и Артему. Смысл последней фразы он постигнуть не мог, хотя и заставил мозги работать на полную силу.
– Кгм!.. – прокашлялся майор ради необходимой паузы; он уже хотел сказанное художником замять и даже кивнул с глубокомысленным видом, но любопытство все-таки взяло верх и вопрос сорвался с языка помимо его воли: – Простите, но почему Голгофа?
Судя по этому полотну, Бог вас талантом не обделил.
– Вот, вот! – с горечью подхватил художник. – Именно – не обделил талантом. И не более того. А во всем остальном – полный облом. Еле концы с концами свожу. И вместо того, чтобы работать над авторскими, серьезными произведениями, занимаюсь черт знает чем.
Потому я приношу сюда эту картину как свой крест и, ежедневно глядя на нее в окружении написанных одной левой копий, говорю себе: "Салтыков, какая ты гнусная, ленивая и жадная скотина! На что ты тратишь драгоценное время!? Деньги – это грязь. А настоящее искусство – вечность. Плюнь на все и займись серьезным делом. И благодарные потомки воздадут тебе по заслугам". Так я терзаюсь до вечера, а затем… затем иду в свою мастерскую и мараю красками очередной холст, чтобы усладить взор какой-нибудь Дуньки из новых русских скопированным "шедевром". Или пью до чертиков в компании собратьев по ремеслу.
– Каждому свое… – туманно сказал Артем, которому было недосуг углубляться в дебри софистики.
– Вот и вы меня осуждаете. Не спорьте, не спорьте, я вижу! И правильно, черт возьми, правильно! Жизнь дает нам возможность выбора, чтобы мы сами определились по какой дороге идти. Но мы почему-то выбираем не самый благородный и полезный для общества (пусть и тернистый) путь, а прямую и с виду легкую тропинку, на обочине которой, как нам кажется, растет земляника. Мираж! Все это мираж. Легких путей не бывает. У меня в особо удачные дни карманы набиты деньгами. Ну и что? А ничего. Пропил, прожрал – и все сначала. Нет бы сесть за мольберт и годик попахать в поте лица, пусть и впроголодь… а там выставка, другая, третья… международное признание… Эх! С-сукин ты сын, Салтыков!
Он с отвращением сплюнул и начал раскуривать трубку.
– По-моему, на этом месте сидел другой человек… – будто в раздумье сказал майор.
Решив, что первый контакт с нужным человеком прошел вполне на уровне, Артем начал планомерную осаду говорливого художника по фамилии Салтыков. Вдруг, расчувствовавшись, расскажет что-нибудь дельное?
– Сидел, – поддержал разговор художник. – Представился… намедни. Только какой он художник? Так, ремесло… Но глаз имел зоркий. И вообще – хороший был парень. Вчера мы поминали его.
– А что с ним стряслось?
– Какая-то сволочь… – дальше следовало и вовсе непечатное, но от всей души. – Зарезали Мишу. Добрее человека, чем он, сыскать было трудно. Кому мог стать поперек дороги безногий калека!?
– Вот именно – кому? – сочувственно и с возмущением поддержал его майор – не без задней мысли.
– Косороговские… – с ненавистью сказал Салтыков. – Козлы вонючие. Это их рук дело. Зуб даю – они убили Мишу.
– С какой стати? – Артем и впрямь был удивлен и озадачен.
Косороговская братва была самая неуправляемая и непредсказуемая. Она нахально "паслась" на территории других группировок, из-за чего мало какой месяц обходился без разборок. Их все считали придурками, и выяснение отношений обычно заканчивалось всего лишь драками, без применения оружия. Филя Косорогов, организовавший свою банду пять лет назад, считал себя буддистом и уповал не на стволы, а на боевые искусства Востока.
– Есть причины, – с таинственным видом ответил художник и умолк, попыхивая трубкой.
– Может, он каким-то боком сотрудничал с ними? Что-то не поделили… Так бывает, – высказал предположение майор – лишь бы что-то сказать.
– Сотрудничал!? Да вы что! Миша с ними дрался… чуть не перестрелял уродов, – горячился Салтыков. – Как дал в зубы… этому…
И тут же, наконец заметив пристальный, изучающий взгляд Артема, прикусил язык – понял, что сболтнул лишнее.
– Кому? – спросил майор и, встретив наигранно непонимающий взгляд художника, уточнил: – Кому дал в зубы?
– Какая разница… – отстранено буркнул Салтыков. – Извините, я сворачиваюсь. Сегодня тут делать нечего – граждане предпочли барахолку. Осенняя распродажа по сниженным ценам…
– А может, все-таки, закончим разговор?
– Пардон… – Художник воинственно выпятил грудь. – А кто вы такой, черт возьми, чтобы заставить меня языком попусту трепать!?
– Почему попусту? Вы ведь тоже хотите, чтобы убийцы Михаила не остались безнаказанными?
– Допустим. Ну и что? – Салтыков скептически фыркнул. – Я всего лишь маленькая букашка, которую может, походя, раздавить любой бык. С ними милиция не может справиться, все ищет их, а они вон где, – художник указал на проезжающие чуть поодаль машины, – на "мерсах" и "джипах" катаются, зубы скалят. А вы, как я понял, из угрозыска? – Он насмешливо ухмыльнулся.
– Да, – коротко ответил Артем и показал удостоверение. – Как вы догадались?
– Чего проще, – снисходительно ответил художник. – Я это предположил сразу, как только вы подошли. Меня смутил лишь ваш интерес к моей работе. Извините, но в милицейской среде к искусству относятся весьма прохладно и настоящих знатоков днем с огнем не сыщешь. А вы поначалу сбили меня с толку.
– Значит, ваша догадка была на уровне предположения?
– Не совсем. Вас выдает взгляд. Уж больно он пристальный, до печенок достает.
– М-м… – Майор смущенно отвел глаза в сторону. – Как ваше имя-отчество? – спросил он, чуть погодив.
– Все зовут меня Клим. Без отчества.
– Я хочу сказать вам, Клим, что Миша Завидонов был моим другом. Очень близким другом. И я просто обязан найти мерзавца, который его убил. Надеюсь, в этом вопросе все понятно?
– Как не понять… – Салтыков нахмурился. – Гады…
– Из-за чего и когда начался конфликт Михаила с косороговскими?
– Весной все это случилось, в мае. Филькины голодранцы решили художников пощипать.
Чтобы мы им дань платили. Каково! Да нас даже дягилевцы не трогают. А тут… эти… – Клим длинно и смачно выругался. – Извините, – спохватился он. – Накипело… Вот Миша с ними и схлестнулся. До рукопашной дело дошло. Это поначалу. Косороговских было трое, все здоровые лбы, но Миша их просто расшвырял. Инвалид! Мы глазам своим не поверили. У него руки, как рычаги, если схватит – пиши пропало. Они полезли нахрапом, решили его проучить, чтобы не выступал. Ну и получили. А на другой день эти отмороженные пришли впятером, с палками и нунчаками. Тогда Михаил достал обрез двустволки и сказал, что перестреляет их как бешеных собак. И знаете, этих козлов словно корова языком слизала. Больше на Развале они не появлялись.
– На косороговских это не похоже, – сказал майор. – Знаю из своего опыта. Они всегда действуют спонтанно. Филькина братва месть никогда не откладывает в долгий ящик. И ножом они обычно не пользуются.
– Ну, не знаю…
– Как я понял, вы располагались рядом с Михаилом. Верно?
– Да. Теперь вот… расширился… – Салтыков с иронией показал на свои стеллажи с картинами. – Тут место хлебное. Кому горе, а кому маленькие радости. Дерьмовый мир…
– А последнюю неделю-другую вы ничего необычного не замечали в поведении Завидонова?
– Замечал… – Клим задумчиво потер лоб.
– Что именно? – поторопил его вопросом майор.
– Он стал неразговорчивым.
– Завидонов всегда был молчуном, – досадливо поморщился Артем, ожидавший от откровений художника совсем иного.
– Не скажите, – возразил Клим. – Может, где-то Миша и впрямь держал язык на привязи, но с нашими хлопцами он любил побалагурить. Уж я-то знаю.
– Спорить не буду, – согласился майор. – Значит, Михаил стал замкнутым. И это все?
– Нет, не все. Он начал портачить. И это меня очень удивило. У него был глаз алмаз.
Профили клиентов получались абсолютно точными. Да, он был ремесленником, без образования и большой практики, но самобытного таланта ему вполне хватало, чтобы при страстном желании заниматься рисунком и живописью под руководством опытного наставника через некоторое время заткнуть за пояс некоторых наших, с позволения сказать, коллег. – Салтыков бросил презрительный взгляд на художников, которые, сбившись в кучу, о чем-то судачили поодаль. – К сожалению, он никак не мог решиться на учебу и серьезную работу. Миша относился к художникам с пиететом и даже в мыслях боялся поставить себя вровень с нами. Глупо…
– И все равно эти "странности", как вы квалифицировали поведение Михаила в последние дни, ни о чем не говорят. Мало ли что у него было на уме.
– По-моему, Миша за кем-то следил, – немного поколебавшись, сказал Клим. – Но это только предположение! Шитое белыми нитками.
– Почему вы так решили? – Артема неожиданно охватило возбуждение.
– Уж очень он пристально разглядывал прохожих, будто выискивал кого-то. А иногда сворачивался в большой спешке и уезжал на своей коляске с такой скоростью, словно за ним гнались.
– Что еще?
– Записи в блокноте делал. Тайком, чтобы никто не видел.
– Записи? – Майор хищно прищурился. – Расскажите, как выглядит этот блокнот.
– Самый обычный, ширпотребовский. В коричневом переплете. Маленький. Уже изрядно потертый. На развороте напечатан календарь.
Артем вспомнил личные вещи Мишки, изъятые на время следствия. Коричневого блокнота среди них не было.
– Спасибо, Клим. – Майор испытующе посмотрел на хмурого художника. – А может сторгуемся?
– Вы о чем?
– Уж очень мне картина ваша понравилась, – признался Артем. – Чем-то она тронула меня за живое… Непонятно чем, но – факт.
– Уж извините – нет, – отрезал Салтыков.
– Жаль. – Майор был совершенно искренен в своих сожалениях. – Ладно, мне пора. Вот моя визитка, если еще что-то вспомните – пожалуйста, позвоните. До свидания!
– Угу…
Художник смотрел на майора исподлобья – неприязненно и отчужденно. Артем только вздохнул про себя. Майор хорошо понимал Салтыкова. Они принадлежали к разным мирам, которые если и соприкасались, то словно кометы – та, что потяжелее, разбивала другую, более хрупкую, вдребезги. Власть и творческая личность всегда несовместимы.
Закон единства и борьбы противоположностей, вспомнилось Артему из курса философии.
Может, старина Маркс не настолько примитивен, как принято считать в последние годы?
Уже на перекрестке майора будто что-то укололо в спину. Он обернулся и увидел как Салтыков небрежно швырнул его визитку в урну. Сукин сын, подумал он вяло. Ладно, пусть его. Художника можно понять. В нынешние времена нельзя доверять никому.
Удостоверение сотрудника угрозыска не дает никакой гарантии, что его обладатель не работает на мафиозные структуры.
Блокнот… В коричневом переплете… Нужно разыскать его во чтобы-то ни стало!