VI
«...И обратися буря на град больший, и загорелся во граде у соборныя церкви Пречистыя верх, и на царском дворе великого князя на полатах кровли, и избы древяныя, и полаты украшенныя золотом, казенной двор с царскою казною, и церковь на царском дворе и царския казны — Благовещение златоверхая, деисусь Андреева письма Рублева златом обложено, и образы украшенный златом и бисером многоценныя гречаскаго письма прародителей его от много лет собранных, и казна великаго царе погоре. И оружейничая полата вся погоре с воинским оружием, и в погребах на Царском дворе под полатами выгоре вся древяная в них, и конюшня царская».
Ким с трудом дочитал страницу и закрыл книгу. «Сколько же всего погибло! — думалось ему. — И это только в 1547 году. А раньше! А потом! По летописям выходит, такие пожары в Москве тогда были делом обычным». Он отложил книгу направо, в стопку просмотренных, и взял следующую.
Утром ему не повезло. Напрасно просидев у монастыря и побродив вокруг и около несколько часов, он решил пойти в библиотеку. Ведь если удастся выйти на след книг, поди разберись, какая ценная, а какая гроша ломаного не стоит. Кое-что, конечно, Ким помнил из университетского курса истории. Еще что-то выяснилось из беседы Смолянинова с Ревзиным. Но все это — капля в океане знаний.
Он прошел прямо в основной фонд. Там ему подобрали имеющиеся материалы, главным образом по истории древнерусской литературы. Необходимые и полезные сведения приходилось буквально выискивать в ворохе различных актов.
«В начале второй половины XVI века, — читал Ким в одном из трудов, стала ощущаться потребность в установлении единых текстов церковных книг в связи с появлением множества так называемых «растленных» книг, под которыми подразумевались книги с ошибками и искажениями религиозных текстов.
При кустарно-ремесленном производстве рукописных книг одним из способов увеличения их выпуска стало служить переписывание на слух, то есть переписка группой в 5—10 человек под диктовку. Это еще более увеличивало возможность появления описок и искажении, допускавшихся малограмотными переписчиками».
«Интересно, — отвлекся Ким, — как переписчиков за это наказывали? На кол сажали или прямо в костер живыми спроваживали?»
Он отодвинулся от стола, оглядел зал. Передовые студенты уже готовились к весенней сессии. Некоторые, небрежно развернув книги и навалив их друг на друга, слюнявили страницы и что-то подчеркивали в тексте разноцветными фломастерами. Киму хотелось подойти к одному, другому, дать по шее и повернуть лицом к стене, на которой висел красочный плакатик: «Любите книгу — источник знаний!» Но он тут же представил реакцию лупоглазых студентов, для которых эта надпись не более чем составная часть библиотечного интерьера. А ведь наверняка каждый из них еще в школе слышал, что книга — общественное достояние и ее надо беречь.
Когда Ким оформлял читательский билет, библиотекарь на абонементе сетовала на пропажу за последние два дня еще шести книг. «Вот такие и тащат, — злился Ким. — Надо бы на каждой книжке делать надпись, как на одном рукописном издании, хранящемся в библиотеке Британского музея. Хорошее пожелание, хотя и слишком, по сегодняшним понятиям, может быть, суровое:
«Кто тебя унесет, да поплатится за это смертью, пусть его поджаривают в аду, пусть его трясет лихорадка и швыряет на землю падучая, пусть его земным уделом станут виселица и колесование».
Чем больше Ким узнавал об истории книги, тем лучше понимал, что без системного изучения проку не будет. К обеду он успел узнать, что самыми первыми памятниками письменности были клинописные глиняные таблички шумерского царства, а самой древней библиотекой — собрание книг царя Ассирии Ашшурбанипала, правившего две с половиной тысячи лет тому назад.
Большим книголюбом был, оказывается, царь Птоломей I, сделавший после смерти Александра Македонского Александрию столицей Египта. Книги и библиотеки с древних времен служили предметом военной добычи. Особенно преуспевали римские полководцы. Эмилий Павел захватил библиотеку македонского царя Персея, Лукулл царя Понта. Не отставал от них и Юлий Цезарь. В 47 году он решил вывезти в Рим Александрийскую библиотеку. Но тюки книг, подготовленные к отправке, сгорели. Известно, что Цезарь не собирался брать их в личное пользование. Он намеревался открыть в Риме первую в мире общественную библиотеку.
Ким углубился в чтение книги о библиотеке Улугбека, внука Тамерлана, то ли безвозвратно пропавшей после смерти владельца, то ли спрятанной где-то в окрестностях Самарканда, и не сразу понял, что хочет склонившаяся над ним девушка.
— Вы не Логвинов? — повторила она в третий раз и на утвердительный кивок Кима таинственным голосом прошептала, с уважением глядя на него:
— Вас к телефону.
В кабинете заведующей библиотекой, показав глазами на аппарат со снятой трубкой, девушка вышла, плотно затворив за собою дверь.
— Слушаю, — Логвинов поднес трубку к уху.
— Это ты, Ким? — узнал он голос Смолянинова. — Твоя догадка подтверждается. Книги, похоже, и в самом деле из нашего монастыря. Пришла телефонограмма из Москвы. В аэропорту у иностранного туриста обнаружена старинная книга, приобретенная, по его словам, во время посещения нашего города, около монастыря у мужчины примерно пятидесяти лет, рост средний, глаза маленькие. Цвет не помнит. Одет в серое пальто и кроличью шапку коричневого цвета. Ты меня слышишь?
— Да, слышу, я записываю. Как называется книга?
— «Артикул воинский». У продавца, видимо, повреждена правая рука. Он ею плохо владеет. При разговоре делает большие паузы. Записал? Я думаю, тебе надо присмотреться к монастырю повнимательнее.
Кима охватило знакомое каждому сыщику волнение, когда он выходит на верный след, когда после теоретической черновой обработки материалов начинается живое дело и наступает время вступить в непосредственную борьбу умов и характеров с пока еще неведомым преступником.
— Что у Ильи? — спросил Логвинов. — Есть что-нибудь на похитителей старика?
— Есть кое-что. Даже не кое-что, а весьма существенное. Ревзина увезли на такси. Имеются показания свидетеля, что машина стояла у подъезда потерпевшего. Но это ерунда по сравнению с тем, что Илья вышел на квартиру, где проводилась «экспертиза». — Смолянинов сделал паузу и с усмешкой спросил: — Ну, что молчишь?
— Завидую, — буркнул Ким. — Везет Илье.
— Везет тому, кто воз везет. Ты мне вот что лучше скажи, когда ты последний раз держал в руках ну, скажем, рукописную книгу?
— К сожалению, не приходилось. Только на выставке видел, давно, еще в Ленинграде. А что?
— Но ведь переплет у такой книги должен быть хотя бы местами гладкий. На нем могут оставаться следы пальцев. И на страницах тоже.
— Так москвичи, наверное, догадались снять отпечатки пальцев с книги, изъятой у иностранца.
— Мы запросили Москву, ответа пока нет. Ладно. Это я так, к слову. А насчет Карзаняна и везения — ты не совсем прав. Дело не в везении. Так что на его помощь не рассчитывай, будет действовать пока самостоятельно. Но связь не теряй, где-нибудь ваши пути вот-вот пересекутся. Ты меня понял?
— Понял. На всякий случай, на чью квартиру он вышел?
— Директора мебельной фабрики Москвина. Да, вот еще что. Имей в виду: у Москвина был «разгон». Сам он к нам не обращался. Дома во время происшествия была его жена. Илье удалось взять у нее письменное заявление и опись похищенных вещей, составленную самими преступниками. В нее не внесены только похищенные книги. Те самые, видимо, о которых говорил Ревзин. Учти все это, И не задерживайся. Начальник управления торопит, добавил полковник. — Если что, сразу звони. Все.
Он уже ругал себя, что задал Киму вопрос про книгу. Значит, не совсем он уверен в его непричастности к тому, о чем говорилось в заявлении, написанном от имени Ревзина. Как тут будешь уверенным, если Сычев, разбирая старые газеты на сейфе, обнаружил среди них книгу, о которой говорилось в заявлении. Но самое поразительное, что сотрудники Величко не нашли на ней ни одного следа пальцев. Тут волей-неволей задумаешься.
Вернувшись на место, Ким поглядел по сторонам. Занятые своим делом, читатели не обращали на него внимания, библиотекари сидели далеко, за барьером. Порывшись в груде еще не просмотренных книг, он нашел нужную, перелистал страницы. Ага, вот.
«К настоящему времени сохранился единственный экземпляр букваря Ивана Федорова. Найден в Риме в 1927 году и в настоящее время является собственностью библиотеки Гарвардского колледжа (США)».
«Вот тебе и раз, — со злостью думал Ким, — в Гарвардском колледже есть, а у нас, где его выпестовали, нет. То немецкий палеограф Маттеи, преподаватель Московского университета, похитил в различных русских библиотеках 60 ценнейших рукописных книг, то американцы запахали. Теперь этот еще, интурист. Не задержали бы его сейчас в Москве, спустя некоторое время где-нибудь можно было бы прочитать: «Редчайший экземпляр «Артикула воинского» является собственностью...» Чьей собственностью? Какая разница чьей именно, главное, что не нашей».
Ким перелистал еще несколько страниц, нашел нужное место, с удовольствием перечитал несколько раз:
«В 1705 году в Киево-Печерской типографии печатается «Артикул воинский» (издание до сих пор не обнаружено)...»
Ему непреодолимо захотелось прямо сейчас, сию минуту зачеркнуть взятые в скобки слова и написать «обнаружена работниками правоохранительных органов». Но он тут же подавил это мальчишеское желание. Его дело — искать преступников, а не править историю. Этим займется тот, кто получит всю монастырскую либерию. И даже не поинтересовавшись, благодаря кому она вновь увидела спет, придется строка за строкой ее изучать.
А впрочем, кто знает, может быть, где-нибудь, когда-нибудь, в какой-то, пусть сугубо специальной, но лучше, конечно, в популярной литературе появится короткая фраза:
«Авторы выражают благодарность таким-то сотрудникам уголовного розыска, оказавшим большую помощь в работе над монографией».
Ким устыдился своего нового порыва и осторожно поглядел но сторонам. «Что было б, если люди могли слышать мысли друг друга? — подумал он. Вот, наверное, была бы скучища: ни помечтай, ни возомни о себе. Все стали бы честными и благородными. Тогда и в уголовном розыске необходимость отпала бы. А чем плохо?»
Заехав домой и взяв мольберт, он направился к монастырю. Как такового монастыря давно не существовало. На его территории, в бывшей трапезной с высокими сводчатыми потолками работал краеведческий музей. Некоторые экспонаты из-за недостатка места в самом музее поместили в надворных постройках бывшего монастыря. Соборы и часовня поддерживались в последнее время в идеальном порядке, и, хотя служба в них не шла, время от времени по городу лился малиновый звон, гулко звучали басы — для приезжих гостей артист местной филармонии исполнял «Славься!..» из «Ивана Сусанина».
Ким сидел за мольбертом и пытался сосредоточиться на этюде. Беспокойство за Светлану и Катюшку нет-нет да и охватывало его. Можно только изумляться выдержке Карзаняна, не так давно схоронившего отца. Так держаться дано далеко не всякому. Какой же нужно обладать волей, чтобы скрутить нервы, загнать в самую глубину сознания то, что рвется наружу с исполинской силой, переполняет душу, гнетет и мучает!
Умея владеть собой, Ким высоко ценил это качество в других людях. Разве смог бы он нормально работать в сложившейся ситуации, если бы не готовил себя внутренне к любого рода неприятностям и неожиданностям.
Дважды за последние дни он сталкивался со смертью. Что из того, что ни одна из них к нему лично непосредственного отношения не имеет? Смерть она и есть смерть. И все-таки одно дело, когда человек уходит из жизни сам по себе, другое — убийство, смерть насильственная. противоестественная.
Конечно, не случись с Ревзиным ничего фатального, трудно предположить, что он прожил бы еще очень долго. Но все же... Ах, Москвин, Москвин! Не он ли «помогал» старику подняться по лестнице? Нужно еще раз поговорить с соседкой Ревзина. Что, если она его все-таки узнала и поэтому не хочет назвать? Боится? Кто ее знает, и это не исключено.
Ким продолжал «раскручивать версию» дальше.
Было бы куда проще официально допросить Москвина, привести доказательства. От скатерти, некогда похищенной из музея и пока непонятно как оказавшейся в его квартире, Москвину не отвертеться. Если он, конечно, от нее еще не избавился. На ней обязательно должны остаться следы от инвентарного номера. Но Ким понимал, что доказать причастность Москвина к похищению старика, а возможно и к его убийству, будет значительно легче, чем спасти книги. Это улики, и улики очень серьезные. Преступники постараются избавиться от них в первую очередь. Нашел ли Илья способ, не вызывая подозрений, забрать скатерть с собой? На ней могут оказаться и еще какие-то следы: от масла, краски, да мало ли еще от чего, поможет свидетельствовать о роде занятий человека, беседовавшего с Ревзиным в квартире Москвина. Была ли его жена во время «экспертизы» дома? Нет, вряд ли. В такие дела жен обычно не впутывают. Слишком рискованно. Если и нет, она может знать, кого из знакомых ждал ее муж, кто у него бывает вообще, кто хорошо знает его образ жизни и, главное, может совершенно точно установить, куда и на какое время он отлучается из служебного кабинета. Вот оно то, что нужно: «разгон» мог организовать только хорошо информированный о Москвине человек — близкий к нему сослуживец или доверенное лицо.
И еще одно очень важно выяснить. Кто имеет свободный доступ в подземелье монастыря? Посторонний человек привлек бы внимание работников музея. А без возможности проводить в пещерах долгое время ничего не найти. Нужно немало времени, чтобы только разобраться в лабиринте ходов. Но не брать же под подозрение всех, кто имеет отношение к монастырю! «Думай, думай, — подстегивал себя Ким, — не мотоцикл и даже не ювелирные изделия ищешь. Ценности духовные. Самый дефицитный по сегодняшним меркам продукт. Сейчас за престижную книгу даже тот, кто отроду ничего не читал, глотку перегрызет. В гостях на ковры и хрусталь — ноль внимания. Зато перед книжным шкафом благоговеют: «Ах, Ибсен! Цицерон, Гомер!..»
Но никому и в голову не придет поговорить с владельцем книг О’Генри об искрометном юморе его рассказов. Вопрос всегда один и тот же — простой и суровый: «Где достал?»
Во второй половине дня Ким сидел на том же месте перед этюдником. Этюд не получался. Не было в нем ни чувства, ни мысли, ни настроения — так, мазня...
— А я тебе говорю, непохоже. Не бывает снег красным.
— Бывает, когда солнышко.
— А сейчас что, не солнышко?
— Когда сбоку, утром или вечером. И розовый, и красный, и синий, и какой угодно.
— Какой угодно не бывает.
Ким слышал, но не слушал спорящих за его спиной мальчишек и размышлял о том, что не напрасно захватил с собою этюдник. И закат выдался необычным своей какой-то космической красотой. Но работа все равно не клеилась. Кто поверит, что в жизни так бывает — лес вдали иссиня-черный, золоченые купола церквей, словно возникшие из голубой толщи воды, и даже женщина в центре группы экскурсантов у монастырской стены. Она с радостью демонстрировала себя солнцу и десяткам глаз, разглядывающим ее так же жадно, как местные достопримечательности.
Кима, однако, не интересовали ни женщина, ни прохожие, то и дело наклонявшиеся через его плечо и оценивающие работу всяк на свой лад. Он ждал и был уверен, что в такой день, когда все складывается из рук вон плохо, ему в конце концов повезет и он встретит кого-нибудь из старых знакомых. А если повезет по-крупному, то и человека, продавшего книгу интуристу. Он рано или поздно вернется сюда, не сегодня, так завтра. Успех окрыляет, он же и губит. В картотеке Ким нашел фотографии всех участников преступной группы, проходивших по делу «Серебряный потир». Он не напрасно просидел в архиве, перечитывая материалы следствия, запоминая фамилии, имена, особые приметы и черты внешности всех, кто был привлечен к ответственности за хищение и продажу церковной утвари и антиквариата.
Автобусы с туристами подходили один за другим, мимо стоянки прошли сотни людей.
К вечеру подморозило. Пора было возвращаться, а Ким все еще надеялся увидеть кого-нибудь из тех, от кого во многом зависел не только успех операции, но и его, Логвинова, авторитет. При других обстоятельствах он не стал бы рассчитывать на случайность. Трудно предположить с достаточным основанием, что один из полумиллиона жителей города придет именно сейчас и именно туда, где его поджидает работник уголовного розыска. Но Ким верил в интуицию, что бы о ней ни говорили, как бы ее ни осуждали. Интуиция — дочь логики и точного расчета, бездоказательная уверенность в правильности решения, считал он.
— Можно посмотреть?
Ким обернулся на приятно-кокетливый голос за спиной. Молодая женщина глядела на него весело и непринужденно, но в интонации вопроса чувствовалось нечто, не вязавшееся с ее лицом — добрым, открытым, даже немного застенчивым.
Сегодня он несколько раз видел се издалека. Когда она встречала группы туристов у автобусов и, энергично жестикулируя, что-то рассказывала на ходу, женщина казалась ему гораздо старше. Теперь перед Кимом стояла девушка в беретике, делающем ее лицо почти детским, и с твердым, даже властным взглядом — настоящая хозяйка монастыря, но вовсе не монашенка.
— Вы фотограф? — спросила она с наигранной разочарованностью, внимательно разглядев этюд и сравнив его с оригиналом.
— Ну что вы, — медленно произнес Ким, раздумывая, что бы такое ввернуть в ответ на неожиданное и весьма точное замечание. — Я не профи, я — люби.
— А я, между прочим, Лида.
— Простите, — пробормотал Логвинов, не сразу сориентировавшись, как вести себя с воплощением беззастенчивой напористости. — Меня зовут Владимиром, — поднялся он. — Не нравится? Я имею в виду этюд.
— Не очень. Вам, по-моему, тоже. Хотя... Можно попытаться предложить одному человеку. Чудак: собирает произведения начинающих художников. Надеется, что кто-нибудь из них станет знаменитостью.
— Это не про меня.
— Творческий кризис? Период разочарования?
— Наоборот, просветление, момент истины.
— Значит, вы точно не профессионал. Уж я-то их знаю.
— Почему вы так решили?
— Да очень просто. Какой же художник, зарабатывающий кистью свой завтрак в постели, обед в ресторане и ужин в кругу почитателей, так скажет о своем творчестве? О своей мазне они говорят, что это — их самобытное видение жизни, плод оригинального мышления, авангардизм и всякое такое. А на самом деле они не картины пишут, а деньги рисуют.
— Это в каком смысле? — удивился Ким.
Разговор принимал интересный оборот, и он решил поддержать его. Знакомство с этой бойкой женщиной могло оказаться небесполезным.
— В прямом — по рублю за мазок. — Лида говорила убежденно, со знанием дела и нескрываемым презрением. — Вот это, — как вы его назвали, этюд. Лида смешно протянула предпоследнюю букву, сложив губы трубочкой. Но смотрела без улыбки, и непонятно было, какой ответ ей нужен.
— Почему бы и нет? — произнес Ким тихо, будто про себя. Он никогда не продавал свои пейзажи и не думал об этом. Но ситуация подсказала ему правильную манеру дальнейшего разговора. — Только я его еще не закончил. Ладно, уговорили. Лишняя сотня не помешает.
— Мне тоже.
— А вам-то за что?
— А как же, комиссионные. С чего бы мне с вами за здорово живешь умные разговоры вести. Мне эрудированные экскурсанты до смерти надоели. Подходите сюда часам к восьми, я освобожусь и поедем к моему знакомому. Вы, надеюсь, на машине? — спросила Лида, оглядываясь и как бы ища взглядом средство передвижения, которое должно стоять поблизости.
— Естественно, — безразлично ответил Ким, кивнув в сторону стоянки. Он начал сомневаться, что разговор окажется стоящим.
— Тогда все в порядке, — кокетливо склонила набок голову женщина, — до вечера, Володя.
Игриво размахивая на ходу сумочкой, она поспешила к приближающемуся экскурсионному «Икарусу». Едва Лида приостановилась, чтобы подкрасить губы, из стоящих неподалеку «Жигулей» вылез невысокий человек в распахнутой дубленке и без головного убора, несмотря на приметную лысину. Ким бросил кисть на тряпку, отодвинулся от мольберта и, быстро поднявшись, пошел ему наперерез. Они оказались рядом с Лидой почти одновременно.
— Простите, — быстро взглянув на мужчину, твердо произнес Логвинов и не очень церемонно отвел женщину в сторону, взяв ее под локоть. — Я, кажется, не представился как положено. Моя фамилия Волгин, Владимир Сергеевич Волгин, режиссер Ленинградского телевидения. Я буду ровно в восемь, как договорились.
— Хорошо, — улыбнулась Лида, — как договорились.
Складывая мольберт, Ким видел, как человек в дубленке о чем-то спросил женщину, кивнув в его сторону, и они оба рассмеялись. Логвинов был возбужден. «Смейтесь, смейтесь, Алексей Федорович, — торжествующе шептал он про себя. — Как-то вы потом будете веселиться? Не повезло вам, гражданин Коптев, 1932 года рождения, холостой, ранее судимый. Прилетел, голубчик. Ласточка ты моя весенняя. Освободился, сменил телогреечку на дубленочку. Посмотрим, каков ты в новом оперении, птаха моя ненаглядная».
Ким был озадачен: где достать машину за пару оставшихся часов? В управление идти нельзя, могут проследить. Значит, по телефону. Хорошо, если Смолянинов окажется на месте и не придется его долго разыскивать. Живописцу-любителю, совершающему одинокое путешествие по древним городам и при возможности приторговывающему своими творениями, не пристало оказаться «безлошадным».
Позвонив полковнику, Ким отправился в гостиницу. Не вдаваясь в подробности, Смолянинов тут же связался с администратором. Заполняя регистрационную карточку, новоиспеченный Владимир Сергеевич Волгин не колеблясь указал свою должность: кинорежиссер. В этом городе без желания вряд ли набредешь на собрата по вымышленной профессии. В том же, что сегодня вечером ему предстоит общаться с другими представителями богемы, Ким уже не сомневался.
