Жорж Сименон
ОТПУСК МЕГРЭ
Повесть
ГЛАВА I
Ты их знаешь? — вполголоса спросила мадам Мегрэ мужа, резко обернувшегося вслед проходящей парочке. Прохожий, маленький кругленький коротышка, тоже оглянулся, растерянно улыбаясь. Казалось, он раздумывает не вернуться ли и пожать руку комиссару? Его спутницей была невысокая пухленькая толстушка. Почему то Мегрэ решил, что она бельгийка, быть может, из за светлой кожи и выпуклых, навыкате голубых глаз.
Они встречались здесь уже раз пять. Нахмурив брови, комиссар тщетно рылся в памяти. Где встречал он этого типа и его жену, похожую на раскрашенную марципановую фигурку?
С минуты на минуту в музыкальном павильоне курортного парка должен был начаться концерт. Музыканты были в пышной униформе и, точно генералы латиноамериканской армии, украшены золочеными галунами, красными эполетами и белыми перевязями на груди.
Сотни железных желтых стульев окружали рядами здание павильона, и почти все они были заняты. После жаркого дня к вечеру посвежело, ветерок колыхал листву, молочного цвета канделябры отбрасывали светлые блики на темную зелень. Отдыхающие двигались медленным шагом, прислушиваясь к звукам музыки Многие шли парами, но немало было и одиночек — мужчин и женщин. Ярко освещенное белое казино, перегруженное скульптурными украшениями по моде 1900 года, казалось, напоминало о давно прошедших временах.
— Она там! — шепнула мадам Мегрэ, движением головы указывая куда-то назад. Для нее это уже превратилось в игру и даже вошло в привычку наблюдать за мужем и догадываться, когда он чем-то заинтересован.
А что еще здесь делать? Они шагали медленно, беспечно поглядывая на деревья, дома, лица прохожих. Они готовы были поклясться, что находятся здесь уже целую вечность, хотя шел всего лишь пятый день их пребывания в Виши. Уже возник определенный распорядок дня, которого они неукоснительно придерживались.
Проходя каждый день в одни и те же часы по аллеям парка и вдоль берегов Аллье, по бульварам, усаженным платанами, по улицам, то шумным, то пустынным, они все время обращали внимание на какие-то лица и силуэты, постепенно ставшие частью их существования.
— Как тебе кажется, она вдова?
Та, которую они называли «дамой в лиловом», так как в ее туалетах всегда присутствовал этот цвет, в этот вечер, видимо, запоздала и нашла место лишь в последних рядах.
Накануне они рассмотрели ее получше. В восемь часов, за час до начала концерта, чета Мегрэ проходила, как обычно, близ музыкального павильона. Все стулья были свободны, кроме одного в первом ряду, где восседала «дама в лиловом». Она ничего не делала, не читала при свете ближайшего фонаря, не вязала, а сидела неподвижно, сложив руки на коленях, глядя прямо перед собой. На ней была белая шляпа, хотя большинство женщин ходили с открытой головой, плечи покрывала прозрачная, тоже белая, шаль, платье было ее излюбленного лилового цвета. Лицо удлиненное, узкое, губы тонкие…
— Должно быть, это старая дева, как по-твоему?
Мегрэ промолчал. Он не вел следствия, не проводил. Дознания, никого не выслеживал. Ничто не заставляло его наблюдать за людьми и пытаться докопаться до истины. Он интересовался порой каким то прохожим, старался отгадать его профессию, семейное положение, образ жизни. Но все это делал совершенно беспричинно, пожалуй, машинально.
«Дама в лиловом» была одной из чех, кого они заметили с самого начала. Определить ее возраст было трудно ей можно было дать и сорок пять, и все пятьдесят пять — годы не оставили на ее внешности заметного следа Сидела ли она, как сейчас, ходила ли, она не заговаривала ни с кем из соседей, не обращала внимания на прохожих и, несомненно, очень удивилась бы, если бы узнала, что Мегрэ без всякой профессиональной необходимости стремится проникнуть в тайну ее личности.
— Пройдем еще один круг?
К этому времени они всегда проходили близ музыкального павильона. В некоторые вечера эта часть парка была совсем пустынной. Они пересекали ее, направляясь к узкой аллее, идущей вдоль улицы со множеством светящихся вывесок. Там помещались отели, рестораны, магазины, кинотеатр, куда они еще не ходили. Другие проделывали тот же путь, что и они, те-м же неспешным шагом Некоторые срезали путь, чтобы скорей попасть в театр, и тогда можно было изредка видеть мужчин в смокингах и дам в вечерних платьях.
Эти люди приезжали сюда из Парижа или из провинции, из Брюсселя, Амстердама, Рима или Филадельфии; они принадлежали к определенным кругам общества со своими правилами, запретами, условностями. Одни были богаты, другие бедны Встречались тяжелобольные и такие, которым необязательно было соблюдать врачебные предписания. Здесь все были связаны между собой, сливаясь в однообразную массу.
Для Мегрэ все это началось самым банальным образом — как-то вечером в гостях у друга доктора Пардона. Мадам Пардон приготовила утку под особым соусом, блюдо, которое обычно ей удавалось на славу и которому Мегрэ всегда отдавал должное.
— Что, невкусно? — забеспокоилась хозяйка, заметив, что он, отведав немного, больше не притронулся к еде.
Пардон всмотрелся в гостя повнимательнее:
— Вам нехорошо?
— Немножко… Ничего, пройдет…
Тем не менее врач заметил, что Мегрэ побледнел и его лоб покрылся капельками пота.
Во время обеда комиссар пригубил стакан вина, но, когда ему предложили к кофе-рюмку старого арманьяка, решительно отказался:
— Нет, благодарю! Только не сегодня! Извините меня!
Несколько позднее Пардон предложил:
— Что, если мы пройдем на минуту в кабинет?
Мегрэ нехотя последовал за ним. Он предвидел, что все равно когда-нибудь придется показаться врачу, но все откладывал это со дня на день.
— Что-нибудь не ладится, Мегрэ?
— Не знаю. Возраст, как видно.
— Пятьдесят два?
— Пятьдесят три… Последнее время было много работы и неприятностей… Никаких сенсационных процессов, ничего потрясающего. С одной стороны, настоящая эпидемия нападений на одиноких женщин. Пресса подняла шумиху, а у меня, как обычно, не хватает людей. С другой стороны, уйма бумаг в связи с реорганизацией Уголовного управления…
— Как у вас с пищеварением?
— Неважно! Случаются, как, например, сегодня, рези в желудке. Чувствую какую-то тяжесть, усталость…
— Что, если я вас выслушаю? Здесь больно?
— Немного… Нет, пониже…
— Как давно вы не брали отпуск?
— В прошлом году удалось урвать недельку, потом меня вызвали, так как…
— А предыдущий год?
— Оставался в Париже.
— Вы переутомлены — факт! И неделя отпуска не избавит вас от усталости Как вы чувствуете себя при пробуждении?
— Мрачно. Не в духе.
— Так вот слушайте! Вы не больны и отличаетесь исключительным здоровьем, принимая во внимание ваш возраст и деятельность, зарубите это себе на носу раз и навсегда! Перестаньте прислушиваться к резям, неясным болям и разного рода ощущениям и не старайтесь осторожно подниматься по лестнице.
— Откуда вы знаете?
— А вы, допрашивая подозрительного субъекта, откуда все знаете?
Оба улыбнулись.
— Сейчас середина июля, в Париже отчаянное пекло, духота — дышать нечем. Вы немедленно отправитесь в отпуск, не оставляя, по возможности, адреса, во всяком случае, избегая телефонных разговоров с набережной Орфевр.
— Это можно! — пробурчал Мегрэ. — Наш домик в Мэн на Луаре…
— У вас еще будет время воспользоваться им когда-нибудь после отставки. У меня для вас другой план. Вы знаете Виши?
— Никогда там не бывал, хоть и родился близ Мулена, в пятидесяти километрах от него.
— Думаю, что лечение в Виши пойдет вам на пользу.
Пардон чуть не расхохотался, увидев выражение лица комиссара.
— Курс лечения?!
— Двадцать один день регулярного беззаботного существования.
— Без пива, без вина, без деликатесов?.
— А сколько лет вы этим пользовались вовсю? Все это у вас еще впереди, даже если и ограничить кое-что! Ну, решено?
Мегрэ сам удивился, когда, вставая, произнес:
— Решено!
— Когда?
— Через несколько дней, самое большее через неделю, когда улажу дела.
— Я направлю вас к одному из моих коллег… Доктор Риан. Я вам дам его адрес и телефон и завтра напишу ему.
— Благодарю, Пардон.
В гостиной он успокаивающе улыбнулся жене и только на улице Попенкур, у самого дома вскользь, словно о чем-то совсем незначительном, пробормотал:
— Отпуск мы проведем в Виши.
* * *
Доктор Риан успокоил его:
— Не думаю, чтобы ваш случай требовал строгого курса лечения: вы нуждаетесь просто в хорошей чистке организма. Сейчас я вам назначу режим и диету. Вы привыкли вставать рано и слегка закусывать? Так… Вы здесь с женой? В таком случае я не заставлю вас идти натощак через весь город. Давайте сначала ограничимся водой двух источников — Шомелье и Большой Решетки в парке. Начните утром с Большой Решетки, там вы найдете стулья для отдыха. Будете через каждые полчаса пить по стакану воды, как можно более горячей. К пяти часам вы проделаете то же у источника Шомелье.
Все это происходило давно, тогда он еще был новичком и путал один источник с другим. Теперь-то приспособился, как и остальные курортники, толпящиеся вокруг с утра до вечера.
— Тебе не скучно? — спросила его жена на второй день после приезда.
— С чего бы это? — удивился Мегрэ.
Он нисколько не скучал. Постепенно приспосабливался к новому ритму жизни, смотрел на лодки у яхт-клуба, любовался молодыми людьми на водных лыжах. Наконец, и в парке было интересно. Мадам Мегрэ не переставала удивляться его спокойствию и послушанию. Ее это даже беспокоило. Тут-то она и открыла причину его поведения. Он словно играл в детектива: наблюдал людей, замечал как бы невольно малейшие детали, разделял их на категории. Старался угадывать историю каждого.
Парочка, которую он прозвал «потешными весельчаками», очень занимала его. Этот толстяк, все время порывающийся пожать ему руку, его жена, похожая на конфетку… Чем бы они могли заниматься в обычной жизни? Может быть, узнали комиссара по газетным фотографиям?
И другая личность заинтриговала его… «Дама в лиловом». Она также проводила курс лечения, только у Большой Решетки, где они виделись ежедневно. У нее было здесь свое место, в стороне от других, близ газетного киоска. Она отпивала лишь один глоток, после чего полоскала стакан, вытирала его и снова вставляла в соломенный футляр, всегда полная достоинства и далекая от окружающей суеты. Три—четыре человека с ней здоровались. После обеда супруги Мегрэ ее уж не встречали. Может быть, она ходила на гидротерапию? А может, врач предписал ей отдых?
В этот вечер «дамы в лиловом» они больше не видели, так как никогда не дожидались окончания концерта и рано уходили, шагая по пустынным улицам.
Какой же это был день? Пятый, шестой? Мадам Мегрэ совсем была выбита из колеи: по утрам не нужно было варить кофе; в семь часов им приносили на подносе легкий завтрак со свежими рогаликами и газету из Клермон-Феррана, регулярно посвящавшую две странички курортной жизни в Виши. У Мегрэ вошло в привычку прочитывать их от первой до последней строки, так что он всегда был в курсе всех местных происшествий. Он читал даже извещения о смерти и объявления.
Мегрэ в кресле у окна курил свою новую трубку. Перед ним дымилась чашка кофе — он старался продлить удовольствие как можно дольше. Взяв в руки газету, он невольно вскрикнул.
— В чем дело? — испугалась жена, выбегая из ванной.
— Погляди!
На первой полосе, посвященной Виши, была помещена фотография «дамы в лиловом», на ней она была несколько моложе и силилась изобразить улыбку,
— Что с ней случилось?
— Убита.
— Прошлой ночью?
— Если б это произошло прошлой ночью, газета не могла бы сообщить об этом сегодня утром. Накануне.
— Но мы видели ее на концерте в павильоне.
— Да, около девяти часов. Она вернулась домой на улицу Бурбонне, недалеко отсюда. Я и не сомневался, что мы почти соседи. Успела войти в дом, снять шляпу, накинуть шаль, войти в гостиную…
— Как ее убили?
— Задушили…
— Она не курортница?
— Нет, она живет в Виши круглый год, владелица двухэтажного дома, сдает меблированные комнаты жильцам верхнего этажа.
Мегрэ все еще сидел в кресле, и жена понимала, чего это ему стоило. — Думаешь, это ограбление?
— Убийца все перерыл, но как будто ничего не у^нее. Драгоценности и деньги не тронуты, однако все ящики раскрыты настежь.
Он молча глядел в окно.
— Знаешь, кто ведет следствие?
— Нет, конечно.
— Лекер, бывший мой инспектор. Теперь он шеф уголовной полиции в Клермон-Ферране. Он сейчас здесь и даже не подозревает, что я рядом.
— Собираешься зайти к нему?
Мегрэ промолчал.
ГЛАВА II
Было уже без пяти минут девять, но Мегрэ все еще не ответил на вопрос жены. Строгое соблюдение режима стало для него, можно сказать, делом чести. Он старался точно, без малейшего отклонения выполнять все предписания врача.
Спокойно дочитал газету до конца, допил кофе, побрился, принял душ, и они спустились вниз.
Хозяин в белой куртке и поварском колпаке на голове уже подстерегал его в коридоре:
— Месье Мегрэ, жаловаться вам не приходится. О вас не забывают, вот даже приготовили вам хорошенькое преступление. Надеюсь, собираетесь им заняться?
— Все, что происходит за пределами Парижа, не в моей компетенции.
Вместо того чтобы свернуть на улицу Овернь по направлению к реке и детскому парку, он с самым невинным видом двинулся направо. Конечно, им и раньше приходилось менять маршрут, но это было на обратном пути в город. Жена всегда удивлялась его умению ориентироваться. Он не изучал плана города и, казалось, шел наугад, углубляясь в какие-то переулки. И вдруг она узнавала неожиданно возникавший перед ними фасад отеля с двумя кустами в зеленых кадках.
На сей раз они повернули направо, прошли еще немного и увидели толпу зевак, глазеющих на дом по другую сторону улицы. Веселый огонек блеснул в глазах мадам Мегрэ. Комиссар явно колебался. Он остановился, чтобы выбить трубку, постучал ею о каблук и медленно, не спеша стал набивать вновь. В такие моменты он казался жене большим ребенком.
В душе Мегрэ происходила борьба. Наконец он смешался с толпой зевак, глядя, как и они, на дом напротив, перед которым стояла машина и у дверей дежурил полицейский. Дом, как большинство зданий на этой улице, был свежевыкрашен в бледно-розовый цвет, а ставни и балкон в светло-зеленый. На мраморной табличке можно было прочесть написанное вычурными буквами название «Ирис».
Зеваки обменивались комментариями:
— Здесь как будто любовная драма…
— Ну вот еще! Ей же было около пятидесяти…
Мегрэ уже собрался было уходить, когда из дома вышел высокий лохматый парень, перешел улицу и зашагал к нему.
— Дивизионный комиссар просил вас зайти.
Жене с трудом удалось скрыть улыбку:
— Где тебя ждать?
— На обычном месте, у источника.
Значит, его узнали из окна. С достоинством, не спеша пересек он улицу. У входа в коридоре на бамбуковой вешалке висели две шляпы. Он водворил туда и свою соломенную, купленную недавно.
— Входите, патрон, — услышал он веселый голос и увидел знакомое лицо.
«Лекер», — сразу узнал его Мегрэ, хотя они не виделись больше пятнадцати лет с той поры, как Дезире Лекер работал инспектором в бригаде Мегрэ на набережной Орфевр.
— О, патрон, сколько воды утекло! И мы не помолодели, нет, успели отрастить животик и отхватить чины — теперь я начальник полицейского управления в Клермон-Ферране, благодаря чему и свалилось мне на шею это отвратное дело! Входите же!
Он ввел его в голубую комнату и уселся за стол, заваленный бумагами Не без осторожности Мегрэ присел на хрупкий золоченый стульчик в стиле Людовика XVI. В его глазах, должно быть, читался вопрос, так как Лекер поспешил сказать:
— Хотите знать, конечно, откуда нам известно, что вы здесь? Прежде всего Муане, вы ею не знаете, он ведает полицией в Виши, встретил ваше имя в списках постояльцев отеля и, разумеется, не посмел вас беспокоить, но его люди видели вас ежедневно.
— Вы приехали вчера?
— Из Клермон-Феррана с двумя моими людьми, один из них, молодой Дисель, засек вас на тротуаре. Я не решался беспокоить вас. Ведь вы приехали лечиться, а не подавать нам руку помощи. К тому же я знал, что, если дело вас заинтересует, вы в конце концов… — Он смешался.
Мегрэ слушал с мрачным видом.
— Убийство с целью ограбления?
— Отнюдь!
— Из ревности?
— Маловероятно. Хотя прошли уже сутки, а я не продвинулся вперед ни на шаг и знаю ненамного больше, чем вчера утром, когда только прибыл
Он порылся в ворохе бумаг на столе, заменяющем ему бюро.
— Жертву зовут Элен Ланж. Сорок восемь лет. Родилась в Марсильи, в десяти километрах от Ла-Рошели. Я телеграфировал в мэрию Марсильи и узнал, что ее мать, вдова, умерла, она держала маленькую лавочку на площади у церкви У нее было две дочери: Элен, старшая, училась на курсах машинописи в Ла-Рошели, работала в конторе, потом уехала в Париж, где след ее теряется. Она никогда не требовала выписки из метрики, это заставляет предположить, что она не была замужем. К тому же и на удостоверении личности значится «незамужняя». Сестра младше ее на шесть—семь лет, была маникюршей. Тоже уехала в Париж, но через десять лет вернулась домой.
Должно быть, ей удалось скопить приличную сумму денег, позволившую купить парикмахерскую, которую она держит до сих пор. Я пытался звонить, но застал лишь ее помощницу, потому что хозяйка уехала в отпуск на Балеарские острова. Телеграфировал ей в отель, чтобы она срочно вернулась, и жду ее сегодня. Сестра тоже не замужем, других родных нет…
У Мегрэ на лице невольно появилось выражение профессиональной заинтересованности. Можно было подумать, что это он ведет следствие, а один из сотрудников дает ему отчет.
Пока Лекер докладывал, он отметил две—три детали в этой комнате, очевидно гостиной, имелись фотографии одной лишь Элен Ланж. На тумбочке ее можно было лицезреть малышкой, в возрасте пяти—шести лет, с жиденькими косичками и в слишком длинном платье. На стене висел большой портрет хорошей работы, где она, двадцатилетняя, была снята в романтической позе. На третьей она была изображена на берегу моря в белом платье, край которого ветерок откинул как флаг, обеими руками она придерживала светлую широкополую шляпу.
— Известно, при каких обстоятельствах совершено убийство?
— Трудно восстановить происшедшее Позавчера, то есть в понедельник вечером, она пообедала одна в кухне, убрала посуду и вышла, потушив везде свет. Если вас это интересует, она съела два яйца всмятку. На ней были лиловое платье и белая шаль, а также белая шляпа
Мегрэ поколебался, но в конце концов не мог удержаться и сказал:
— Знаю!
— Откуда? Уже вели дознание?
— Нет, но в понедельник вечером я ее заметил перед павильоном, где давали концерт.
— Не знаете, когда она покинула парк?
— Нет, мы ушли в половине девятого. — Она была одна?
— Она всегда была одна.
Лекер и не пытался скрыть удивления:
— Вы ее замечали и раньше?
Улыбаясь, Мегрэ утвердительно кивнул головой
— Почему?
— Да ведь как здесь проводят время? Гуля-ют, разглядывают друг друга, встречаются в одних и тех же местах в одно и то же время.
— Составили уже себе мнение?
— О чем?
— О женщине, что это за тип?
— Она, конечно, необычная. Это все, что знаю.
— Так… Ну, продолжаю. Две из трех комнат верхнего этажа сданы: первая занята инженером из Гренобля, неким Малецким с женой. Они вышли несколькими минутами позже мадемуазель Ланж и отправились в кино, вернулись в половине двенадцатого. Все ставни были, как обычно, закрыты, но из окон нижнего этажа сквозь щели пробивался свет. Войдя в коридор, они заметили, что свет идет из-под двери гостиной и спальни мадемуазель.
— Они что-нибудь слышали?
— Малецкий ничего не слышал, его жена, правда неуверенно, говорит о каких-то звуках, голосах… Они почти тотчас же легли, и ничто их не обеспокоило до самого утра. Другую комнату снимает мадам Вирво, вдова, живет в Париже. Это внушительная особа лет шестидесяти — она ежегодно приезжает в Виши спустить несколько килограммов. У госпожи Ланж она впервые, в предыдущие годы останавливалась в отеле. Похоже, что она знавала лучшие времена, муж ее был богатым человеком, но слишком расточительным и оставил ее в трудном положении. Короче, вся она в фальшивых драгоценностях и говорит языком плохих театральных пьес. Она вышла в девять часов, никого не видела и оставила дом в полной темноте.
— У каждого жильца есть ключ?
— Да. Вдова Вирво отправилась в клуб на бридж и ушла оттуда немногим раньше полуночи, вернулась, как обычно, пешком. Машины у нее нет. У Малецких имеется небольшое авто, но они редко им пользуются в Виши, и оно чаще всего стоит в гараже.
— Свет горел по-прежнему?
— Погодите, патрон. Разумеется, я не мог не допросить мадам Вирво, как только преступление было обнаружено. Не знаю, может, у нее сильно развито воображение, но она утверждает, что на углу бульвара де Ла-Саль и улицы Бурбонне она почти налетела на мужчину. От неожиданности он отскочил, закрыв рукой лицо, чтобы не быть узнанным.
— Но она все же его приметила?
— Вирво утверждает, что узнала бы его. Она испугалась и все же обернулась в то время, как мужчина устремился к центру города. Это очень большой, сильный человек, огромная грудь, как у гориллы, говорит она, шел быстро, наклонившись вперед.
— Какого возраста?
— Не молод, но и не стар. Очень сильный, страшный такой. Она испугалась, побежала и не успокоилась, пока не сунула ключ в дверь…
— Свет все еще был виден на первом этаже?
— Нет, как раз нет. Света не было, если только можно довериться ее показанию. Она ничего не слышала, легла и была так взволнована, что приняла ложечку мятного спирта на кусочке сахара.
— Кто обнаружил преступление?
— Минутку, патрон. Мадемуазель Ланж соглашалась сдавать комнаты только очень приличным людям, но не держала пансион. Она не разрешала готовить и не терпела даже спиртовки для утреннего кофе. К восьми часам мадам Малецкая спустилась, как обычно, с термосом в соседний бар за кофе и рогаликами. Ничего особенно она не заметила. Так же было и по возвращении, кругом тихо, что ее удивило, ибо госпожа Ланж обычно вставала рано, и слышно было, как она ходит туда и обратно из комнаты в комнату… «Уж не заболела ли она?» — спросила Малецкая мужа за завтраком, так как хозяйка часто жаловалась на нездоровье.
Малецкий попытался открыть комнату своим ключом, но это ему не удалось. В конце концов он позвонил в полицию из того же бара, куда его жена ходила за кофе. Это почти все. Прибыла полиция со слесарем. Ключа от гостиной так и не нашлось. Другие двери в кухне и в спальне были заперты изнутри, ключ в замке. В гостиной на краю ковра лежала распростертая Элен Ланж. Смотреть на нее было страшно — ее задушили. На ней было все то же лиловое платье, но шаль и шляпа на вешалке в коридоре. Все ящики были раскрыты настежь, все в них разворочено, содержимое вывалено, бумаги и картонные коробки разбросаны на полу.
— Следы насилия есть?
— Даже и попытки нет. Так же как и ограбления, насколько нам известна. Отчет в «Трибюн» довольно точен. В одном ящике обнаружены пять банкнотов по сто франков. Ручная сумочка была раскрыта, содержимое вывалено и разбросано.
— Дом этот давно куплен?
— Девять лет назад, она приехала тогда из Ниццы, где жила некоторое время.
— Она работала там?
— Нет, занимала довольно скромное помещение близ бульвара Альберта I и жила как будто на ренту.
— Путешествовала?
— Почти ежемесячно уезжала на два—три дня.
— Куда ездила, известно?
— На этот счет она помалкивала.
— А здесь?
— Первые два года она не брала жильцов. Затем стала сдавать три комнаты на время сезона, но три комнаты не всегда были заняты. Так же, как и сейчас. Голубая комната свободна, тут есть белая, розовая и голубая комнаты…
— Гостей она принимала?
— По словам соседей, никогда.
— Письма?
— Время от времени приходило письмо из Ла-Рошели. Мы допросили почтальона — проспекты, магазинные счета из Виши.
— Имелся ли у нее счет в банке?
— В «Лионском кредите». Она делала регулярные ежемесячные взносы по пять тысяч франков, не всегда в одни и те же дни. Да, вот еще: во время сезона взносы были крупнее, но не за счет жильцов, оплачивающих наем комнат.
— Чеки она подписывала?
— Поставщикам, почти всегда местным или из Мулена, куда ездила время от времени. Иногда оплачивала чеками вещи, заказанные в Париже по каталогу. Там в углу эти каталоги свалены целой грудой.
Лекер разглядывал Мегрэ, белый пиджак которого так отличал его от другого Мегрэ, знакомого по работе на набережной Орфевр.
— Так что вы об этом думаете, патрон?
— Что мне нужно идти. Жена меня ждет.
— Ах да, первый стакан воды…
— Полиции в Виши и это известно? — пробурчал он.
— Вы вернетесь? Уголовная полиция не имеет отделения в Виши, каждый вечер приходится возвращаться машиной в Клермон-Ферран — шестьдесят километров. Начальник местной полиции предложил мне комнату с телефоном, но я предпочитаю работать на месте., Мои люди пытаются разыскать прохожих или соседей, которые видели бы, когда возвращалась Элен Ланж. Ведь неизвестно, сопровождал ли ее кто, или встретился ей на улице, или…
— Извините меня, старина, жена…
— Ах да, патрон… Не хотите ли, мы вас подвезем? Моя маши, на здесь, и молодой Дисель ждет…
— Благодарю… Я здесь хожу только пешком.
И он зашагал быстрее обычного, чтобы нагнать упущенное время.
Выпив свой первый стакан, он нашел жену на месте. Она не задавала ему вопросов, но внимательно следила за малейшим жестом и выражением лица. С газетой на коленях, Мегрэ рассматривал сквозь листву ослепительно белое облачко, появившееся на небе.
В Париже он порой жаловался, что утерял некоторые ощущения, о которых частенько вспоминал с сожалением: о теплом прикосновении ветерка к щеке, об игре света в листьях дерева, о скрипе гравия под ногами и даже о запахе пыли Здесь он преобразился. Не переставая думать о своей беседе с Лекером, он в то же время чувствовал, что его обволакивает окружающее и ничто происходящее не ускользает от него.
Отдыхающие женщины обычно составляли стулья в кружок и, склоняясь доверительно друг к другу, обменивались признаниями и откровениями, хотя были знакомы лишь несколько дней. Они беседовали о своих болезнях, о детях и внуках, показывали друг другу их фотографии. Редко кто садился в стороне, в отдалении, как «дама в лиловом».
Элен Ланж была одинока, но она не хотела, чтобы ее причислили к категории старых дев, чтобы ее жалели, и поэтому ходила очень прямо, легкой походкой, с высоко поднятой головой.
— Они напали на след? — Мадам Мегрэ тяготила его задумчивость. В Париже она не посмела бы расспрашивать мужа во время следствия. Здесь же, часами вышагивая вместе, бок о бок, они привыкли думать вслух. Это не было беседой, всего лишь несколько слов, замечаний, достаточных, чтобы понять течение мысли другого.
— Нет, они ждут сестру.
— Других родных нет?
— Нет. Как будто нет.
— Тебе пора пить второй стакан.
Они снова подошли к холлу, где возвышались головы подавальщиц. Элен бывала здесь ежедневно Было ли то предписание врача, или служило лишь предлогом для прогулки?
— О чем ты думаешь?
— Почему она избрала Виши? Она обосновалась здесь около десяти лет назад. Значит, ей было тогда тридцать семь, и она как будто не нуждалась в заработке первые два года, так как не сдавала комнат…
— Ну и что? — возразила жена.
— Но ведь существуют сотни малых и средних городов, где она могла бы осесть, не считая Ла-Рошели, где провела детство и юность Сестра ее вернулась домой и там осталась.
— Возможно, сестры не ладили между собой…
— Ну, не так просто! Прежде чем перебраться в Виши, она пять лет прожила в Ницце, — пояснил он жене.
— Немало мелких рантье…
— Да, конечно! Мелкие рантье, но также люди всех слоев общества. Эта толпа напоминает мне о Ницце Здесь тоже, должно быть, немало лиц, славящихся своими любовными похождениями, всяких бывших театральных и кинозвезд. Мы открыли здесь целый квартал шикарных особняков, где еще можно увидеть лакеев в полосатых жилетах… На холмах прячутся какие-то богатые и таинственные виллы. Как в Ницце.
— И какие выводы ты из этого делаешь?
— Никаких. Ей было тридцать два года, когда она переехала в Ниццу, и там она была одна, как и здесь. Обычно к одиночеству приходят позже…
— Бывают сердечные драмы…
— Не при такой внешности.
— Существуют и разбитые семьи…
— Восемьдесят пять процентов женщин обычно снова выходят замуж…
— А мужчин?
Он широко улыбнулся и бросил ей шутя:
— Все сто процентов. В Ницце население непостоянно, там много филиалов парижских магазинов, несколько казино. В Виши десятки тысяч курортников меняются каждые двадцать один день. Где-нибудь в другом месте ее бы знали, заинтересовались бы ею. Но не в Ницце и не в Виши. Но может быть, ей нужно было что-то скрывать?
— Ты должен встретиться с Лекером?
— Он просил заходить к нему в любое время. И по-прежнему называет меня патроном, как тогда, когда был у меня на службе…
— Все они так!
— Это, верно, по привычке.
— Может быть, скорее из чувства привязанности?
Он пожал плечами, и они повернули обратно. На сей раз они пошли через старый город, останавливаясь порой перед трогательными предметами в витринах антикваров.
Они знали, что за столом все пансионеры втихомолку наблюдают за ними, и давно привыкли к этому. Мегрэ добросовестно старался следовать советам доктора Риана: глотать только тщательно пережеванную пищу, хотя бы это было картофельное пюре, не нанизывать на вилку новый кусок, не проглотив предыдущий, за едой не пить более одного или двух глотков воды, немного подкрашенной вином. Мегрэ, несколько раз пыхнув трубкой, поднялся по лестнице, чтобы немного отдохнуть не раздеваясь. Сквозь ставни проникал слабый свет, жена, сидя в кресле, просматривала газету. Спросонья он слышал шелест переворачиваемых страниц. Прошло не более двадцати минут, когда раздался стук в дверь. Жена вышла в коридор, послышался шепот, затем она на несколько минут спустилась вниз.
— Это Лекер.
— Что-нибудь новое?
— Приехала сестра. Ее проводили в морг для опознания трупа. Лекер ждет на улице Бурбонне. Он спрашивает, хочешь ли ты присутствовать при допросе?
Мегрэ, ворча, уже встал.
— Подождать тебя у источника?
Источник, стакан воды, железный стул — значит, было уже пять часов дня.
— Это недолго. Лучше жди меня на одной из скамеек около площади, где играют в шары.
Он колебался, брать ли соломенную шляпу.
— Боишься, что посмеются над тобой? — усмехнулась мадам Мегрэ.
Тем хуже. В конце концов у него отпуск. И он лихо надвинул шляпу на голову.
Толпа зевак все еще продолжала глазеть на дом, по-прежнему охраняемый полицейским.
— Садитесь, патрон! Если поставите кресло в углу близ окна, вы увидите ее при полном освещении.
— А вы ее еще не видели?
— Я сидел в ресторане, когда мне сказали, что она в помещении полиции. Ее привезут сюда.
Сквозь тюлевые занавески они заметили подъезжающую черную полицейскую машину и за ней длинное открытое красное авто. Свежий загар на лицах сидящей в нем пары красноречиво свидетельствовал о хорошо проведенном отпуске. Женщина и мужчина пошептались немного, низко склонившись друг к другу, и после короткого поцелуя женщина вышла из машины, а ее спутник, закурив сигарету, остался за рулем. Это был смуглый молодой человек с резкими чертами лица, в желтой трикотажной тенниске, облегавшей его спортивную фигуру. Равнодушно, без всякого любопытства оглядывал он дом.
— Комиссар Лекер. Полагаю, вы Франсина Ланж?
— Верно. — Она кинула взор на Мегрэ, которого ей не представили.
— Мадам или мадемуазель?
— Я не замужем, если вас это интересует. Там, в машине, мой друг. Черта с два! Я слишком хорошо знаю мужчин, чтоб выйти замуж за одного из них. Да и не так-то просто отделаться от них при желании!
Это было красивое создание — ей никак нельзя было дать сорока лет. Прохаживаясь по узкой комнате, она вызывающе демонстрировала прекрасные формы. На ней было платье огненного цвета, почти прозрачное. Можно было поклясться, что от нее все еще пахнет морем.
— Вашу телеграмму мы получили только вчера вечером. Люсьену пришлось просто из кожи вылезти и здорово намаяться, чтобы раздобыть билеты на первый самолет. В Орли мы сели в свою машину, которую оставили там перед отъездом…
— Полагаю, это о вашей сестре идет речь?
Она спокойно кивнула головой, без всякого волнения.
— Может быть, присядете?
— Спасибо. Можно курить? — спросила она, глядя на клубы дыма из трубки Мегрэ, словно хотела сказать: уж ежели этот тип может так рьяно попыхивать трубкой, то и мне позволительно закурить сигарету…
— Прошу вас! Думаю, что это преступление вас так же поразило, как и нас?
— Конечно! Я не ожидала этого.
— Вы не знаете, были ли у нее какие-либо враги?
— Откуда они могли у нее быть?
— Когда вы ее видели в последний раз?
— Шесть или семь лет назад, не скажу точно. Помню, что было это зимой, в метель, она не предупредила о своем приезде, и я очень удивилась, когда она преспокойно вошла в мой парикмахерский салон…
— Вы с ней ладили?
— Как вообще сестры между собой. Я не так уж хорошо ее знала из-за разницы в возрасте. Она кончала школу, когда я только поступила, потом она посещала курсы в Ла-Рошели задолго до того, как я стал маникюршей. Потом она уехала из города.
— Сколько ей тогда было?
— Погодите. Я уже год была в обучении, значит, мне было шестнадцать. Прибавьте семь… Ей было двадцать три года.
— Вы ей писали?
— Редко, у нас в семье это не было принято.
— Ваша мать уже умерла тогда?
— Нет, она умерла через два года, и Элен приехала для раздела имущества. Хотя и делить-то было нечего. Лавочка и гроша не стоила.
— Что делала ваша сестра в Париже?
Мегрэ упорно разглядывал ее, вспоминая силуэт и лицо умершей. Между ними было мало общего. У Франсины глаза были голубыми, волосы золотистыми, может быть, слегка подкрашенными. На первый взгляд это была разбитная особа, бой-баба, наверное, обслуживающая клиентов с преувеличенной любезностью. Она не пыталась изображать благопристойную особу из высшего общества, а, напротив, как бы с удовольствием подчеркивала свою вульгарность.
Не прошло и получаса после посещения морга, а она весело отвечает на вопросы Лекера и даже по привычке кокетничает.
— Что она делала в Париже? Думаю, что была машинисткой в конторе, но я к ней не ходила. Мы ведь не больно-то схожи друг с другом… В пятнадцать лет я уже заимела дружка, шофера такси, и потом у меня было немало других, не думаю, чтоб такое было в духе Элен, или же она хорошо скрывала свои делишки…
— На какой адрес вы ей писали?
— Сначала, я помню, был какой-то отель на авеню Клиши, но название я позабыла… Она частенько меняла отели, потом у нее была квартира на улице Нотр-Дам де-Лоретт, забыла, какой номер…
— Когда вы приехали в Париж, вы навестили сестру?
— Да, конечно, и я была удивлена, как она хорошо устроилась. Я даже сказала ей об этом. У нее была прекрасная комната окнами на улицу, гостиная, кухонька и настоящая ванная комната.
— Был ли какой-нибудь мужчина в ее жизни?
— Не знаю… Мне хотелось остаться на несколько дней у нее, пока найду себе жилье, но она ответила, что проводит меня в очень чистенький и недорогой отель, она, мол, не может жить с кем-нибудь вместе.
— Даже три—четыре дня?
— Так я поняла.
— Это вас не удивило?
— Не очень-то… Знаете, меня удивить нелегко. Если люди позволяют мне поступать так, как мне вздумается, то и они также могут делать что хотят, и вопросов я не задаю.
— Сколько времени вы жили в Париже?
— Одиннадцать лет.
— Все время работали маникюршей?
— Сначала маникюршей, потом косметичкой. Я изучила это ремесло на Елисейских полях.
— Вы жили одна?
— Когда одна, когда нет…
— Встречались с сестрой?
— Можно сказать, никогда.
— Так что вы почти ничего не знаете о ее жизни в Париже?
— Знаю только, что она работала.
— Когда вы вернулись в Ла-Рошель, у вас были большие сбережения?
— Достаточные…
Он не спрашивал, как заработала она эти деньги, и она об этом не говорила, но каждый понимал другого.
— Вы никогда не были замужем?
— Я уже вам отвечала: я не так глупа…
Обернувшись к окну, откуда видно было, какие позы принимал ее спутник, восседая за рулем красного авто с сигаретой в зубах, она воскликнула, посмеиваясь:
— Поглядите, какой у него дурацкий вид! Рожи-то какие корчит! Выпендривается как!
— Но ведь вы же…
— Ну и что! Это мой служащий и к тому же прекрасный мастер, в Ла-Рошели мы живем врозь — не люблю я, чтоб он путался у меня под ногами… В отпуске еще куда ни шло!
— Ваша сестра никогда не имела детей?
— Почему вы об этом спрашиваете?
— Право, не знаю, ведь каждая женщина…
— Насколько мне известно, не имела. Ведь мы бы уж знали, правда?
— А у вас?
— У меня был один. Я жила тогда в Париже, пятнадцать лет точу назад. Первой моей мыслью было отделаться от него, и так, конечно, было бы лучше, но сестра посоветовала его оставить.
— Значит, вы тогда виделись с сестрой?
— Да, я и пошла-то к ней из-за этого… Мне нужно было поговорить с кем-нибудь из близких. Вам это может показаться смешным, но бывают моменты, когда вспоминаешь о семье. Короче, у меня был сын… Филипп. Я поместила его у кормилицы в Вогезах.
— Почему там? У вас там родные, друзья?
— Ничего подобного. Элен нашла этот адрес, не знаю, в каком бюллетене. Я ездила туда несколько раз за два года. Ему там было хорошо, у очень милых крестьян, ферма была чистенькой, но однажды они сообщили мне, что он утонул… — Она задумалась на минутку, пожала плечами: — В конце концов, оно, быть может, и лучше для него!
— Не знаете, была ли у вашей сестры какая-нибудь подруга?
— Не думаю, уже в Марсильи она глядела на других девушек свысока, и ее дразнили «принцессой». Думаю, что и в школе машинописи и стенографии было то же самое…
— Она была гордячка?
Она поколебалась, раздумывая:
— Не знаю… Не то слово. Нет. Она не любила людей… не любила общаться с ними. Вот именно: предпочитала быть одна. Она любила себя, ей нравилось жить так, как есть. В сущности, она была очень довольна собой…
Слова эти поразили Мегрэ: он мысленно вновь увидел «даму в лиловом», попытался определить выражение ее лица и не сумел. Франсине это удалось: «Она очень любила себя». Так любила, что только в одной комнате были три ее фотографии, и в других комнатах, куда он не заходил, несомненно, были тоже. И ни одного портрета матери, сестры, друга или подруги. На берегу моря она тоже была снята одна.
— Я предполагаю, вы ее единственная наследница? Мы не нашли завещания в ее бумагах, правда, они разбросаны преступником, но не вижу, по какой причине он мог бы унести завещание.
— Когда будет погребение?
— Это зависит от вас.
— Как вы думаете, где я должна ее похоронить? — Понятия не имею…;
— Я здесь никого не знаю. В Марсильи вся деревня сбежалась бы на похороны просто из любопытства. Послушайте, если я вам больше не нужна, я поищу себе номер в отеле и приму ванну.
— Жду вас завтра утром…
Уходя, она обернулась на мгновение к Мегрэ, словно спрашивая, что он там делает молча в углу, и нахмурила брови.
Может быть, она узнала комиссара?
В окно они увидели, как она села в машину, наклонилась к спутнику, сказала несколько слов, и машина отъехала. Мужчины переглянулись, и Лекер первый произнес, слегка улыбаясь:
— Ну, что скажете?
Попыхивая трубкой, Мегрэ пробурчал:
— Что и говорить!
Беседовать ему не хотелось, он не забыл, что его ждет жена.
— До завтра, старина…
ГЛАВА III
Мегрэ сидел на своем обычном месте в зеленом кресле у открытого окна. Здесь он ощущал себя скорее в отпуске, а не на лечении, и смерть «дамы в лиловом» вписывалась в распорядок его безмятежной жизни. Накануне вечером они, как обычно, обошли парк. Наступал час театров, казино, кинотеатров. Люди выходили из отелей, пансионов, меблированных комнат, и каждый выбирал себе развлечение по душе. Мегрэ машинально искал прямой, полный достоинства силуэт, удлиненное лицо, высоко вздернутый подбородок и взгляд, беспокойный и жесткий. Только один человек в городе знает тайну дома «Ирис»: тот, кто задушил одинокую женщину. Прогуливается ли он в парке, направляется сейчас в театр или в кино?
Мегрэ разжег трубку, перевернул страницу газеты и невольно вздрогнул, увидев вдруг свою фотографию на две колонки, снятую без его ведома в тот момент, когда он пил один из своих обязательных стаканов воды.
«МЕГРЭ ВЕДЕТ СЛЕДСТВИЕ?
Из соображений скромности мы не сообщали нашим читателям о присутствии среди нас комиссара Мегрэ, который находится в Виши не по делам службы, а для того, чтобы воспользоваться, как и другие выдающиеся личности до него, лечебными свойствами наших вод. Удержится ли комиссар, однако, от желания раскрыть тайну улицы Бурбонне?Его узнали, когда он выходил из дома, где было совершено преступление, вместе с симпатичным комиссаром Лекером, начальником уголовной полиции в Клермон-Ферране, ведущим следствие.Возьмет ли верх необходимость лечения или…»
Он отбросил газету и пожал плечами. До девяти часов все его дела совершались по твердо установленному распорядку, и, когда мадам Мегрэ в розовом костюме показалась в дверях, они направились к лестнице.
— Доброе утро, дамы и господа!
Это был неизменный привет хозяина. Мегрэ заметил силуэт на тротуаре и отблеск света на объективе фотоаппарата.
— Он уж час как ожидает вас… Это не из «Монтаньи», где пишут о вас в утреннем номере, а из «Трибюн», из Сент-Этьенна…
Человек с камерой был высок, с рыжей шевелюрой, одно плечо выше другого. Он бросился навстречу комиссару.
— Вы позволите сфотографировать вас? Только один снимок…
К чему отказываться? Он остановился неподвижно у входа. Мадам Мегрэ отошла в сторону.
— Поднимите немного голову…
Впервые за многие годы его фотографировали в соломенной шляпе. Он носил такую только у себя на даче, в Мэн на Луаре, старую шляпу садовника.
— Еще раз… Одну секунду… Спасибо. Мсье Мегрэ, смею ли спросить, вы действительно занимаетесь этим делом?
— Как шеф уголовного управления с набережной д’Орфевр я не вмешиваюсь в то, что происходит за пределами Парижа…
— Но преступление все же вас интересует? — Как и большинство ваших читателей.
— Ведь преступление имеет особенный характер — жертва была одинокой, ни с кем не общалась, неясен мотив, не видно причины…
— Когда ближе ознакомятся с ее личностью, выяснится и причина и мотив.
Мегрэ нашел Лекера в голубой комнате у телефона.
— Присаживайтесь, патрон. Алло! Это просто удача, что прежняя консьержка на том же месте. Да! Да! Что? Она не знает где? Садилась на метро? Ага, на станции Сен-Жорж. Не разъединяйте, мадемуазель. Ну спасибо. Я пошлю тебе опросный лист, чтобы все это упорядочить. Да, да, разумеется, с ребятами всегда заботы. Я-то об этом кое-что знаю. С тремя моими мальчишками…
Он повесил трубку и обернулся к Мегрэ.
— Это Жюльен, вы должны его знать, сейчас он инспектор в девятом округе, я просил его вчера порыться в бумагах. Он нашел точный адрес Элен Ланж на улице Нотр-Дам де-Лоретт, где она жила четыре года.
— Значит, с двадцати восьми до тридцати двух лет…
— Да, почти… Консьержка все та же. Мадемуазель Ланж как будто была спокойной девицей. Она уходила и приходила в определенное время, как человек работающий, редко выходила по вечерам куда-нибудь в театр или в кино… Служба ее, должно быть, была в другом квартале, потому что она садилась в метро. В половине первого возвращалась, завтракала и вновь уходила. В половине седьмого возвращалась.
— Кто-нибудь у нее бывал?
— Один человек, всегда один и тот же.
— Консьержка знает его имя?
— Ничего она о нем не знает. Он приходил раз—два в неделю к половине девятого, а к десяти часам уже уходил.
— Что за тип?
— Как будто порядочный человек. У него была своя машина. Ей не пришло в голову запомнить номер. Большое черное авто, вероятно американское…
— Возраст?
— Сорок лет. Очень сильный. Довольно полный, тщательно одевался.
— Проводили ли они вместе уик-энд?
— Один лишь раз.
— А отпуск?
— Нет. У Элен Ланж в то время был двухнедельный отпуск. Она ежегодно уезжала в Этрета и жила в семейном пансионе, куда ей посылали почту.
— Она получала много писем?
— Мало. Изредка письмо от сестры. Она пользовалась абонементом в одной книжной лавке и много читала…
* * *
Сотрудники Лекера опросили всех соседей. Не только никто не видел и не слышал ничего в вечер убийства, но все единодушно утверждали, что у Элен Ланж не было ни друзей, ни подруг и что у нее никто не бывал. Иногда она уезжала с маленьким чемоданчиком в руках, и тогда ставни оставались закрытыми в течение двух-трех дней. Машины у нее не было, и она никогда не вызывала такси. По утрам она делала закупки в ближайших лавочках. Не скупилась, но цену деньгам знала. По субботам отправлялась на большой рынок за провизией, летом всегда в белой шляпе, зимой в темной.
Мегрэ обдумывал все детали, подремывая в кровати, в то время как мадам Мегрэ читала у окна. Золотистый полусвет проникал в комнату сквозь щели в ставнях. Бесформенные мысли кружились у него в голове. Вдруг он задал себе вопрос: «А почему именно в этот вечер? Почему ее не убили накануне или на следующий день, месяцем раньше или двумя месяцами позже?»
Казалось, вопрос несуразен, однако он придавал ему большое значение. Десять долгих лет жила она на тихой улочке в Виши. Никто у нее не бывал. Она, насколько известно, тоже никого не навещала, разве только во время своих кратких поездок. Соседи видели, как она приходит и уходит Ее можно было также видеть на желтом стуле в парке, пьющей свой стакан воды, или вечером на концерте в парке.
Если бы ему самому пришлось опрашивать лавочников, он задал бы им вопросы, которые наверняка удивили бы их. Произносила ли она когда-либо лишние слова? Не наклонялась ли Иногда погладить вашу собачку? Беседовала ли с женщинами в очереди, здоровалась ли с ними, встречая ежедневно по утрам в одни и те же часы? И наконец: смеялась ли она когда-нибудь? Или только улыбалась?
Пришлось бы вернуться на пятнадцать лет назад, чтобы обнаружить ее контакт с человеческим существом: мужчиной, приходившим к ней один или два раза в неделю в квартиру на улице Нотр-Дам де-Лоретт. Можно ли жить столько лет и ни с кем не делиться признаниями, не высказать вслух того, что на сердце?
Ее задушили. Но почему в этот вечер? Для задремавшего Мегрэ вопрос этот стал главным; когда жена сообщила ему, что уже три часа, он все еще пытался на него ответить.
— Выйдем вместе?
— Конечно, вместе, как каждый день. Почему ты об этом спрашиваешь?
— Ты мог условиться с Лекером.
— Никакого свидания не предвидится…
И чтоб доказать это, он проделал с ней большой круг начиная с детского парка. В толпе они узнали двух веселых типов, «потешных весельчаков», как они их называли, но теперь во взгляде мужчины, обращенном к нему, что-то изменилось. Вместо того чтобы пройти, как обычно, он направился прямо к комиссару, протягивая ему руку.
— Вы меня не узнаете?
— Уверен, что видел вас раньше, но тщетно роюсь в памяти.
— Бебер. Это имя вам ничего не говорит?
Много было в его практике Беберов: и Малыш Луи, и Верзила Жюль, но…
— Вы арестовали меня впервые на бульваре Капуцинов. Второй раз это произошло при выходе из метро на станции Площадь Бастилии. Да, давненько это было! Я был молод тогда!.. Да и вы, с позволения сказать…
Тут Мегрэ разом вспомнил эту историю, потому что, преследуя воришку, потерял шляпу — соломенное канотье.
— Ну и сколько вы тогда отхватили?
— Два года… Я понял… Взялся за ум и… завязал. Работал у старьевщика, торговца подержанными вещами, уйму старья перечинил — ведь я всегда отличался ловкостью рук!
Он подмигнул Мегрэ, как бы намекая на особенности своей бывшей профессии.
— Потом я встретил мадам! — … Это слово он произнес с пафосом и даже гордостью. — У нее не было ни одного привода, — продолжал он, — ни одной судимости, и в проституции она не была замечена. Она только что приехала в Париж из Бретани и работала в закусочной. С ней у нас сразу пошло на полном серьезе, и мы поженились. Знаете, она даже настояла, чтоб мы поехали в ее деревню, чтобы там обвенчаться в церкви… О, то была самая настоящая свадьба, с фатой, флердоранжем, белым платьем, все как полагается!
Рассказывая, он бурно веселился, жизнь в нем била ключом.
— Мне казалось, — вспоминал он, — что я вас узнал, каждый день смотрел, смотрел, но все сомневался и только сегодня, открыв газету, увидел вашу фотографию… Никогда не забуду… вы были со мной очень порядочны! Славные были времена, не правда ли? До свидания, господин комиссар! Попрощайся же, душечка!
Парочка удалилась. Мегрэ еще долго забавлялся перипетиями судьбы бывшего карманника, но постепенно лицо его стало серьезным. Наконец он вздохнул с облегчением:
— Теперь я понимаю, почему именно в тот день, не месяц тому назад, не год, была убита эта женщина! С тех пор как мы здесь, трижды в день мы встречаем одних и тех же людей, и лица их становятся нам знакомы. Лишь сегодня благодаря снимку в газете этот забавный тип узнал меня и решился подойти. Так вот — это наш первый курс лечения, а может быть, и единственный. Подумай! Кто-то приехал, как и мы, впервые, выбрал врача, прошел осмотр, провел ряд исследований и анализов, ему назначили курс лечения, источники, режим…
Он встретил Элен Ланж, и ему показалось, что он узнал ее. Потом он встретил ее во второй, в третий раз… Может быть, он был рядом с ней в тот вечер, когда она слушала музыку…
Комиссар продолжал размышлять:
— Согласно местным публикациям сюда приезжает двести тысяч курортников в год, если распределить их по месяцам, то получится около двадцати тысяч в месяц. Положим, что треть из них новенькие, как мы, и тогда нам остается несколько тысяч подозреваемых. Ах нет, нужно еще отбросить женщин и детей. Сколько, по-твоему, здесь женщин и детей?
— Женщин больше, чем мужчин, что касается детей…
— Погоди! А сколько калек и убогих в колясках или на костылях? Большая часть стариков не способна задушить довольно сильную женщину…
Она спрашивала себя, шутит он или говорит серьезно. Положим, тысяча человек в состоянии задушить женщину. По свидетельству мадам Вирво и содержателя бара, речь идет о большом и сильном человеке, тогда следует исключить из этого числа низеньких и тщедушных… Оставим пятьсот… С облегчением услыхала она его смех.
— Над кем же ты смеешься?
— Над полицией. Над нашим ремеслом. Сейчас я объявлю Лекеру, что остается всего лишь пятьсот подозреваемых, не считая тех, что были в этот вечер в театре или могут доказать, что играли в бридж и еще во что-нибудь… И подумать только, ведь в конце концов не так уж редко находят виновного.
В Скотленд-Ярде однажды решили опросить всех жителей города с двухсоттысячным населением. Это заняло месяцы.
— И нашли?
— В другом городе, случайно, — уронил равнодушно Мегрэ, — этот тип, выпив, сам проболтался.
Они подошли к дому мадемуазель Ланж. — Я вернусь в отель, — шепнула мадам Мегрэ. — Хорошо, я скоро приду.
Дверь в гостиную была открыта, и было видно, как рабочие прибивали черную материю к стенам.
Показался Лекер.
— Я так и думал, что вы появитесь. Проходите. — Он проводил его в спальню, где было тише.
— Ее хоронят в Виши?
— Да, сестра заходила ко мне утром…
— Когда погребение?
— Послезавтра. Нужно дать людям в квартале возможность отдать последний долг усопшей.
Лекер покручивал кончики своих рыжих усов:
— Сегодня Франсина была какой-то совсем иной, менее игривой и далеко не жизнерадостной. Не бросалась фразами, как раньше. Такое впечатление, что ее мучит какая-то мысль, но она не решается мне что-то сказать. В какой-то момент она меня спросила: это комиссар Мегрэ, не так ли? Она видела ваше фото в газете.
— Несколько человек, видевшие меня ежедневно, после фотографии реагировали так же.
— Думаю, тут что-то посложнее, — задумчиво возразил Лекер, как бы следя за какой-то смутной, ускользающей мыслью. — Вы полагаете, что я ею должен был заняться и узнать о том времени, когда она жила в Париже?
— Возможно, принимая во внимание образ жизни, который она там вела.
— То, что меня сейчас занимает, более тонко и менее определенно. Для нее я обыкновенный провинциальный полицейский, исполняющий свои обязанности и задающий полагающиеся вопросы. Как только вопрос зарегистрирован, я перехожу к следующему. Вы понимаете, что я хочу сказать? Войдя сюда вчера, она чувствовала себя совершенно свободно. Вас она не узнала. Увидев на следующий день ваше фото в газете, она подумала: с чего бы это Мегрэ присутствовал при нашей беседе?
— И какие выводы вы делаете из этого?
— Не забывайте о вашей репутации, о том, что люди думают о вас… — Он смутился, опасаясь, что его слова будут неправильно поняты. — Это очень важно! Она задала себе вопрос: а случайно ли вы здесь? А может быть, вы занимаетесь этим делом…
— Вам показалось, она чего-то боится?
— Ну, так далеко я не заглядываю. Я заметил, что она вся какая-то иная, настороженная. Я задал ей всего два незначительных вопроса, и она всякий раз долго раздумывала, прежде чем ответить.
— Нотариуса нашли?
— Ее спутник составил список местных нотариусов и позвонил им всем. Кажется, мадемуазель Ланж ни у кого в клиентах не состоит. Только один из них, работавший здесь клерком лет десять тому назад, вспомнил, что составлял акт продажи этого дома…
— Как его имя?
— Метр Рамбо.
— Не хотите ли ему позвонить? — Сейчас?
— В провинции нотариусы обычно живут при конторе.
— И что спросить?
— Платила ли она чеками или по переводу с какого-нибудь банковского счета?
Мегрэ побродил по кухне, заглянул в ванную комнату — просто так, бездумно.
— Ну что, Лекер?
— Как вы догадались?
— О чем?
— О плате за дом Она платила наличными деньгами. У нее был с собой чемоданчик, битком набитый купюрами.
— Вы опросили железнодорожных служащих?
— Черт подери, и не подумал!
— Хотелось бы знать, отправлялась ли она всякий раз в одно и то же место или в разные…
— Завтра же постараемся узнать.
В музыкальном павильоне был концерт, и супруги Мегрэ, достаточно ходившие сегодня, заслужили право посидеть.
Назад: ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Дальше: ГЛАВА IV
