Ракеты на старте
Лидер Консервативной партии Маргарет Тэтчер стала премьер-министром Великобритании в 1979 году. Тэтчер отказалась от привычки карьерных женщин носить костюмы мужского покроя, что делало их похожими на лесбиянок тридцатых годов. Она умудрялась выглядеть одновременно женственной и сильной.
Женщина на посту главы правительства — тогда это было в новинку. Британские газеты писали: «Это маленький шаг для Маргарет, но огромный шаг для женщин всего мира». Сама она недолюбливала женщин и предпочитала мужское общество. Она желала быть единственной женщиной, которой восхищаются.
— Я хочу оправдать доверие, которое мне оказали, — сказала Маргарет Тэтчер, став премьер-министром, — и намерена делать то, что я считаю правильным.
Появлению Тэтчер на Даунинг-стрит в Москве не порадовались. Тэтчер была сторонницей укрепления НАТО и противостояния Советскому Союзу. В отличие от своих предшественников она не верила в «мирное сосуществование». Тэтчер считала, что Запад должен вести с коммунистическим Советским Союзом войну не на жизнь, а на смерть. И она не сомневалась в победе Запада.
— Русские называют меня железной леди, — торжествующе произнесла Маргарет Тэтчер в парламенте. Она сделала паузу и добавила: — Они правы!
Маргарет Тэтчер исходила из того, что именно ядерное оружие позволяет сохранить мир в Европе, и резко увеличила ядерный потенциал страны. Четыре британские подводные лодки «Поларис» несли в общей сложности шестьдесят четыре ядерные боеголовки. После модернизации в семидесятых годах они могли нести уже сто девяносто две боеголовки. Тэтчер приняла решение о покупке более современной американской ракетной системы «Трайдент». Теперь британский подводный флот мог обрушить на противника девятьсот шестьдесят боеголовок.
Отвечая радиослушателю, который был недоволен тем, что она тратит деньги на ядерные ракеты, когда миллионы британцев сидят без работы, Тэтчер сказала:
— Я не могу с вами согласиться. Разве можно отказываться от наших ядерных сил, когда огромный арсенал ядерных ракет остается в руках наших заклятых врагов, которые не колеблясь сокрушили Венгрию, Чехословакию и Афганистан?
После сорок пятого европейцы стали первыми заложниками холодной войны, зато в шестидесятых годах они начали выигрывать от войны. Западные страны удачно сочетали свободное предпринимательство и государственные капиталовложения, поэтому денег хватало и на оборону, и на личное потребление.
Американский воинский контингент на территории ФРГ внес немалый вклад в подъем западногерманской экономики. Возвращающиеся на родину американские солдаты проложили в Соединенные Штаты путь «фольсквагенам». На американских военно-морских и военно-воздушных базах неплохо зарабатывала Япония. Вместе с американскими солдатами распространялись американская музыка, сигареты, автомобили, фильмы и кока-кола.
Во время португальской революции 1974 года, когда казалось, что натовская страна вот-вот станет социалистической, европейцев поражало полное отсутствие советской помощи португальским коммунистам, которые вышли из подполья. А ведь это было своеобразным следствием противостояния великих держав. Запад не вмешивался, когда восстали восточные немцы, венгры, чехи. И Москва воздержалась от активных действий, когда Испания и Португалия расставались со своим фашистским прошлым.
Вершиной европейской разрядки стало Совещание по безопасности и сотрудничеству в Европе. Общеевропейский акт был подписан в 1975 году в Хельсинки. Для Советского Союза главным было признание послевоенных границ. Для остального мира — защита прав и свобод человека.
Холодная война вновь вспыхнула в Европе, когда началось размещение новых советских ракет средней дальности. Эта история растянулась на десятилетие…
В 1976 году в Советском Союзе на вооружение приняли мобильный ракетный комплекс средней дальности РСД-10 «Пионер». Натовцы именовали новую советскую ракету СС-20. Она имела разделяющиеся головные части индивидуального наведения с тремя ядерными боезарядами. Дальность полета превышала пять тысяч километров.
В январе 1977 года Леонид Ильич Брежнев выступал в Туле и говорил, что абсурдно полагать, будто Советский Союз стремится к военному превосходству. А через несколько месяцев началась установка новых ракет. Они сменили устаревшие модели, подготовка которых к запуску занимала слишком много времени.
По мнению натовских военных, новые ракеты меняли баланс сил в Европе в пользу Советского Союза. Европейские державы не понимали логики советских руководителей: зачем Москве новые ракеты средней дальности? Считалось, что в сфере ядерных вооружений Советский Союз конкурирует с Соединенными Штатами. Но эти ракеты были нацелены на Западную Европу. Не намерен ли Советский Союз нанести превентивный удар по военным объектам НАТО, разрушить порты и аэродромы, чтобы не позволить американской армии прийти европейцам на помощь и после этого захватить весь континент?
Ракеты СС-20 напугали и сплотили Западную Европу. Впервые с послевоенных времен против Советского Союза объединились лидеры Франции, Англии и Западной Германии.
Во время холодной войны Франция играла роль, которую пыталась играть Германия при канцлере Бисмарке: балансировала между Западом и Востоком. При Шарле де Голле Париж флиртовал с Москвой и держался твердо с Вашингтоном. Французы любили блеснуть антиамериканской фразой и позлить Соединенные Штаты, чтобы показать свою самостоятельность. Советские руководители старались перетащить французского президента на свою сторону, рассчитывая на его нелюбовь к американцам.
Обычно говорят, что Шарль де Голль был националистом. Точнее было бы сказать, что он был экономическим националистом. Он боялся не только вторжения советских танков во Францию, но и американской экономической экспансии. Опасался, что американцы за свои доллары скупят всю французскую экономику.
Шарль де Голль родился в Лилле в 1890 году. Роста в нем было сто девяносто два сантиметра. Учился в колледже иезуитов, но выбрал карьеру военного. Летом 1940 года, в разгар войны с немцами премьер-министр Поль Рейно отправил генерала де Голля в Лондон для переговоров с британскими союзниками.
Из Лондона после капитуляции Франции де Голль призвал соотечественников продолжить борьбу с нацистами. Он совершил поступок, который сделал его исторической фигурой.
«Будущее длится долго, — говорил де Голль. — В один прекрасный день может случиться все; тот или иной поступок, продиктованный честью и честностью, может вдруг оказаться хорошо помещенным политическим капиталом».
Британское правительство поддерживало де Голля как союзника в антигитлеровской войне, признало генерала главой французского правительства в изгнании. Американцы же его не любили. Президент Франклин Рузвельт презирал Францию из-за ее капитуляции в 1940 году, а де Голля называл «капризной примадонной».
Генерал платил американцам той же монетой, сознательно вел себя с ними высокомерно, жестко и даже грубо.
8 мая 1943 года Рузвельт жаловался Черчиллю: «Де Голль, может быть, и честный человек, но он одержим манией мессианского комплекса. Я не знаю, что с ним делать».
Де Голль не остался в долгу. Он рассказывал о своей встрече с Рузвельтом: «Президент, подобно кинозвездам, хмурился, видя, что другие тоже могут играть роль. Рузвельт не особенно благосклонно взирал на мою персону, хотя прятал свои чувства под галантным обхождением патриция».
В 1945 году Франклин Рузвельт, возвращаясь домой после встречи «Большой тройки» в Ялте, предложил де Голлю встретиться в Алжире. Обиженный генерал не захотел, потому что его самого в Ялту не пригласили. Американский президент резюмировал: де Голль — это «примадонна, которая из-за своего каприза кинозвезды пренебрегла полезной встречей».
Еще одна причина развела США и Францию после войны. Американцы считали, что с колониями должно быть покончено и все народы имеют право обрести самостоятельность. Де Голль не хотел оставлять империю без колоний: «Разве сможет Франция восстановить свою роль в мире, если ее держат вне великих мировых решений, если она потеряет свои африканские и азиатские владения, если война будет завершена таким образом, что внушит ей психологию побежденных».
Если президент Рузвельт считал де Голля и его правительство в изгнании тайными фашистами, которые намерены проводить крайне правую политику, то после войны в Вашингтоне французов подозревали в том, что все они — тайные агенты коммунистов. Англичане и американцы считали французов нацией предателей, полагали, что ни Франции, ни Бельгии с Люксембургом доверять нельзя. В первых переговорах о создании НАТО в Вашингтоне участвовали только Соединенные Штаты, Англия и Канада.
Американцы даже не считали нужным скрывать своих подозрений. В августе 1948 года американский военный атташе в Париже генерал Тейт выступал перед офицерами французского Генерального штаба:
— Франция получила миллиарды долларов в соответствии с планом Маршалла и программами военного сотрудничества. Но результат разочаровывает. Мы не станем вас вооружать, раз вы не хотите сражаться. Вы уже никогда не станете великой военной державой. Мы лучше вооружим немцев.
Под давлением Соединенных Штатов и Великобритании во Франции осенью 1950 года поднялась антикоммунистическая волна. Французские спецслужбы были реорганизованы с тем, чтобы «иметь силы и средства для борьбы с коммунистической пятой колонной в случае чрезвычайных обстоятельств». 7–9 сентября французская полиция арестовала и выслала из страны почти три сотни иностранных коммунистов, большинство которых составляли костяк военного аппарата компартии. Из страны выставили такие левые организации, как Всемирная федерация профсоюзов, Международная демократическая федерация женщин и Всемирная федерация демократической молодежи.
Французским спецслужбам все равно не доверяли. Британская разведка сумела установить во французском посольстве в Лондоне подслушивающие устройства, что помогло взломать некоторые дипломатические коды. Операция продолжалась три года. Это позволило англичанам проникнуть в мысли французских дипломатов. Во время крупнейших дипломатических конференций американский Государственный департамент больше всего интересовался расшифрованными телеграммами французов, потому что считал, что Париж за спиной американцев и англичан ведет двойную игру с Москвой.
В 1959 году президент Эйзенхауэр предложил протянуть «горячую линию» связи между Вашингтоном, Лондоном и Парижем. В трех столицах установили секретный телефон KY-9, гарантирующий абонентов от прослушивания. Пользоваться им было непросто — надо было не забывать нажимать правильные кнопки во время разговора. Во время обострения отношений между Соединенными Штатами и Францией американцы переставали им пользоваться, опасаясь, что с помощью этого аппарата французы могут подслушивать разговоры американцев и англичан.
Генерал Шарль де Голль возглавил временное правительство после освобождения Франции, а в январе 1946 года ушел в отставку. Двенадцать лет он был вне политики, жил в поместье далеко от Парижа. В мае 1958 года его убедили вернуться к власти, когда страна решала, что делать с Алжиром: позволить колонии обрести независимость или продолжать силой сохранять свою власть над алжирцами.
Из-за этой войны кабинет Ги Молле пал, двадцать два дня страна оставалась без правительства. Забастовки и демонстрации против войны прокатились по всей стране. Подожгли здание газеты «Монд». Марсельские докеры отказались разгружать гробы убитых солдат, прибывающие из Северной Африки.
«Спасти положение мог только общенациональный авторитет. Он должен был взять власть в свои руки и восстановить государство. Ни у кого, кроме меня, такого авторитета не было», — скромно скажет о себе позднее сам генерал де Голль.
Общество надеялось, что де Голль утихомирит армию. Армия надеялась, что генерал разрешит им огнем и мечом подавить восстание алжирцев.
Приняли новую конституцию, и он стал президентом страны с неограниченными полномочиями. Можно сказать, что де Голль спас демократию, но при этом стал своего рода диктатором. Как минимум, ощущение собственного всевластия определило его внешнюю политику.
«У генерала де Голля, — говорил бывший премьер-министр Антуан Пинэ, — есть тенденция видеть вещи такими, какими они ему кажутся, и, кроме того, генерал крайне высокомерен. Его преследует мания необходимости подчинить себе все».
Впрочем, есть и иные точки зрения. Де Голль, по мнению госсекретаря Соединенных Штатов Генри Киссинджера, хотел восстановить ощущение собственной значимости у страны, охваченной чувством проигрыша и уязвимости. Франция понесла страшные потери в Первую мировую, была разгромлена в сороковом, проиграла безнадежные колониальные войны в Индокитае и Алжире. Де Голль после стольких разбитых вдребезги надежд и мечтаний, рассеявшихся словно дым, счел необходимым компенсировать глубоко укоренившееся в обществе чувство непрочности и неуверенности высокомерно-властным поведением.
Заняв президентское кресло, он вызвал к себе американского генерала, командовавшего войсками на территории Франции, чтобы выяснить дислокацию его частей и соединений. Генерал доложил.
— А ядерное оружие? — спросил де Голль.
— Господин президент, мы можем обсуждать этот вопрос только один на один.
Все вышли. Генерал извиняющимся тоном сказал:
— Господин президент, этого я не могу сообщить даже вам.
Де Голль выпрямился во весь свой рост и произнес:
— Это последний раз, когда американский генерал позволяет себе так разговаривать с президентом Французской Республики.
Многих европейских руководителей — не только де Голля — мучило страшное видение: когда-нибудь Москва и Вашингтон договорятся, подпишут договор о ненападении, американские войска уйдут из Европы и заберут с собой атомный зонтик. Свой континент они надежно прикроют межконтинентальными ракетами. А Европе придется защищать себя самой.
Лондон и Вашингтон понимали, что им нужно перетащить де Голля на свою сторону. В мае 1961 года президент Джон Кеннеди поехал в Париж. Этой встрече предшествовал неудачный путч во Франции.
Крайне правые офицеры, которые решили не допустить ухода Франции из Алжира, создали Организацию секретной армии (ОАС) и подняли восстание. К ним присоединилось примерно пятнадцать полков. Руководители восстания пригрозили, что «лица, непосредственно принимавшие участие в отказе от Алжира и Сахары, предстанут перед военным трибуналом, специально созданным для рассмотрения преступлений против безопасности государства».
Первым мятежники собирались наказать де Голля. Франция растерялась и, возможно, была готова капитулировать перед мятежниками. Но де Голль действовал жестко и уверенно. Он ввел чрезвычайное положение, прекратил морское и воздушное сообщение с Алжиром. Приказал арестовать тех военных, которые могли бы поддержать мятежников. Генерал выступил по телевидению. Он надел военную форму и потребовал не подчиняться приказам мятежников. Речь была несколько патетической, но де Голлю она удалась. «Француженки и французы! Помогите мне!» — говорил он.
Генерала услышали. Его твердая позиция произвела впечатление на тех, кто присоединился к бунтовщикам. Мятеж быстро подавили. Мятежники, которым удалось ускользнуть от правосудия, попытались отомстить де Голлю.
9 сентября 1961 года ночью в Париже на дороге, которая ведет из Елисейского дворца в Коломбэ, мятежные офицеры из Организации секретной армии попытались взорвать машину де Голля. В автомобиле находились еще и жена де Голля, его адъютант и охранник. Машину охватил огонь — это воспламенилась детонирующая смесь, но десять килограммов взрывчатки по счастливой случайности не взорвались.
Мятежные генералы придерживались проамериканских позиций и были сторонниками тесного сотрудничества с НАТО. Озабоченный развитием событий американский посол в Париже предложил французскому президенту военную помощь в борьбе с повстанцами. Шарль де Голль отверг предложение. Президент был возмущен попыткой посольства вмешаться в его дела. Но возмущение было не по адресу. Как раз американский посол потребовал от резидентуры ЦРУ не поддерживать противников де Голля. Но было поздно. Визит Джона Кеннеди в Париж прошел плохо потому, что французский президент был во власти своего раздражения.
13 февраля 1960 года на полигоне в Реггане в пустыне Сахара, неподалеку от города Алжира, была испытана первая французская ядерная бомба. Там, во Французской Сахаре, проводились и дальнейшие испытания. В апреле 1961 года, когда французские военные подняли мятеж и потребовали от правительства не предоставлять независимость Алжиру, полным ходом шли приготовления к очередному испытанию на полигоне. Ученые предложили генералу, который руководил работами, провести испытание немедленно, чтобы мятежники не попытались захватить оружие. Через три дня пришел приказ президента провести испытания.
(Так же поступят и США в 1975 году, накануне падения Южного Вьетнама. Там находился исследовательский реактор: американцы вывезли на самолете все ядерные материалы, чтобы они не достались северным вьетнамцам.)
Шарль де Голль был невероятно доволен успешными испытаниями. Рассказывают, что президент кричал:
— Да здравствует Франция!
Напрасно США и Англия пытались его остановить, ООН пугала опасностью заражения атмосферы, а Нигерия даже разорвала с Францией дипломатические отношения. Де Голль отнесся к этому высокомерно-иронично:
— Забавно, что эти страны, которые так резко выступили против Франции, молчали, пока США и СССР осуществляли больше двухсот ядерных испытаний. Франция сумела доказать, что способна самостоятельно совершить ряд научных, технических и промышленных подвигов, необходимых для создания атомного оружия. Теперь Франция обрела независимость.
Ради бомбы Шарль де Голль был готов ссориться с американцами.
Французов раздражала американская монополия в политических и стратегических органах НАТО. Шарль де Голль требовал, чтобы европейские страны на равных правах с американцами участвовали в принятии стратегических решений. Зная настроения де Голля, канцлер ФРГ Конрад Аденауэр внушал Джону Кеннеди, что НАТО являет собой жалкое зрелище, парализовано и медленно умирает. Члены Североатлантического блока не выполняют свои обязательства. Консультаций мало. В НАТО нет жизни. Для поднятия духа необходимо, чтобы Вашингтон консультировался с союзниками по важнейшим вопросам обороны и безопасности. Для начала Соединенные Штаты должны понять, какое значение НАТО имеет для них самих.
Кеннеди приехал в Париж и попытался уговорить де Голля отказаться от собственного ядерного оружия. Кеннеди предложил в порядке компенсации передать под командование НАТО подводные лодки, вооруженные ядерными ракетами «Поларис», что создаст европейские средства сдерживания. Кроме того, американский президент твердо обещал пустить в ход ядерное оружие, чтобы защитить Западную Европу от Советского Союза.
Но Джон Кеннеди не смог ответить на конкретный вопрос де Голля: в каком именно случае американцы нанесут ядерный удар по целям в Советском Союзе.
— Я не удивляюсь тому, что не могу получить конкретный ответ, — заметил де Голль, — хотя этот вопрос имеет для моей страны важнейшее значение. Что касается передачи подводных лодок с «Поларисами» в ведение Североатлантического блока, то это ничего не изменит. Военными силами НАТО тоже командуют американцы, так что решение о запуске ракет все равно принимает Вашингтон.
НАТО, говорил французский президент, создали в тот момент, когда все было просто. Считалось, что американской сдерживающей мощи достаточно для защиты Западной Европы, поэтому все согласились, чтобы Америка командовала объединенными вооруженными силами и решала основные политические вопросы.
Теперь ситуация изменилась. Даже если у Советского Союза меньше ядерного оружия, чем у Соединенных Штатов, все равно советские ядерные арсеналы способны парализовать Америку. Американцы говорят, что не бросят Европу в беде, и, возможно, сами в это верят. Вдруг в Вашингтоне испугаются? А войну с применением обычного оружия Европа проиграет. Поэтому Франция создает собственное ядерное оружие — как средство сдерживания. Тогда СССР будет знать, что Европа в любом случае сможет ответить ударом на удар.
Де Голль еще раз повторил, что Франция должна стать ядерной державой:
— Для нашей страны это единственное средство обеспечить такое положение, чтобы никто не мог попытаться уничтожить нас, не опасаясь погибнуть сам.
Кеннеди продолжал уговаривать французского президента, но де Голль к нему не прислушался. Во-первых, из соображений национальной гордости — де Голль хотел, чтобы Франция обрела атрибуты великой державы. Во-вторых, его не устраивало, что американское ядерное оружие могло быть применено лишь по приказу американского президента. Но каждые четыре года в США к власти приходит новый человек. Вдруг очередной президент пожелает рисковать своей страной ради Европы?
— Конечно, — вновь и вновь объяснял де Голль, — Франция не хочет и не может создать атомную мощь, которая могла бы в количественном отношении конкурировать с американской или советской. Но количество при сдерживании, пожалуй, не является существенным. Кто обладает ядерной мощью, тот может оказать влияние на моральное состояние противника, ибо атомные бомбы несут с собой разрушение и уничтожение, на которые не может пойти ни одно государство. Поэтому Франции нужна собственная сдерживающая мощь.
Французский президент не верил в партнерство и в союзы и считал, что каждое государство должно позаботиться о себе. Заполучив бомбу, Шарль де Голль исполнился уверенности в собственных силах. Он давно искал повода выйти из Североатлантического блока. Еще 14 сентября 1958 года он отправил президенту США и британскому премьер-министру письма, в которых говорилось, что участие Франции в военной Организации Североатлантического договора не соответствует интересам страны.
3 ноября 1959 года де Голль, выступая в высшей военной школе, заявил, что с военной интеграцией покончено. После этого ушел в отставку премьер-министр Антуан Пинэ, который сказал де Голлю, что французский народ чувствует себя в безопасности, лишь сознавая, что американцы рядом и что нападение Советского Союза на Западную Европу означает агрессию против Соединенных Штатов. Таким образом, в случае нападения не придется, как во время Второй мировой, ждать три-четыре года, когда французов освободят, потому что американцы немедленно вмешаются…
В мае 1959 года французский флот в Средиземном море перестал подчиняться командованию НАТО. В июне де Голль запретил американцам ввозить на территорию Франции ядерное оружие и переподчинил себе систему противовоздушной обороны.
Зато он поладил с недавними заклятыми врагами и установил партнерские отношения с Западной Германией. Де Голль говорил об отношениях с немцами:
— Мы и немцы многое пережили вместе. Мы прошли сквозь чащобы, полные диких зверей. Мы прошагали обожженные солнцем пустыни. Мы взбирались на покрытые снегом горные пики в постоянных поисках скрытых сокровищ — обычно соперничая, а в самое последнее время сотрудничая друг с другом. И теперь мы узнали, что никаких скрытых сокровищ нет и что нам остается одна только дружба.
29 июля 1960 года президент де Голль сказал прибывшему в Париж канцлеру ФРГ Конраду Аденауэру:
— Когда народы уверены, что ответственность за оборону лежит на американском генерале, они равнодушны к обороне, а это плохо.
Чтобы вновь стать великой державой, считал президент, Франция не должна питать сомнений в своей способности обеспечить собственную оборону.
В марте 1966 года правительство Франции отправило памятные записки всем странам — членам НАТО, в которых сообщало, что с 1 июля 1967 года восстанавливает национальное командование над своими вооруженными силами. Для Москвы эти слова звучали как сладкая музыка. Французского президента пригласили в Советский Союз.
Шарль де Голль старался балансировать между Америкой и Россией, которую неизменно включал в число европейских держав. 12 ноября 1953 года он впервые употребил выражение «Европа от Атлантики до Урала», прочно вошедшее в лексикон политиков и журналистов. Правда, в первый раз оно прозвучало как «Европа от Гибралтара до Урала». Ровно через шесть лет, в ноябре 1959 года, де Голль, крайне не одобрявший гегемонистские устремления США, заявил:
— Именно Европа — вся Европа, от Атлантики до Урала, — определяет судьбы мира!
А позже генерал употребил это выражение в контексте долгосрочного политического прогноза: «Когда-нибудь Европа будет единой — от Атлантики до Уральских гор».
Однажды эта формула попалась на глаза Хрущеву. Никита Сергеевич не оценил широты взглядов французского президента, а воспринял его слова как покушение на территориальную целостность Советского Союза: куда же делась вторая половина страны — от Уральских гор до Тихого океана? Он возмутился и позвонил первому заместителю министра иностранных дел Василию Васильевичу Кузнецову. Эту историю рассказал Юрий Владимирович Дубинин, бывший посол во Франции (см. журнал «Новая и новейшая история», № 2/2008).
Василий Кузнецов вызвал Дубинина:
— Хрущев возмущен высказываниями де Голля насчет создания какой-то «Европы от Атлантики до Урала». Дал указание срочно выяснить у французов, что имеет в виду их президент, выступая с такими идеями, и не помышляет ли он расчленить Советский Союз.
Французскому послу в Москве вручили памятную записку, в которой говорилось: «Подобные рассуждения не могут не вызывать аналогии, не напоминать о печальном прошлом, когда в гитлеровской Германии тоже говорилось о планах организации Европы от Атлантического океана до Урала».
Впоследствии Дубинину объяснили, что де Голль не имел в виду отрезать от Советского Союза половину территории, он просто плохо знал географию и считал, что Уралом Россия и заканчивается.
Никита Хрущев, встретившись с французским президентом де Голлем, пытался переманить его на свою сторону. Он убеждал де Голля: Россия и Франция дважды в этом столетии вместе воевали против Германии. Сейчас Западная Германия угрожает России, а потом будет угрожать также Франции! Нельзя позволять Германии создавать собственную армию и возрождать свою мощь. Президент де Голль холодно ответил, что ФРГ не угрожает ни Франции, ни России…
— Де Голль — это наибольший противник, — раздраженно рассуждал Хрущев. — Это человек, который живет, так сказать, как промотавшийся барин, какой-нибудь граф или князь. Он привык так жить, чтобы лакеи его окружали, чтобы земли у него были, чтобы на охоту со сворой выезжать. А теперь и своры нет, и землю промотал, но живет воображением старого времени…
Шарль де Голль считал, что в общем и целом может ладить с Москвой. Не без иронии замечал, что «Франция не подвергается слишком резким нападкам со стороны России и время от времени нам даже адресуются улыбки».
— Хрущев — натура не воинственная, — считал де Голль. — Во-первых, он вышел из того возраста, когда жаждут войны, во-вторых, он слишком тучен, и, в-третьих, ведение войны вообще не в его натуре. Но бывают обстоятельства, при которых одно желание ничего не значит, в том числе для Хрущева. Поэтому надо действовать с чрезвычайной осторожностью.
Диалог с Москвой диктовался нуждами внутренней политики. Политикам в Париже приходилось считаться с влиятельной коммунистической партией. Французские руководители принимали в расчет привязанность компартии к Москве и исходили из того, что активная политика в отношении Советского Союза принесет им голоса левых избирателей. Партнерские отношения с СССР одновременно способствовали тому, что компартия постепенно утратила свой радикальный характер и стала больше походить на обычную парламентскую партию.
Шла маленькая игра. Париж подавал сигнал Кремлю: «Можете на нас рассчитывать, мы не пристегнемся к американской колеснице и будем вести с вами диалог». Москва отвечала Елисейскому дворцу взаимностью: «С помощью наших друзей-коммунистов мы поможем вам контролировать положение в стране».
Правда, когда 19 марта 1962 года Советский Союз признал независимый Алжир, де Голль отозвал французского посла из Москвы. Но этот конфликт не испортил отношения между двумя державами. Шарль де Голль приехал в Советский Союз уже при Брежневе. Он путешествовал по нашей стране с 20 июня по 1 июля 1966 года. Побывал в Москве, Ленинграде, Новосибирске, Киеве, Волгограде. Ему показали космодром в Байконуре и даже пригласили на военные учения.
«Он интересно держится, — записывал в дневнике заместитель министра иностранных дел Владимир Семенов, — просто и сложно, с достоинством и даже величаво, а вместе с тем доступно и располагающе. Как оратор очень оригинален — я еще не встречал такой манеры рассуждать во время речи, останавливая внимание на отдельных словах, рефреном подчеркивая основные положения…
Речь де Голля — выученная наизусть, с аффектацией на многих словах, с театральными жестами. А в конце по-русски: «Да здравствует Россия!» Довольно необычно. Потом он здоровался со всеми нами. Маленькие глаза желтоватые и красноватые белки, привычные любезности каждому. И поход в толпу, где он жал многим руку.
На следующий день переговоры. Иногда острые, иногда спокойные, но всякий раз с имитацией прямоты и откровенности. В отличие от других, быть может кроме Кеннеди, де Голль как бы вглядывается в даль истории».
И Леонид Ильич Брежнев совершил свой первый визит на Запад именно во Францию. Москва поддерживала дружеские отношения с наследниками де Голля Жоржем Помпиду и Валери Жискаром д’Эстеном. Но при Жискаре уже возникло ощутимое разочарование политикой разрядки. Жискар перестал говорить о «привилегированных отношениях» между Францией и Советским Союзом.
Лидер социалистов Франсуа Миттеран ждал своего часа двадцать три года. Он сам назвал себя «рекордсменом оппозиции». Его настойчивость была вознаграждена 10 мая 1981 года, когда он выиграл президентские выборы. В Москве торжествовали. Если дружили с президентами-голлистами, что же будет теперь, когда власть перешла к социалисту, который к тому же ввел в правительство нескольких коммунистов?
Миттеран заявил, что не станет оглядываться на мнение Соединенных Штатов:
— Меня не интересует, соответствует ли мое решение пожеланиям этой страны. Я даже не задаюсь таким вопросом. Как будет реагировать Америка — это ее дело. А я принимаю решения, которые считаю правильными. Чем более независимо ведет себя Франция, тем больше ее уважают.
Но в Москве не успели порадоваться его антиамериканизму.
Франсуа Миттерану, считал известный французский журналист Мишель Татю, не нужно было заигрывать с Москвой для того, чтобы казаться левым, поскольку он и был левым. Ему не нужна была советская помощь в налаживании отношений с компартией, потому что коммунисты и так вошли в его правительство. Если ему и надо было кого-то успокаивать, то не Брежнева, а Рональда Рейгана, встревоженного участием французских коммунистов в кабинете министров.
Политический инстинкт Миттерана подсказал ему, что время разрядки и привилегированных отношений с Москвой миновало. К тому же его Социалистическая партия всегда интересовалась соблюдением прав человека, что побудило его сурово осуждать и ввод войск в Афганистан, и военное положение в Польше.
Новый министр внешних сношений Клод Шейсон объявил:
— Отношения французского правительства с Москвой не могут быть нормальными, пока советские войска находятся в Афганистане. Пока продолжается оккупация Афганистана, мы не сможем регулярно встречаться с советскими руководителями.
Президент Миттеран отказался от политики де Голля и решил вернуть Францию в военную организацию Североатлантического договора. Миттеран приказал своим генералам и адмиралам приготовиться к тому, чтобы в случае возникновения военной угрозы французская армия перешла под командование НАТО. Он занял жесткую позицию в отношении Советского Союза и встал в один строй с Маргарет Тэтчер и канцлером Западной Германии Гельмутом Шмидтом.
Правительство Федеративной Республики Гельмут Шмидт возглавил только потому, что этот пост вынужден был покинуть его предшественник Вилли Брандт, который подписал договоры с Польшей и Советским Союзом, что стало важнейшим элементом разрядки на Европейском континенте.
Брандт совершил еще один переворот в политике — признал существование Германской Демократической Республики. 19 марта 1970 года в Эрфурте Вилли Брандт встретился с председателем Совета министров ГДР Вилли Штофом. Брандта ждал большой успех. Его с энтузиазмом приветствовали толпы восточных немцев, которые скандировали: «Вил-ли, Вил-ли!» Сообразив, что у обоих участников одинаковые имена, стали выкрикивать: «Вил-ли Брандт!» Вилли Штоф с огорчением убедился, что среди собственных сограждан он не так популярен, как канцлер Западной Германии.
После взаимного признания обе Германии были приняты в ООН. Занимая свои места в зале заседаний, восточногерманский министр Отто Винцер и западногерманский Вальтер Шеель пожали друг другу руки. А у Советского Союза возникла новая головная боль. Столько лет Москва добивалась международного признания ГДР, а теперь советские руководители стали опасаться сближения двух Германий.
Советские теоретики доказывали, что в ГДР складывается новая социалистическая немецкая нация, поэтому вопрос об объединении Германии снимается с повестки дня. Но в Восточной Германии так не считали. В Москве забеспокоились: а ну как национальные чувства восточных немцев возьмут верх над блоковыми интересами и Бонн с Берлином объединятся? Тем более что в Восточном Берлине происходили большие перемены. Молодые члены ЦК пожелали убрать Вальтера Ульбрихта, который управлял Восточной Германией с 1945 года.
Вся власть принадлежала партийному аппарату, который перешел под контроль второго секретаря ЦК Эриха Хонеккера. Он решил, что Ульбрихт ему больше не нужен.
«Старик Ульбрихт, — вспоминает дипломат Юлий Квицинский, — который совсем недавно вывел Хонеккера из бравого руководителя Союза свободной немецкой молодежи в синей блузе и кожаных штанах в политические деятели, явно проглядел бурный рост амбиций своего питомца. Вокруг Хонеккера сложилась многочисленная группа членов политбюро и секретарей ЦК, которая все более настойчиво подвергала Ульбрихта критике и требовала его ухода в отставку».
Эрих Хонеккер в ту пору был прост в отношениях с людьми, дружил с товарищами по Союзу свободной немецкой молодежи. Любил петь старые песни немецкого рабочего движения, сыграть вечером в скат, поохотиться.
«Хонеккер, — записывал в дневнике свои впечатления Владимир Семенов, — произвел впечатление зрелого и что-то про себя обдумывающего паренька. Держался откровенно и прямо. Рукаст. Вечером в посольстве мы сильно подвыпили. Я старался высказать ему мысль, что мы имеем на него надежду. Силен ли он? Вилли Штоф не то более ограничен, не то менее влиятелен».
Примерно год ушел на сложные интриги с деятельным участием Леонида Брежнева и председателя КГБ Юрия Андропова. Ключевую роль сыграл советский посол в ГДР Петр Андреевич Абрасимов, профессиональный партийный работник, недавний секретарь ЦК компартии Белоруссии.
«Абрасимову, — вспоминал работавший в Берлине Юлий Квицинский, — было пятьдесят лет, он был в расцвете сил и энергии и был человеком, который быстро шел в гору. Вопросы решал быстро и напористо… Активность в работе он всячески поощрял, хотя был очень строг и требователен, а иногда и непредсказуем в своих решениях и поступках. Со временем я начал понимать, что, имея за плечами огромный опыт партийно-аппаратной работы, он «вычисляет» зачастую такие возможные коварные замыслы и ходы у других, до каких мне сразу было бы и не додуматься».
Петра Абрасимова называли смесью интеллигента и бульдозера. В Берлине его персона вызвала отторжение едва ли не с момента приезда. Его обвиняли в высокомерии, пренебрежительном отношении к руководителям Восточной Германии, злоупотреблении служебным положением. Посол звонил по правительственному телефону главе правительства ГДР, даже если речь шла о покраске забора.
Посол был активным сторонником смены руководства в Восточном Берлине. Возможно, полагал, что новый человек, обязанный ему своим возвышением, будет в большей степени поддаваться влиянию, чем старый догматик Ульбрихт. Вот пример активного вмешательства в политику ГДР. После приема в советском посольстве задержались несколько членов политбюро, включая Штофа и Хонеккера. Абрасимов пригласил всех в курительный салон. Пошел откровенный разговор о том, что по состоянию здоровья Ульбрихту пора уходить. Абрасимов неожиданно спросил Штофа:
— А кто, по вашему мнению, мог бы занять этот пост?
Отступать было некуда, вспоминал сам Абрасимов, Вилли Штоф не мог назвать себя. Сделав над собой усилие, глава правительства произнес:
— Я думаю… товарищ Хонеккер.
Но в Москве не все хотели перемен. Излишняя активность посла тоже смущала.
«Над головой Абрасимова сгущались тучи, — вспоминает Юлий Квицинский. — Дела его были очень плохи. К такому заключению я пришел после того, как однажды очень осторожный в кадровых делах Громыко вдруг в моем присутствии сказал, что он, видимо, ошибся в Абрасимове как в человеке и коммунисте. Вместо осуществления линии ЦК КПСС в ГДР он занялся совершенно неуместными интригами, и за это ему придется отвечать».
Андропов вызвал для доклада руководителя представительства КГБ в ГДР генерал-лейтенанта Ивана Анисимовича Фадейкина. Эрих Хонеккер приложил немало сил, чтобы завоевать поддержку советского политбюро. Когда Хонеккер готовил устранение Ульбрихта, его доверенные лица вылетали в Москву на военных самолетах Группы советских войск в Германии. В конце концов он добился своего.
«Решающая схватка между Ульбрихтом и Хонеккером, — рассказывал генерал Маркус Вольф, — произошла во время беседы с глазу на глаз в летней резиденции генерального секретаря. Хонеккер приказал охране сопровождать его. Сотрудников главного управления охраны удивил необычный приказ — на встречу друзей взять с собой не только обычное оружие, но и автоматы.
Прибыв к резиденции Ульбрихта, Хонеккер в разговоре с начальником охраны сослался на свои полномочия секретаря ЦК, отвечающего за вопросы безопасности. Он приказал занять все входы и выходы и прервать связь. Выходит, Хонеккер казался исполненным решимости арестовать своего «приемного отца», если тот отказался бы выполнить его требования.
Так далеко дело не зашло. После жесткой полуторачасовой дискуссии Ульбрихт, покинутый Москвой и большинством членов политбюро, сдался. Он написал заявление в адрес ЦК с просьбой об отставке, чего от него требовал Хонеккер…»
3 мая 1971 года на четырнадцатом пленуме ЦК Вальтер Ульбрихт покорно попросил освободить его от обязанностей первого секретаря:
— Мой возраст и моя ответственность перед Центральным комитетом, перед партией и народом не позволяют мне далее заниматься столь напряженной деятельностью. Пришло время передать эти функции в более молодые руки.
Хонеккера избрали генеральным секретарем. Вальтер Ульбрихт, отметив свое восьмидесятилетие, через два года умер. Похороны ему устроили пышные.
Хонеккер сильно изменился. От былой демократичности не осталось и следа. К Брежневу и его соратникам Хонеккер относился без всякого пиетета. Он стал улучшать жизненный уровень ГДР за счет денег, получаемых от Западной Германии. Причем советские представители заметили, что о контактах с Западом их ставят в известность постфактум.
Глава правительства Вилли Штоф предупреждал Москву, что Хонеккер — националист и думает только о том, как укрепить связи с Западной Германией. Доверенные люди Штофа часто беседовали на сей счет с советским послом и с главой представительства КГБ в ГДР. Фактически они просили помочь сменить генерального секретаря. Помощники Штофа передавали в посольство и представительство КГБ секретные материалы — для того, чтобы показать гибельность линии Хонеккера.
Эрих Хонеккер об этом знал. Он, в свою очередь, несколько раз пытался отправить Вилли Штофа в отставку. Но Москва не хотела нарушать баланс сил в Восточном Берлине и не позволяла Хонеккеру избавиться от Штофа. Советских руководителей устраивала такая ситуация в руководстве ГДР, при которой члены политбюро вынуждены были за помощью и советом обращаться к Москве…
В Советском Союзе очень дорожили Восточной Германией, которая находилась на передовой холодной войны. Группа советских войск в Германии в шестидесятых годах состояла из десяти танковых и десяти стрелковых дивизий — триста пятьдесят тысяч солдат и офицеров, семь с половиной тысяч танков, девятьсот самолетов.
Министр обороны маршал Родион Малиновский, выступая на партийной конференции Группы советских войск, сравнил ее со стрелой туго натянутого лука:
— Если возникновение угрозы войны заставит метнуть стрелу, то остановить ее сможет только пролив Ла-Манш, и то на время…
Национальная народная армия ГДР считалась в Организации Варшавского договора самой боеспособной после советской и занимала первую линию обороны против Запада.
За надежность армии отвечало первое главное управление министерства госбезопасности ГДР. Военные контрразведчики сопровождали заботливым вниманием каждого немца в военной форме — от первого медосмотра до демобилизации. Еще во время призыва решался вопрос, где будет служить новобранец. Если призывник казался «ненадежным», его отправляли в глубь страны. Надежным доверяли службу на границе с капиталистической ФРГ.
Некоторое время советский посол сохранял влияние на генерального секретаря. В выходные дни Петр Абрасимов приезжал к Хонеккеру на его двухэтажную дачу в поселке Вандлиц. Хонеккер сам открывал гостю калитку, его жена Марго угощала чаем.
Хонеккер научился выступать и вести переговоры без шпаргалки, непринужденно, казался открытым, компетентным и убежденным в своих идеях. За ним была репутация отважного борца с нацизмом, человека, сидевшего в концлагере. С годами Хонеккер становился все более самоуверенным. Ему докладывали о потрясающих успехах экономики ГДР, и он верил.
Советские дипломаты и разведчики знали, что руководитель братского государства Вальтер Ульбрихт вел себя очень уверенно и безжалостно. Если советский дипломат делал или говорил нечто, что ему не нравилось, он добивался отправки советского товарища домой. Эрих Хонеккер был еще жестче. Тогдашний советский посол в ФРГ Валентин Фалин пишет, как после его несколько критических замечаний в адрес линии Хонеккера за ним установили слежку спецслужбы ГДР. Генерал Фадейкин предупреждал Фалина: будь поаккуратнее, помни, что находишься под прицелом.
«Существование в изоляции, — считает Валентин Фалин, — обострило у властей ГДР комплекс неполноценности. И невольно влечет к жестким выражениям».
Министерство госбезопасности ГДР возглавлял Эрих Мильке, его считали преданным Ульбрихту. В реальности он был служакой, который верно служит хозяину — пока он не меняется. Когда Ульбрихт был руководителем партии, Мильке второму секретарю ЦК Хонеккеру ничего не докладывал. Министр госбезопасности вообще долгое время скептически относился к Хонеккеру, себя считал более значительным деятелем рабочего движения. А жену Хонеккера Марго просто ненавидел.
Министр госбезопасности на всех собирал материалы. В частности, Мильке пытался выяснить, при каких обстоятельствах в нацистские времена Хонеккер бежал из тюрьмы, — не означает ли это, что он был завербован гестапо? Когда надо было произнести тост в честь генерального секретаря, Мильке первоначально имя Хонеккера опускал, потом привык и верно служил новому хозяину.
Спецслужбы ГДР сломали карьеру канцлера ФРГ Вилли Брандта, которому Восточная Германия была столь многим обязана. Брандт вынужден был уйти в отставку, когда выяснилось, что его личный референт Гюнтер Гийом вместе со своей женой много лет работали на разведку ГДР. Вот так в результате успешной работы восточно-германской разведки новым канцлером стал Гельмут Шмидт, занявший более жесткую позицию в отношении Советского Союза и ГДР. В годы Второй мировой обер-лейтенант вермахта Шмидт воевал на Восточном фронте. Его танковая дивизия пыталась взять Ленинград. Ему повезло, он остался жив.
Гельмут Шмидт в августе 1945 года был отпущен из британского лагеря для военнопленных. Ему было двадцать шесть лет, из них восемь он прослужил в вермахте.
— Я ничего не знал о мире, — вспоминал он много позже, — я не слышал слово «демократия». В конце войны я сказал своему командиру: «Мы делаем глупость. Нам надо сдерживать Советы и позволить американцам продвинуться как можно дальше». Командир ответил: «Шмидт, я сделаю вид, что ничего не слышал». Я никогда не воспринимал американцев и англичан как врагов, хотя я из Гамбурга, где за неделю англичане убили тридцать тысяч человек. Но гамбуржцы — англофилы со времени Наполеоновских войн и возмущались не столько англичанами, сколько Герингом, который не сумел их защитить.
В Социал-демократической партии Гельмут Шмидт считался экспертом по военным вопросам и три года был министром обороны. Он и стал бить тревогу по поводу новых советских ракет средней дальности, нацеленных на Западную Европу.
Советские военные хотели разместить «Пионеры» еще и на Чукотке, чтобы под ударом оказалась территория Соединенных Штатов. Но там вечная мерзлота, необжитая территория. На такие непосильные для страны расходы все же не пошли. А вот установка «Пионеров» вдоль западных границ шла стремительными темпами. Американцы фиксировали, что каждую неделю появляются две новые ракеты. Всего было поставлено на вооружение шестьсот пятьдесят ракет. У каждой три боеголовки.
Начальник Генштаба маршал Ахромеев показал дипломату Юлию Квицинскому карту объектов НАТО в Европе, по которым должен быть нанесен ядерный удар; на ней значилось девятьсот с лишним целей. На каждую цель для верности было наведено несколько ядерных боезарядов.
Канцлер Шмидт просил Москву прекратить развертывание СС-20. Он пытался объяснить советскому руководству, что оно играет в опасную игру:
— Эти ракеты нарушают баланс сил в Европе, и я обязан предпринять какие-то меры. Если вы будете продолжать установку ракет, я потребую от американцев принять меры.
Советские руководители пропустили слова канцлера мимо ушей. Шмидт вспоминал:
— Я спрашивал потом Михаила Горбачева: «Разве вы не были членом политбюро, когда размещали ракеты СС-20? Каждая несла три боеголовки индивидуального наведения. Одной ракетой вы могли стереть с лица земли три немецких города — Гамбург, Бремен, Ганновер. Зачем вам нужно было нам угрожать?» Горбачев ответил — и у меня нет оснований сомневаться в его словах: «Политбюро этого не решало. Старик сделал это сам вместе с армией». Старик — это Брежнев. Новые советские ракеты средней дальности меняли баланс сил, большинство из них были нацелены на ФРГ.
— Вы боялись, что русские пустят их в ход? — спрашивали журналисты Шмидта.
— При Брежневе, скорее всего, этого бы не произошло. Я знал, что он действительно боялся войны. Но я понимал, что при другом советском руководителе события могут пойти иначе. Особенно если учесть крайне нервное состояние немецкого населения, которое может не выдержать давления и выбросить лозунг: «Лучше был красным, чем мертвым».
Гельмут Шмидт проявил настойчивость, и в декабре 1979 года НАТО сделало ответный ход: приняло решение разместить в Западной Европе четыреста шестьдесят четыре новые крылатые ракеты наземного базирования «Томагавк» и заменить сто восемь устаревших ракет «Першинг» модернизированными ракетами «Першинг-2».
В Москве очень рассчитывали на антивоенное движение, надеялись настроить общественное мнение Западной Европы против Соединенных Штатов. Предупреждали, что в случае войны Советскому Союзу придется нанести удар по густонаселенной Европе, которая неразумно разрешает американцам размещать у себя новые ракеты. Но это только породило всплеск антисоветских чувств. И страх.
Вновь, как в пятидесятых годах, заговорили о том, можно ли спастись от ядерной бомбы, каковы возможности гражданской обороны. Военные всегда исходят из того, что способны выиграть любую войну, в том числе ядерную. Развитая система гражданской обороны спасет население и сохранит промышленный потенциал, надо лишь научить людей вести себя правильно.
Впрочем, более трезвые голоса звучали пессимистически:
— Какая гражданская оборона может защитить от взрыва шести тысяч ядерных боеголовок? Выбор здесь только один — погибнуть на открытом месте или в норе, быть зажаренным или сваренным заживо. Невозможно защититься против того количества боеголовок, которое СССР и США развернули друг против друга.
В Москве надеялись расколоть Запад, поладить с Европой и оставить Соединенные Штаты в изоляции. Но в трех ключевых столицах — в Бонне, Париже и Лондоне — на первых ролях оказались сторонники жесткой линии.
Премьер-министр Маргарет Тэтчер решила разместить на территории своей страны сто сорок четыре крылатые ракеты и тем самым доказала, что Англия — самый надежный американский союзник в Европе. Антиядерные и антиракетные настроения ее не смутили. Она считала, что одностороннее разоружение опасно и делает ядерную войну более вероятной.
— Нам нужно иметь в нашем распоряжении столько же ядерного оружия, сколько есть у Советского Союза, — говорила она в палате общин, — столько же ядерных ракет средней дальности, сколько имеет Советский Союз.
Президент Франции социалист Франсуа Миттеран точно так же сразу поддержал размещение американских ракет в Европе — как ответ на новые советские ракеты:
— Советы с их ракетами СС-20 нарушают баланс сил в Европе. Я не могу этого принять. Мы обязаны вооружаться, чтобы восстановить баланс. Тот, кто пытается оторвать Европу от Америки, мешает сохранению мира.
В 1983 году началось размещение американских ракет. Оно поставило Советский Союз в весьма невыгодное положение. Советские военные забили тревогу.
«Першинг-2» — высокоточные ракеты, способные уничтожать подземные пункты управления страной и вооруженными силами. Крылатые ракеты «Томагавк» летят сравнительно медленно, но на сверхмалых высотах, применяются к складкам местности и легко уходят от огня системы противовоздушной обороны.
Новое американское ядерное оружие в Европе усилило в нашей стране ощущение уязвимости. Министр обороны Дмитрий Федорович Устинов мрачно объяснял на политбюро: подлетное время ракеты «Першинг» — меньше шести минут. Советское руководство даже не успеет укрыться в бункере. А наши баллистические ракеты будут лететь до территории Соединенных Штатов через Северный полюс значительно дольше. Если вообще будет кому отдать приказ и их успеют запустить…
Получилось, что установка огромного количества ракет «Пионер» не только не укрепила безопасность нашей страны, как уверяли военные, а, напротив, подорвала ее.
Уже тяжелобольной Юрий Андропов говорил в своем кругу:
— Американцы хотят сломать стратегический паритет, чтобы иметь возможность нанести первый обезоруживающий удар. А наша экономика в плачевном состоянии, ей нужно придать ускорение, но наши руки связаны афганской войной. Нам не удалось помешать размещению их ракет в Европе. Тут нужно честно сказать — мы проиграли.
Руководство Советской армии не сомневалось: американцы готовят войну. Все экономические возможности государства были мобилизованы для ответных военных усилий. Дополнительные ракеты предполагалось установить на территории Чехословакии и ГДР. Советский военный флот — надводный и подводный с ядерными ракетами на борту — готовили выдвинуть поближе к американским берегам.
На совместных учениях стран Варшавского договора «Союз-83» отрабатывались планы войны с Западом. После массовой обработки ядерным оружием районов дислокации войск НАТО ударные группы пяти фронтов должны были взломать западногерманскую оборону. За две недели предполагалось сокрушить ФРГ и дойти до французской границы. Если НАТО не капитулирует, начнется второй этап операции — разгром Франции. Один фронт продолжит наступление к Ла-Маншу, второй повернет на юг и выйдет к границе Испании. Продолжительность второго этапа — месяц.
24 ноября 1983 года от имени Андропова было сообщено, что на территории ГДР и Чехословакии будут развернуты пусковые установки оперативно-тактических ракет «Темп-С», а советские подводные лодки и корабли с ядерным оружием будут выдвинуты к берегам Америки.
Одно из соединений ракетных подводных крейсеров стратегического назначения Северного флота получило особое задание. Подлодки проекта 667А с баллистическими ракетами несли боевое дежурство поближе к территории Соединенных Штатов, в районе Бермудского треугольника. Запущенные с этих лодок ракеты должны были долететь до США так же быстро, как «Першинги» и «Томагавки» до советских городов.
Началось создание нового мобильного ракетного комплекса «Скорость», который собирались установить поближе к границам западных держав. Задача — уничтожить стартовые позиции американских ракет в Европе раньше, чем они взлетят.
Начальник ракетных войск и артиллерии Сухопутных войск генерал-лейтенант Владимир Михайлович Михалкин получил приказ развернуть две ракетные бригады на территории ГДР и одну в Чехословакии. В ноль часов по московскому времени 25 июня 1984 года он доложил с заглубленного командного пункта одной из стартовых батарей начальнику Генштаба маршалу Николаю Васильевичу Огаркову, что «ракетчики сухопутных войск к боевому дежурству по охране границ Союза Советских Социалистических Республик и стран социалистического содружества приступили».
Разработали зенитно-ракетный комплекс с ядерной боеголовкой, который гарантированно уничтожал американские «Першинги». Правда, получалось, что для этого надо устроить ядерный взрыв над Москвой… Этому ужаснулись только потом, при Горбачеве, а пока военная промышленность осваивала выделяемые ей миллиарды.
Но на самом деле главная опасность для социалистического лагеря исходила не извне, а изнутри. Восточный блок только внешне казался несокрушимым монолитом.
