Разбитый горшок президента Картера
Вместо Форда президентом выбрали Картера, самого неподходящего президента для установления хороших отношений с Советским Союзом.
— Настало время возрождения, — говорил Джимми Картер. — Мы должны вновь обрести веру, мы хотим снова гордиться, мы снова хотим правды. Настало время, когда правительство будет подчиняться людям, а не наоборот.
Будущий президент Соединенных Штатов Джимми Картер родился в деревянном доме на маленьком железнодорожном полустанке. Комната, в которой спал будущий президент, не отапливалась. Картеры разводили кур, цесарок, уток и гусей. Его отец был фермером, мать медсестрой. В детстве Джимми Картера несколько раз пороли и вообще держали в ежовых рукавицах.
Летом Картер ходил босиком и надевал рубаху, только когда шел в церковь. Будущий президент таскал воду для поливки поля, окучивал сладкий картофель, ухаживал за бахчой, где росли арбузы, таскал дрова для плиты, подметал двор, задавал корм свиньям, стриг овец, доил коров, ощипывал гусей. Картер помогал отцу торговать в лавке сахаром, солью, мукой, кофе, табаком, мылом, касторовым маслом и керосином. Лавка работала по субботам, а в другие дни ее открывали, когда появлялся покупатель.
Картер хотел учиться в военно-морской академии в Аннаполисе. Это была возможность получить прекрасное образование за казенный счет. Денег, чтобы учиться в колледже, у семьи не было. Джимми поступил в академию с помощью конгрессмена, которого отец Картера поддерживал на выборах.
В военно-морской академии царило то, что у нас называется дедовщиной. Старшие курсанты измывались над первокурсниками. Если кто-нибудь выказывал слабость, его вынуждали уйти из академии.
«Один из наиболее распространенных видов наказания, — вспоминал Картер, — заключался в том, что наказанный должен был принять позу сидящего на стуле, не касаясь при этом стула. Лишение пищи было более суровым наказанием. За дурные манеры заставляли есть под столом. А кое-кто из старшекурсников приказывал нам нагнуться и бил по мягкому месту метлой, тяжелой алюминиевой миской и — что хуже всего — разливательным черпаком с длинной ручкой».
Каждое лето курсанты ходили в учебное плавание по Карибскому морю, чаще всего на старых линкорах. Спали на палубе. Сразу же после сигнала подъема палубу начинали поливать морской водой из шлангов. Чтобы сохранить одеяла и одежду сухими, курсанты должны были вставать очень быстро и мгновенно покидать палубу.
«Денег у нас было мало, — вспоминал Картер. — Моя лейтенантская зарплата составляла триста долларов в месяц. Из них за квартиру мы платили сто долларов, за мое питание на корабле пятьдесят четыре доллара и за облигации военного займа — семьдесят пять долларов. На все остальные расходы на месяц оставался, таким образом, семьдесят один доллар. Но моя жена Розалин всегда хорошо справлялась со своими обязанностями по ведению хозяйства».
Молодой морской офицер Картер плавал на старых дизельных подлодках, а мечтал служить на новых, атомных. Он подал рапорт начальству. Отбором офицеров для атомного подводного флота занимался знаменитый адмирал Хаймэн Риковер, создатель американского атомного подводного флота, человек резкий и жесткий.
Он поинтересовался у Джимми Картера:
— На каком месте вы были по успеваемости на своем курсе в военно-морской академии?
Картер с гордостью ответил:
— Сэр, я был по успеваемости пятьдесят девятым из восьмисот двадцати человек на курсе!
Картер ожидал похвалы и ошибся. Адмирал хмуро спросил его:
— А почему вы не были первым?
Слова адмирала подействовали на будущего президента. А почему, в самом деле, он позволяет кому-то обгонять себя, почему не он — первый?
Ему пришлось демобилизоваться после смерти отца, чтобы помочь семье. Он выращивал на своей ферме арахис, преуспел в бизнесе и решил заняться политикой. Его первым политическим жестом был отказ вступить в союз белых граждан, противников равенства черных и белых. Соседи устроили Картерам небольшой бойкот, отказывались от покупок в его лавке, но будущий президент был тверд: он не считал, что люди одной расы лучше других. Он ездил по городкам, подходил к людям и говорил:
— Меня зовут Джимми Картер, и я хочу, чтобы вы меня поддержали на выборах.
Картер был человеком упрямым и привык добиваться цели, которую считал справедливой. Когда он впервые баллотировался в сенат штата Джорджия, в одном из избирательных участков местный политический босс, поддерживавший соперника Картера, велел каждому избирателю голосовать за нужного человека и сам вытаскивал бюллетени из урны, чтобы проверить, исполнена ли его воля. В результате бюллетеней в урне оказалось больше, чем избирателей. Картер опротестовал результаты выборов, дело разбиралось в суде, борьба продолжалась долго, но в конце концов Картер получил место в сенате.
Потом он победил на губернаторских выборах. Политика его не испортила. Очень набожный, он поклялся никогда не врать людям.
Готовясь к президентским выборам, Картер с утра работал у себя на ферме, а после обеда отправлялся куда-нибудь выступать. За четыре года он произнес тысячу восемьсот речей. Вместе с женой они за это время пожали руки шестистам тысячам избирателей.
«Мы с Розалин, — вспоминал Картер, — пожимали руки толпам, приходившим на распродажу скота и табака, на выставки лошадей, на родео, посмотреть футбольные матчи или другие спортивные состязания. Мы заходили в городе в каждую парикмахерскую, косметический кабинет, ресторан, магазин, на каждую заправочную станцию. Часами мы стояли у вращающихся дверей крупнейших торговых центров и общались с каждым покупателем.
Если было слишком рано, чтобы застать людей на работе, мы встречались с ними на остановках автобусов или отправлялись на пункты сбора местных полицейских, пожарных, ремонтников и мусорщиков».
В двенадцать лет будущий президент Картер, прочитав «Войну и мир» Толстого, увидел в романе подтверждение собственной убежденности в том, что историю делают не вожди, а простые люди. Джимми Картер также пришел к выводу, что принимающие решения политики и чиновники изолированы от тех граждан, которых эти решения больше всего затрагивают. Он свято верил в правоту того, что делает, и серьезно относился к своим обязанностям.
В 1976 году американцы решили, что губернатор Джорджии самый подходящий человек для того, чтобы стать президентом страны: честный, простой, религиозный, не столичная штучка и не юрист. Картер легко одолел Форда.
Президент Гарри Трумэн говорил о Вашингтоне: «Если вы хотите иметь друга в этом городе, заведите себе собаку». У Картера было мало друзей. Он работал с утра до вечера. Один только министр обороны Гаролд Браун приносил ему толстенные пачки документов. Картер прочитывал сотни страниц и требовал еще. Он пребывал в уверенности, что в состоянии разобраться в любом самом сложном деле.
«Картер бывал крайне педантичным, — вспоминал его советник по национальной безопасности Збигнев Бжезинский. — Он возвращал адресованные ему записки, исправив в них грамматические ошибки».
Картер вел себя нарочито скромно, чтобы покончить с роскошью имперского президентства Никсона. Он сам носил свой портфель, отправил дочь в муниципальную школу, продал президентскую яхту, сократил количество автомобилей в гараже Белого дома и срезал своим сотрудникам зарплату на десять процентов.
Во время энергетического кризиса Картер старался сократить потребление бензина, чтобы сохранить запасы нефти для будущих поколений. На Белом доме установили солнечные батареи. Он распорядился понизить температуру в Белом доме и, выступая по телевидению, призвал сограждан последовать его примеру и не растрачивать энергию понапрасну.
Как правило, в половине шестого утра Джимми Картер уже входил в рабочий кабинет и просиживал над бумагами до позднего вечера. Подчиненные считали, что Картер занимается мелочами, которые экономят казне сотни долларов, хотя его выбирали для того, чтобы он экономил миллионы и миллиарды. Пригласив на завтрак в Белый дом руководителей конгресса, президент ограничил меню печеньем и кофе. Законодатели взбунтовались и потребовали добавить в меню яйца. Эта история испортила отношения Картера с законодателями.
Джимми Картер, как человек очень совестливый и религиозный, считал, что все правительства в мире обязаны соблюдать права человека. Для него это был вопрос принципа. Картер попросил конгресс прекратить помощь латиноамериканским диктаторам, прежде всего генералу Аугусто Пиночету. Потом выступил в поддержку академика Андрея Сахарова и принял в Белом доме высланного из Советского Союза известного диссидента Владимира Буковского.
— Если мы видим, что людей несправедливо сажают, мучают, лишают прав, — говорил Картер, — Соединенные Штаты не вправе молчать. Наша приверженность правам человека является фундаментом внешней политики Соединенных Штатов.
Эти речи вызывали в Москве нескрываемое раздражение. Советские руководители не верили в искренность американского президента. Считали, что Джимми Картер сознательно проводит антисоветскую политику. Начался упадок разрядки. Отношения Запада и Востока портились на глазах.
«Картер, — считают американские историки, — был уверен, что казавшиеся непреодолимыми препятствия исчезнут, как только он и Брежнев смогут взглянуть друг другу в глаза и по-мужски обсудить проблемы мира и войны. Но Брежнев и другие советские руководители с большим подозрением относились к Картеру, которого считали до нелепости наивным человеком».
Как отражение настающего противостояния возник так называемый «микроволновый скандал», детали которого остались неизвестными. Американские дипломаты в Москве жаловались на то, что советские спецслужбы облучают посольство. Вероятно, речь шла об усилиях контрразведывательной службы, которая то ли активировала оставленные в здании посольства радиопередающие устройства, то ли пыталась по вибрации оконных стекол определить, о чем говорят дипломаты…
«То, что советские власти, — вспоминала Ребекка Мэтлок, — бомбардировали микроволнами посольство США и занимались этим в течение нескольких лет, повергло американцев в смятение и страх.
Начались переговоры о прекращении облучения микроволнами. Выясняли, сколько американцев, работавших в посольстве в Москве, умерли от рака. Государственный департамент провел полную диспансеризацию всех, кто работал или жил в Москве, и утверждал, что заболеваемость раком среди них не превышает среднего уровня».
Американские дипломаты считали, что облучение прекратилось после того, как случился пожар в здании через улицу, откуда шло облучение. Тогдашний посол Уолтер Дж. Стессел умер в 1987 году от лейкемии, рака крови.
На взаимоотношения Советского Союза и Соединенных Штатов серьезное влияние оказывал третий крупный игрок — Китай.
В конце января 1979 года в Вашингтон по случаю восстановления дипломатических отношений приехал заместитель премьера Госсовета КНР Дэн Сяопин. На первые роли он выдвигал других людей, а сам руководил как бы со стороны. Но все знали, что это Дэн принимает в Пекине все ключевые решения.
Жизненный путь Дэн Сяопина — это мечта биографа, это фантастическая история, включающая в себя войну, революцию, взлеты и падения, поразительные успехи и личные трагедии. Он родился в семье отнюдь не бедного человека. Прекрасно учился в школе. В 1920 году он отправился учиться во Францию. Некоторое время работал на автомобильном заводе «Рено». Во Франции он полюбил круассаны и пристрастился к игре в бридж. Здесь он вступил в компартию Франции. В 1925 году из Франции Дэн перебрался в Москву, чтобы учиться в университете имени Сунь Ятсена. Это было время ленинского НЭПа.
Дэн Сяопину было двадцать один год. В Москве его и других иностранных учащихся-коммунистов хорошо кормили, каждый получил пальто, ботинки, плащ, зимнюю одежду. Каждому студенту в Москве давали русскую фамилию. Дэн значился под именем Дозорова. Он был парторгом группы. Он пробыл в Советском Союзе шесть месяцев. В конце 1926 года его отозвали на родину.
В Китае Дэн сразу оказался в подполье. В 1943 году в зоне, которую контролировала китайская Красная армия, Дэн впервые начал борьбу за повышение урожая. Он предложил платить премии тем, кто собирал больший урожай, и добился успеха.
В 1955 году Дэна избрали членом политбюро. Когда через два года Мао Цзэдун приехал в Москву, он показал Хрущеву Дэна:
— Посмотрите на этого маленького человека. Он очень умный, и у него большое будущее.
Когда речь шла о политике, о роли партии, Дэн оставался доктринером. Он поддерживал Мао во всем, кроме экономики. Он поддержал идею большого прыжка, что закончилось катастрофой для экономики страны. Но в начале шестидесятых Дэн уже задумался над тем, как привести экономику в порядок, и это оттолкнуло от него Мао.
В разгар культурной революции Дэну пришлось на митинге в Пекине каяться в проведении буржуазной линии:
— Мои ошибки — не случайность, а проявление определенного стиля в работе.
Самокритика не помогла. В 1967 году его убрали со всех постов. Дэна с женой отправили работать на тракторный завод. Его младший брат, не выдержав издевательств со стороны хунвейбинов, покончил с собой. Старшего сына хунвейбины превратили в инвалида. Потом Дэну разрешили забрать детей к себе. Он жил в небольшом доме, много читал. Целыми днями он ходил по двору и думал. Видимо, тогда в нем и созрели идеи, которые потом помогли Китаю ожить.
В 1973 году Дэн вдруг появился в Пекине в роли вице-премьера. Он был реабилитирован, потому что кто-то должен был заниматься экономикой. Но через три года его вновь сняли со всех постов — старая гвардия не принимала его идей модернизации. На сей раз ему грозила серьезная опасность. Он уехал в Кантон, где укрылся у старого друга, командующего военным округом. Смерть Мао в сентябре 1976 года открыла Дэну путь наверх.
Дэн никогда не выражал сомнений в верности марксизма-ленинизма, но был прагматиком до мозга костей. Не так-то просто разобраться в его взглядах. Он жестко выступал против буржуазной либерализации, но позволил начаться послаблениям. Он поддерживал политиков, которые хотели либерализации, сам же их убирал и назначал новых, которые вели куда более консервативную линию.
Китайские реформы ведут отсчет от третьего пленума ЦК КПК одиннадцатого созыва. Пленум был созван 18 декабря 1978 года для утверждения разработанного Дэном после кончины Мао плана реформ и открытости. Сохраняя полный контроль над страной, сохраняя идеологический аппарат, Дэн повернул экономику от плановой к рыночной. Вот тогда китайцам разрешили обогащаться. Тогда китайцы мечтали о трех колесах и о звуке — часах, велосипеде, швейной машинке и радио.
Мао был реакционным утопистом, который тянул Китай назад к мотыге, к ручному труду, питал ненависть к интеллигентам. Дэн, напротив, повернул к научно-технической революции, он требовал от Китая уважать науку. Мао пытался изолировать Китай от мира, от внешнего влияния. Дэн повернул Китай лицом к западному миру.
Но главное состоит в том, что Дэн повернул Китай лицом к самому себе. Он заставил китайцев понять, что они живут в отсталой, нищей стране, которая отнюдь не идет в авангарде человечества, в стране, которую можно преобразовать только упорным трудом. Он заставил китайцев повернуться от абстрактных идей к практическим делам. Он требовал, чтобы люди работали с полной отдачей и строили не утопическое царство, а реальный Китай. Мао обещал народу построить счастье за несколько лет. Дэн такие сроки не ставил. Он понимал, что сделать народ богатым в сжатые сроки невозможно. Для него минимальный срок — это сто лет.
Когда Дэн приехал в Соединенные Штаты, ему показали автомобильный завод и космический центр. Его усадили в кабину управления космическим кораблем, где имитировался реальный полет. Руководитель народного Китая увлекся игрой и не хотел уходить… Он и на родео побывал с интересом. Не отказал себе в удовольствии покрасоваться в ковбойской шляпе.
Дэн Сяопин обладал одним фантастически важным качеством. Он смотрел на мир незашоренным взглядом. Увидев, что рыночная экономика способна накормить людей, сделать страну процветающей, он безжалостно отбросил все догмы социалистического хозяйства.
— Если бы я мог родиться снова, — сказал Дэн в узком кругу после поездки в Америку, — в Китае уже сейчас существовала бы рыночная экономика.
Один венгерский философ заметил когда-то, что ленинизм есть приспособление марксизма к решениям очередного пленума ЦК. Дэн Сяопин приспособил маоизм к фактическому разрушению социализма в том виде, в котором он существовал при Мао Цзэдуне. В отличие от иных марксистских лидеров Дэн не считал себя теоретиком, открывателем вечных истин. Самого Дэна идеологические формулы не волновали. Он хотел, чтобы народ жил лучше, а государство было крепким, способным охранять свои границы от всякого рода посягательств извне.
Во время визита Дэн Сяопин всячески демонстрировал свое расположение к Соединенным Штатам.
— Мы приехали, — говорил Дэн, — чтобы выразить дружбу китайского народа к американскому народу, и здесь, на вашей земле, мы ощущаем ваше дружеское отношение к нашей стране.
Одновременно Дэн Сяопин не упускал случая пройтись насчет Советского Союза. На одном приеме Дэн прямо обвинил Москву в агрессивности и вероломстве. Да и в самом Китае, когда приезжали американцы, звучали зловещие тосты:
— Долой нашего общего врага полярного медведя!
Президент Картер записал в дневнике: «Дэн сказал, что КНР не желает войны. Китайцам нужен длительный мир, чтобы осуществить модернизацию. Советский Союз в конце концов развяжет войну. Но мы можем оттянуть войну до конца столетия. Дэн не считает, что нужен формальный союз, но мы должны координировать свои усилия, чтобы сдерживать Советский Союз».
В конфиденциальном разговоре Дэн предупредил американцев, что Китай намерен «преподать урок» вьетнамцам. Отношения двух стран, между которыми всегда существовали сильные противоречия, приняли откровенно враждебный характер после того, как вьетнамские войска вошли в Камбоджу. Тогда она называлась Кампучией, и у власти находились красные кхмеры во главе с Пол Потом.
Его настоящее имя — Салот Сар. Он получил стипендию для поездки на учебу в Париже. Во Франции он должен был получить диплом инженера, а стал марксистом. Он не сдал экзамены и вернулся домой, не закончив учебу. Присоединился к подпольному движению против французов, в 1963 году стал секретарем компартии. В 1968-м красные кхмеры начали партизанскую борьбу против полиции и армии. В 1975 году они взяли власть в стране.
Окружение Пол Пота состояло в основном из его друзей по учебе в Париже — все, как на подбор, люди, лишенные элементарных человеческих добродетелей. Его неулыбчивые бойцы с холодными глазами приступили к чистке столицы от врагов. Врагов оказалось много. Уничтожали всех, кто служил свергнутому режиму: учителей, инженеров, врачей, буддийских монахов. Его идеи представляли собой горючую смесь национализма и коммунизма. Он создавал коллективную экономику без денег. Страна осталась без еды и погибала.
Пол Пота называли «брат номер один». Он был похож на привидение — мало кто его видел, но все и всегда боялись. Те, кто разговаривал с ним, говорили, что был мягок в обращении и вежлив, всегда улыбался. Но за три года и восемь месяцев у власти он превратил страну в кладбище. Красные кхмеры убили около двух миллионов человек в стране с семимиллионным населением.
Красные кхмеры, как и нацисты, аккуратно вели записи об уничтожении. Рядом с палачами работали клерки. Сохранились следственные дела, в которых арестованные признают себя одновременно американскими, советскими и вьетнамскими шпионами. Сохранились папки с отчетами партсобраний аппарата тюрем и лагерей, где следователи и надзиратели подвергали себя самокритике такого, например, содержания:
— Мы должны правильно применять пытки, потому что иногда они говорят нам не правду, а то, что мы хотим от них услышать.
Сохранились автобиографии служащих спецслужб красных кхмеров: «Мои братья служили в армии Лон Нола, американской марионетки. Они работали на врага. У меня нет к ним никаких добрых чувств». Такое признание означало уничтожение родственников.
Красные кхмеры отгородились от всего мира. Какие-то отношения они поддерживали только с Китаем и с Северной Кореей. Инструкторы, отправленные в Пномпень Ким Ир Сеном, обучали камбоджийские спецслужбы.
В определенном смысле красные кхмеры — тоже порождение холодной войны. Это одна из самых позорных страниц истории. Советские руководители с раздражением следили за их деятельностью, считая, что Пол Пот компрометирует мировое коммунистическое движение. Но Москва блокировала все попытки мирового сообщества вмешаться и даже не хотела осуждать красных кхмеров, потому что они строили социализм. Китай же вообще безоговорочно поддерживал красных кхмеров, потому что Пекин, как и другие крупные державы в годы холодной войны, нуждался в сателлитах.
Соседний Вьетнам красные кхмеры ненавидели и у себя в стране устраивали настоящие вьетнамские погромы. Ненависть маленькой Камбоджи к большому Вьетнаму имеет глубокие исторические корни.
Упадок империи Ангкор после XIV столетия привел к тому, что соседние Сиам (Таиланд) и Вьетнам стали делить территорию Камбоджи. Французская интервенция в XIX столетии помогла вернуть земли, отрезанные Таиландом. Но дельту Меконга и деревню рыбаков, которая со временем превратилась в Сайгон, французы оставили Вьетнаму. В 1856 году камбоджийский король обратился к французскому императору с просьбой о понимании: «Я надеюсь, ваше величество посочувствует мне и моему народу, и закончатся наши потери, которые сжали нас в нашем тесном королевстве».
Страх быть зажатыми со всех сторон с тех пор не покидает камбоджийцев. Вьетнамцы переселялись в Камбоджу и занимались торговлей. К тому же французы назначали вьетнамцев на разные должности, в том числе и на каучуковых плантациях. К 1970 году число вьетнамцев в стране превысило полмиллиона.
Камбоджа подписала с существовавшим тогда Южным Вьетнамом соглашение о репатриации всех вьетнамцев. Красные кхмеры говорили, что «ни один вьетнамец не имеет права жить в Камбодже». Вьетнамцы бежали из страны. Оставшиеся жили в страхе.
Ханой 25 декабря 1978 года отправил в Камбоджу вьетнамские войска, которые выбили красных кхмеров и сформировали в Пномпене лояльное Вьетнаму правительство Хенг Самрина. 10 января 1979 года была провозглашена Народная Республика Кампучия. С одной стороны, вторжение в соседнее государство было совершенно империалистической акцией, с другой — вьетнамцы скинули красных кхмеров.
Ханой ввел войска в Камбоджу, не предупредив Москву. Вьетнамцы исходили из того, что Москва в любом случае вынуждена будет им помогать. Но китайцы, которые поддерживали красных кхмеров, были уверены, что Вьетнам действует по указке Советского Союза, и решили наказать вьетнамцев. Кроме того, теперь уже в бедственном положении оказались не вьетнамцы в Камбодже, а жившие во Вьетнаме хуацяо — около двухсот тысяч этнических китайцев.
В середине февраля 1979 года, менее чем через две недели после поездки в Америку, Дэн Сяопин двинул китайские войска на Вьетнам.
Фронты холодной войны перевернулись. Одно социалистическое государство напало на другое. Идеология отошла на задний план. По всему миру проросли зерна ненависти, посеянные холодной войной. Она продолжалась так долго, что стала жесткой структурой, определявшей все события в мире. Американцы, русские, европейцы, да и все остальные стали заложниками этого противостояния.
Вместе с тем холодная война служила своеобразной гарантией от всеобщей катастрофы, не позволяла локальным конфликтам приобретать глобальный характер. Великие державы поставляли своим вассалам оружие, чтобы они могли воевать, но сами определяли масштабы конфликта.
17 февраля 1979 года одиннадцать армейских корпусов Народно-освободительной армии Китая вошли на территорию Вьетнама. Они захватили несколько приграничных уездов и провинциальных центров. Главный удар — пятью корпусами — китайцы нанесли в направлении города Лангшон, от которого сорок километров до Ханоя. 4 марта китайцы взяли город. Им противостояли всего две вьетнамские дивизии, основные силы находились в Камбодже.
19 февраля группа советских военных советников во главе с генералом армии Геннадием Ивановичем Обатуровым прилетела в Ханой. Обатуров командовал войсками Прикарпатского военного округа, с 1973 года был первым заместителем главного военного инспектора Министерства обороны. Ему было шестьдесят четыре года, но он занимался гимнастикой по системе йогов, стоял на голове, крутил «солнце» на турнике, играл в теннис. На курсах «Выстрел» сам водил танки и боевые машины пехоты, стрелял из стрелкового оружия. В Ханое его назначили главным военным советником при министре национальной обороны.
Преподать урок вьетнамцам Пекин не сумел. Это была крайне неудачная кампания для плохо обученной китайской армии. Вьетнамцы, имевшие большой боевой опыт, легко отразили нападение. Китайские войска заняли несколько городов, затем объявили себя победителями и ушли. Потери составили шестьдесят тысяч солдат и офицеров.
Советские войска на Дальнем Востоке были приведены в состояние полной боевой готовности, но в конфликт не вмешались.
— Мы не знаем, какого следующего шахматного хода ждать от китайской стороны, — внушал министр иностранных дел Громыко своим подчиненным. — Средняя норма терпения, умноженная на тысячу, — вот что нам нужно. Запас выдержки у нас есть. Не следует поддаваться наскокам, личным выпадам. Эта линия остается в силе.
Очевидная слабость народно-освободительной армии Китая несколько успокоила советских генералов, встревоженных ростом военных расходов КНР. В Министерстве обороны предлагали развернуть на Дальнем Востоке мощную группировку сухопутных сил и построить там сеть укрепленных районов. Осуществление этого проекта потребовало бы от десяти до двадцати миллиардов долларов — непосильные деньги для советского бюджета.
«Ученые Академии наук, — вспоминал профессор Георгий Геннадьевич Малинецкий, заместитель директора Института прикладной математики имени М.В. Келдыша (научный центр, много работавший на оборону), — проанализировав экономику, демографию, военностратегический потенциал страны, пришли к выводу, что до 2000 года развитие Китая не позволяет создать угрозу, устранение которой потребовало бы предложенных военными мер. Результаты математического моделирования исторических процессов в Кремле приняли во внимание, что позволило избежать неоправданно огромных затрат».
Война на Дальнем Востоке не помешала Картеру и Брежневу встретиться в 1979 году. По протоколу встреча должна была состояться на американской территории, потому что американские президенты уже дважды приезжали в Советский Союз, а в дипломатии действует принцип взаимности. Но советские дипломаты объяснили американцам: политбюро считает нецелесообразным, чтобы Леонид Ильич летел через океан. Американцы с пониманием отнеслись к состоянию здоровья Брежнева. Они видели, в каком состоянии он приезжал во Францию.
«Брежнев движется мне навстречу, — вспоминал президент Валери Жискар д’Эстен. — Он ступает нерешительно и нетвердо, словно на каждом шагу уточняет направление движения. Я вижу, с каким усилием он произносит слова. Когда его губы двигаются, мне кажется, я слышу постукивание размякших костей, словно его челюсти плавают в жидкости».
Для подписания договора об ограничении стратегических вооружений Картер и Брежнев встретились в Вене. Процедура подписания проходила в Редутном зале дворца Хофбург. Советский министр иностранных дел вполголоса спросил маршала Устинова:
— Как думаешь, расцелуются они или нет?
— Нет, незачем целоваться, — твердо ответил Устинов.
— Не уверен, — заметил многоопытный Громыко.
Брежнев и Картер поцеловались. Потом Брежнев спросил своего переводчика Виктора Суходрева:
— Скажи, Витя, а ничего, что я с Картером расцеловался? Но ведь это он первый…
Суходрев подтвердил, что все было совершенно нормально.
— Господин председатель, — говорил на пресс-конференции после подписания договора Джимми Картер, — у нас с вами есть дети и внуки, и мы хотим, чтобы они жили в мире. Мы с вами немало поработали для того, чтобы обеспечить нашим собственным детям и детям наших стран эту безопасность.
Но 1979 год оказался для Картера крайне неудачным. В Иране вспыхнула исламская революция, которая будет иметь огромные последствия для всего мира. Шах Реза Пехлеви был важнейшим союзником и опорой Соединенных Штатов на Среднем Востоке, но американцы не заметили перемены, происходившие в стране. Они слепо верили во всемогущество шаха. Американские дипломаты и разведчики в Тегеране не интересовались настроениями оппозиции. Они не спасли шаха и не спасут себя…
Падение цен на нефть во второй половине семидесятых нанесло тяжелый удар по экономике Ирана. Столь же неприятным для шаха стало избрание президентом Соединенных Штатов Джимми Картера с его вниманием к правам человека. Картер требовал от шаха демократизации, просил унять тайную полицию САВАК. Когда в Вашингтоне перестали безоговорочно поддерживать шаха, его враги почувствовали себя уверенно.
«Шах был возвращен на трон в 1953 году благодаря американской поддержке, — писал Киссинджер. — Он никогда этого не забывал. В этом, может быть, и заключалась причина его исключительной веры в американские намерения и в добрую волю американцев, а также его психологического краха, когда он почувствовал, что эта дружба улетучивается…»
Во время визита в Тегеран президент Картер выдавил из себя ритуальный тост: «За великого лидера Ирана и иранский народ!» — и произнес фразу, которую ему не забудут и не простят:
— Иран — островок стабильности в этом неспокойном регионе.
Шах был доволен словами дорогого гостя, но в Тегеране уже начались антишахские выступления. Священнослужители организовывали демонстрации, подставляя под огонь полиции молодежь. Потом устраивались пышные похороны, на базаре собирали деньги семьям погибших. Мечети, учебные исламские заведения превратились в центры подпольного антишахского движения.
10 и 11 декабря 1978 года по Ирану прокатились демонстрации с криками «Аллах акбар!». Когда народ восстал, шах обнаружил, что он сокрушил все политические партии и легальную оппозицию, ему не с кем договариваться о компромиссе. В отчаянии он назначил премьер-министром Шахпура Бахтияра, который был в правительстве свергнутого шахом Мосаддыка заместителем министра труда.
Наверное, шах почувствовал дыхание истории, когда сразу после назначения новый премьер отправился на могилу Мосаддыка и поклялся в верности его идеям.
Видя, что народ не успокаивается, Реза Пехлеви покинул Иран 16 января 1979 года. Никто еще не мог предположить, что в стране начинается революция.
— Надеюсь, мы успокоим волнения и восстановим отношения между шахом и народом, — говорил премьер-министр Шахпур Бахтияр.
Но через две недели, 2 февраля, в страну триумфально вернулся аятолла Рухолла Хомейни, ненавидевший шаха за его реформы.
В ноябре 1964 года Хомейни отправили в изгнание. Он обосновался в Ираке — в городе Эн-Наджафе. Это одно из священных для шиитов мест. В 1978 году в Ираке побывала жена иранского шаха. Она посетила святые для шиитов места и выразила неудовольствие тем, что иракские власти позволяют Хомейни произносить антишахские проповеди. В сентябре президент Саддам Хусейн распорядился выставить Хомейни из Ирака. В октябре аятоллу доставили на границу с Кувейтом и попросили не возвращаться в Ирак. Это была колоссальная ошибка шахского режима. Пока аятолла находился в Ираке, он был безопасен для Ирана.
Хомейни нашел убежище во Франции, откуда записи его проповедей повезли в Иран, и они скоро наводнили страну. А иностранные корреспонденты, окружавшие его во Франции, превратили аятоллу в фигуру мирового масштаба.
Когда Рухолла Хомейни вернулся на родину, его встречали пять миллионов восторженных иранцев. На экранах телевизоров мир увидел беснующуюся толпу, женщин с безумными глазами.
Если премьер Бахтияр вспоминал Мосаддыка, Хомейни реагировал очень жестко:
— Почему он говорит о шахе, Мосаддыке, деньгах? Этого ничего больше нет. Есть только ислам.
Тем не менее в первом правительстве при Хомейни доминировали люди Мосаддыка. Премьер-министром стал Мехди Базарган, которого Мосаддык когда-то поставил руководить нефтяной промышленностью. Заместителем премьер-министра и министром иностранных дел стал Ибрагим Язди, лидер небольшой партии, которая клялась в верности идеям Мосаддыка.
Но Язди уже понял, что надо меньше говорить о Мосаддыке. У Ирана есть только один герой — Хомейни. Он восхищенно рассказывал об аятолле:
— Он летом читал лекции в Куме. Было очень жарко, ученики хотели поставить в его комнате вентилятор. Но он наотрез отказался: «Я смогу пользоваться вентилятором только тогда, когда вентиляторы будут у каждой семьи».
4 ноября 1979 года было воскресенье. В исламских странах отдыхают по пятницам, так что в американском посольстве в Тегеране начался обычный рабочий день. С раннего утра у посольства собралась толпа, выкрикивавшая антиамериканские лозунги. В этом не было ничего необычного. Такие митинги после исламской революции устраивались чуть не каждый день. 14 февраля тегеранская толпа даже на несколько часов захватила американское посольство, но толпу быстро разогнали.
После этой истории посольские архивы эвакуировали в Западную Германию. Потом решили, что опасность миновала, и документы вернули в Тегеран, чтобы посольство могло полноценно работать. Более того, сотрудникам посольства разрешили вернуть в Тегеран жен и детей. Именно в тот день семьи дипломатов в аэропорту Франкфурта-на-Майне ждали вылета в Тегеран.
Но 4 ноября толпа численностью примерно в три тысячи человек неожиданно вломилась в ворота американского посольства. Исламская милиция толпе не препятствовала. Толпа разоружила малочисленную охрану и ворвалась в главное здание.
Резидент ЦРУ первым делом приказал уничтожить документы. До прихода Хомейни резидентура состояла из ста двадцати пяти человек. Практически всех эвакуировали. Несколько молодых оперативников перевели на нелегальное положение руководить агентурой — в их распоряжении осталось большое хозяйство: восемьдесят автомобилей, двести пятьдесят конспиративных квартир и радиопередатчики.
Резидентура же теперь состояла из нескольких аналитиков и техников управления шифросвязи, которые работали вахтовым методом, то есть приезжали на несколько месяцев и уезжали. Основная часть телеграмм уничтожалась сразу после прочтения, только самые важные документы хранились три месяца. По инструкции запрещалось хранить больше документов, чем можно уничтожить в течение получаса.
Но главный дезинтегратор бумаг сломался через несколько минут. Пустили в ход ручной измельчитель. Шифровки не уничтожались, а только разрезались на мелкие полоски. Разведчики покинули помещение резидентуры, оставив кучу нарезанной бумаги на полу. Хотели ее поджечь, но подумали, что надежная сейфовая дверь продержится до появления сил порядка. Вот почему многие секретные документы, найденные в посольстве, иранцы сумели восстановить и опубликовать.
Американского посла уже отозвали в Вашингтон. Работой посольства руководил временный поверенный в делах. Он с утра вместе с помощником и охранником отправился в иранское министерство иностранных дел. Туда ему и позвонили из посольства и сообщили, что происходит. Он заявил протест министру иностранных дел Ирана Ибрагиму Язди. Министр обещал урезонить толпу. Но не правительство руководило страной.
Сотрудники посольства укрылись на втором этаже, где за мощной стальной дверью должны были ждать помощи. Попытки толпы взломать дверь оказались безуспешными. У иранцев ушли бы многие дни на то, чтобы ее вскрыть. Но они пригрозили убить уже захваченных американцев, если дверь не откроют. Поверенный в делах приказал своим сотрудникам по телефону: сдавайтесь. В руки толпы попали шестьдесят шесть американцев — весь остававшийся в Тегеране дипломатический персонал, морские пехотинцы из охраны, а также люди, случайно оказавшиеся в посольстве.
Поначалу непонятно было, кого представляют захватившие посольство студенты и чего они, собственно, хотят. Думали, что это произошло спонтанно, как уже было в феврале. Тогда через несколько часов поступил приказ отпустить дипломатов, и иранцы очистили посольство. На сей раз толпа явно действовала по приказу свыше, и аятолла Хомейни превратил захват посольства в символ борьбы за независимость страны.
По всему Ирану жгли американские флаги, чучела дяди Сэма, кричали: «Смерть Америке!» Когда захваченные сотрудники посольства спрашивали, когда их освободят, студенты отвечали: «Когда ваш президент Картер отдаст нам шаха».
Аятолла Рухолла Хомейни потребовал от Америки выдать бежавшего из страны шаха Мохаммада Резу Пехлеви, который находился в Нью-Йорке, вернуть Ирану все деньги шаха, принести народу Ирана извинения за вмешательство в его внутренние дела и обещать больше этого не делать.
Судьба захваченных дипломатов была в руках человека, на которого внешний мир взирал со смесью страха и отвращения. И с каждым днем положение заложников казалось все более безнадежным. Встретиться с Хомейни удалось только знаменитой итальянской журналистке Ориане Фаллачи, женщине бесстрашной и откровенной.
«Предо мной предстал глубокий старик, — вспоминала Ориана Фаллачи. — Вблизи он не вызывает страха. Может, потому, что у него столь усталый вид и мистическая печаль меняет черты его лица? Или мистический гнев?
Я почти с симпатией рассматриваю его белую, льняную бороду, его влажные и чувственные губы, губы человека, с трудом подавляющего искушения тела, его большой волевой нос, смотрю в его ужасные глаза, в которых светится вся его вера, та вера, при которой нет места сомнению.
Я смотрю в глаза, в которых светится безжалостная сила того, кто посылает людей на смерть, не проронив ни слезинки».
Ориана Фаллачи спросила: куда идет Исламская Республика Иран? Мир этого не понимает.
— Если вы, иностранцы, не понимаете нас, то тем хуже для вас, — ответил Хомейни. — Во всяком случае, это вас не касается. Наш выбор вас не касается. Если же некоторые иранцы не понимают, то тем хуже для них. Значит, они не поняли ислама.
— Вы восстанавливаете законы и обычаи более чем тысячелетней давности, — спрашивала итальянская журналистка. — Не кажется ли вам, что мир с тех пор изменился? Вы откопали установление о запрете музыки. Но почему грех слушать музыку, имам Хомейни?
— Музыка мешает разумно мыслить, потому что она вызывает радость и экстаз, близкие к тем, которые вызывают наркотики, — ответил Хомейни. — Ваша, западная, музыка, разумеется. И она отвлекает, отравляет нашу молодежь, которая больше не интересуется судьбой своей страны.
— Даже музыка Баха, Бетховена, Верди? — с изумлением уточнила Ориана Фаллачи.
— Мне неизвестны эти имена, — сказал Хомейни. — Если они не приводят разум в замешательство, то они не будут запрещены. Есть у вас такая музыка, которая не будет запрещена: например, марши и гимны. Нам нужна музыка, которая воодушевляет, марши, которые побуждают молодых людей, даже парализованных, идти вперед.
— Правда ли, что вы, имам, — поинтересовалась Ориана Фаллачи, — приказали убить шаха и сказали, что исполнивший приказ будет считаться героем, а если погибнет, исполняя приказ, то пойдет в рай?
— Нет, — ответил Хомейни. — Я? Нет. Я хочу, чтобы шах был возвращен в Иран и публично судим за совершавшиеся им в течение пятидесяти лет преступления против персидского народа. Если он будет убит за границей, то все украденные им деньги будут потеряны. Если мы будем судить его здесь, то сможем вернуть эти капиталы. Я хочу, чтобы он был здесь. И для этого я молюсь за его здоровье.
Бежавшего из страны шаха приютил в Каире Анвар Садат. Для радикальных исламистов это было уже второе преступление египетского президента, заключившего мир с Израилем. Это стоило ему жизни. Во время военного парада в Каире исламисты расстреляли Садата. Покинув Египет, шах нигде не мог найти убежища. Никто не хотел ссориться с аятоллой Хомейни. Обращаться за помощью к Соединенным Штатам шах не хотел, надеялся, что старые друзья сами о нем вспомнят.
28 сентября 1979 года заместителю государственного секретаря Дэвиду Ньюсому сообщили, что шах серьезно болен. Вероятно, у него малярия, и ему понадобится медицинская помощь, которую можно получить только в Соединенных Штатах. Государственный секретарь Сайрус Вэнс предупредил президента Картера, что, если состояние шаха действительно ухудшится, к нему могут обратиться с просьбой разрешить шаху въезд в страну.
В Мексику командировали доктора Бенджамина Кина, руководителя отделения тропических болезней нью-йоркской больницы. Он не нашел у шаха малярии, а предположил, что он болен раком. Доктор Кин сказал, что только в Соединенных Штатах можно и поставить правильный диагноз, и помочь пациенту.
Опытный доктор Кин был прав. За пять лет до этого, еще в 1974 году, врачи обнаружили у шаха лимфому — рак лимфоузлов, но никто об этом не знал. Французские врачи лечили его тайно.
Влиятельный американский банкир Дэвид Рокфеллер и бывший государственный секретарь Генри Киссинджер считали, что давний и надежный союзник имеет право на политическое убежище в Америке. Но президент Картер не хотел впускать шаха в Соединенные Штаты, опасаясь за судьбу американцев, все еще остававшихся в Иране.
Американское посольство в Иране предупредило Вашингтон, что приезд шаха в Соединенные Штаты крайне опасен: «В атмосфере ненависти к шаху и в условиях роста влияния исламского духовенства реакция Ирана будет даже острее, чем она могла быть еще несколько месяцев назад».
19 октября 1979 года президент Картер, как обычно по пятницам, устроил деловой завтрак со своей внешнеполитической командой. За приезд шаха высказались вице-президент Уолтер Мондейл, государственный секретарь Сайрус Вэнс и министр обороны Гаролд Браун. Сопротивлялся только сам Картер.
Руководитель президентской администрации Гамильтон Джордан сказал президенту:
— Если шах умрет в Мексике, представляете себе, что скажет журналистам Генри Киссинджер? Что сначала вы позволили свергнуть нашего верного союзника, а затем просто его убили.
— К черту Киссинджера! — вспылил Картер. — Я президент этой страны!
«Картер ходил по комнате, — вспоминал вице-президент Уолтер Мондейл, — а мы все уговаривали его впустить в страну шаха. И вдруг он произнес: «А если иранцы возьмут наших людей в посольстве в заложники, что вы мне тогда скажете?» В комнате повисла мертвая тишина».
Когда-то молодой политик Джимми Картер выступил в законодательном собрании штата Джорджия против положения о том, что человек обязан верить в Бога. Очень набожный, сам читающий проповеди, Картер считал, что свобода выбора важнее всего. Вот почему, став президентом, он все-таки разрешил бывшему иранскому шаху приехать в страну, хотя сознавал, что принимает крайне опасное решение. Он не мог отказать больному шаху в медицинской помощи.
«Ни в конституции Соединенных Штатов, — говорил Джимми Картер, — ни в Декларации независимости, ни в Билле о правах, ни в Новом и Ветхом Заветах вы не найдете таких слов, как «экономность» или «эффективность». Но вы обнаружите другие слова, такие как честность, чистота, справедливость, свобода, законность, мужество, патриотизм, сострадание, любовь и многие другие, которые говорят о том, каким должен быть человек. Эти же слова относятся к тому, каким должно быть правительство».
20 октября 1979 года посольство Соединенных Штатов в Тегеране получило шифровку из Вашингтона: информируйте иранские власти, что шаху разрешено въехать в Соединенные Штаты. Но разрешение временное — для проведения диагностики и курса лечения. Дипломаты и разведчики были поражены. Они считали, что надо дистанцироваться от шаха, раз уж Вашингтон пытается наладить отношения с революционным режимом.
Временный поверенный в делах посетил премьер-министра Мехди Базаргана и министра иностранных дел Ибрагима Язди, которые считались умеренными политиками. Но и они ответили, что иранцы не верят в мнимую болезнь шаха и воспринимают решение Вашингтона как враждебный иранскому народу шаг.
22 октября на личном самолете Дэвида Рокфеллера шах был доставлен в Нью-Йорк. Через неделю, 1 ноября, в Алжире премьер-министр Мехди Базарган и министр иностранных дел Ибрагим Язди тайно встретились с советником американского президента по национальной безопасности Збигневом Бжезинским. Они хотели обсудить вопрос, как действовать в этой кризисной ситуации.
Но сохранить встречу в секрете не удалось. Хомейни и окружавшие его исламисты желали полного разрыва отношений с Соединенными Штатами, чтобы в стране не осталось ни одного американца. Они боялись, что американцы, как это произошло в 1953 году, сговорятся с прозападными (как они считали!) политиками.
О встрече руководителей правительства с Бжезинским сообщило радио Тегерана. В истерической атмосфере, сложившейся в Иране, это было воспринято как сговор правительства с Соединенными Штатами с целью вернуть шаха к власти. В манифестации протеста по улицам столицы прошли больше миллиона человек.
Для Хомейни Соединенные Штаты были главным врагом, и он готов был вести против американцев священную войну во имя ислама. Его враждебность впервые проявилась в октябре 1964 года, когда он произнес перед своим домом в Куме речь против особого статуса, который получали сотрудники американской военной миссии и их семьи. Такие же особые права и иммунитет получили американские военные во время Второй мировой войны в Англии. Но Хомейни ловко использовал эту тему для возбуждения ненависти к американцам. После этой речи, 4 ноября 1964 года, Хомейни выслали из страны. После возвращения в Иран 1 февраля 1979 года он стал называть Америку «большим сатаной». Президентов Египта Анвара Садата и Ирака — Саддама Хусейна он именовал слугами американцев.
Почему же американцы сразу не эвакуировали дипломатов из Тегерана? В Вашингтоне и думать об этом не хотели: Иран — такое большое и важное государство, как же можно остаться без посольства в Тегеране?
Через две недели после захвата посольства Хомейни объявил, что негры (афроамериканцы, как их называют в Соединенных Штатах), женщины и не граждане США будут освобождены. В общей сложности иранцы отпустили тринадцать человек. Осталось пятьдесят три заложника. Через полгода отпустили еще одного человека с трагическим диагнозом: рассеянный склероз.
Остальные пятьдесят два человека (в том числе две женщины и один афроамериканец) провели в неволе четыреста сорок четыре дня.
В руки толпы не попали поверенный в делах Брюс Лэйнген, его помощник и офицер безопасности, которые в момент захвата посольства находились в здании министерства иностранных дел. Там они и остались. Поверенный в делах мог покинуть Иран в любую минуту, но отказался бросить своих коллег.
И еще шестеро американцев в Тегеране избежали участи своих коллег. Сельскохозяйственный атташе Ли Шатц в тот день находился в другом здании. Боб Андерс, который руководил консульским отделом, и две супружеские пары, работавшие под его началом, выскользнули через заднюю дверь, когда в посольство ворвались студенты. Все шестеро нашли убежище в канадском посольстве в Тегеране, но было ясно, что долго они не могут там скрываться. Их надо было как можно быстрее вывезти из страны. Поручили это ЦРУ.
«Я пришел к выводу, — вспоминал сотрудник ЦРУ Антонио Мендес, — что в данном случае надо разработать настолько экзотическое прикрытие, чтобы никто из иранцев ничего не заподозрил… Я решил отправить в Тегеран канадскую киносъемочную группу. Появление киношников ни у кого не вызовет подозрений».
Сотрудники ЦРУ зарегистрировали в Канаде мнимую кинокомпанию, поместили в газетах рекламные объявления. Написали сценарий, съемки которого требуют поездки в Иран, — смесь средневековой мистики и научной фантастики. Обратились в иранское консульство в Сан-Франциско и попросили визы для шестерых канадцев, одного европейца и одного латиноамериканца, который представлял инвесторов.
Визы были получены.
Но вместо восьми человек в Тегеран прилетели только двое оперативных сотрудников ЦРУ. Шесть канадских паспортов с иранскими визами предназначались для американцев, которых предстояло спасти. Паспорта были подлинные. Парламент Канады разрешил использовать паспорта в гуманитарных целях. Сотрудникам ЦРУ оставалось только на месте проставить в паспортах фальшивые штампы о въезде в Иран.
Американских дипломатов переодели и несколько изменили им внешний облик. Сотрудники разведки вновь и вновь обговаривали с ними детали их легенды. Иностранные дипломаты, которые помогали американцам скрываться, устроили прощальную вечеринку — на столе появились уже запрещенные в Иране вино, шампанское и более крепкие напитки.
Вся группа вылетала ранним утром 28 января 1980 года. В пять утра они уже были в аэропорту. Сонные иранские чиновники отштамповали паспорта не глядя. Когда самолет швейцарской авиакомпании поднялся в воздух, все наперебой заказывали у стюардесс коктейль «Кровавая Мэри».
12 марта 1980 года директор ЦРУ адмирал Стэнсфилд Тернер, отправляясь к президенту, прихватил с собой руководившего операцией Антонио Мендеса. Занятый другими делами президент Картер забыл, зачем этого человека привели в Овальный кабинет, и Мендесу пришлось рассказывать, как именно он вывозил дипломатов из Тегерана. Ему было отведено две с половиной минуты, но разговор продолжался девять минут. На Картера эта история произвела сильное впечатление. В тот же день Антонио Мендес был назначен начальником управления технической разведки ЦРУ.
Но остальные дипломаты оставались в руках иранцев!
Над американцами глумились, им связывали руки и завязывали глаза. Держали в подвале. Кормили захваченными в посольстве запасами консервов, но их срок годности закончился, и еда стала опасной. Соединенные Штаты ощущали полнейшее бессилие перед лицом обезумевших фанатиков. Выступления Хомейни наводили на американцев страх, иранцы требовали казнить «шпионов» из захваченного посольства.
Президент Картер пытался договориться с Тегераном. Несколько месяцев государственный секретарь Сайрус Вэнс тщетно пытался договориться с иранскими властями об освобождении заложников. Руководитель президентской администрации Гамильтон Джордан провел тысячи часов в секретных переговорах. Но поскольку администрация ничего не предприняла после нападения на посольство, иранцы решили, что Картер слаб и бояться нечего. Переговоры ни к чему не привели. Глава иранского правительства умеренный политик Мехди Базарган, который не в силах был выпустить заложников, подал в отставку.
В Тегеран с посреднической миссией отправился Генеральный секретарь ООН Курт Вальдхайм.
— Моя цель, — объяснил журналистам Вальдхайм, — прежде всего урегулировать кризис.
С ним беседовал новый министр иностранных дел Ирана Садек Готб-заде, но и он ничего не решал в стране. Миссия Вальдхайма провалилась. Сказав, что «мы провели обмен мнениями», генсек ООН покинул Тегеран. Тогда президент Картер приказал министру обороны Гаролду Брауну силой освободить заложников.
В Вашингтоне готовились к спасению заложников всю зиму 1980 года. Отправить в Тегеран решили отряд войск специального назначения «Дельта» под командованием полковника Чарлза Бекквита, воевавшего во Вьетнаме. Многие офицеры считали операцию невыполнимой, говорили, что успеха можно добиться только чудом. Тегеран находится в глубине страны, на значительном расстоянии от дружественных американцам стран. К тому же иранцы ожидали нападения, захваченное посольство охраняло множество вооруженных стражей революции.
Разработали такой план.
Транспортные вертолеты Си-130 «Геркулес» и вертолеты «Морской жеребец» с десантниками на борту входят в воздушное пространство Ирана и садятся в трехстах километрах от Тегерана. Точка — Пустыня-1.
После дозаправки вертолеты перебрасывают спецназ на площадку у заброшенных соляных шахт. Точка — Пустыня-2, в восьмидесяти километрах от Тегерана. Здесь спецназ пересаживается на машины и едет в сторону Тегерана. Ночью они атакуют посольство и освобождают заложников. Вертолетчики прикрывают спецназ с воздуха.
На всю операцию отводилось тридцать шесть часов. На штурм посольства и освобождение заложников — сорок пять минут. С территории посольства вертолеты должны были доставить спецназ и заложников к старому аэродрому, который мог принять большие транспортные самолеты. Аэродром должна была заранее захватить и удерживать вторая группа спецназа.
Подготовку не решились проводить на обычной базе спецназа в Форт-Брагге, потому что за ней постоянно следили советские разведывательные спутники. Тренировались в пустыне в штате Юта, которая напоминает иранские пустыни. Слабым звеном оказались вертолетчики, которые плохо ориентировались в ночных условиях. Но времени на их дополнительную подготовку не оставалось.
7 апреля 1980 года президент Картер приказал разорвать дипломатические отношения с Ираном. 11 апреля на заседании Совета национальной безопасности президент Картер разрешил проведение военной операции «Коготь орла». Он принял двух полковников и благословил их на подвиг.
Изучая любую проблему, Картер требовал все больше и больше справок. Он был уверен, что справится, если разберется во всех деталях. Однажды президент Картер заметил, что рядом с Белым домом из крана бежит вода. Он остановил сантехника и стал его расспрашивать: почему вода выливается? Сколько это стоит? Почему деталь оказалась дефектной?
Его помощники считали, что Картер напрасно тратит энергию на пустяки. Ему бы сосредоточиться на главном…
Госсекретарь Сайрус Вэнс не согласился с планом освободить заложников в Иране и сказал, что уйдет в отставку вне зависимости от того, будет ли спасательная операция успешной или провалится.
Джимми Картер связал с освобождением заложников свою политическую судьбу. «Мой недостаток: я не иду на компромисс в отношении принципа, который считаю верным, — говорил о себе Картер. — Один политик как-то сказал обо мне — «упрям, как черепаха из южной Джорджии». Бездумный отказ от компромиссов, конечно, глуп; но, может быть, пришло время отказаться от компромиссов по принципиальным вопросам».
За три недели до начала операции сотрудник американской военно-воздушной разведки проехал на мотоцикле через район приземления американского десанта. Он установил наземные огни для облегчения посадки.
В операции участвовали восемьдесят бойцов «Дельты» и тринадцать «зеленых беретов» из 10-й группы спецназа, расквартированной на базе в Бад-Тельце (Западная Германия). Всех одели в джинсы и куртки защитного цвета. На рукавах нашивки с изображением американского государственного флага, заклеенные пластырем. Пластырь предстояло сорвать уже во время штурма, чтобы не задеть своих. Бойцам «Дельты» предстояло освободить заложников, которых держали в самом посольстве, а «зеленым беретам» — вытащить троих американцев, которые оставались в здании министерства иностранных дел Ирана.
Эскадрилью транспортных самолетов С-130 перебросили в Египет будто бы для совместных маневров. Из Египта летчики перелетели в Оман, где находился старый аэродром британских военно-воздушных сил и где они дозаправились перед дальнейшим полетом. Восемь «Морских жеребцов» поднялись вечером в воздух с палубы авианосца «Нимитц», находившегося в Оманском заливе. Эти вертолеты выбрали по той причине, что в каждый из них можно было посадить тридцать человек.
Вечером 24 апреля 1980 года три американских транспортных самолета, три самолета-заправщика и восемь вертолетов без предупреждения вошли в воздушное пространство Ирана. Система противовоздушной обороны страны после исламской революции находилась в плачевном состоянии, так что иранские военные появления американской авиации просто не заметили.
По плану, составленному в Пентагоне, американские десантники должны были ночью тайно войти в Тегеран. Им предстояло освободить взятых в заложники полсотни американских дипломатов — весь наличный состав посольства Соединенных Штатов в Иране. Первая фаза операции называлась «Горшок риса».
Одновременно американская агентура внутри иранской столицы получила задание устроить нечто вроде маленького восстания — и действительно в Тегеране началась стрельба, вспыхнули пожары, нарушилась телефонная связь…
Но дальше все пошло из рук вон плохо.
Специалисты считают выбор вертолетов главной ошибкой — пилоты из морской пехоты не имели опыта длительных полетов и дозаправки. Пилотам приказали лететь на минимальной высоте — около шестидесяти метров. В результате вертолеты попали в пыльную бурю. У одного сразу начались технические проблемы. Пилоты еще двух машин потеряли ориентировку, то есть заблудились в условиях плохой видимости, и совершили вынужденную посадку.
До места посадки — с часовым опозданием — добрались только шесть машин, из них одна при посадке повредила гидравлическую систему.
Дозаправка вертолетов проходила уже на иранской территории. Вдруг американцы заметили на шоссе машину. Это был рейсовый автобус. Автобус остановили, пассажиров вывели и уложили на песок. Тут на шоссе появилась автоцистерна с горючим. Водитель не подчинился приказу остановиться. Машину подорвали, она вспыхнула. В полной темноте пожар был виден издалека…
Дозаправка проходила в полной темноте. Один из вертолетов налетел на самолет-заправщик и пропорол ему брюхо. Обе машины вспыхнули. Сгорело все топливо, предназначенное для операции.
Восемь человек — пять пилотов самолета и трое вертолетчиков — погибли. Обломки взорвавшихся машин повредили еще четыре вертолета. В огне рвались боеприпасы. Бойцы спецназа, решив, что на них напали иранцы, открыли беспорядочную стрельбу.
С командного пункта, развернутого в Египте, требовали продолжать операцию. Но у полковника Чарлза Бекквита, который находился в пустыне вместе со своими бойцами, оставалось всего пять вертолетов. Во время штурма и они могли быть повреждены, что делало операцию невозможной. На двух-трех вертолетах немыслимо эвакуировать больше ста семидесяти человек — то есть всех заложников и спецназ.
Полковник Бекквит, видя, что продолжение бессмысленно, приказал бросить технику, оружие, погрузил всех в транспортные самолеты и дал приказ взлетать. На следующий день иранские солдаты обнаружили четыре брошенных вертолета и остатки сгоревших машин. Американцы так торопились, что даже не уничтожили оставшиеся на земле вертолеты и находившиеся в них секретные документы, что позволило иранским спецслужбам выявить и арестовать американских агентов внутри страны.
Операция по спасению американских дипломатов в Тегеране, которых стражи исламской революции взяли в заложники, провалилась.
Президент Картер обреченно сказал: «Все пошло к черту!» Он нашел в себе мужество выступить по телевидению и рассказать о неудаче:
— Считая необходимым спасти заложников, я принял решение о спасательной операции. Когда во время дозаправки мы потеряли вертолеты, я принял решение прекратить операцию. Я один отвечаю за все, что произошло.
Иранцы торжествовали. Аятолла Али Хаменеи сказал:
— Мы не какие-нибудь либералы, вроде Альенде или Мосаддыка, которых ЦРУ смогло прикончить.
6 мая 1980 года Картер объявил днем траура по погибшим военнослужащим. Полковника Бекквита отправили в отставку. В историю эта неудачная операция вошла как самый скандальный провал американских спецслужб.
Иранское руководство рассредоточило заложников, чтобы исключить возможность повторения спасательной операции. Заложников развезли по разным тюрьмам, часто меняли их местонахождение. Шанс на спасение появился, когда изменилась политическая ситуация.
Неизлечимо больной шах скончался. А Иран втянулся в кровавую войну с Ираком, которая будет продолжаться восемь лет. Напав на Иран, Саддам Хусейн говорил о желании освободить братьев-арабов, томящихся под властью персов. В реальности он хотел реализовать давнюю мечту — разгромить исторического противника и рассчитывал расширить свою империю за счет иранской нефти и иранской плодородной земли.
Информация о происходящем в Иране, казалось, сулила Саддаму быструю победу. Разведка сообщала ему о послереволюционном хаосе, о распаде армии. И поначалу войска Саддама Хусейна брали верх, иранская армия отступала.
Иранские политики с удивлением обнаружили, что решительно никто в мировом сообществе не намерен становиться на их сторону в войне с Саддамом Хусейном.
Аятолла Хомейни счел, что заложники ему больше не нужны. Накал антиамериканских эмоций и настроений в стране и так был высок. А введенные Соединенными Штатами санкции все-таки вредили иранской экономике. Говорят, тогда Хомейни произнес:
— Мы выжали их как лимон. Они нам больше не нужны. Отправьте их назад.
Иранцам пришлось вступить в переговоры. С американской стороны их вел заместитель госсекретаря Уоррен Кристофер. Переговоры шли через посредство Алжира. Иранские исламисты жаждали только денег. К удивлению алжирцев, представители революционного Ирана отчаянно торговались за каждую копейку, как на базаре. Потребовали по четыре миллиарда долларов за каждого заложника. Согласились на восемь миллиардов за всех. Деньги взяли с иранских же счетов, замороженных в американских и европейских банках. Американцы вычли из этой суммы иранские долги и три миллиарда перевели в Иран.
Кризис с заложниками в Тегеране погубил Джимми Картера. Он воспринимался как плохой руководитель, который не в состоянии справиться с проблемой. Захват заложников президент воспринял как личную трагедию. Он превратил Овальный кабинет в штаб по спасению американских дипломатов. Но у него ничего не получалось. Американцы видели, что Картер измотан и истощен. Он не мог выиграть избирательную кампанию. Ее исход был написан на его лице.
Президентские выборы в Соединенных Штатах в ноябре 1980 года приходились на первую годовщину захвата американских дипломатов в Тегеране. Картер мечтал освободить их до дня выборов. Это бы прибавило ему симпатий в глазах избирателей. Но иранцы не торопились. Картер проиграл выборы.
Американцы хотели видеть во главе страны более твердого человека, чем Джимми Картер. Так что аятолла Хомейни тоже внес свой вклад в избрание президентом Рональда Рейгана. Иранцы считали, что поладят с Рейганом лучше, чем с Картером. Наверное, они сильно удивились, когда через несколько дней после избрания новый президент назвал иранцев «варварами», с которыми он вообще не желает иметь дело.
Картеру хотелось освободить заложников, пока он остается в Белом доме, то есть до 20 января 1981 года, дня вступления в должность нового президента. Последние два дня своего президентства Картер провел в бесконечных переговорах о процедуре вывоза заложников из Ирана. Четыре года Картер запрещал снимать себя в Овальном кабинете. Теперь он снял запрет.
Картеру сообщили, что самолет с заложниками готов к взлету в тегеранском аэропорту. Всю ночь уходящий президент и его команда ждали, что заложников освободят. Под утро стали одеваться — пора освобождать Белый дом. Одного человека оставили у телефона на тот случай, если что-то произойдет. Но в Тегеране отпустили дипломатов только через сорок минут после того, как Рональд Рейган принес присягу. Это была последняя месть аятоллы Джимми Картеру.
Заложников вывезли из Тегерана на алжирском самолете. Причем в воздух одновременно взлетели два самолета. Иранцы не знали, в каком находятся бывшие заложники. Алжирцы не хотели, чтобы у иранцев в последний момент возник соблазн сбить самолет с американцами.
Рейган любезно предложил Картеру отправиться в ФРГ, куда доставили освобожденных американцев, в качестве личного представителя президента. 21 января 1981 года уже бывший президент вместе со своей командой посетил освобожденных заложников, которых поместили в американский военный госпиталь. Руководитель его аппарата Гамильтон Джордан вспоминал:
— Картер выглядел таким старым и усталым, каким я его никогда не видел.
Глубоко верующий человек, Джимми Картер оказался не слишком удачливым президентом и продержался в Белом доме только один срок. Но жизнь в Вашингтоне его не испортила. Внутренне Картер остался тем, кем он был, — фермером и учителем в воскресной баптистской школе.
Новый президент Рональд Рейган устроил в Белом доме прием в честь освобожденных американцев и предупредил, что международный терроризм становится главной опасностью современного мира. Впрочем, мало кто тогда отдавал себе отчет в том, какое влияние иранская революция окажет на весь мир.
Отнюдь не все иранское духовенство одобряло желание Хомейни создать теократическое государство, которым бы управляли сами священнослужители. Многим муллам достаточно было получить автономию и гарантии государственного невмешательства в религиозные дела. Они объединились вокруг аятоллы Шариат-Мадари. Они полагали, что священнослужителям не стоит брать власть — нужно в соответствии с шиитскими представлениями ждать возвращения последнего, двенадцатого имама Мохаммада ибн аль-Хасана, который шестилетним мальчиком в 874 году бесследно исчез в пещере возле столицы халифата города Самарры. Шииты верят, что он должен вернуться и избавить мир от зла.
Хомейни вел себя очень осторожно. Он не говорил в те месяцы о теократическом государстве. Вокруг него сплотились молодые иранские интеллектуалы, вроде будущего президента страны Банисадра, которые увидели в Хомейни своего лидера. Он до поры до времени их не разочаровывал. Его поддержала и партия Туде. Хомейни говорил, что его цель — «Исламская республика, которая принесет Ирану независимость и демократию». Придя к власти, он назовет демократию «чуждой исламу».
Победа стала возможной благодаря умению аятоллы Хомейни объединить различные силы и движения, которых объединяла только ненависть к шаху и его правительству. Хомейни позволил каждой группе и каждому движению участвовать в революции со своими лозунгами и идеями. После того как власть оказалась в его руках, начались чистки.
Хомейни организовал временное правительство, которое возглавил Мехди Базарган, инженер по профессии, учившийся во Франции. Правительство составили священнослужители и профессионалы, которые могли справиться с управлением государством. Но реальная власть оказалась в руках Исламского революционного совета. А на местах всем руководили исламские комитеты.
Движущей силой революции был народ, простые иранцы освоили прежде закрытые для них районы Тегерана, где обитала привилегированная публика. Люди рассчитывали, что свержение шаха принесет им более высокие зарплаты, что они получат новое жилье. Провели референдум, иранцы поддержали превращение страны в исламскую республику. Вслед за этим высшие исламские священнослужители приняли новую конституцию, которая наделяла высшей властью Хомейни.
Средний класс, образованная публика, либералы, студенчество оказались отстранены от процесса принятия решений. Аятолла Шариат-Мадари, который объединял священнослужителей — противников Хомейни, был помещен под домашний арест. Он так и оставался под арестом до своей смерти в 1986 году.
Многочисленное студенчество (сотни тысяч молодых иранцев учились за границей, в основном в Соединенных Штатах) было захвачено крайне левыми, марксистскими идеями, иранская молодежь восхищалась Мао Цзэдуном и Че Геварой. Некоторые марксисты попытались сформулировать принципы социалистического шиизма. Но эти идеи не находили отклика в массах, которые все равно оставались под влиянием исламского духовенства. Священнослужители с подозрением относились к любым попыткам модернизировать страну.
Шиитское духовенство всегда было независимо от государственного аппарата. В отличие от суннитского, которое получало деньги от государства и с ним ладило. Шиизм возник как форма протеста против трехвековой арабской оккупации Персии, против суннизма арабов-захватчиков. При шахе шиизм был орудием борьбы против власти, за социальную справедливость. Персы никогда не считались фанатично религиозными. Исламская революция была протестом древней культуры, силу которой никто толком не представлял, против модернизации. Еще одна традиция шиизма — традиция насилия и мученической смерти. Это готовность к войне и к смерти в защиту угнетаемой веры.
— Ислам означает все, — учил Хомейни, — в том числе то, что на Западе называют свободой и демократией. Да, в исламе содержится все. Ислам включает в себя все.
Хомейни не желал усиления представителей активной молодежи, которые находились под влиянием социалистических идей. Хомейни устранил их так же, как и правительство Базаргана. Сначала дал им власть, позволил развернуться, а потом убрал с помощью Корпуса стражей исламской революции.
На первых президентских выборах в январе 1980 года Хомейни позволил победить Абольхасану Банисадру, еще одному поклоннику Мосаддыка и лидеру левых исламистов. А уже в апреле левые, обосновавшиеся в студенческих городках, были выброшены оттуда стражами исламской революции. Тегеранский университет вообще закрыли. В июне 1981 года Банисадр покинул страну. В 1982 году левых исламистов просто уничтожили. В 1983 году руководителей партии Туде заставили публично, перед телевизионными камерами, «сознаться» в том, что они советские шпионы.
Вся оппозиция была уничтожена.
По всей стране шли чистки — уничтожались сначала те, кто занимал видные посты при шахе, затем либералы. Молодые исламисты не только убивали «американских шпионов», но и грабили их имущество. Публикация документов, найденных в американском посольстве, оказалась роковой для многих видных иранцев. Любые контакты с американскими дипломатами приравнивались к предательству.
Врагов режима уничтожали и за границей. Сестра шаха принцесса Ашраф несколько лет была председателем комиссии ООН по правам человека и отвергала все обвинения в адрес тайной полиции САВАК. Ее личная жизнь не сложилась, она трижды была замужем, и все три раза неудачно. После исламской революции ее сына расстреляли в Париже — киллеры прибыли из Тегерана.
Когда 22 сентября 1980 года президент Ирака Саддам Хусейн вторгся в соседний Иран, он дал Хомейни возможность левую молодежь, которая представляла опасность для теократического режима, отправить на фронт. Плохо обученную молодежь отправили умирать под иракскими танками советского производства. Восьмилетняя война с Ираком была прекрасным оправданием, ответом на вопрос, почему исламская революция ничего не принесла народу, ее совершившему.
В завещании имама Хомейни можно прочитать: «О борющийся народ, ты идешь под знамя, которое веет над всем материальным и нравственным миром. Путь, по которому ты идешь, единственный путь к абсолютному счастью. И это тот стимул, который побуждал всех имамов с радостью встречать мученическую гибель и считать ее слаще меда. Наша молодежь вкусила его на фронтах и пришла в восторг…»
Революция в Иране вызвала подъем в исламском мире. Иранская революционная пропаганда апеллировала к народным массам, призывала их восставать против лидеров, правящих не по законам шариата. 20 ноября 1979 года главную мечеть в Мекке захватили несколько сотен суннитских диссидентов. Их выбили из мечети только через две недели. Это были ваххабиты, нашедшие вдохновение в иранском примере. Восстание в Мекке было ударом для Саудовской Аравии, которая с конца шестидесятых установила свое лидерство в исламском мире как самая религиозная страна.
Пример Хомейни показал исламскому миру, что религия может стать мощным политическим оружием. Арабские властители стали демонстрировать свою религиозность — учли опыт шахского семейства, почти открыто демонстрировавшего пренебрежение священнослужителями. Саудиты стали вкладывать большие деньги в распространение ислама во всем мире, но вовсе не хотели стать жертвой революции у себя дома.
Они акцентировали внимание на шиитском характере иранской революции, рассчитывая, что она станет менее привлекательной для суннитов, составляющих восемьдесят процентов исламского мира. Заговорили о персидском гегемонизме. Во всяком случае, этот аргумент использовал Саддам Хусейн, когда напал на Иран. За исключением Сирии, арабские страны поддержали Саддама против Ирана.
Последствием иранской революции стала исламизация Ливана и палестинского движения. Организация Освобождения Палестины прежде считала необходимым предоставлять равные права и христианам, и мусульманам. В начале восьмидесятых палестинские лидеры понесли тяжелые поражения, искали новые средства пробуждения энтузиазма и нашли их в политическом исламизме. Братья-мусульмане заговорили о том, что исламская революция в Иране показала путь, который ведет к победе. Не светская идеология, а ислам как знамя, джихад — вот что поможет вернуть Палестину и создать всемирный халифат…
В Соединенных Штатах мало кто мог предвидеть последствия иранской революции. Тревожились только из-за нефти.
«Шах обеспечивал безопасность Персидского залива, где находится треть разведанных нефтяных ресурсов, — писал Александр Хейг, который при Рейгане стал государственным секретарем. — Теперь Иран — самое важное в стратегическом отношении государство Малой Азии, где на смену шаху пришел теократический режим, — провозгласил свое намерение создать исламское государство по образцу Арабского халифата VII века.
Поставки нефти оказались под угрозой. Широко распространились опасения, что нефтяные ресурсы Персидского залива будут потеряны. Правительства западных стран, опасаясь, что в мире вновь возникнет нехватка нефти, сознательно или подсознательно перестраивали свою политику таким образом, чтобы умиротворить тех, кто контролирует поставки нефти…»
Центральное разведывательное управление предсказывало, что из-за трудностей с добычей Советский Союз может стать импортером нефти. Боялись, что нехватка нефти приведет Москву к более агрессивной политике на Среднем Востоке и Советская армия попытается захватить Иран. Этого не произошло. Но советское руководство совершило не менее тяжкие ошибки на Среднем Востоке.
Когда Брежнев тяжело заболел и выпустил вожжи из рук, внешнюю и военную политику стала определять тройка — председатель КГБ Юрий Андропов, министр обороны Дмитрий Устинов и министр иностранных дел Андрей Громыко.
Власть триумвирата была хуже, чем единоличное правление Брежнева. Уверенный в себе лидер способен пойти на уступки и компромиссы. А каждый из тройки стремился продемонстрировать свою непоколебимость и стойкость, загоняя страну в жесткую конфронтацию с внешним миром. Андропов, Устинов и примкнувший к ним Громыко затеяли афганскую авантюру.
27 апреля 1978 года в Кабуле просоветски настроенные офицеры совершили государственный переворот. Президента Дауда и его семью расстреляли. 30 апреля Советский Союз признал новую власть. Один из участников заговора заранее поставил в известность советских разведчиков. Если бы советская разведка предупредила президента Дауда, судьба Афганистана пошла бы иным путем. Остались бы живы сотни тысяч афганцев и пятнадцать тысяч советских солдат. При Дауде Афганистан был прекрасным соседом нашей стране…
Страна сопротивлялась социалистическим преобразованиям. Афганцы не спешили становиться марксистами. В марте 1979 года вспыхнул антиправительственный мятеж в крупном городе Герате. К мятежникам присоединились части воинского гарнизона, был убит один из наших военных советников. Кроме того, началась грызня в афганском руководстве. Вожди революции убивали друг друга.
«Советский Союз, — считает один из руководителей международного отдела ЦК КПСС Карен Брутенц, — поддержал новую власть по идеологическим соображениям, следуя логике холодной войны. Но главное — подчинились соблазну иметь послушного союзника на южной границе, в стратегически важном районе. Но афганское правительство не могло существовать самостоятельно.
12 декабря 1979 года приняли решение ввести войска. Доводы все были фальшивые. Ссылка на приглашение афганского правительства — беспредельно циничной, ведь приглашал Хафизулла Амин, которого убили.
Пьянил, побуждая переоценивать свои возможности, достигнутый именно в 1979 году стратегический паритет с Соединенными Штатами. Это кульминация военного могущества, что заставляло верить в военную силу при решении проблем».
— Смотрите, товарищи, — говорил министр Громыко своим подчиненным, — как радикально переменилось соотношение сил в мире. Не так давно мы были вынуждены вновь и вновь прикидывать на политбюро, прежде чем предпринимать какой-либо внешнеполитический шаг, какова будет реакция США, что сделает Франция и так далее. Эти времена закончились. Если мы считаем, что что-либо надо обязательно сделать в интересах Советского Союза, мы это делаем. Что бы они там ни кричали, соотношение сил таково, что пошевелиться больше уже не смеют. Мы стали действительно великой державой…
Войска в Афганистан ввели, когда Брежнев был уже совсем болен. Если бы Брежнев был в порядке, он, скорее всего, не позволил втянуть страну в афганскую авантюру. Как выразился Валентин Фалин, близкий к Брежневу, «все дела обделывались за спиной генерального». Точнее сказать, генеральный секретарь лишился способности трезво оценивать ситуацию. Леонид Ильич «переживал упадок разрядки — своего любимого внешнеполитического детища, но ничего поделать уже не мог».
Советские руководители плохо понимали, во что ввязались. Последствия ввода войск были для Советского Союза очень тяжелыми. Это одна из крупнейших неудач советской внешней политики. В Вашингтоне опасались, что советские войска не удовлетворятся Афганистаном и их подлинная цель — нефть Ирана. На картах Персидский залив казался совсем рядом — несколько танковых бросков.
— Просто осуждения недостаточно, — говорил возмущенный президент Картер. — Советский Союз должен заплатить цену за то, что он сделал. Мы обязаны показать Советам, что они не имеют права вторгаться в соседние страны.
«С начала семидесятых годов, — вспоминал американской посол в Москве Джек Мэтлок, — Соединенные Штаты ежегодно продавали Советскому Союзу до двадцати миллионов тонн зерна, главным образом пшеницу и кукурузу. После советского вторжения в Афганистан Картер разрешил продавать только восемь миллионов тонн, на которые Советский Союз имел право по долгосрочному соглашению, однако продажа дополнительных партий была запрещена».
«Картер поразился, когда Советский Союз ввел войска в Афганистан, — вспоминал Фрэнк Карлуччи, заместитель директора ЦРУ. — Нас это не удивило — мы предупреждали его, что дело идет к этому. Но он просто не мог поверить, что русские на это решатся».
— Я уведомил Международный олимпийский комитет, — сообщил Картер конгрессу, — что из-за советского вторжения в Афганистан я возражаю против участия американской команды в московской Олимпиаде.
Картер запретил продажу Советскому Союзу современных технологий и провел через конгресс закон об увеличении военных расходов на пять процентов в год. Так началось большое американское перевооружение восьмидесятых. Картер и его министр обороны Браун с их интересом к новейшим военным технологиям помогли будущему оснащению армии высокоточным оружием. Картер вообще заложил многое из того, что станет потом политикой Рональда Рейгана.
В Москве опасались Китая, который дружил с Пакистаном, поэтому с удвоенной силой помогали оружием Индии. Кремль боялся, что афганские лидеры сблизятся с Пакистаном и тогда образуется единый фронт против СССР. Страхи Москвы, казалось, подтверждались, когда через месяц после вторжения, в январе 1980 года, в Пекин прибыл американский министр обороны Гаролд Браун. Он предложил совместно организовать поставки оружия в Афганистан. Пекин отказался от переговоров с Москвой, на которые только что согласился, и пообещал поставлять оружие через Пакистан. Пекин радовался окончанию разрядки между СССР и США. Обе супердержавы нуждались в Китае, а у Пекина были свободные руки.
Роковые решения 1979 года привели к тому, что агрессивный фундаментализм пришел к власти в Иране и Афганистане. Фанатики, исповедующие эти взгляды, намерены создать халифат, который будет объединять все новые и новые страны и расширяться до момента создания всемирного исламского государства.
Но великие державы не сразу осознали, какая опасность им грозит. Они все еще вели между собой холодную войну не на жизнь, а на смерть.
