Новые данные о новом завете

Изобилие рукописей Нового Завета само по себе казалось некоторым ученым-библеистам одним из чудес христианства. Как бы то ни было, и по древности и по богатству традиция новозаветных христианских текстов очень выигрывает при сравнении с произведениями классических авторов, многие из которых дошли до нас в одном-единственном списке или в рукописях, отдаленных от времени создания текста более чем на тысячу лет. И число христианских текстов постоянно растет. Если Эразм Роттердамский располагал не более чем восемью греческими кодексами, на которых основал свое издание, а Стефан (Робер Этьен), напечатавший улучшенный греческий вариант «Истинного текста» в 1550 г., пользовался четырнадцатью, то сегодня мы имеем несколько тысяч греческих пергаменов и папирусов различной длины и ценности, не говоря об изобилии переводных «версий» на других языках. Все эти тексты, включающие в себя множество вариантов, так же как и большое число ошибок, восстают против всякого редакторского диктата и произвола. Они взывают к анализу, сравнению и дальнейшему исследованию.

Основным стимулом погони за наиболее ранними библейскими рукописями всегда было стремление вернуть апостольскому слову его первозданную чистоту. В отношении большинства рукописей, воскрешенных в ходе столетней (или около того) истории новозаветных исследований, сомнительно, чтобы они вообще были бы найдены или стали бы достоянием гласности, не будь ученые движимы этим побуждением. Но в длинном ряду новозаветных рукописных открытий есть такое, которое нельзя считать плодом столь же целенаправленных усилий, хотя оно теперь и связано с именем одного из крупнейших палеографов эпохи.

19 ноября 1931 г. заслуженно может считаться особо памятным днем в эпопее новейших рукописных открытий. В этот день лондонская «Таймс» поместила компактно набранное сообщение, занявшее более двух колонок. В вводном абзаце, содержавшем обзор открытий библеистики, начиная с прибытия в Британский музей кьюртоновской рукописи в 1842 г. и первого успеха Тишендорфа в 1844-м, автор в заключение писал: «В 1897 г. господа Гренфелл и Хант нашли в Оксиринхе фрагмент папируса с „Речениями Иисуса“, к которому в 1904 г. был добавлен второй фрагмент. В 1906 г. г-н К. Л. Фрир приобрел в Египте замечательную группу рукописей на веллуме, самой ценной из которых является относящийся к V в. список Евангелий, известный сейчас как „Рукопись W“ (величайшее библейское сокровище Соединенных Штатов, она была передана в Институт Смитсона. — Л. Д.) и содержащий апокрифическое дополнение к последней главе „Евангелия от Марка“. И сейчас, через двадцать пять лет, я имею честь сделать достоянием гласности открытие библейских рукописей, которые по ценности могут поспорить с любой из вышеназванных и превосходят каждую из них по своей древности». Статья была подписана Фредериком Кеньоном. Находка представляла собой замечательно полное собрание папирусов с текстами из Ветхого и Нового Завета и некоторыми апокрифами; отдельные части собрания датировались II в.

Фредерик Джордж Кеньон был к этому времени патриархом английской текстологической критики и папирологии. В обзоре основных достижений в этой области более чем за полвека мы встречаем его имя на каждом шагу. Кеньон справедливо может быть назван одним из основателей папирологии как самостоятельной дисциплины. Он же в серии исключительно ценных как популярных, так и научных работ наметил в основном и контуры текстологической критики, особенно для Нового Завета. Хотя большую часть своей энергии Кеньон отдавал синтезу сложных и постоянно углубляющихся направлений исследования, собственный его вклад был все же столь велик, что побуждал его к существенным переработкам им же ранее созданных учебных руководств. Благодаря более чем сорокалетней связи с Британским музеем (директором которого он являлся с 1909 по 1930 г.) он имел непосредственный доступ ко всем важнейшим рукописным находкам своего времени. Хотя Кеньон никогда не участвовал в полевых экспедициях и сам не извлек на свет Божий ни в буквальном, ни в фигуральном смысле ни одного утерянного текста, все же его роль в воскрешении рукописей ставит его в число главных героев этой книги. Как сотрудник и впоследствии директор Британского музея, как член руководства Фонда исследования Египта, член Британской академии и других обществ и институтов, он был компетентным свидетелем и выдающимся вдохновителем важнейших литературных открытий на протяжении примерно полувека. Кроме того, он помогал идентифицировать находки и восстанавливать их роль в истории человечества. Когда Кеньон на пороге своего семидесятилетия ушел из Британского музея в отставку, он со всей энергией вернулся к своим исследованиям ранних лет, в частности к текстологической критике Библии. Его критическое дарование и работоспособность ничуть не ослабли. И ведя активную борьбу за приобретение для Британского музея Синайского кодекса, он одновременно занимался собственными исследованиями библейских рукописей.

Папирусные кодексы, об открытии которых Кеньон впервые оповестил мир своей статьей в «Таймс», были, так же как и пергамены Фрира, получены посредниками из оставшихся неизвестными египетских источников. Большая часть рукописей была только что куплена жившим тогда в Лондоне Альфредом Честером Битти, американским горнопромышленником, нажившим миллионы на медных рудниках различных континентов. В 1933 г. он стал британским подданным и позже был возведен в рыцарское достоинство. В английском справочнике «Кто есть кто» за 1961 г. говорится, что он «много лет занимался коллекционированием восточных рукописей, специализируясь на рукописях, отличающихся художественными достоинствами с точки зрения каллиграфии и миниатюр». Библейские папирусы Честера Битти едва ли могут быть отнесены к этой категории, и «Кто есть кто» о них не упоминает. Тем не менее уху всякого библеиста звучание слов «Честер Битти» едва ли не столь же знакомо, как и слов «Вульгата», «Синайский кодекс» или «свитки Мертвого моря». Кодексы в настоящее время помещены в специально построенной библиотеке в Дублине, в котором коллекционер, дважды эмигрант, поселился с 1953 г.

Перед тем как новость о приобретении Битти стала достоянием публики, Кеньон, который только что ушел с должности директора музея, получил предложение ознакомиться с партией папирусов, о которой пока не было широко известно. Он идентифицировал их и произвел предварительное исследование. Выбор его в качестве редактора был вполне естествен, и ему позволили свободно распоряжаться изданием папирусов в любой форме, которая была бы наиболее полезной для ученых. Папирусы представляли собой значительные доли одиннадцати кодексов (иногда ошибочно называют двенадцать), большая часть которых стала собственностью Честера Битти. Меньшие, но значительные по содержанию части попали в Мичиганский университет, Принстон, Вену и к нескольким частным коллекционерам. Поскольку рукописи были и первоначально обнаружены, и сбыты с рук хищническим и, очевидно, незаконным способом, нельзя поручиться за то, что некоторые части не были удержаны посредниками или не перекочевали к лицам, пока остающимся неизвестными. К счастью, основную массу рукописей приобрел Битти. Позже он добавил к этому еще и новые листы Посланий апостола Павла. Благодаря великодушному содействию Мичиганского университета Кеньон смог включить в свое издание также и принадлежавшие ему папирусы.

Действительное происхождение папирусов так и не было установлено: местные жители хорошо хранили свои секреты. Некоторое время ходили слухи, что папирусы происходят из Файюма, а затем Карл Шмидт, немецкий папиролог, заявил, что, как он слышал, источник находился на другом берегу Нила, недалеко от развалин древнего Афродитополя. Никаких подтверждений, однако, не последовало. Говорилось также, что различные манускрипты были найдены в кувшинах на коптском кладбище, — в свете предшествовавших открытий версия вполне правдоподобная. Общепринятым является предположение, подтверждаемое состоянием и характером одиннадцати кодексов, что они когда-то, не позднее чем в IV или начале V столетия, входили в состав библиотеки какой-то церкви или монастыря. Рукописи могли быть спрятаны, когда община распалась, или, согласно другой гипотезе, могли быть преданы земле вместе с последним знавшим греческий язык членом общины.

Разрушительное действие времени, а также алчность и небрежность «спасителей» нанесли рукописям большой урон. Ни один из кодексов не сохранился целиком. За исключением Посланий апостола Павла, во всех них есть огромные пробелы. Тем не менее, учитывая их возраст, обращение, которому они подвергались, и непрочность папируса, довольно много листов сохранилось сравнительно неплохо. (Между прочим, физическое качество материала, на котором были написаны тексты, как и сама манера письма, разнится весьма значительно.) Кодексы включали в себя части девяти книг Ветхого Завета и пятнадцати Нового Завета. Кроме того, здесь были значительные по размерам части апокалиптической Книги Еноха и первая часть утерянной гомилии (проповеди) епископа Мелитона из Сард «О Страстях Господних». Части, относящиеся к Новому Завету, составляли три кодекса. Матфей и Иоанн были представлены слабо, но Марку и Луке повезло больше. Из Деяний апостолов, входивших в тот же кодекс, что и Евангелия, сохранилось около половины. От Откровения Иоанна, представленного отдельным кодексом, что весьма любопытно и свидетельствует об обособленном положении данного апокалиптического сочинения, осталось около трети (десять из тридцати двух листов). К другому отдельному тому, Посланиям Павла, судьба была довольно милостива: из ста четырех сохранилось восемьдесят шесть довольно потрепанных листов (тридцать из них принадлежат Мичиганскому университету). Хотя ни одна из книг Нового или Ветхого Завета в этой партии папирусов, приобретенных Честером Битти, не была полной, здесь имелось много связных, цельных отрывков, в их числе особенно интересны Пятикнижие и Книги пророков из греческой «Септуагинты», а также части практически всего Нового Завета. Эти рукописи предоставили обширный материал для исследования текстуальных проблем и в конечном счете пролили новый свет на истоки Нового Завета.

К счастью, некоторые рукописи были в сравнительно неплохом состоянии и дошли до нас компактной массой. Кроме того, их возраст охватывал промежуток от II до IV в. н. э. Благодаря этому древность источников для изучения греческой Библии была углублена по меньшей мере на столетие. Объемистый кодекс Посланий апостола Павла был написан, по всей видимости, всего лишь лет через сто сорок после смерти апостола. Сто лет, может быть, и немного на фоне тысячелетней иудео-христианской традиции или эпохи существования ближневосточных цивилизаций, но для истории текста Нового Завета, исследователи которой долгое время могли только мечтать о том, чтобы найти связующее звено хотя бы с IV в., это открытие знаменовало громаднейший скачок.

Здесь не место углубляться в специальные вопросы текстологической критики и связанную с ними проблему семейств древних текстов, для решения которой новозаветные папирусы Честера Битти предоставили совершенно неожиданные данные. Кое-что из этого станет понятным, если вспомнить погоню Тишендорфа за «лучшим» Новым Заветом и нашу беглую оценку значения сирийского палимпсеста. Достаточно сказать, что цель критики — «реконструкция». Она стремится приблизиться к предполагаемым оригинальным текстам, так называемым автографам. Если бы у нас были оригиналы, текстологическая критика, конечно же, оказалась бы ненужной. Однако древние произведения неизменно доходят до нас в большом числе вариантов. Проходя через сменяющие друг друга поколения копий (или копий, снятых с копий), в тексте укореняются всякого рода ошибки. О таком тексте говорят, что он подвергся порче. И вот для того чтобы установить правильное чтение, ученые работают не с одним взятым наугад текстом, а учитывают все доступные материалы, соотносят их друг с другом и взвешивают их сравнительную достоверность. Старейшие из числа рукописей — чем ближе по времени к оригиналу, тем лучше — более всего необходимы для такого рода работы. На последующей стадии критического анализа ученые рассортируют различающиеся типы рукописей на отдельные группы, или семейства, в соответствии с их близостью друг к другу и линиями генетической преемственности. Происхождение этих семейств часто может быть отнесено к определенным местностям или районам. Как бы оправдывая свое название, некоторые семейства обнаружат более благородное и достойное доверия происхождение, чем другие, а потому будут требовать к себе и особого внимания. По сути дела, операции, проделываемые учеными, когда они восстанавливают какой-либо текст на базе различных семейств рукописей, могут быть уподоблены методу современных генетиков, которые путем научного «обратного скрещивания» на основе отобранных пород воспроизводят некий вымерший биологический тип.

Папирусы Честера Битти внесли особо значительный вклад именно в проблему текстовых семейств. Первыми в XIX в. выделили среди имевшихся тогда рукописей Нового Завета определенное количество семейств Весткотт и Хорт. Эти ученые отдавали предпочтение «нейтральному семейству», представленному Ватиканским и Синайским кодексами, как наиболее достоверному и наименее искаженному. Однако вскоре их точка зрения была оспорена. Кеньону путем сравнительного анализа удалось показать, что «нейтральный» текст не исходил непосредственно, лишь с небольшими отклонениями, от «автографов», а скорее был «текстом, научно построенным из превосходных материалов». Некоторые чтения в материалах Честера Битти, не совпадающие с «нейтральным» текстом, заслуживают пристального внимания. По сути дела, папирусы Честера Битти отражают период, когда семейства текстов еще полностью не сформировались. Рукописи были достаточно древними для того, чтобы их совершенно не коснулись византийские искажения, вследствие чего они дают редкую возможность получить представление о самом зарождении текстуальных традиций в ту пору, когда, по очень точному выражению Кеньона, «целью было назидание, а не тщательное сохранение точных слов первоначального автора». Более того, тот факт, что пятнадцать книг Нового Завета были распределены по трем кодексам, мог сам по себе быть истолкован как признак того, что единство и цельность Нового Завета еще не были до конца осознаны. С другой стороны, объединение в одной книге четырех Евангелий (с Деяниями апостолов) подкрепляет утверждение святого Иринея от 180 г. о том, что существует только четыре Евангелия, не больше и не меньше, которые гармонично связаны друг с другом. Папирусы Битти еще более определенно, чем «Диатессарон», указывают на вероятность существования установленного канона.

Фрагменты греческого Ветхого Завета, по существу своему не имеющие столь же большого значения, тоже оказались весьма ценны. Второзаконие и Числа, датируемые началом II в. н. э., были провозглашены старейшими копиями ветхозаветного текста на любом языке (за исключением, возможно, таинственного «Папируса Нэша»). Но долго отстаивать это утверждение оказалось невозможным. Пожалуй, наибольший интерес представляло включение в текст Книги Даниила, воспроизводящей версию «Септуагинты», которая ранее была осуждена и заменена переводом Феодотиона. Текст из «Септуагинты» был утерян, если не считать небрежно выполненную копию XI в., хранящуюся в Библиотеке Чиги в Риме.

Особняком от обоих Заветов стоит апокалиптическая и апокрифическая («псевдоэпиграфическая») Книга Еноха, к которой папирусы Честера Битти добавили обширные недостающие отрывки греческого текста, завершаемые Посланием Еноха. Книга Еноха увязывает между собой несколько выдающихся рукописных находок, сделанных более чем за сто пятьдесят лет. Ее долгое время считали утерянной. Но поскольку она цитировалась в Послании Иуды в Новом Завете, то не была забыта. Затем Джеймс Брюс, шотландский путешественник XVIII в., привез из Абиссинии эфиопскую версию, которая была опубликована лишь на пятьдесят лет позже, в 1821 г. К этому времени в поле зрения теологов попал и церковнославянский перевод. Археология включилась в игру, когда французская археологическая миссия в Каире раскопала в 1886–1887 гг. гробницу в Ахмиме. В ней был найден кодекс на веллуме, состоящий из тридцати трех листов и содержащий среди прочего первые тридцать две главы греческой Книги Еноха. Недостающие одиннадцать глав были восполнены папирусами Честера Битти и частью материала, принадлежащего Мичиганскому университету. Ранее две цитаты из Еноха были обнаружены в Послании Варнавы, открытие которого связано с Синайским кодексом. Это свидетельствует о популярности данного сочинения в среде ранних христиан и делает возможным предположение, что фрагменты и из Ахмима, и из коллекции Честера Битти равно могли входить в состав древних собраний христианской литературы.

Однако по происхождению Книга Еноха является дохристианской и принадлежит, несомненно, к тому же жанру апокалиптических текстов, что и последняя часть Книги пророка Даниила в Ветхом Завете и Вторая книга Ездры из числа второканонических. Новую фазу в возрождении утерянной Книги Еноха открыли свитки Мертвого моря. Со временем кумранским пещерам предстояло явить около восьми рукописей этой книги на арамейском языке, которые, однако, значительно отличались и от греческой, и от эфиопской версии и поставили ученых перед сложными текстуальными проблемами. Но что еще более заманчиво, количество фрагментов Книги Еноха и других близких ей текстов, хорошо известных кумранским сектантам, дало повод предположить, что книга эта впервые была создана в среде именно этой общины.

Осталось упомянуть еще об одном аспекте открытия папирусов Честера Битти. Он широко обсуждался и явился источником жизненно важных данных для истории книги как таковой. И затрагивает он больше внешнюю форму книг, нежели их содержание.

Некоторое время считалось, что кодекс, т. е. книга современного типа, состоящая из листов, собранных в тетради и скрепленных вместе между двумя обложками, стал господствующей формой книги примерно к IV в. Согласно этой точке зрения, он в это время вытеснил более громоздкие свитки, на протяжении трех тысячелетий бывшие в ходу в Египте и на Ближнем Востоке, а также в классической древности. Однако упоминания в латинской литературе заставляют предположить, что кодексом могли пользоваться и в предшествовавшие столетия, в частности в форме записной книжки. Генетически ему предшествовали восковые таблички, связанные или скрепленные на петлях друг с другом, подобно листам книги. Все дошедшие до нас кодексы были изготовлены из пергамена; напрашивалось предположение, что переход от свитка к кодексу сопровождался одновременным переходом к пергамену или веллуму как писчему материалу. Таким образом, по крайней мере до введения в обиход бумаги примерно шестью столетиями позже кодекс неизменно ассоциировался с пергаменом. Принято было думать, что в книжном производстве имела место внезапная революция и что во главе ее стояли христиане. До времени создания Ватиканского и Синайского кодексов, приблизительно синхронного тому моменту, когда император Константин поручил Евсевию изготовить пятьдесят Библий на веллуме и в форме кодекса, христианская литература, по общему мнению, бытовала в виде папирусных свитков.

Как уже упоминалось, в классические времена папирусные свитки редко превышали в длину 35 футов. На одном свитке, следовательно, могло уместиться не более одного Евангелия или одной книги Фукидида. Конечно, эти внешние причины вполне могли обусловливать и длину того или иного христианского текста, и тот факт, что ему приходилось бытовать отдельно от других. Возрастающая у христиан потребность объединить свои священные писания в какой-либо приемлемой форме должна была предрасположить их к идее кодекса, по которому было бы много удобнее дать быструю ссылку на конкретное место в тексте Божественного откровения для нужд проповеди, миссионерской пропаганды или повседневных трудов благочестия. Плюс к этому читатель мог бы всегда иметь под рукой значительно больший объем текста. До этого же «большая книга» в обличье длинного свитка являлась, как говорил апостол Павел, и «большим злом».

Поэтому в начале XX в. некоторые ученые выдвинули интересную теорию, утверждавшую, что инициаторами перехода от папирусного свитка к пергаменному кодексу были в основном ранние христиане. То, что христиане могли осуществить или, по крайней мере, значительно ускорить этот переход, может быть объяснено социально-психологическими факторами: христианство, будучи религией угнетенных и обиженных, не связывало себя литературными условностями и формальными традициями. Христиане не терзались сомнениями, облекая священные писания в «низкую» форму кодекса, в отличие от иудеев, которые и по сей день изготовляют для нужд богослужения рукописные Библии на кожаных свитках. Христиане, которые в патриотический век представляли в подавляющем большинстве самые низшие слои общества, естественным образом предпочли более практичный и, очевидно, более дешевый кодекс. Вполне возможно, что кодекс как таковой первоначально считался книгой для бедняков, отчего богачи и знать, погрязшие в косности и снобизме, надменно сторонились его, точно так же как итальянские аристократы после изобретения книгопечатания отказывались допустить хотя бы одну печатную книгу в свои библиотеки.

Каким же образом эта смесь фактов и предположений согласовывалась с папирусами Честера Битти? Все эти рукописи оказались кодексами, но изготовленными из папируса, а не из пергамена. Это свидетельствовало о том, что примерно за сто лет до появления роскошных кодексов на веллуме христиане уже собирали свои писания в кодексы и материалом, которым они для этой цели пользовались, был папирус. Папирусный кодекс, следовательно, должен был знаменовать собой промежуточную ступень между папирусным свитком и пергаменным кодексом. Вопреки прежнему мнению, писцы и изготовители книг не одновременно сменили как материал, так и форму продуктов своего труда. Это открытие явилось важной вехой в формировании наших представлений об эволюции современной книги. Разрозненные обрывки, как, например, оксиринхские Речения Иисуса, которые оказались листами из папирусного кодекса, уже нельзя было рассматривать как изолированные случаи. Тексты Чисел и Второзакония из собрания Честера Битти, датируемые не позже чем II в. н. э., указывали на весьма раннее использование формы кодекса.

Новые данные показали, что обычай сочетать несколько сочинений, как, например, четыре Евангелия, в одной книге существовал у христиан значительно дольше, чем принято было думать прежде. Дополнительные подтверждения того факта, что христиане отдавали предпочтение кодексу, были теперь практически излишни.

Документы, найденные в Египте, представили статистически убедительное свидетельство того, что папирусный кодекс преимущественно и почти исключительно использовался христианской литературой, в то время как языческие рукописи продолжали появляться в свитках. Папирусы Честера Битти прекрасно иллюстрируют этот промежуточный этап в истории книжного дела, точно так же как их текст и его трехтомная организация знаменуют собой переходную фазу в становлении текста Нового Завета и выработке его канона. Еще одна деталь как бы делает нас свидетелями характерных для переходного периода неуверенных поисков новой формы книги. Послания апостола Павла, хотя и состоят более чем из сотни листов, изготовлены в виде одной только тетради (то есть все листы имели общий сгиб посередине), в то время как Евангелия были скомпонованы из множества тетрадей по два листа в каждой, что и могло послужить причиной их большой фрагментарности. Производство книг, очевидно, все еще пребывало в экспериментальной стадии. Но то обстоятельство, что кодексы были составлены из таких «тетрадей», оказалось чрезвычайно счастливым для ученых. Путем кропотливых расчетов они могли теперь прикидывать длину недостающих отрывков и определять, какие части — канонические или неканонические — были, по всей вероятности учитывая размеры лакун, включены или исключены из текста.

По изорванным папирусам Честера Битти еще нельзя составить полного представления о древнем папирусном кодексе. Открытие библиотеки гностиков в Хенобоскионе, происшедшее пятнадцатью годами позже, принесло гораздо больше данных о его внешнем облике и структуре. Здесь впервые было обнаружено значительное число аккуратно написанных папирусных книг, фактически полных и превосходно сохранившихся. Но христианам, испытывавшим, вероятно, сожаление по поводу того, что эти образцы были в лучшем случае еретическими, недолго оставалось ждать своего часа. В 1956 г. коллекция Мартина Бодмера, швейцарского банкира и высокопоставленного деятеля Красного Креста, который также ознакомил мир с единственной полностью сохранившейся комедией Менандра, сделала достоянием общественности первые четырнадцать глав Евангелия от Иоанна (источник неизвестен) из древнего папирусного кодекса, по меньшей мере столь же раннего, что и евангельские документы Честера Битти, и великолепно их дополняющего. Ведь они принесли нам очень мало данных по тексту Иоанна Богослова, в течение долгого времени особенно бедно представленного в древних рукописях. Теперь Евангелие от Иоанна было обнаружено в старейшем из всех почти неповрежденных христианских текстов. Лишь двумя годами позже, в 1958 г., Библиотека Бодмериана в Колоньи, близ Женевы, объявила о приобретении значительных папирусных фрагментов последних восьми глав четвертого Евангелия, принадлежавших тому же кодексу. Бодмеровское Евангелие от Иоанна, по-видимому, и входило в кодекс, состоявший в свое время из ста пятидесяти четырех страниц.

Бодмеровский «Иоанн» и папирусы Честера Битти ни в коем случае не были единственными крупными открытиями древних текстов Священного Писания. Подобно столичным автобусам, рукописи после длительных пауз редко приходят поодиночке. Вскоре после появления в прессе сообщения Кеньона, когда ветеран-палеограф все еще работал над своим изданием, пришли вести о новых открытиях. В целом они уже не могли внести существенный вклад в текстологическую критику — это были в большинстве своем мелкие находки — или изменить каким-либо радикальным образом взгляды ученых на условия становления Нового Завета (если не принимать в расчет такие неканонические раннехристианские произведения, как фрагменты из «Утерянного Евангелия», приобретенные в это время Британским музеем ). Но они все-таки сместили временную границу в еще более ранний период. Папирусы Честера Битти отодвинули Священное Писание почти на сто лет назад по сравнению с Синайским кодексом, а теперь Новый Завет мог быть определенно помещен по меньшей мере в первую половину II в. н. э., если не около 100 г. А фрагмент Второзакония на греческом языке был написан во II в. до н. э., что сближает его по времени с переводом «Септуагинты».

Эти две выдающиеся находки, одна относящаяся к Ветхому, другая — к Новому Завету, были сделаны в европейской библиотеке. Как обычно, рукописи происходили из каких-то неопределенных местностей в Египте и более полутора десятков лет оставались неидентифицированными, будучи упрятаны в фондах Библиотеки Джона Райлендса в Манчестере. Текст Второзакония дошел до нас в виде пелен мумии крокодила и был куплен Дж. Ренделом Харрисом в Египте в 1917 г. Новозаветный фрагмент, также из Египта, был приобретен по поручению библиотеки у торговцев Гренфеллом в 1920 г. Гренфелл был приглашен библиотекой, чтобы рассортировать и каталогизировать эти и многие другие папирусы, но, прежде чем дело сколько-нибудь продвинулось, его сразил очередной приступ болезни. Позднее для продолжения работы был приглашен Хант, но его задерживали другие дела, а затем, в 1934 г., он неожиданно скончался. Завершал составление каталога молодой оксфордский папиролог Колин X. Робертс, помогавший Ханту в издании оксиринхских текстов.

Против всех ожиданий древнейшее новозаветное письменное свидетельство пришло к нам из Евангелия от Иоанна — как предполагали, последнего из четырех Евангелий. Скептики XIX в. надеялись низвести Евангелие от Иоанна до положения «легендарного евангелия», чистого вымысла, сфабрикованного на базе трех других Евангелий лишь в конце II в. Но крошечный фрагмент из папируса Райлендса, размером примерно 2 ¹/ ₂на 3 ¹/ ₂дюйма, содержащий на обеих сторонах несколько стихов из Евангелия от Иоанна (18, 31–33), должен был датироваться на основании палеографических данных не позднее чем 150 г. н. э. Как склонен был считать Дейссман, он мог быть скопирован ближе к 100 г. Рукопись Евангелия Честера Битти была написана на сто пятьдесят лет раньше старейшего из всех текстов на веллуме, а теперь мы обладаем другим отрывком из Евангелия, который был старше еще на сто лет. Он был ни мало ни много на двести пятьдесят лет отдален от Ватиканского и Синайского кодексов, которые для Тишендорфа, Хорта (он называл их «божественными близнецами») и поколения еще живущих ученых-библеистов были так близки к апостолам, как только можно было дерзать к ним приблизиться.

Отрывок из Евангелия от Иоанна был, вероятно, найден в довольно отдаленной части Египта, куда христианство проникло сравнительно поздно. После составления оригинала должно было пройти несколько десятилетий, прежде чем копия могла быть занесена в такую глушь: поэтому кажется правдоподобным предположение, что Евангелие от Иоанна было написано немногим позже 80 г. и почти наверняка ранее 100 г. н. э.

Американский ученый Брюс Метцгер из Принстона следующим образом живо охарактеризовал значение райлендсовского фрагмента из Евангелия от Иоанна: «Хотя протяженность сохранившихся стихов ничтожно мала, в одном отношении этот крошечный клочок папируса обладает столь же большой доказательной ценностью, какую имел бы и целый кодекс. Как Робинзон Крузо, увидев единственный отпечаток ступни на песке, сделал вывод, что на острове вместе с ним присутствует другое человеческое существо о двух ногах, так р52 (международное кодовое название фрагмента) доказывает присутствие и использование четвертого Евангелия в маленьком провинциальном городке на Ниле вдали от его традиционного места создания (Эфес в Малой Азии) в течение первой половины II в.».

Поистине временной разрыв между этими рукописями и веком апостолов был почти ликвидирован. Он сократился до такой, быть может, малости, как тридцать или сорок лет. В истории открытий нового времени, начиная с Синайского кодекса до папирусов Честера Битти и после них, наконец, до фрагмента Райлендса, вряд ли найдется эпизод более драматический, по крайней мере по своим научным последствиям.