В понедельник 27 февраля (12 марта) в 10 часов утра в петроградской квартире Лили Ден, фрейлины императрицы, зазвонил телефон. Поднявшись с постели, Лили подошла к аппарату. На проводе была государыня. «Я хочу, чтобы вы приехали в Царское Село поездом, который отправляется в десять сорок пять, – проговорила Александра Федоровна. – Утро чудесное. Прокатимся в автомобиле. Сможете повидаться с девочками и с Анной, а в четыре часа вернетесь в Петроград… Буду ждать на вокзале».

До отхода поезда оставалось всего три четверти часа. Лили мигом собралась и, надев перчатки, кольца и браслет, отправилась на вокзал. В вагон села уже на ходу.

Выдалось по-зимнему великолепное утро. На синем небе сияло солнце, в лучах его сверкали снежные сугробы. Верная обещанию, императрица ждала Лили на вокзале. «Что в Петрограде? – озабоченно спросила она. – Я слышала, что обстановка серьезная». Лили ответила, что из-за всеобщей забастовки приходится испытывать некоторые неудобства, но ничего тревожного она не заметила. Все еще встревоженная, по пути во дворец императрица велела шоферу остановить автомобиль и такой же вопрос задала старшему лейтенанту Гвардейского экипажа Хвощинскому. «Ничего опасного, Ваше Величество», – улыбнулся офицер.

В минувшую субботу и воскресенье государыня недостаточно внимательно следила за событиями в Петрограде. От Протопопова и других лиц ей стало известно, что были беспорядки, но положение под контролем. Да и некогда было Александре Федоровне разбираться с уличными беспорядками: заболели дети, так что забот хватало.

Вырубова вспоминала: «Вечером пришла Татьяна Николаевна с известием, что у Алексея Николаевича и Ольги Николаевны корь. Заразились они от маленького кадета, который приезжал играть с наследником 10 дней назад». Они заболели в четверг, 23 февраля (8 марта), после того как царский поезд отправился в Могилев.

Следом за Ольгой Николаевной и Алексеем Николаевичем заболели Татьяна Николаевна и Анна Вырубова. Надев белый халат сестры милосердия, императрица сама ухаживала за больными. «В то время я еще была очень больна и едва держалась на ногах, – вспоминала фрейлина. – У меня потемнело в глазах, и я лишилась чувств. Но государыня не потеряла самообладания. Она уложила меня в постель, принесла холодной воды, и когда я открыла глаза, я увидела перед собой ее и чувствовала, как она нежно мочила мне голову холодной водой». Несмотря на все старания государыни, больным становилось все хуже. Ночью 28 февраля (12 марта) у Ольги Николаевны температура поднялась до 39 °С, у Татьяны Николаевны до 38 °С, а у Анны Вырубовой и у цесаревича до 40 °С.

Во время приезда Лили Ден императрица узнала, что Петроградский гарнизон примкнул к восставшей черни. Лили находилась наверху, в комнате великих княжон, где шторы были опущены. В это время государыня беседовала с двумя офицерами из охраны дворца. Вернувшись, императрица позвала фрейлину в соседнюю комнату. «Лили, – проговорила она прерывающимся от волнения голосом. – Дела очень плохи… Взбунтовались солдаты Литовского полка, перебили офицеров и покинули казармы. Их примеру последовал Волынский полк. Я этого не понимаю. Никогда не поверю, что возможна революция… Уверена, беспорядки происходят только в Петрограде».

Но к концу дня пришли еще более тревожные вести. Императрица попыталась связаться по телефону с государем, но тщетно. «Я послала ему телеграмму с просьбой немедленно вернуться. Он прибудет сюда в среду 1 (14) марта утром», – заявила она. Задыхаясь от усталости, со стертыми ногами, пришел Александр Танеев, отец Анны Вырубовой. «Петроград в руках черни, – сообщил он, побагровев от гнева и возмущения. – Останавливают все моторы. Мой конфисковали, пришлось идти пешком».

Не решившись возвращаться в столицу при таких обстоятельствах, Лили решила остаться во дворце. Чтобы фрейлина смогла переночевать на половине, занимаемой царской семьей, в Красной комнате для нее поставили кушетку.

Пока государыня беседовала с пожилым обер-гофмаршалом графом Бенкендорфом, Лили и Анастасия Николаевна, устроившись на красном ковре, решали головоломки. Закончив разговор со старым придворным, государыня отправила дочь спать и сообщила Лили: «Не хочу, чтобы дети знали, что происходит, пока это возможно скрывать. Все вокруг перепились, на улицах беспорядочная стрельба. О Лили, какое счастье, что с нами самые преданные войска, Гвардейский экипаж. Все они наши друзья».

В тот вечер пришла депеша от Родзянко, ставшего председателем Исполнительного комитета Думы. Он извещал императрицу о том, что она и ее дети в опасности и что им следует как можно скорее покинуть Царское Село.

Граф Бенкендорф перехватил депешу и, не показывая ее государыне, связался со Ставкой, чтобы запросить указаний у царя. Государь по телефону распорядился, чтобы для семьи его подготовили поезд, но просил графа до утра ничего не сообщать императрице. Сам он должен был прибыть в Царское Село утром 1 (14) марта.

Во вторник, 13 марта, из свинцовых туч начала сеять снежная крупа, выл ветер, наметая сугробы под окнами Александровского дворца. Рано поднявшись с постели, государыня выпила кофе с молоком у больных великих княжон Ольги и Татьяны. Из Петрограда пришли неутешительные вести. Столица в руках черни, генерал Хабалов с полутора тысячами солдат, которые удерживают Зимний дворец, – единственный островок верных людей среди мятежного моря. Бенкендорф рассказал императрице об опасениях Родзянко и о распоряжении государя подготовить поезд для царской семьи. Но на поезд надежды было мало: связавшись с петроградским депо, дворцовые служащие выяснили, что железнодорожники вряд ли станут обслуживать членов императорской семьи.

Уехать стало невозможно. Императрица заявила, что в связи с болезнью детей, в особенности наследника, отъезд вообще исключается. Встревоженный растущей агрессивностью революционных толп, Родзянко заявил Бенкендорфу: «Когда дом горит, раньше всего выносят больных». Однако государыня решила дворец не покидать. В половине двенадцатого дня железнодорожники известили обер-гофмаршала о том, что через два часа выехать будет невозможно. Зная, что императрица не намерена оставлять Царское Село, граф даже не сообщил ей об этом. Как развивались события дальше, видно из слов Пьера Жильяра: «В 4 часа доктор Деревенко возвращается из лазарета и объявляет нам, что вся сеть железных дорог в окрестностях Петрограда уже занята революционерами, что мы не можем уехать и что трудно предположить, чтобы государь мог приехать.

В 9 часов вечера баронесса Буксгевден пришла ко мне. Она только что узнала, что Царскосельский гарнизон взбунтовался, и на улицах слышна стрельба…» Оказывается, по чьему-то почину из Петрограда в Царское Село на грузовиках выехал отряд восставших солдат. Судя по выкрикам нагло ухмыляющихся мятежников, они собирались арестовать «немку» и ее сына и увезти их в Петроград. Однако, добравшись до Царского, «пламенные революционеры» принялись пить и грабить.

Мельник-Боткина писала: «Пьяные солдаты, без ремней и расстегнутые… бегали взад и вперед и тащили все, что могли, из всех магазинов. Кто бежал с куском сукна, кто с сапогами, некоторые, уже и так совершенно пьяные, тащили бутылки вина и водку, другие все замотались пестрыми шелковыми лентами. Тут же бегал растерянный жид-ростовщик, бабы и гимназисты. Ночью был пожар в одном из самых больших магазинов, во время которого в погребе угорели пьяные солдаты».

Крики и выстрелы были слышны и в Александровском дворце. «Лили, – проговорила государыня. – Говорят, в сторону дворца идет враждебно настроенная толпа в триста тысяч человек. Мы не будем и не должны бояться. Всё в руце Божией. Завтра наверняка приедет государь. И тогда, я знаю, все наладится».

Нельзя сказать, чтобы Александровский дворец был вовсе беззащитен. Еще утром, до прибытия мятежников, граф Бенкендорф приказал батальону Гвардейского экипажа, двум батальонам Сводного полка, двум эскадронам Собственного Его Величества конвоя и батарее полевой артиллерии – отряду числом в полторы тысячи человек – занять оборонительные позиции вокруг дворца. К полуночи до дворе кипели походные кухни и горели костры. Императрица почувствовала себя увереннее, и младшие дочери, увидев знакомые лица моряков, радостно восклицали: «Мы словно снова на яхте».

Ночь прошла тревожно. В девять вечера позвонили по телефону и предупредили, что толпа мятежников движется в сторону дворца. Минуту спустя в 300 саженях от дворца был убит казак. Винтовочные выстрелы слышались все ближе. Жильяр продолжает: «Мы подходим к окнам и видим генерала Ресина во главе двух рот Сводного гвардейского полка – личной охраны Его Величества, составленной из всех гвардейских частей, занимающих позицию перед дворцом. Я также вижу матросов Гвардейского экипажа и казаков конвоя Его Величества. Ворота парков охраняются усиленными караулами, солдатами в четыре шеренги, готовыми открыть огонь. Столкновение кажется неизбежным». Накинув на плечи платок, несмотря на холод, в белом халате сестры милосердия, сопровождаемая семнадцатилетней великой княжной Марией Николаевной и графом Бенкендорфом, императрица выходит к войскам, чтобы предотвратить кровопролитие.

«Это было незабываемое зрелище, – вспоминала баронесса Буксгевден, наблюдавшая за происходящим из окна. – Было темно, лишь отраженный снегом тусклый свет падал на стволы винтовок. Солдаты приготовились к бою. Первая шеренга встала на колено, вторая взяла винтовки наперевес. На белом фоне дворца выделялись фигуры императрицы и великой княжны, которые перемещались от одной шеренги к другой». Подходя то к одному, то к другому бойцу, государыня говорила, что доверяет им целиком, что жизнь наследника в их руках. Графу Бенкендорфу, старому служаке, показалось, что некоторые солдаты отвечали довольно недружелюбно, но императрица, по словам Лили Ден, вернулась во дворец окрыленная. Она полностью верила в «народ». «Это все наши друзья, – твердила она. – Они так нам преданы». Государыня предложила замерзшим солдатам зайти во дворец и выпить горячего чаю.

Не раздеваясь, Александра Федоровна прилегла. Ночью она несколько раз вставала: сначала принесла одеяла графине Бенкендорф и баронессе Буксгевден, которые устроились на диванах в гостиной, потом пришла в одних чулках, чтобы угостить их фруктами и печеньем.

Шум и стрельба приближались. Мятежники подошли к китайской пагоде неподалеку от Екатерининского дворца. Посчитав, что Александровский дворец защищает несметное количество войск, а на крыше множество пулеметов, бунтовщики дрогнули и отступили.

Хотя дворец никто не атаковал, в детских отчетливо слышны были звуки выстрелов. Больным детям, метавшимся в горячке, заявили, будто идут учения. Лили Ден и Анастасия Николаевна, спавшие в одной комнате, подошли к окну. Во дворе они увидели большое полевое орудие. Рядом, притопывая ногами, чтобы согреться, находились часовые и артиллеристы. «Вот папа удивится», – разглядывая пушку, проговорила великая княжна.

В среду 1 (14) марта в пять утра императрица была уже на ногах. Но ее уведомили, что государь задерживается. «Возможно, из-за метели», – произнесла Александра Федоровна и прилегла на кушетку. Но Анастасия Николаевна встревожилась. «Лили, поезд никогда не опаздывает. Поскорее бы приехал папа». В восемь часов императрице сообщили, что поезд задержан в Малой Вишере. Встав с кушетки, государыня отправила супругу телеграмму. Вырубова вспоминала: «Вся надежда ее была в скором возвращении государя: она посылала ему телеграмму за телеграммой, умоляя вернуться как можно скорее. Но телеграммы эти возвращались ей с телеграфа с надписью синим карандашом, что место пребывания адресата неизвестно».

Среди частей, охраняющих дворец, тем временем началось разложение. Из окна императрица заметила, что у многих солдат, находившихся во дворе, на рукавах появились белые платки. Это означало, что обе стороны достигли договоренности: если на обороняющихся не будут нападать, то и верные государыне войска не выступят против обосновавшихся в Царском мятежников. Такая договоренность была достигнута при посредничестве одного из депутатов Думы. Узнав об этом, государыня с горечью воскликнула: «Все теперь в руках у Думы».

На следующее утро, 2 (15) марта, на императрицу обрушился еще более тяжелый удар. Смертельно бледная, она подошла к фрейлине и с обидой проговорила:

– Лили, наши защитники нас покинули.

– Но почему, Ваше Величество? Ради Бога, скажите, почему?

– Так распорядился их командир, великий князь Кирилл Владимирович, – затем, не выдержав, с мукой в голосе произнесла: – Мои моряки – мои собственные моряки. Поверить не могу.

2 (15) марта в Пскове государь переделал и подписал манифест об отречении. Императрицу, не знавшую о местонахождении супруга, преследовали одна беда за другой. Начал поправляться наследник, но появились явные симптомы недуга у княжон Анастасии и Марии. Электричество и водоснабжение были отключены. Воду брали из проруби в пруду. Перестал действовать лифт, соединявший комнаты императрицы со спальнями ее дочерей. Государыне приходилось подниматься пешком, поминутно останавливаясь, чтобы отдышаться. Чтобы попасть в комнату Вырубовой, расположенную в другом крыле, императрица ехала в кресле-коляске по темным залам дворца, в котором почти не осталось прислуги. Однако, зная, что все смотрят на нее, государыня говорила Лили: «Мне нельзя сдаваться. Я твержу себе: „нельзя“, и это мне помогает».

3 (16) марта, в пятницу, снова поднялась метель. Ветер рвал оконные рамы, наметал огромные сугробы на дорожках парка. Во дворец просачивались новые, тревожные вести. В 4½ утра доктору Боткину позвонил член Временного комитета Думы, чтобы справиться о здоровье цесаревича. Пришедшие днем из Петрограда дворцовые слуги заявили, что в столице расклеены плакаты с манифестом об отречении царя от престола. Государыня отказывалась верить такого рода сообщениям. В пять часов вечера во дворец доставили листовки, где отмечалось, что Николай II отрекся от престола, что великий князь Михаил Александрович отказался принять корону и что образовано Временное правительство. Офицеры конвоя и свитские читали эти объявления со слезами на глазах. В семь вечера приехал Павел Александрович, дядя императора, и тотчас направился в покои государыни. Великая княжна Мария Николаевна и Лили Ден, сидевшие в соседней комнате, слышали их взволнованные голоса.

После этого, как писала Лили Ден, «дверь отворилась и вошла государыня. Лицо искажено страданием, в глазах слезы. Передвигалась она с трудом».

Вырубова так описывает эти события: «Ден кинулась ее поддержать, так как она чуть не упала. Опираясь на письменный стол, государыня повторяла: „Abdiqúe“ (Лили не говорила тогда по-английски). „Мой бедный, дорогой, страдает совсем один… Боже, как он должен страдать!“ Все сердце и душа государыни были с ее супругом».

В тот вечер, вспоминал П. Жильяр, «я видел Ее Величество вечером у Алексея Николаевича. Ее лицо исказилось, но, сделав над собою почти сверхчеловеческое усилие, она, как обыкновенно, пришла навестить своих детей, чтобы ничто не беспокоило больных, которые не знали, что произошло со времени отъезда императора в Ставку».

Тогда же государыню посетили граф Бенкендорф, баронесса Буксгевден и другие приближенные с тем, чтобы заверить ее в своей преданности. «Императрица была смертельно бледна, – вспоминала баронесса. – Когда она поцеловала меня, я лишь приникла к ней и пробормотала что-то несвязное о моей привязанности к ней. Граф Бенкендорф держал ее за руку, и по его обычно бесстрастному лицу текли слезы… „Это к лучшему, – проронила государыня. – Такова воля Божия. Господь посылает нам это испытание для спасения России. Это единственное, что имеет сейчас значение“. Прежде чем закрыть дверь, мы увидели, как она опустилась на стул у стола и, закрыв лицо, зарыдала».

Как ни болезненно отозвалось на близких известие об отречении государя, напряженная обстановка в Царском Селе разрядилась. Осада дворца кончилась: офицеры и солдаты дворцовой охраны, освобожденные от присяги императору его отречением, присягнули Временному правительству. Была восстановлена связь между низвергнутыми монархами, не представлявшими более опасности для революции. Приехав 4 (17) марта в Ставку, государь смог телефонировать супруге. Трубку снял пожилой слуга. Дрожа от волнения и забыв об этикете, он сообщил императрице: «Государь на проводе!» Взглянув на него, как на сумасшедшего, государыня наконец сообразила, в чем дело. Она вскочила точно шестнадцатилетняя девочка и кинулась к телефону. Понимая, что их обоих слушают посторонние, Николай Александрович проронил: «Ты знаешь?» Государыня ответила: «Да», и после этого оба стали обсуждать здоровье детей.

В начале одиннадцатого вечера 5 (18) марта граф Бенкендорф с удивлением узнал: для встречи с императрицей в Царское Село едут Гучков, военный министр Временного правительства, и генерал Корнилов, отозванный с фронта, чтобы принять командование Петроградским военным округом. Гучков, экс-председатель Государственной думы, старинный противник Распутина, присутствовавший при акте отречения, был заклятым врагом государя. Его появление, да еще в столь поздний час, означало арест императрицы. Бенкендорф сообщил новость Александре Федоровне, та послала за жившим в Царском Селе великим князем Павлом Александровичем. Поднявшись с постели, тот поспешил в Александровский дворец. В одиннадцать часов в сопровождении двадцати членов Царскосельского совдепа приехали Гучков и Корнилов. Пока императрица и великий князь беседовали с приехавшими эмиссарами, мятежники, в основном рабочие и солдаты, бродили по дворцу, оскорбляя прислугу и свитских.

Выяснилось, что Гучков и Корнилов приехали лишь ознакомиться с обстановкой во дворце и предложить защиту со стороны Временного правительства императрице и ее семье. Гучков осведомился, все ли есть у государыни, в частности лекарства. Облегченно вздохнув, Александра Федоровна заявила, что у нее самой их достаточно, но попросила Гучкова позаботиться о лекарствах для многочисленных лазаретов, находившихся на попечительстве императрицы, расположенных в окрестностях Царского Села. Кроме того, государыня настояла на том, чтобы новые власти обеспечили порядок в районе, примыкающем к дворцу. Гучков пообещал уладить обе проблемы. Первая встреча между государыней и непрошеными гостями закончилась благополучно. Вернувшись домой, великий князь отметил, что Александра Федоровна никогда еще не была такой красивой, спокойной и исполненной достоинства.

Однако в будущее императрица смотрела с тревогой. Еще до приезда государя она начала сжигать свои дневники, переплетенные в белый атлас или кожу. Тогда же были уничтожены письма, полученные Аликс от королевы Виктории, и ее собственные письма к бабушке, присланные ей из Виндзорского замка после кончины британской королевы. «В красной комнате пылал камин, – вспоминала Лили Ден. – Некоторые письма государыня перечитывала… Я слышала сдавленные стоны и рыдания… Обливаясь слезами, она бросала в огонь одно письмо за другим. Какое-то мгновение бумага алела, затем блекла и превращалась в кучку пепла». Часть писем уцелела. Ходили слухи, будто одного или обоих низложенных монархов будут судить, поэтому императрица сохранила все свои письма к супругу, как и его – к ней, чтобы, в случае необходимости, представить их в качестве доказательства патриотизма царственных супругов.

После обнародования преступного приказа, составленного по указанию Петроградского совдепа, защищавшие дворец войска стали разлагаться. Начались выборы командиров. Все казаки выбрали своих прежних офицеров, но генерала Ресина, командовавшего охраной дворца, забаллотировали. Дисциплина ослабла, солдаты стали относиться к службе спустя рукава и вступали в пререкания, когда офицер отдавал какой-то приказ. Те, кто остался верен государю, были в растерянности, узнав об его отречении. Преданный императору эскадрон кавалергардов, расквартированный в Новгороде, в полуторастах верстах от Царского Села, отправился защищать государя и династию. Несмотря на стужу и пургу, двое суток ехали кавалергарды. Когда же, иззябшие и измученные, они добрались до ворот дворца, выяснилось, что защищать некого. Ни царя, ни династии не существовало.

8 (21) марта снова приехал генерал Корнилов. На этот раз – чтобы объявить Александре Федоровне, что она под арестом. Однако, объяснил генерал, целью лишения свободы являлось обеспечение безопасности семьи и защита ее от революционной солдатни. Государь, продолжал он, арестован в Могилеве и будет препровожден в Царское Село на следующий день. Как только позволит состояние здоровья детей, заявил Корнилов, Временное правительство отправит всю семью государя в порт Романов (Мурманск), куда прибудет английский крейсер, который доставит ее в Англию. Услышав утешительные слова генерала, императрица потеряла самообладание. Когда полчаса спустя вернулся адъютант, он увидел, что государыня и Лавр Георгиевич сидят рядом за столиком и по щекам императрицы струятся слезы. Прощаясь, она протянула генералу обе руки.

Перейдя в приемную императора, Корнилов обратился к собравшимся там офицерам конвоя и свитским и сообщил, что бывший царь и императрица арестованы и что все они свободны от выполнения своих прежних обязанностей, поскольку их сменят другие части. Генерал добавил, что лица, которые не желают разделить заключение с низложенными монархами, должны покинуть дворец. Вырубова вспоминала: «Все слуги лично государыни, так называемая половина Ее Величества, все до одного человека, начиная с камердинеров и кончая низшими служащими, остались. У государя же, кроме верного камердинера Чемодурова, все почти бежали». При виде их бегства Корнилов, не скрывая презрения, проронил: «Холопы!» Генерал уведомил графа Бенкендорфа, что все двери во дворце, кроме двери на кухню и главного входа, будут опечатаны. Дворцовым комендантом был назначен штаб-ротмистр Коцебу, распоряжения которого надлежало выполнять всем обитателям дворца.

В два часа дня солдаты Сводного полка были сняты с постов. «На новых стражей жутко было смотреть, – писал впоследствии Бенкендорф. – Неряшливые, крикливые, они со всеми ссорились. Офицеры их боялись, им с трудом удавалось помешать своим подчиненным слоняться по дворцу, заглядывая в каждую комнату… Они часто ругались с дворцовыми служащими, осуждая их за то, что они носят ливреи и оказывают знаки внимания членам царской семьи».

После ухода Корнилова государыня послала за Жильяром. «„Император приезжает завтра, надо предупредить Алексея, надо все ему сказать… Не сделаете ли вы это? Я пойду поговорить с дочерьми“, – сказала императрица», – вспоминает наставник. Татьяна и Анастасия Николаевны в результате вторичной инфекции утратили слух и поняли, что произошло, лишь после того, как сестры написали им о случившемся на клочке бумаги.

Жильяр продолжает: «Я пошел к Алексею Николаевичу и сказал ему, что государь возвращается завтра из Могилева и больше туда не вернется.

– Почему?

– Потому что ваш отец больше не хочет быть Верховным главнокомандующим.

Это известие сильно его огорчило, так как он очень любил ездить в Ставку. Через несколько времени я добавил:

– Знаете, Алексей Николаевич, ваш отец не хочет быть больше императором.

Он удивленно посмотрел на меня, стараясь прочесть на моем лице, что произошло.

– Зачем? Почему?

– Потому что он очень устал и перенес много тяжелого за последнее время.

– Ах, да! Мама мне сказала, что, когда он хотел ехать сюда, его поезд задержали. Но папа потом опять будет императором?

Я объяснил ему тогда, что государь отрекся от престола в пользу великого князя Михаила Александровича, который, в свою очередь, уклонился.

– Но тогда кто же будет императором?

– Я не знаю, пока никто!..

Ни слова о себе, ни намека на свои права наследника. Он сильно покраснел и был взволнован. После нескольких минут молчания он сказал:

– Если нет больше царя, кто же будет править Россией?

Я объяснил ему, что образовалось Временное правительство…

В 4 часа двери запираются. Мы в заключении! Сводно-гвардейский полк заменен одним из полков Царскосельского гарнизона, и солдаты стоят на часах уже не для того, чтобы нас охранять, а с тем, чтобы нас караулить».

В ту ночь, первую ночь заключения царской семьи, над городом ярко светила луна. Из парка доносились винтовочные выстрелы: это новая охрана стреляла в ручных козочек цесаревича. На дворцовой половине, занимаемой царской семьей, было тихо, но в отдаленных частях дворца слышался хохот, обрывки песен и пьяные выкрики.

Лили Ден решила спать у дверей опочивальни государыни. «Я потихоньку спустилась в лиловый будуар, – вспоминала она. – Императрица стояла в ожидании меня. „До чего же она похожа на девушку!“ – подумала я. Заплетенные в тяжелую косу волосы ниспадали на спину, поверх нижней сорочки накинут просторный шелковый халат. Она была очень бледна и худа, и мне стало невыразимо жаль ее. Когда я, едва не упав, вошла в ее будуар со своими простынями и одеялами, государыня улыбнулась… Наблюдая за тем, как я пытаюсь постелить себе на кушетке постель, она, по-прежнему с улыбкой, подошла ко мне. „О, Лили, вы, русские дамы, ничего не умеете. Когда я была девочкой, моя бабушка, королева Виктория, показала мне, как нужно стелить постель. Я вас сейчас научу…“

Мне не спалось. Я лежала на лиловой кушетке – кушетке государыни – и не могла понять, что же происходит. Ну конечно же все это мне только снится. Когда я проснусь, то наверняка увижу, что я в Петрограде, в собственной постели. А революция с ее ужасами – всего лишь кошмарный сон! Но, услышав кашель, я поняла, что это, увы, не сон… Лиловый будуар был залит лунным светом… Кругом стояла тишина, лишь в коридоре раздавались шаги красного часового».

Утро 9 (22) марта (в этот день из Могилева должен был приехать государь) выдалось холодным и хмурым. Взволнованная и встревоженная, императрица пошла в детскую, чтобы ждать там возвращения супруга. Нервничая, как и мать, Алексей Николаевич то и дело поглядывал на часы, вслух отсчитывая минуты, остававшиеся до приезда царя.

Царский поезд прибыл точно по расписанию к Императорскому павильону. Думские эмиссары передали пленника новому дворцовому коменданту. Когда государя увели, спутники его выглянули из окон и, видя, что на перроне никого нет, пустились наутек. Лишь зять графа Бенкендорфа, князь Василий Долгоруков, решил разделить судьбу государя.

Когда автомобиль Николая Александровича подъехал к воротам Александровского парка, государю пришлось подвергнуться новому унижению. Ворота были закрыты. Вышедший из дворца дежурный офицер крикнул часовому: «Кто там?» Часовой рявкнул в ответ: «Николай Романов». – «Открыть ворота бывшему царю!» – приказал офицер. «После этой недостойной комедии, – вспоминал граф Бенкендорф, – мотор подъехал ко дворцу, и из него вышли государь и князь Долгоруков». Оба вошли в вестибюль, битком набитый людьми, главным образом солдатами, желавшими взглянуть на императора. Некоторые курили, другие были в головных уборах. Очевидец этого эпизода писал: «На крыльцо вышли офицеры. Они все были в красных бантах. Ни один из них, когда проходил государь, не отдал ему чести. Государь отдал им честь».

Поздоровавшись за руку с Бенкендорфом, царь, не сказав ни слова, направился к себе в покои.

Когда императрица услышала шум подъехавшего автомобиля, в комнате открылась дверь и, словно в последние дни ничего не произошло, лакей произнес: «Его Императорское Величество!»

«Александра Федоровна радостная выбежала навстречу царю, – свидетельствует Вырубова. – Когда они остались в детской вдвоем, государь, всеми оставленный и со всех сторон окруженный изменой, не мог не дать волю своему горю. Со слезами на глазах императрица заверила, что как супруг и отец ее детей он ей гораздо дороже, чем как царь. Положив голову на грудь государыне, царь как ребенок рыдал перед своей женой».