Успех Распутина в царском дворце служил залогом его популярности и в светских кругах. По мере того как повышалось его положение в обществе, улучшался и его гардероб. На смену рубахам из домотканого полотна пришли шелковые косоворотки голубого, ярко-красного, лилового и светло-желтого цвета. Порой их шила и вышивала сама императрица. Вместо грязной мужицкой одежды он стал носить шаровары из черного бархата и сапоги из мягкой кожи и не простым ремешком перепоясывался, а шелковым шнуром с кистями небесно-голубого или малинового цвета. На шее на цепочке висел прекрасной работы золотой крест – тоже подарок Александры Федоровны.

В своем новом качестве Распутин уверенно шагнул в светские гостиные и сразу оказался в центре внимания. Нарядная одежда не сочеталась с грубым морщинистым крестьянским лицом, нечесанной шевелюрой, свалявшейся бородой, широким, в оспинах носом и загорелой кожей. Подойдя к новому знакомому, старец хватал его за руки большими мозолистыми ладонями и впивался своим пронзительным взглядом. Не сводя с собеседника глаз, Распутин принимался, по своему обыкновению, подтрунивать над ним и подчас задавал неуместные вопросы. Когда Ольгу Александровну спросили, что менее всего привлекало ее в Распутине, великая княгиня отметила его назойливое и не знающее меры любопытство. Такое у нее осталось впечатление от первой встречи со старцем в Царском Селе.

«Поговорив несколько минут с Алики и Ники у нее у будуаре, – писала великая княгиня, – и подождав, когда прислуга накроет на стол для чая, Распутин стал засыпать меня самыми неуместными вопросами. Счастлива ли я? Люблю ли мужа? Почему у меня нет детей? Он не вправе был задавать мне такие вопросы, и я ничего не ответила. Думаю, Ники и Алики чувствовали себя неловко. Помню, какое облегчение я испытала в тот вечер, покидая дворец. „Слава Богу, что он не стал меня провожать до вокзала“, – сказала я, садясь в личный вагон поезда, отправлявшегося в Петербург».

Даже на людях Распутин был готов давать советы самого интимного свойства. Фрейлина императрицы Лили Ден познакомилась с Распутиным в тот момент, когда не могла решить, отправиться ли ей с мужем в увеселительную поездку или же остаться с маленьким сыном. «Наши взгляды встретились, – писала она. – …Его глаза цепко держали мои. Сверкающие, стальные глаза, которые, казалось, видят тебя насквозь. Подойдя, он взял меня за руку… „Тебя что-то тревожит… В жизни нет ничего такого, из-за чего стоит тревожиться. Все пройдет, сама понимаешь. Вот так-то“. Потом он посерьезнел. „Верить надо. Один Господь твоя подмога. Ты разрываешься между мужем и ребенком. Кто из них слабей? Ты думаешь, что твой ребенок беспомощнее. А зря. В своей слабости ребенок ничего не натворит. А мужчина может наделать делов“».

И в новых нарядах Распутин оставался мужиком. Он похвалялся тем, что его, простого крестьянина, принимают в самых изысканных салонах, и он выставлял напоказ свое происхождение перед титулованными поклонницами. Когда аристократы, сняв с себя меха и бархат, отдавали лакею верхнюю одежду, старец протягивал ему свой простой крестьянский кафтан. В светские разговоры сибиряк вставлял непристойные выражения. Срывались у него с языка они отнюдь не случайно. Напротив, вульгарные словечки Распутин произносил часто и со смаком, наслаждаясь произведенным им впечатлением. Любил описывать неприличные любовные сцены, какие наблюдал у лошадей в Покровском. Потом, неожиданно повернувшись к какой-нибудь красивой даме в декольте, говорил: «Эй, ты, красивая кобыла!» Этот мужик убедился, что в светских салонах его рассказы о Сибири слушают с таким же интересом, как и во дворце. Бывало, рассевшись где-нибудь в элегантной гостиной, он укоризненно качал головой: «Да, вот, милые вы мои. Больно вы тут изнежились… Поедемте-ка со мной летом в Покровское, на сибирские широкие просторы. Рыбу будем ловить, в поле работать. Вот когда вы научитесь понимать Бога-то!» За столом он себя вел некультурно. Поведение старца за обедом описал ювелир Арон Симанович, помощник и секретарь Распутина: «Он за столом руками распределял среди своих поклонниц куски пищи». Но, вместо того чтобы вызывать отвращение, вульгарные манеры «Божьего человека» только восхищали манерных, чопорных аристократов.

Вначале в светском обществе Распутин вел себя осмотрительно. Однако вскоре убедился, что многих окружающих его женщин привлекает в нем не только религиозность, но и чувственность натуры. Возбуждался Распутин легко. Охваченный похотью, он начинал жестикулировать, глаза загорались, в голосе появлялось что-то непристойное, скабрезное. За первыми легкими победами последовали другие, еще более легкие, а скандальная репутация лишь усиливала интерес к этому таинственному «святому». Много женщин «освятилось» через старца Григория: и знатные дамы, и жены офицеров, несших службу вдали от дома. И актрисы, и простолюдинки искали грубых, унизительных ласк сибирского мужика. Отдаться немытому крестьянину с нечесаной бородой и грязными руками было новым и острым ощущением. По словам Симановича, Распутину не было отбоя от женщин.

Распутин поощрял своих поклонниц, излагая собственную теорию спасения души. Дескать, спастись можно только через раскаяние. Выходит, чтобы покаяться, надо сперва согрешить. Так что Распутин олицетворял собой и грех, и раскаяние, и спасение. Фюлеп-Миллер писал: «Григорий Ефимович давал возможность женщинам удовлетворить сразу две потребности – спасения души и удовлетворения плотских желаний… Поскольку Григорий был для женщин воплощением Бога, совокупление с ним не могло быть греховным; так что впервые в жизни женщины обретали счастье, не испытывая угрызений совести».

Во многих случаях «честь» служить объектом похоти «отца» Григория являлась предметом гордости не только самих дам, но и их мужей. «Распутинка» Е. Джанумова, сама противившаяся объятиям «Божьего человека», удивленно спросила одну из его поклонниц: «Да неужели же вы согласились бы?» – «Конечно, я принадлежала ему и считаю это величайшей благодатью». – «Но ведь вы замужем, как же муж?» – «Он знает это и считает это великим счастьем. Если отец пожелает кого, мы считаем это величайшей благодатью, и мы, и мужья наши, если у кого есть мужья».

Каждый день на квартиру к Распутину приходило множество его поклонниц. Усевшись в столовой, они прихлебывали вино или чай, сплетничали и слушали разглагольствования старца. Те, кто не мог прийти, телефонировали, слезно прося простить их за отсутствие. Одна из его поклонниц, оперная певичка, часто звонила Распутину и пела в телефонную трубку его любимые песни. Поднеся трубку к уху, старец кружился по комнате в танце. Сев на стул, гладил руки и волосы своих соседок. Иногда, поставив на стол рюмку мадеры, сажал к себе на колени какую-нибудь молоденькую девушку. Едва на него находило вдохновение, он бесцеремонно вел избранницу в спальню, которую «распутинки» называли «святая святых». Уже занятый «делом», старец при необходимости успокаивал партнершу, шепча ей на ухо: «Ты думаешь, что я тебя оскверняю? Я тебя очищаю».

Опьянев от побед и не в силах уняться, Распутин попытался ухаживать даже за великой княгиней Ольгой Александровной, сестрой императора. Однажды после обеда она пошла с государем и императрицей в гости к Вырубовой.

«У нее сидел Распутин, – вспоминала великая княгиня. – Он, похоже, был рад моему приходу. Когда хозяйка вместе с Ники и Алики вышли на несколько минут из гостиной, Распутин встал, обнял меня и начал мне гладить руку. Ни слова не говоря, я отодвинулась от него. Потом поднялась и присоединилась к остальным…»

Через несколько дней в петербургском дворце великой княгини появилась, вся красная и растрепанная, А. А. Вырубова. Она стала умолять Ольгу Александровну принять Распутина: «Ну пожалуйста, он так хочет вас видеть». «Я отказалась наотрез, – пишет великая княгиня. – Насколько мне известно, Ники мирился с появлением Распутина во дворце лишь оттого, что старец действительно оказывал Алексею помощь».

Хотя «чудотворец» ничего не позволял себе по отношению к великим княжнам, появление его в детских бросало тень на девочек. После того как дети надевали ночные сорочки, Распутин иногда поднимался к ним наверх, как бы для того, чтобы помолиться вместе с ними.

Пьер Жильяр в мемуарах вспоминал: «Мадемуазель Тютчева, гувернантка великих княжон, первая сделала попытку при дворе снять маску с обманщика, но все ее старания разбились о слепую веру ее государыни… Она попросила, чтобы Распутин, по крайней мере, не поднимался бы в тот этаж, где проживали дети». Дело кончилось тем, что императрица разгневалась не на Распутина, а на Тютчеву, посмевшую усомниться в святости «Божьего человека». Понимая неуместность визитов сибирского крестьянина в спальни дочерей, Николай II запретил ему там появляться. Позднее Тютчева была уволена, по ее мнению, по настоянию Распутина, под влиянием которого, как она полагала, находилась императрица. Тютчева вернулась в Москву, где жили ее влиятельные родственники. В частности, она была знакома с великой княгиней Елизаветой Федоровной. История гувернантки вскоре стала известна всей Москве. Тютчева умоляла великую княгиню поговорить с младшей сестрой и открыть ей глаза на происходящее. Элла охотно согласилась. Сама искренне верующая, она считала Распутина похотливым богохульником и шарлатаном. Всякий раз, когда ей представлялась такая возможность, Елизавета Федоровна говорила государю о старце – иногда осторожно, иногда с горечью и досадой. Но все ее попытки оказались тщетными, приведя к взаимной отчужденности, а затем и разрыву между сестрами.

В 1911 году весь Петербург был возмущен похождениями любвеобильного крестьянина. Не все мужья смотрели сквозь пальцы на его разгул, не всем петербургским дамам было по нраву, когда им расстегивают пуговицы на блузках. Даже великие княгини Милица и Анастасия закрыли перед ним двери своих салонов. Супруг Анастасии Николаевны, «военная косточка», великий князь Николай Николаевич, поклялся не пускать «святого черта» на порог своего дома. Обе черногорские принцессы даже съездили в Царское Село, чтобы рассказать императрице, каково истинное лицо сибирского «чудотворца», но та встретила их холодно.

Первое официальное расследование «художеств» Распутина предприняли представители духовенства. Первым забил тревогу известный своим благочестием епископ Феофан, ректор Духовной академии, представивший в свое время Распутина императрице. После того как женщины, побывавшие в руках у старца, стали исповедоваться в своем грехе епископу, тот отправился к государыне, чьим духовником был ранее. Он попытался открыть ей глаза на гнусные деяния новоявленного «угодника». Александра Федоровна вызвала к себе сибиряка и допросила его. Тот изобразил удивление, оскорбленную невинность и смирение. В результате епископ Феофан, известный ученый-теолог, был сослан в Таврическую губернию. «Заткнул я ему глотку», – злорадствовал в кругу приятелей Распутин.

Затем к царю обратился митрополит Антоний, который указал ему на недостойное поведение старца. Государь ответил, что церковь не вправе вмешиваться в личные дела царской семьи. «Нет, государь, – возразил митрополит, – это дело не одной вашей семьи, а всей России. Цесаревич не только ваш сын, он наследник престола и будущий монарх». Кивнув, Николай II дал понять, что аудиенция окончена. Вскоре митрополит занемог и скончался.

Единственный ощутимый выпад нанес Распутину бывший его приятель, бунтарь по натуре иеромонах Илиодор. Он был моложе Распутина, но успел зарекомендовать себя как яркий проповедник, привлекавший к себе множество верующих. Заявив, что намерен построить большой монастырь («Пусть один принесет доску, другой – ржавый гвоздь!»), он привлек к делу тысячи добровольных строителей, и те на берегу Волги, неподалеку от Царицына, воздвигли обитель.

Илиодор был аскетом и фанатично верил в догмы православия и незыблемость самодержавного строя. Но наряду с экстремистскими монархическими взглядами он проповедовал еще и примитивный крестьянский коммунизм. Он учил, что страной должен править царь, но все подданные его должны быть равны, как братья, и не принадлежать ни к каким сословиям и классам. Вот отчего Илиодор навлек на себя неудовольствие правительственных чиновников, местных властей, знати и иерархов церкви, став одновременно популярным среди простонародья.

Илиодор увидел в Распутине союзника. Когда епископ Феофан впервые познакомил его с сибирским крестьянином, Илиодор отметил наивное и истовое благочестие старца. Но в 1909 году Илиодору открылась подлинная сущность Распутина. Он повез того с собой в обитель под Царицыном. Каково же было изумление молодого проповедника, когда тот убедился, что в ответ на почтительность и благоговение, с которым встретили сибирского «пророка» монахини, тот хватал самых молодых и красивых из них и страстно целовал в губы. Из Царицына Илиодор и Григорий отправились в Покровское, на родину Распутина. В поезде Илиодор огорчился еще более: спутник его принялся рассказывать о своей прошлой непотребной жизни, стал издеваться над целомудрием Илиодора и похваляться своей близостью к царской семье. По словам Распутина, царь вставал перед ним на колени и говорил: «Григорий, ты Христос». «Старец» хвастался тем, что будто бы целовал императрицу в спальне ее дочерей.

Приехав в Покровское, Распутин показал ему пачку писем: «Это всё письма ко мне царицы, девочек ихних, великих княжон и князей… А вот письмо наследника, мотри, какие ховелюги.

– Брат Григорий, дай мне на память несколько писем, – взмолился я.

– Хорошо, выбирай, только письмо наследника не тронь, оно у меня самого одно только.

Я выбрал письма государыни и великих княжон», – писал в книге Илиодор.

Три года спустя отрывки из этих писем стали появляться в печати. На них-то в основном и строилось чудовищное обвинение, будто царица была любовницей Распутина. Больше всего повредило ее репутации в глазах публики следующее письмо: «Возлюбленный мой и незабвенный учитель, спаситель и наставник. Как томительно мне без тебя. Я только тогда душой покойна, отдыхаю, когда ты, учитель, сидишь около меня, а я целую твои руки и голову свою склоняю на твои блаженные плечи. О, как легко, легко мне тогда бывает. Тогда я желаю мне одного: заснуть, заснуть навеки на твоих плечах, в твоих объятьях. О, какое счастье даже чувствовать одно твое присутствие около меня. Где ты есть? Куда ты улетел? А мне так тяжело, такая тоска на сердце… Только ты, наставник мой возлюбленный, не говори Ане о моих страданиях без тебя. Аня добрая, она – хорошая, она меня любит, но ты не открывай ей моего горя. Скоро ли ты будешь опять около меня? Скорей приезжай. Я жду тебя и мучаюсь по тебе. Прошу твоего святого благословения и целую твои блаженные руки. Во веки любящая тебя М[ама]».

Даже на мгновение допуская, что письмо это адресовано Распутину, ничто не дает нам права, не в пример врагам, утверждать, будто они были любовниками. Ни один достойный доверия свидетель тех событий, ни один серьезный историк, описывавший их впоследствии, не поддержал этого обвинения. Сэр Бернард Пэйрс комментирует письмо следующим образом: «Похоже на то, что Александра Федоровна неосмотрительно использовала некоторые фразы, которые циничный читатель мог истолковать как свидетельство личной симпатии». Пэйрс осторожничает. Дело в том, что государыня использовала такого рода цветистый, эмоциональный стиль в письмах ко всем своим близким друзьям. По сути, любое из вышеприведенных выражений могло относиться к Анне Вырубовой или любой другой из ее подруг. Возможно также, что письма были сфабрикованы. Их видел один лишь Илиодор, события же, которые затем последовали, заставляют усомниться в его объективности.

Несмотря на все то, что с удивлением и отвращением увидел и узнал в 1909 году у Распутина Илиодор, они еще два года дружили. Монах продолжал увещевать старца образумиться. Но когда на того нападали, Илиодор стойко защищал приятеля. Однако в 1911 году «Божий человек» попытался соблазнить, а потом и изнасиловать монахиню.

В довершение всего обер-прокурор Синода получил приказание рукоположить Распутина в священники. Произошел всеобщий взрыв гнева и возмущения. Илиодор вместе с несколькими священниками и епископом Саратовским Гермогеном заманили старца в кабинет епископа и допросили. Своим зычным голосом Гермоген спросил у Распутина, правда ли то, что о нем рассказывают. Оглядевшись вокруг, старец пробормотал: «Правда, правда, всё правда». Епископ Гермоген, человек большой физической силы, бил Распутина по голове кулаками и нагрудным крестом, крича во гневе: «Ты, гад, губишь, разбиваешь наши священные сосуды!» Затем старца затащили в церковь и перед мощами заставили поклясться впредь не блудить и не переступать порога царских дворцов. Распутин побожился, что не будет больше грешить. На следующий день старец пришел к Илиодору, стал умолять спасти его. Смягчившись, иеромонах подвел Распутина к Гермогену. Но епископ отвернулся от униженного сибиряка, заявив: «Близко к себе его, скота, не подпущу».

Пришедший в себя после выволочки Распутин несколько дней спустя снова появился в Александровском дворце. Он стал жаловаться государю, будто на жизнь его было совершено покушение. В результате Илиодор был заточен в исправительный монастырь во Флорищеве. Гермоген сослан в Литву в Жировицкий монастырь. Но вскоре Илиодора стали видеть то в одном, то в другом месте. Он со все возрастающим озлоблением обличал Распутина. Крестьянский «святой», которому он протянул руку дружбы, которого хотел использовать как орудие для очищения церкви и приобщения русского народа к исконным ценностям, оставшись все тем же немытым, похотливым, развратным мужиком, разрушил светлую мечту иеромонаха. Репутация Илиодора, этого пламенного проповедника и пророка, была погублена. А подлец, который был тому виной, в царских покоях по-прежнему чувствовал себя как дома и, наушничая императрице, перемещал епископов и благочестивых слуг Божьих, словно это пешки на шахматной доске. Тогда-то и появились первые письма, якобы взятые Илиодором со стола у старца.

Заключенный в монастырь Илиодор ожидал суда несколько месяцев. Из кельи одно за другим слал он в Святейший Синод обличающие письма.

«Не меня нужно увещевать, а вас, поклонявшихся дьяволу. С каждым днем огонь ревности о Правде Божией все более разгорается в душе моей, и все существо мое наполняется жаждой мести против вас, ибо вы забыли Бога и Христа Его… О обманщики, о змеи! О потомки христоубийц! Я разорву ваши мантии… Предатели и богоотступники. Вы все карьеристы. Бедных вы презираете, ездите в каретах, вы горды, надменны… Вы не слуги народа, вас кормящего. Современных пророков вы готовы посадить на кол… С вами, поклонниками „святого черта“, Гришки Распутина, я не хочу быть в духовном общении… Животные, упитанные кровью народною!»

Дело кончилось тем, что Илиодор был лишен духовного сана. «Сорвите с меня рясу и отлучите меня от своей церкви!» – восклицал он и отрекся от православия. Не зная, как быть дальше, бывший иеромонах решил стать пастухом и взял взаймы денег, чтобы приобрести стадо из полусотни овец. Этого Илиодору показалось мало, и он решил начать революцию. 6 октября 1913 года с помощью сотни головорезов он намеревался убить шестьдесят генерал-губернаторов и сорок епископов. Но планы его стали известны полиции, и бывшему иеромонаху пришлось скрываться. «В октябре 1913 года, – писал Илиодор в своей книге «Святой черт», – среди моих гостей образовалась компания из обиженных Распутиным девушек и женщин для оскопления „блаженного старца“». Одна из них, двадцативосьмилетняя Хиония Гусева, бывшая проститутка, решила отомстить Распутину за поруганную честь одной монахини и за отвергнутые ласки самой Хионии. Илиодор, подумав, согласился и, повесив ей на грудь кинжал на цепочке, сказал: «Этим ножом убей Гришку».

Впоследствии, надев на себя женское платье, Илиодор перебрался в Финляндию и начал писать книгу о себе и Распутине. Когда книга была закончена, бывший иеромонах предложил ее императрице за шестьдесят тысяч рублей. Та на шантаж не поддалась, тогда мстительный расстрига отнес рукопись одному американскому издателю. Позже Илиодор признался, что он «малость переборщил».

Пользуясь большим влиянием у государя и императрицы, старец тем не менее был редким гостем в Александровском дворце. Жил он в Петербурге, а когда приезжал в Царское Село, то останавливался у Вырубовой. Идея эта принадлежала не самому «отцу» Григорию, а августейшей чете, не желавшей, чтобы об их встречах знала публика. Дворцовая охрана была бдительна. Стоило кому-то постороннему подняться по черной лестнице, как на другой день об этом знала вся столица. В последние годы своей жизни в Царском Селе Жильяр никогда не встречал во дворце старца. Баронесса Буксгевден, жившая в десятке метров от комнат великих княжон, не видела его ни разу.

Хотя и сама императрица встречалась с Распутиным редко, да и то при благоприятных для него обстоятельствах, она отказывалась верить «срамным вещам», которые писали о сибирском «святом». «На святых всегда клевещут, – говорила она доктору Боткину. – Его ненавидят, потому что мы его любим». Царская семья презирала полицейских, следивших за каждым ее шагом. Государь и императрица были уверены, что полицейские рапорты были сфабрикованы. Александра Федоровна не допускала и мысли, что Распутин способен на подобные мерзости. «Распутина обвиняют в том, что он целует женщин, – писала она царю. – Почитай апостолов; они всегда при встречах целовались».

Мнение императрицы разделяла и преданная старцу Вырубова. По ее словам, она часто бывала на квартире Распутина, принося ему записки от императрицы. В них, как правило, речь шла о здоровье цесаревича. Но фрейлина не замечала там ничего предосудительного. Она утверждала, что никакого гарема у старца не было, что, по ее мнению, тот не сумел бы внушить к себе расположение ни одной образованной и воспитанной дамы.

Правда, ни в силу своего темперамента, ни в силу жизненного опыта Вырубова не могла знать, что такое физическое влечение. Однако доклады фрейлины о вполне пристойном поведении Распутина были продиктованы отнюдь не ее недалекой натурой или слепотой. В присутствии Анны Александровны старец вел себя пристойно: ведь о своем приезде та оповещала заранее. А поклонницы сибирского «святого», понимавшие важную роль, какую играла Вырубова в жизни их кумира, следовали его примеру.

Василий Шульгин, ярый монархист, член Государственной думы и один из тех лиц, которые, стремясь спасти монархию, вырвали у Николая II отречение, впоследствии оценил роль Распутина следующим образом: «Царской семье он обернул свое лицо „старца“, глядя в которое царице кажется, что дух Божий почивает на святом человеке… А России он повернул свою развратную рожу, пьяную и похотливую, рожу лешего-сатира из тобольской тайги… И из этого – всё… Ропот идет по всей стране, негодующей на то, что Распутин в покоях императрицы… А в покоях императрицы – недоумение и горькая обида… Чего это люди беснуются?.. Что этот святой человек молится о несчастном наследнике?.. О тяжелобольном ребенке, которому каждое неосторожное движение грозит смертью, – это их возмущает. За что?.. Почему?.. Так этот посланец смерти стал между троном и Россией… Он убивает, потому что он двуликий… Из-за двуличия его обе стороны не могут понять друг друга… Царь и Россия с каждым днем нарастающей обиды в сердце ведут друг друга за руку в пропасть…»

Определение Пьера Жильяра было более лаконичным: «Роковое влияние его [Распутина] – вот что явилось главной причиной гибели тех, кто рассчитывал найти в нем избавителя».