Десятилетиями битва за Москву оставалась в тени отечественной историографии. Другие сражения и победы представлялись более значительными и достойными увековечения.

В 1965 году Москве было присвоено почетное звание города-героя. А на следующий год, в декабре 1966 года, городские власти решили торжественно отметить двадцатипятилетие разгрома немцев под Москвой. В столицу пригласили представителей всех городов-героев. Первому секретарю московского горкома Николаю Григорьевичу Егорычеву позвонил секретарь ЦК КПСС по кадрам Иван Васильевич Капитонов. У него была серьезная претензия:

— Почему не позвали никого из Новороссийска?

— Это не город-герой, — возразил Егорычев.

— Но там же воевал Леонид Ильич! — с намеком произнес Капитонов.

— Хорошо, пригласим, — сдался Егорычев.

— И надо предоставить им слово, — настаивал Капитонов.

— Нет, это нельзя.

— Но там же воевал Леонид Ильич! — с еще большим напором произнес Капитонов.

— Если мы это сделаем, мы только повредим Леониду Ильичу.

Собрание прошло очень успешно. В зале после многих лет опалы появился маршал Жуков, встреченный овацией. В «Правде», в то время главной газете страны, подготовили целую полосу с выступлением Егорычева. Но опубликовали только небольшой материал. Выяснилось, что Брежнев остался недоволен Егорычевым. Фамилия руководителя партии в докладе московского секретаря прозвучала только один раз.

На следующий год, 8 мая 1967 года, стараниями Николая Григорьевича Егорычева на Могиле Неизвестного Солдата в Москве зажгли Вечный огонь.

При строительстве Зеленограда, неподалеку от станции Крюково, обнаружили забытую братскую могилу. Там нашли останки солдата без документов. Никто не знает, кто он. Его останки были с почестями захоронены у Кремлевской стены 3 декабря 1966 года, к двадцать пятой годовщине разгрома фашистов под Москвой. Но Леониду Ильичу Брежневу вся эта идея не очень нравилась. Он сопротивлялся, тянул с решением.

«А само это место в Александровском саду, — рассказывал Егорычев, — выглядело иначе, чем сегодня. Оно было неухоженное, неуютное, газон чахлый, да и Кремлевская стена требовала реставрации».

Тем не менее всё сделали. Не успели только одно: под Манежной площадью вдоль главной аллеи Александровского сада протекала река Неглинка. Теоретически существовала опасность проседания почвы под памятником. Речка была заключена в трубу, которая требовала замены. Пришлось в зимних условиях вскрыть и проложить новый коллектор.

«7 мая 1967 года, — вспоминал Николай Егорычев, — в Ленинграде на Марсовом поле от Вечного огня зажгли факел и торжественно передали его посланцам столицы. Его повезли на бронетранспортере в сопровождении почетного эскорта. 8 мая на Манежной площади эстафету принял Герой Советского Союза летчик Алексей Маресьев.

Открывать мемориал и произнести короткую речь доверили мне. Право зажечь Вечный огонь славы предоставили Брежневу. Ему заранее объяснили, как это нужно сделать, но он что-то недопонял и, когда пошел газ, опоздал на несколько секунд поднести факел — произошел хлопок. Брежнев от неожиданности отпрянул, чуть не упал. Видимо, поэтому открытие мемориала очень скупо показали по телевидению…»

Егорычев принадлежал к тем, кто помог Брежневу осенью 1964 года возглавить страну. Николаю Григорьевичу прочили большое будущее, считали, что он вот-вот будет избран секретарем ЦК, войдет в политбюро.

Поначалу Леонид Ильич благоволил к молодому московскому секретарю, видел в нем опору. Потом отношения испортились.

— То, что я ушел в момент расцвета Москвы, было неожиданностью даже для самых близких мне людей, — вспоминал Егорычев. — А я был к этому готов. Я их всех закрывал своей спиной, и они считали, что у меня с Брежневым отличные отношения. Но все было гораздо сложнее. Брежнев, видимо, считал, что я претендую на его место. Этого не было. Но так получалось, что у меня в Москве большой авторитет. В 1966 году на партийной конференции меня тайным голосованием избрали единогласно. Такого в истории не было, обязательно несколько голосов против все получали.

Егорычев был слишком самостоятелен, критиковал то, что считал неверным, отстаивал свою точку зрения, словом, был неудобен. Брежнев однажды заглянул к Николаю Григорьевичу, который сидел в соседнем подъезде на Старой площади, и не обнаружил в его кабинете своего портрета.

Через месяц после того, как на Могиле Неизвестного Солдата зажгли Вечный огонь, на Ближнем Востоке разгорелась война. В июне 1967 года в ходе шестидневной войны маленький Израиль наголову разгромил объединенные силы арабских государств, вооруженные советским оружием. Поражение арабских армий произвело тяжелое впечатление на руководителей Советского Союза и до крайности разозлило наших военачальников.

В Москве не сомневались, что арабские армии, оснащенные лучшим в мире советским оружием и обучавшиеся военному искусству у советских же инструкторов, должны были одержать победу. Министр обороны маршал Андрей Антонович Гречко и секретарь ЦК по военной промышленности Дмитрий Федорович Устинов не знали, как объяснить оглушительное поражение арабских армий. Ссылались на то, что арабские офицеры плохо учились и не смогли освоить замечательное советское оружие.

20 июня 1967 года в Москве собрался пленум ЦК. Первый вопрос — «О политике Советского Союза в связи с агрессией Израиля на Ближнем Востоке». С большим докладом выступил Брежнев. После обеда начались выступления по заранее утвержденному списку. Все шло гладко, пока не предоставили слово первому секретарю московского горкома Николаю Григорьевичу Егорычеву.

За два месяца до шестидневной войны он ездил в Египет во главе партийной делегации.

«В Египте многое мне тогда показалось тревожным, — вспоминал Егорычев. — Вернувшись, я отправил обстоятельную записку в ЦК, в которой писал, что нам нужно глубже разобраться в событиях в Египте. Я просился на прием к Брежневу. Тот обещал встретиться, но ни он, ни кто другой не захотели меня выслушать».

Один из помощников Егорычева, прочитав текст будущего выступления на пленуме, пытался его предостеречь: стоит ли вам выступать так резко? Ведь понятно, кто обидится и что попытается предпринять в ответ… Николай Григорьевич удивился:

— Я против Хрущева выступить не испугался, неужели сейчас смелости не хватит?!

Да уж, храбрости и мужества ему было не занимать. И еще любви к родному городу. Осенью сорок первого года Высшее техническое училище имени Баумана эвакуировалось в Ижевск. Студентам сказали:

— Идите пешком до Владимира. Там, может быть, вас посадят на поезд и отправят в Ижевск.

— Нет, ребята, — возразил студент четвертого курса бронетанкового факультета Николай Егорычев. — Я никуда не пойду. Я москвич, и я должен защищать свой дом.

В середине октября он решил пойти добровольцем в Московскую коммунистическую дивизию.

— Я жил в общежитии на 2-й Бауманской улице, — вспоминал Егорычев, — и поехал домой, к сестрам, попрощаться. Приехал в Строгино днем — никого на улицах нет, будто все вымерло. Действительно, фронт был близко, километрах в пятнадцати — и огромная деревня как будто вымерла. Я иду по Строгину, смотрю — от меня справа, слева метрах в пятидесяти идут два парня. Я понял, что они из истребительного батальона. Они тут следят за порядком. Я подошел — они успокоились, увидев, что свой.

Егорычев отправился в Бауманский райком, и его определили в специальный взвод истребителей танков:

— Обмундирования не дали. Как был я в зимнем пальто, костюме и спортивных ботинках, так и отправился. Вооружили нас трофейными винтовками времен Первой мировой. Зачислили в 3-ю Московскую коммунистическую дивизию. Мой взвод занял огневые позиции у моста через канал Москва—Волга в районе Химок. Мост был заминирован. В его опоры заложили три тонны взрывчатки, и мы были готовы в любой момент поднять его в воздух.

Егорычев сражался на передовой, прошел всю войну, был дважды ранен, награжден. С орденом на груди вернулся в Бауманское училище, закончил учебу, и его сразу взяли на партийную работу. В 1956 году он стал самым молодым секретарем райкома партии в Москве. В 1962 году возглавил столичный горком.

Речь, которая стоила ему карьеры, Егорычеву писал его бывший помощник по идеологии в московском горкоме Виталий Александрович Сырокомский. Хозяин Москвы ценил его перо, умение излагать мысли ясно и убедительно.

«Егорычев, — вспоминал Сырокомский, — дал указание: ни один документ бюро горкома не должен выходить в свет и рассылаться в райкомы, прежде чем я не отредактирую его. Дело в том, что проекты постановлений бюро отделы писали таким казенным, неудобоваримым языком, что продраться через них было непросто. На меня возложили не только литературную, стилистическую правку. Я должен был следить за логичностью изложения, убедительностью аргументов».