Секретарь московского горкома партии Георгий Михайлович Попов вспоминал, с чего он начал первый день войны: «Я вбежал в свой кабинет. Первые указания, которые дал горком, были: прекратить неограниченную продажу сахара, соли, спичек, мыла, хлеба; прекратить выдачу вкладов из сберегательных касс…»

В здании, которое занимали обком и горком партии, появилась дополнительная охрана. Ввели пропуска — прежде можно было войти, предъявив партбилет.

К концу дня 22 июня 1941 года организационно-инструкторский отдел московского горкома партии информировал руководителей города о реакции москвичей на выступление Молотова, сообщившего о вероломном нападении Германии:

«Среди части населения имеются панические настроения. Во многих магазинах образуются большие очереди за хлебом, крупами, макаронными изделиями, консервами, керосином, солью, сахаром и другими продуктами. В сберегательных кассах образовались большие очереди вкладчиков, которые забирают свои вклады и многие закладывают облигации госзаймов.

Так, в Ростокинском районе большие очереди наблюдаются в булочных, сберкассах и керосиновых лавках. В булочной № 10 по улице Кирова, дом № 23/1, большой наплыв людей. Выступления агитаторов не помогают, народ все время прибывает. По ул. Кирова, дом № 26 в керосиновой лавке очередь выстроилась в количестве двести шестьдесят пять человек. Встают в очередь по нескольку раз…

В Свердловском районе в магазине ТЭЖЭ (ул. Горького) большая очередь за мылом, в магазине № 102 (ул. Горького) в продаже нет хозяйственного мыла, покупатели берут семейное мыло, которого раньше продавалось по пятьдесят кусков в день, а сегодня за два часа было продано пятьсот кусков…

В булочной № 5 Октябрьского райхлебторга в 14 час. 15 мин. директор магазина Дирябо закрыл магазин перед очередью сто—сто тридцать человек и объявил, что «Москва в угрожающем положении, а потому магазин закрывается». После вмешательства представителя Свердловского райторготдела т. Яковлевой магазин был открыт, и торговля продолжается…

В сберегательных кассах района большие очереди за получением вкладов и продажи займа 1938 года. Сберкассы все средства, полученные для нормальной работы на весь день, выдали до 16 часов. Район потребовал средств полтора миллиона рублей.

Как правило, вкладчики берут крупные вклады от трех до пятнадцати тысяч рублей, в таких же суммах продают и заем 1938 года. Проведенной проверкой установлено, что вклады берут в основном работники интеллигентного труда. Народная артистка СССР Тарасова (МХАТ) заказала приготовить средства, закрывает весь вклад — около 60 тысяч рублей. Райком партии послал девяносто человек агитаторов по магазинам и сорок пять человек по крупным жилым домам…»

Москвичи снимали деньги со счетов в сберкассах (у кого были), бежали в магазины, скупали, что могли. Понимали, что очень скоро полки опустеют.

Меньше чем через месяц после начала войны, 11 июля, в Москве и Ленинграде (раньше, чем в других городах) ввели карточки — на хлеб, крупу, сахар, кондитерские изделия, масло, мясо, рыбу, мыло, обувь и ткани. Существовало сто четырнадцать различных норм и видов снабжения — в зависимости от места работы и должности.

В Мосгорисполкоме и райисполкомах образовали бюро по выдаче продовольственных и промтоварных карточек, а также бюро по учету рабочей силы и топливные отделы. Продовольственные карточки выдавали каждый месяц, промтоварные — раз в полгода. Они были не именные и при утере не возобновлялись.

Восемьсот граммов хлеба выдавали по рабочей карточке, шестьсот граммов — по карточке служащего. Детям и иждивенцам (то есть пенсионерам и неработающим) полагалось всего четыреста граммов. Хлеб продавался ежедневно — с половины седьмого утра, свою пайку разрешалось выкупить на один день вперед. Просроченные талоны не отоваривались. Жиры, мясо и рыбу продавали подекадно. Колбаса, сельдь, консервы засчитывались в норму отпуска рыбы или мяса. В столовых, которые обслуживали предприятия и учреждения, «за обед, изготовленный из 100 г мяса, сдается талон на 50 г мяса».

Рабочим и инженерам полагалось на месяц два с лишним килограмма мяса и мясопродуктов, килограмм рыбы, два килограмма крупы и макарон, полтора килограмма сахара и кондитерских изделий. Для остальных категорий нормы снабжения были значительно меньше. Неравенство состояло и в том, где и как карточки отоваривались, как тогда говорили. В закрытых распределителях выдавали настоящее мясо, в обычных магазинах — кости. Вместо мяса по карточкам часто приходилось брать яичный порошок. Вместо крупы — картофель. Вместо сахара — повидло.

На пленуме горкома директор крупного Электролампового завода жаловался:

— Такая система — литерному заводу для отпуска обедов давали мясо без карточек, а нелитерным заводам — по карточкам. В столовую являлась какая-нибудь табельщица с накрашенными ногтями и брала восемь котлет, потому что она работает на литерном заводе. А рабочие, проработавшие по одиннадцать часов на производстве боеприпасов, ничего не могли кушать. Такое положение могло повлечь за собой то, что рабочие могли бы разнести буфет. Большими усилиями я добился, чтобы обеспечить мясными обедами всех работающих на производстве боеприпасов.

Мяса не хватало в первую очередь. За ним выстраивались огромные очереди. Люди сбегали с работы, чтобы отоварить карточки. Это не устраивало городские власти.

Бюро горкома и обкома партии приняли постановление:

 «О порядке отпуска мяса.

1. Считать неправильным порядок отпуска мяса, установленный наркоматом мясомолочной промышленности СССР, согласно которому наряды выдаются накануне в конце дня, что исключает своевременный завоз мяса в торговую сеть, в результате чего создаются очереди у магазинов.

2. Обязать начальника московской конторы Мясосбыта установить порядок выдачи нарядов накануне не позднее 11 часов утра для обеспечения торговой сети мясом на следующий день, а зав. Горторготделом Моссовета тов. Фадину обеспечить своевременный завоз мяса по магазинам».

Нехватки были порождены не только понятными трудностями военного времени, но в первую очередь самим механизмом командно-административной экономики.

За неделю до начала войны (!) руководители Московской области — второй секретарь МК Борис Николаевич Черноусов и председатель Мособлисполкома Павел Сергеевич Тарасов жаловались заместителю председателя Совнаркома Микояну:

«Наркомат заготовок систематически не выполняет план Завоза муки в Московскую область. За апрель-май 1941 года недогружено 1994 тонны. Отгрузка муки в июне месяце, по существу, сорвана… Выданные наряды на отгрузку муки из Чкаловской, Горьковской, Куйбышевской, Саратовской и Сталинградской областей не выполняются.

Особенно тяжелое положение создалось с белой мукой. Остатки муки второго сорта в области не превышают двухдневного запаса, а в некоторых промышленных районах этого сорта муки нет совершенно… В связи с невыполнением плана отгрузки муки остатки ее в области резко сократились. МК ВКП(б) и Исполком Мособлсовета просят дать указание полностью выполнить июньский план завоза муки…»

Когда ввели карточки — мечта поклонников планового хозяйства, очереди не исчезли. Напротив, они удлинились. Если до войны можно было отложить покупку на следующий день, то теперь стояли до последнего.

Постановление секретариата МГК от 24 сентября:

«Секретариат МГК ВКП(б) отмечает, что в результате нераспорядительности директора Московского треста хлебопечения т. Селезнева и необеспечения хлебозаводов необходимыми переходящими запасами муки в первую очередь пшеничной 85-процентного помола, в последние дни 19—21 сентября с. г. в ряде районов (Киевский, Фрунзенский, Краснопресненский, Таганский и др.) имели место перебои в торговле хлебом и создание больших очередей…

Отсутствие в торговой сети необходимого переходящего полуторасуточного запаса хлеба, существующая практика в работе диспетчеров хлебозаводов, самовольно снижающих заказы на хлеб, еще больше усугубили перебои в торговле хлебом…»

В представленной секретариату МГК справке отдела торговли МГК говорилось: «Во всех булочных и продовольственных магазинах, где торгуют пшеничным 72-процентным хлебом, утром задолго до открытия магазина и в течение дня до привоза хлеба в торговую сеть собираются большие очереди (от ста до трехсот человек)…»

В нормально функционирующей рыночной экономике крестьянина не надо уговаривать (или, точнее, заставлять) собирать урожай, который он сможет с выгодой для себя продать. В военное время, когда не хватает продовольствия, работа на селе становится особенно выгодной. Но колхозная система начисто отбивала желание хозяйствовать. Весь урожай приходилось сдавать государству — так какой смысл крестьянину стараться?

Пришлось в военные годы, в катастрофической ситуации менять политику, искать способ заинтересовать крестьянина. Провели пленум обкома и горкома партии по вопросу «О заготовках и завозе картофеля в гор. Москве». 19 сентября оповестили о новой линии:

«1. Разрешить колхозам выдавать колхозникам, работающим на уборке картофеля, десять процентов от накопанного картофеля, то есть из десяти мешков — девять оставлять колхозу, а один мешок выдавать колхознику.

Половину картофеля, заработанного колхозниками, выдавать на руки немедленно, а другую половину выдавать при окончании копки и вывоза картофеля.

2. Колхозникам, занятым вывозкой картофеля на государственные заготовительные пункты, выдавать до десяти процентов от вывезенного картофеля — в зависимости от расстояния до заготовительного пункта…

3. Разрешить колхозам оплачивать натурой рабочих, служащих и других не членов колхоза, привлеченных на уборку картофеля, наравне с колхозниками…»

17 сентября появилось совместное постановление ЦК и Совнаркома о введении во всех университетах, педагогических и учительских институтах обучения студентов сельскому хозяйству. Имелось в виду, что к весне сорок второго студенты получат базовые сведения по агротехнике, смогут работать на тракторах и заменят ушедших на фронт крестьян.

Продовольствия в городе недоставало.

«Заходила Мария Владимировна, — записала в дневнике бывшая певица Мариинского театра Мария Андреевна Буковская, по мужу графиня Дулова. — Она уверяла меня, что напрасно боятся близости с Джеками и Мурзиками. Это предубеждение! Ее знакомые «употребили» Джека и были довольны.

Ужасно! Как это можно? Ведь не блокада же! Хлеб выдают, что-то на что-то меняют. На летучем рынке все в ходу, даже детские веди… Трагедия ленинградской блокады заслонила горести москвичей. Но и в Москве умирали от истощения, от переохлаждения, от голода и отсутствия лекарства. И в Москве не брезговали в крайнем случае «употребить» Джека или Мурзика… А что делается, когда горожане приезжают в деревню менять мануфактуру на картошку? Одна мерзавка заявила: «Я только на бостон меняю или на граммофон»…

В городских столовых и буфетах не хватало посуды — не было ложек, вилок, посуды. Исчезли спички — выдавали по три коробка на месяц. Зато в каждом районе столицы открыли столовые для руководящих партийных и советских работников, где кормили совсем по другим нормам. На крупных предприятиях появились спецбуфеты для начальства, которые сразу окрестили «ресторанами для комиссаров».

Щербаков распекал подчиненных:

— На заводе имени Буденного не хватает посуды. За стаканами, чайными и столовыми ложками выстраиваются очереди. Обеды невкусные, к тому же они стоят дороже, чем в других столовых. Наиболее ходовые блюда — котлеты, гуляш — изготавливаются в недостаточном количестве. Ночью рабочие не получают горячей пищи. Такое же положение в столовой завода «Красный богатырь», завода № 6, на фабриках № 1 и № 2 в Орехове-Зуеве и на ряде других предприятий… Рабочие сейчас работают много, не жалеют ни сил, ни времени. Понятно, что им надо создать все условия спокойно и хорошо пообедать в столовой, выпить стакан чаю в буфете, надо обеспечить, чтобы был разнообразный ассортимент блюд, использованы овощи…

Позволю себе небольшое отступление. Призыв московского хозяина обеспечить рабочему человеку возможность выпить стакан чаю в буфете напомнил мне слова председателя Совета министров СССР Алексея Николаевича Косыгина, сказанные почти четыре десятилетия спустя. На склоне лет глава правительства с воодушевлением рассказывал об успехах потребительской кооперации в годы нэпа:

— Вы представляете, как были обустроены сибирские тракты? На постоялых дворах чисто и уютно. В придорожных трактирах хорошо, сытно кормили. Человек должен иметь возможность каждый день попить пивка, чайку в недорогом кафе…

Похоже, к концу жизни глава советского правительства пришел к неутешительному выводу, что все им сделанное пошло прахом — раньше было лучше. Стакан чаю для рабочего человека так и остался неисполненной мечтой советских руководителей…

Некоторые продукты в сорок первом году оставались и в свободной торговле, но по удвоенным ценам. Вот свидетельство очевидца: «Мороженое еще продают везде. Изящные московские кафе превратились в трактиры: исчезли скатерти, появились оловянные ложки, подавальщицы стали грубее».

«В «Гастрономе», который ломился от товаров и людей, совершенно пусто, — отмечал один из москвичей. — Только несколько коробок крабов (консервы) по 7 рублей 60 копеек. Коробочки хватит, чтобы закусить одну рюмку водки. Крабы по карточкам. Спор с женой: по каким карточкам будут отпускать крабов — по мясным или рыбным? Вопрос сложный, ибо краб — ни рыба, ни мясо».

Сразу запретили только свободную продажу водки — перевели на талоны. Это сделали потому, что в первые дни мобилизации начались пьянки, призывников провожали в армию с обильной выпивкой.

Накануне войны население Москвы составляло четыре миллиона двести тысяч человек. Мобилизация (в армию из Москвы ушли восемьсот пятьдесят тысяч человек) и эвакуация (как женщин и детей, так и рабочих промышленных предприятий) уменьшили население города на четверть. В октябре сорок первого, по данным карточного бюро, в Москве оставалось три миллиона сто сорок тысяч человек.

По Подмосковью в направлении города катились волны беженцев из западных областей. Комендант Москвы получил приказ на дистанции в пятьдесят—сорок километров от города остановить беженцев и пустить их вокруг столицы обходными путями. Эвакуированных из Москвы назад не пускали. Если кто-то проникал в город, ему не выдавали продовольственных карточек. Но все равно еды в городе не хватало. 31 октября продажа по коммерческим ценам прекратилась.

Промышленные товары — ткани, швейные изделия, чулки и носки, обувь, мыло — тоже распределялись в зависимости от категории работников. К первой относились рабочие, инженеры и служащие оборонных отраслей, ко второй — остальные граждане.

Жили бедно даже в столице, плохо одевались. В войну это стало заметно.

5 сентября появилось постановление ЦК партии «О сборе теплых вещей и белья среди населения для Красной армии». 7 сентября во исполнение этого решения секретариат МГК создал городскую комиссию. Но сбор теплых вещей шел плохо.

Второй секретарь МК Борис Николаевич Черноусое и председатель Мособлисполкома Павел Сергеевич Тарасов напомнили своим подчиненным: «Наряду со сбором денежных взносов и ценных предметов в фонд обороны страны обратить особое внимание на сбор теплой одежды, обуви и организацию подарков для Красной армии. МК ВКП(б) и исполком Мособлсовета рекомендуют также в колхозах и совхозах области организовать сбор в фонд обороны страны (после выполнения госпоставок) овчин, шерсти, валенок, теплых носков, перчаток, портянок и принять все меры к расширению производства этих предметов для Красной армии».

17 сентября в протоколе заседания городской комиссии записали:

«В Таганском и Ленинском районах комиссии ограничивают свою работу только проведением организационных мероприятий и не приступили к приему теплых вещей от населения…

Запретить районным комиссиям принимать деньги вместо теплой одежды и белья. Обязать председателей районных комиссий в двухдневный срок взять на учет теплые вещи и белье, имеющиеся на складах предприятий и учреждений и могущих быть использованными для отправки в Красную армию».

Первый секретарь Сталинского райкома партии Александр Никитич Исаченко, инженер-энергетик по образованию, за два года до войны поставленный во главе района, на собрании актива 29 сентября признавался:

— У нас очень плохо обстоит дело со сбором теплых вещей. Мы не сумели довести до людей важность этого мероприятия. Вот на одном из совещаний секретарей партийных организаций и директоров предприятий прямо сказали, что актив не стоит во главе этого дела. К одному из секретарей обратились и прямо сказали: ты зимой ходишь в бурках, они у тебя хорошие, ты вот своим личным примером покажи — сдай эти бурки!

Секретариат горкома решением от 2 октября 1941 года «за незаконное распределение валенок среди аппарата Таганского РК ВКП(б)» первому секретарю райкома Николаю Васильевичу Володину объявил выговор. Районный прокурор сообщил о расхищении подарков и теплых вещей, собранных населением для Красной армии. Володин окончил Всесоюзную промышленную академию имени Кагановича и работал директором завода «Подъемник». Секретарем райкома его сделали в январе сорок первого.

4 октября 1941 года секретарю горкома Владимиру Константиновичу Павлюкову принесли телеграмму, подписанную управляющим делами ЦК партии Дмитрием Васильевичем Крупиным:

«Указанию Секретариата ЦК ВКП(б) представление пятидневной телеграфной отчетности ЦК ВКП(б) ходе выполнения государственных планов изготовлению теплых вещей Красной армии продолжено на четвертый квартал тчк.

Сводках следует указывать общий нарастающий итог изготовления теплых вещей каждому предмету включая соответствующие данные союзной республиканской местной промышленности промкооперации других тчк. Первую сводку телеграфируйте не позже седьмого октября зпт следующие двенадцатого семнадцатого так далее».

Владимир Павлюков отвечал в горкоме за снабжение города. По его указанию завод «Красный пролетарий» разработал полевые пекарни-землянки, в каждой были заложены мешки с мукой, дрова и спички — на случай, если бы немецкая авиация разрушила московский хлебозавод.

«Идет кампания «зимней помощи», — пометил 6 октября в дневнике писатель Аркадий Первенцев. — Хотя она у нас не так называется».

«Зимняя помощь» — это организованная нацистской партией (сразу после прихода к власти) кампания сбора одежды и продовольствия для безработных немцев, а таких тогда в Германии были миллионы, их семьи жили в нищете…

«Сдача теплого для армии идет под знаком, конечно, принудительным, — записал Аркадий Первенцев. — Почему? Теплых вещей нужно много, но их страна не имеет. Уже почти двадцать лет шерсть почти не выпускалась на внутренние рынки. Люди ходили в крайнем случае в бумазее, шелках, хлопчатке. Для армии нужны меха, шерстяные носки, меховые шапки-ушанки, теплые безрукавки, валенки, полушубки. Но этого нет. Сдают всякую рванину, но и той мало. Покупают байковые одеяла, шьют из них безрукавки, штаны и т. п.».