Глава 11
После неудавшегося побега я вообще не могу заставить ангела выйти из номера. Даже за его драгоценным «Дайджестом мыльных опер». (Ну да, можно было сбежать, когда он за первым ходил, но я в тот раз до побега еще не додумался, отвяньте.) Сегодня я попробовал услать его за картой.
— Никто все равно не знает тех мест, о которых я пишу, — вот зачем, — сказал я. — Ты ведь хочешь, чтоб я описывал все таким манером и люди понимали, о чем я, правда? К чему тогда называть места именами, которыми никто не пользуется уже тысячи лет? Мне карта нужна.
— Нет, — ответил ангел.
— Когда я говорю, что путешествие длилось два месяца верблюдами, — что это значит для людей, которые пересекают океан за несколько часов? Я должен знать современные расстояния.
— Нет, — ответил ангел.
(А вам известно, что в отелях лампы привинчивают к тумбочкам и лампы эти потому не могут служить эффективным инструментом убеждения, если пытаешься склонить упрямого ангела разделить твою точку зрения? Я так и думал, что известно. Жалко — лампа на вид солидная.)
— Но как же мне описывать подвиги архангела Разнила, если я не могу назвать места его героических деяний? Ты что — хочешь, чтобы я написал: «О, ну где-то, в общем, слева от Великой стены появился этот крысеныш Разиил, и выглядел он при этом черт знает как, если учитывать, что дорожка ему выпала недлинная»? Ты этого хочешь? Или там должно стоять: «И тогда, всего в миле от порта Птолемаида, нас вновь почтил своим сияющим присутствием архангел Разиил»? Ну что — как тебе больше нравится?
(Я знаю, о чем вы думаете: ангел все-таки спас мне жизнь, когда Тит смайнал меня за борт, поэтому я должен быть к нему терпимее, правда? Что не следует так беззастенчиво манипулировать бедной тварью, которую Господь наделил эго, но не дал ни свободы воли, ни способностей к творческому мышлению, да? Ладно, будь по-вашему. Но только, пожалуйста, не забывайте, что ангел вмешался лишь потому, что о моем спасении молился Джошуа. И еще будьте добры помнить, что за все те годы он мог избавить нас от множества трудностей, если бы чаще приходил на выручку. А также прошу иметь в виду: несмотря на тот факт, что Разиил, вероятно, — самое симпатичное создание, в какое только упирался мой взор, тупица он непроходимый. Тем не менее массаж эго удался.)
— Я достану тебе карту.
И достал. К сожалению, портье отыскал только ту, какие печатают авиакомпании, с которыми у отелей партнерские отношения. Поэтому кто знает, насколько она точна. Там следующий отрезок нашего путешествия занимает примерно шесть дюймов и соответствует тридцати тысячам Дружелюбных Миль Постоянного Авиапутешественника. Надеюсь, вам стало понятнее.
Торговца звали Ахмад Махадд Убайдуллаганджи, но он сказал, что мы можем называть его Хозяин. Мы назвали его Ахмад. Он провел нас через весь город до холма, на котором лагерем стоял его караван. Ахмаду принадлежала сотня верблюдов, которых он водил по Шелковому пути — вместе с дюжиной погонщиков, двумя козами, тремя лошадьми и поразительно невзрачной женщиной по имени Кануни. Ахмад привел нас к себе в шатер, который был гораздо больше тех домов, где выросли мы с Джошем. Мы уселись на богатые ковры, и Кануни поднесла нам фаршированные финики и вино в кувшине, отлитом в форме дракона.
— Так чего Сыну Божьему надо от моего друга Валтасара? — спросил Ахмад. Не успели мы ответить, как он фыркнул и зашелся хохотом так, что затряслись плечи, и он едва не расплескал вино. У него было круглое лицо, высокие скулы и узкие черные глаза, их уголки от смеха и пустынных ветров лучились морщинками. — Простите, друзья мои, мне раньше не доводилось оказаться в присутствии божьего сына. А какой из богов твой отец, кстати сказать?
— Ну, тот самый Бог, — ответил я.
— Ага, — подтвердил Джошуа. — Он самый.
— И как же зовут этого самого Бога?
— Папа, — сказал Джош.
— Мы не должны называть его по имени.
— Папа! — повторил Ахмад. — Мне нравится. — И снова захихикал. — Я понял, что вы евреи, и знаю, что вам запрещено поминать имя своего Бога. Я просто хотел проверить, правда ли вы не станете этого делать. Папа. Прелестно.
— Мне бы не хотелось показаться невежливым, — сказал я, — и угощение твое нам очень нравится, но уже поздно, а ты сказал, что отведешь нас к Валтасару.
— Сказал — значит, отведу. Выходим утром.
— Куда выходим? — спросил Джошуа.
— В Кабул. Город, где сейчас живет Валтасар.
Я никогда раньше не слышал о Кабуле, но сразу почувствовал, что это не очень хорошо.
— А далеко? — спросил я.
— Верблюдами должны добраться меньше чем за два месяца, — ответил Ахмад.
Если б я знал тогда то, что знаю сейчас, я бы встал и воскликнул: «Дьявол тебя задери, мужик, но это же больше шести дюймов и тридцати тысяч Дружелюбных Миль Постоянного Авиапутешественника!»
Но поскольку я этого еще не знал, то сказал просто:
— Ёпть.
— Я отведу вас в Кабул, — продолжал Ахмад, — но чем вы оплатите свою доставку?
— Я знаю плотницкое дело, — сказал Джошуа. — Отчим научил меня чинить верблюжьи седла.
— А ты? — Ахмад посмотрел на меня. — Ты что умеешь?
Я подумал было о своем трудовом опыте каменотеса и немедленно отверг такую мысль. Моя подготовка к карьере деревенского дурачка, на которую, как я полагал, всегда можно было рассчитывать, тут тоже не особенно поможет. Конечно, еще имелось новооб-ретенное ремесло методиста по сексу, но мне почему-то казалось, что в двухмесячном путешествии на верблюдах в компании четырнадцати мужчин и невзрачной женщины оно не пригодится. Так что же я могу? Как мне облегчить свой путь в Кабул?
— Если кто-то в караване вдруг откинет копыта, из меня выйдет отличный плакальщик, — сказал я. — Хочешь панихиду послушать?
Ахмад захохотал так, что весь затрясся, а потом позвал Кануни и велел принести свой кошель. Из него он выудил сушеных тритонов, купленных у старой карги.
— Вот, — сказал он. — Они тебе пригодятся.
Верблюды кусаются. Без всякой на то причины верблюд может на тебя плюнуть, наступить, зареветь, рыгнуть, перднуть и в придачу тебя лягнуть. В лучшем случае, верблюды упрямы, в худшем — капризны до невероятия. А если их дразнить, они кусаются. Если им в задницу по локоть совать сушеное земноводное, они считают себя глубоко оскорбленными. А если осуществлять процедуру, когда они спят, — оскорбленными вдвойне. Верблюдов на кривой козе не объедешь. Они кусаются.
— Я могу это исцелить, — сказал Джошуа, разглядывая отметины огромных зубов у меня на лбу. Мы шли с караваном Ахмада по Шелковому пути, который оказался далеко не путем, и уж конечно не выстеленным шелком. На самом деле это была довольно узенькая тропка по скалистому неприветливому плоскогорью в той пустыне, что сейчас зовется Сирией. Тропка вела вниз — в неприветливую пустыню, что сейчас зовется Ираком.
— Он сказал — шестьдесят дней на верблюдах. Это разве не значит, что мы должны на них ехать? А не идти рядом?
— По своим горбатым приятелям соскучился? — Джош нахально ухмыльнулся, как и полагается Сыну Божьему. А может, и просто так ухмыльнулся.
— Я устал. Полночи к этим парням подбирался.
— Понимаю, — сказал он. — Мне нужно было на рассвете еще до выхода седло починить. А инструменты Ахмада оставляют желать лучшего.
— Давай, Джош, ты ж у нас страдалец, каких мало. Не стоит вообще вспоминать, чем я всю ночь занимался. Я просто хочу сказать, что нам полагается ехать, а не идти.
— Мы и поедем, — ответил Джош. — Только не сразу.
Все мужчины каравана ехали верхом, хотя несколько человек, и среди них — Кануни передвигались на лошадях. На верблюдов были навалены огромные тюки с железными инструментами, красящими порошками и сандаловым деревом, которые следовало доставить на Восток. В первом оазисе на плоскогорье, куда мы пришли, Ахмад обменял лошадей еще на четырех верблюдов, и нам с Джошуа разрешили ехать верхом. По вечерам мы ели с остальными мужчинами: вареное зерно или хлеб с кунжутной пастой, время от времени — кусок сыра, толченый нут с чесноком, иногда — козлятину и периодически — тот черный горячий напиток, который мы открыли для себя в Антиохии (в него мешали финиковый сахар и по моему совету добавляли пенистое козье молоко и корицу). Ахмад трапезничал один в своем шатре, а остальные питались под навесом, который сооружали, чтобы уберечься от солнца в самое жаркое время дня. В пустыне днем — чем позже, тем теплее, поэтому самое жаркое время приходилось на вечер, перед самым закатом, когда налетают сухие ветры и высасывают из кожи все остатки влаги.
Никто из людей Ахмада не говорил ни по-арамейски, ни на иврите, но они достаточно функционально владели греческим и латынью, чтобы дразнить нас с Джошем по разнообразным поводам. Любимой темой у них, конечно, была моя должность главной верблюжьей клизмы. Родом эти люди были из полудюжины разных стран — о многих мы и слыхом не слыхивали. Некоторые чернокожие, будто эфиопы, с огромными лбами и длинными изящными конечностями, другие — приземистые и кривоногие, с мощными плечами, высокими скулами и длинными тонкими усами, как у Ахмада. Толстых, слабых или медлительных среди них не было. Не успели мы и недели провести в пути, как сообразили, что вести караван и ухаживать за верблюдами вполне могут и два человека. Непонятно, зачем такому проницательному караванщику, как Ахмад, понадобилось столько избыточной рабочей силы.
— Разбойники, — объяснил он, поудобнее устраивая свою массу на верхушке верблюда. — Если бы заботиться нужно было только о верблюдах, мне потребовалась бы парочка балбесов вроде вас. А все остальные — охрана. Зачем, по-вашему, у всех тут луки и копья?
— Ну да, — сказал я, метнув в Джоша злобный взгляд. — Ты разве не заметил копий? Они — охрана. Э-э, Ахмад, а разве нам с Джошем копья не полагаются? Ну, то есть, когда мы вступим на разбойничью территорию?
— Разбойники идут за нами уже пять дней, — безмятежно отозвался Ахмад.
— Нам не нужны копья, — сказал Джошуа. — Я не заставлю человека согрешить воровством. Если человеку что-то нужно, достаточно попросить, и я ему все отдам.
— Отдай мне все свои деньги, — сказал я.
— Еще чего.
— Но ты же сам только что сказал…
— К тебе это не относится.
Большинство ночей мы с Джошем спали под открытым небом, у шатра Ахмада, а если становилось особенно холодно, то среди верблюдов, где за укрытие приходилось платить выслушиванием их хрюков и фырчков. Охрана спала в палатках на двоих, за исключением тех, кто действительно охранял. Часто выпадали такие ночи, когда весь лагерь затихал, а мы с Джошем еще долго лежали, смотрели на звезды и размышляли о великих вопросах бытия.
— Джош, как ты думаешь, разбойники нас ограбят и убьют или просто ограбят?
— Сначала ограбят, потом убьют, я бы сказал. А на всякий случай — вдруг они упустили из виду что-нибудь припрятанное — еще и пытать станут.
— Это ты хорошо выразился.
— А как думаешь, Ахмад занимается сексом с Кану-ни? — спросил Джошуа.
— Я знаю, что да. Он мне сам говорил.
— А ты думаешь, это как? У них, в смысле? Он же такой толстый, а она… сам понимаешь.
— Если честно, Джошуа, лучше об этом вообще не думать. Но спасибо тебе, что вызвал у меня в уме эту картинку.
— Ты хочешь сказать, что можешь представить их вместе?
— Прекрати, Джошуа. Я не могу растолковать тебе, что такое грех. Ты сам его должен совершить. А дальше-то что? Мне нужно убить, чтоб объяснить тебе, как убивать?
— Нет, убивать я не хочу.
— А ведь придется, Джош. Мне кажется, римляне так просто не уйдут, если ты их вежливо попросишь.
— Я отыщу способ. Просто я пока его не знаю.
— А смешно будет, если ты вдруг не Мессия, а? Ну, то есть, всю жизнь воздерживался от женщин, а выяснилось, что ты просто второстепенный пророк.
— Да, это будет смешно, — ответил Джош. Но при этом не улыбнулся.
— Как бы смешно, да?
Путешествие пошло на удивление быстро, едва мы узнали, что за нами следят разбойники. У нас появилась тема для разговоров, а спины стали гибче — мы постоянно вертелись в седлах и осматривали горизонт. Мне даже взгрустнулось, когда десять дней спустя разбойники наконец решили атаковать.
Ахмад, обычно ехавший в голове каравана, отстал и поравнялся с нами.
— Разбойники нападут на нас вон в том горном проходе впереди, — сказал он.
Тропа, извиваясь, сворачивала в каньон с отвесными стенами, по гребню которых торчали огромные валуны и изъеденные эрозией каменные башни.
— Они прячутся вон за теми камнями по обе стороны, — сказал Ахмад. — Не смотрите туда, чтобы нас не выдать.
— Но если ты знаешь, что они на нас кинутся, почему не собраться и не организовать оборону? — спросил Джошуа.
— Они все равно нападут. Лучше известная засада, чем неизвестная. А им неизвестно, что нам известно.
Я заметил, как приземистые усатые охранники вынули из чехлов на седлах короткие луки и бережно — так человек смахивает паутинку с ресницы — их натянули. Издалека не скажешь, что они вообще шевельнулись.
— А нам что делать? — спросил я Ахмада.
— Попробуйте остаться в живых. Особенно ты, Джошуа. Валтасар очень рассердится, если я привезу ему покойника.
— Постой, — сказал Джошуа. — Валтасар знает, что мы к нему едем?
— Ну разумеется, — хохотнул Ахмад. — Он мне и велел вас поискать. А вы что думаете — стану я помогать всяким недомеркам с антиохийского рынка.
— Недомеркам? — Я моментально забыл и про засаду, и про бандитов.
— И давно он велел тебе нас искать?
— Ну, не знаю. Сразу, как из Антиохии в Кабул переехал. Может, лет десять назад. Теперь уже неважно. Мне нужно успокоить Кануни, она пугается разбойников.
— Дай им хорошенько ее рассмотреть, — сказал я. — Еще неизвестно, кто кого испугается.
— Вы, главное, на горы не смотрите, — на прощанье сказал Ахмад.
Разбойники ринулись со стен каньона одновременными лавинами: они погоняли верблюдов так, что те спотыкались и гнали перед собой потоки песка и камней. Человек двадцать пять, может, тридцать, все в черном, половина — верхами, размахивая короткими саблями, другая половина — пешая, с длинными копьями, чтобы сподручнее потрошить всадников.
Когда они бросились на нас, охранники быстро разделили караван надвое, и в середине, где должны были встретиться оба потока нападавших, на дороге образовалась пустота. Бандиты набрали такую скорость, что свернуть в сторону уже не могли. Три верблюда рухнули, когда попытались затормозить.
Охранники тоже разделились на две группы: по трое впереди с длинными копьями, за ними — лучники. Взяв луки наизготовку, они выпустили первый залп стрел, и каждый подбитый разбойник в падении увлек за собой двух-трех своих соратников. Атака превратилась в реальную лавину камней, верблюдов и людей. Верблюды ревели, кости трещали, а люди орали, кровавой массой обваливаясь на Шелковый путь. Стоило кому-нибудь подняться и кинуться на наших, стрела намертво останавливала его рывок. Одному удалось прорваться на верблюде к арьергарду каравана, и там трое наших копейщиков скинули его с седла — из разбойника били фонтаны крови. Стоило кому-нибудь в каньоне шевельнуться — и в него летела стрела. Один бандит со сломанной ногой попробовал было уползти вверх по обрыву, но стрела впилась ему в затылок.
Позади я услышал вой, но не успел обернуться, как мимо галопом пронесся Джошуа — он выскочил за линию лучников и копейщиков с нашей стороны каравана и направился прямиком к груде мертвых и умирающих разбойников. Соскочив с верблюда, он побежал среди трупов, точно помешанный, размахивая руками и вопя так, что сразу охрип:
— Перестаньте! Перестаньте!
Один шевельнулся, собираясь подняться на ноги, и наш охранник вскинул лук. Джошуа кинулся на разбойника, прикрыв его своим телом, и свалил на землю. Я услышал, как Ахмад скомандовал прекратить стрельбу.
Из каньона плыла пыльная туча. Дул легкий ветерок пустыни. Верблюд с переломанными ногами взревел, и стрела ударила животное в глаз, прекратив его мучения. Ахмад выхватил из рук охранника копье и подъехал туда, где Джош прикрывал собой раненого бандита.
— Подвинься, Джошуа, — сказал караванщик, целя копьем. — Пора заканчивать.
Джошуа огляделся. Все разбойники и все их верблюды были мертвы. Пыль пропиталась потоками крови. Мухи уже слетались на пиршество. Джошуа шагнул по мертвому полю боя и грудью уперся в острие Ахма-дова копья. По лицу моего друга струились слезы.
— Это неправильно! — прохрипел он.
— Они разбойники. Они бы убили нас и забрали все, что у нас есть, если бы их не убили мы. Разве твой Бог, твой отец не уничтожает тех, кто грешит? Подвинься, Джошуа. Дай мне покончить с этим.
— Я — не мой отец, да и ты — не он. Ты не убьешь этого человека.
Ахмад опустил копье и мрачно покачал головой.
— Он все равно умрет, Джошуа.
Я чувствовал, как охранники заерзали — не понимали, что им делать.
— Дай мне курдюк с водой, — сказал Джошуа.
Ахмад кинул ему мех, развернул верблюда и направился к охранникам. Джош поднес курдюк к губам раненого и поддержал ему голову. Из бандитского живота торчала стрела, а черная туника блестела от крови. Джошуа мягко возложил руку ему на глаза, словно убаюкивал, а другой рукой выдернул стрелу и отбросил в сторону. Разбойник даже не дернулся. Джошуа накрыл рану ладонью.
Ни один охранник не пошевельнулся после того, как Ахмад приказал им остановиться. Они смотрели. Через несколько минут разбойник сел, а Джошуа шагнул в сторону и улыбнулся. В ту же секунду в лоб бандиту ударила стрела, и он снова рухнул, уже окончательно мертвый.
— Нет! — Джош развернулся к Ахмаду и его половине каравана.
Стрелявший охранник еще не успел опустить лук, словно готовился сделать контрольный выстрел. Взвыв от ярости, Джошуа взмахнул рукой так, словно хлестнул сам воздух открытой ладонью, и охранника подбросило в седле и швырнуло оземь.
— Хватит! — заорал Джошуа.
Когда охранник сел в пыли, глаза его были как серебряные луны. Он ослеп.
После этого мы не разговаривали два дня и нас вообще сослали в хвост каравана — охранники боялись Джошуа. Потом как-то раз я глотнул воды и передал курдюк своему корешу. Он тоже сделал глоток и вернул мех.
— Спасибо, — сказал он и улыбнулся. Я понял, что с ним все в порядке.
— Эй, Джош, окажи мне милость.
— Какую?
— Напоминай мне, чтобы я тебя не злил, ладно?
Кабул выстроили на пяти неровных склонах, и улочки там скакали террасами, а задние стены домов уходили в глубь гор. В архитектуре — ни греческого, ни римского влияния, но у зданий побольше были черепичные крыши, углы которых загибались кверху. Этот стиль мы с Джошем потом видели по всей Азии. Люди тоже были грубы, шершавы и жилисты — похожи на арабов, но кожа не сияет от оливкового масла. Лица их казались костлявее, точно холодный сухой ветер нагорий натягивал им кожу прямо на черепа. На рынке мы видели торговцев и караванщиков из Китая, а также людей, похожих на Ахмада и его охранников, — его расу китайцы называли просто варварами.
— Китайцы так боятся моего народа, что выстроили огромную стену — высокую, как дворец, широкую, как проспект в Риме, и длинную, насколько хватает глаз и еще в десять раз больше, — сообщил Ахмад.
— Ага, — ответил я, а про себя подумал: брехливый мешок требухи.
Джошуа не разговаривал с Ахмадом с самой разбойничьей засады, но и он ухмыльнулся от этой байки о великой стене.
— Значит, так, — сказал Ахмад. — Сегодня ночуем на постоялом дворе. Завтра я отведу вас к Валтасару. Если выйдем рано, к полудню доберемся, а там уж пускай у него от вас голова болит. Встретимся у входа на рассвете.
В тот вечер трактирщик и его жена подали нам ужин: пряная баранина с рисом и какое-то рисовое пиво. Напиток вымыл из наших глоток два месяца пыли и песка и приятно затуманил головы. Чтобы сэкономить, мы заплатили только за тюфяки под скошенным потолком гостиницы, и хотя приятно было чувствовать крышу над головой впервые за несколько месяцев, я понял, что мне не хватает звезд. Без них я долго не мог уснуть и лежал, окосев от выпитого. Джошуа заснул невинным сном сразу же.
На следующее утро Ахмад встретил нас перед входом с двумя своими охранниками-африканцами и двумя верблюдами в поводу.
— Поехали. Ваш путь, может, и окончен, а для меня это просто лишний крюк.
Он швырнул нам по корке хлеба и куску сыра, и я понял, что завтракать нам предстоит всухомятку и на ходу.
Мы выехали из Кабула и углубились в горы, пока не вступили в лабиринт каньонов: те петляли среди обветренных скал так, будто Господь ляпнул сюда огромную глиняную лепешку и оставил сохнуть и трескаться. Глина прожарилась до глубоко золотистого цвета, который отражал солнечные лучи такими фейерверками, что тени сгорали, а тень испарялась. К полудню я совершенно не понимал, куда мы едем, и мог поклясться, что мы снова и снова проезжаем по тем же каньонам. Но черные охранники Ахмада явно дорогу знали. В конечном итоге они свернули за угол и вывели нас к отвесной стене высотой футов двести. От прочих обрывов она отличалась тем, что в ней имелись окна и торчали вытесанные из камня балкончики. Дворец, вырубленный в самой скале. В подножии — окованная железом дверь, которую, судя по виду, не под силу сдвинуть и двадцати мужчинам.
— Дом Валтасара, — сказал Ахмад, тыча верблюда, чтобы он опустился на колени.
Джошуа пихнул меня палкой погонщика:
— Эй, ты этого ждал? Я покачал головой:
— Сам не знаю, чего я ждал. Может, что-нибудь немного… не знаю… поменьше.
— А ты бы отсюда сам выбрался, если бы пришлось?
— Не-а. А ты?
— Ни за что в жизни.
Ахмад вперевалку подошел к огромной двери и потянул за шнур, свисавший из дырки в стене. Где-то внутри загудел огромный колокол. (Гораздо позже мы узнали, что так звучит гонг.) В большой двери открылась маленькая дверка, и наружу высунулась девичья голова.
— Чего? — Лицо круглое, высокие восточные скулы, а над глазами нарисованы большие синие крылья.
— Это Ахмад. Ахмад Махадд Убайдуллаганджи. Я привел Валтасару мальчишку, которого он ждал. — И Ахмад ткнул рукой в нас.
Девушка скептически нас осмотрела.
— Тощенький. Ты уверен, что это он?
— Он. Скажи Валтасару, что он мне должен.
— А с ним кто?
— Это его глупый друг. За него платить не надо.
— Мартышечьи лапки принес? — спросила девушка.
— Да, и остальные травы и минералы, о которых просил Валтасар.
— Ладно, подожди тут. — Она закрыла дверь, а через секунду вернулась. — Пускай эти двое зайдут сами. Валтасар должен их осмотреть, а потом займется тобой.
— К чему такая таинственность, женщина, я бывал у Валтасара в доме сто раз. Хватит мне тут мозги су-ричить, открывай дверь.
— Молчать! — крикнула девушка. — Великий Валтасар не потерпит насмешек. Пусть эти двое войдут.
Она захлопнула дверку, и эхо закашляло из окон в каменной стене. Ахмад с отвращением покачал головой и махнул нам, чтобы шли к двери.
— Идите. Не знаю я, чего он там задумал, идите, и всё.
Мы с Джошем спешились, сняли с верблюдов котомки и осторожно двинулись к огромной двери. Джошуа посмотрел на меня так, словно спрашивал, что ему теперь делать, а потом протянул руку к шнуру, но дверь тут же со скрипом приоткрылась — настолько, что внутрь протиснуться мы могли по одному, да и то боком. Внутри разливалась чернильная тьма, если не считать узкой полоски света, которая ничего нового нам не сообщила. Джош снова посмотрел на меня и удивленно поднял брови.
— Я просто глупый друг в нагрузку, — поклонился я. — После тебя.
Джошуа втиснулся в щель, и я последовал за ним. Сделав несколько шагов, мы оказались в полной темноте; дверь за нами захлопнулась с гулким раскатом грома. У моих ног определенно шебуршились какие-то твари.
Перед нами что-то ослепительно полыхнуло и восстал огромный столб красного дыма, освещенный откуда-то сверху. Серой запахло так, что у меня засвербело в носу. Джошуа кашлянул, и мы прижались к двери. Из дыма выступила фигура. Она… он… оно… ростом было с двух обычных людей, но тощее. В длинной пурпурной хламиде, расшитой странными золотыми и серебряными символами, в капюшоне — так, что лица не разглядеть, зато во мраке сияли два рубиновых глаза. Фигура протянула к нам яркую лампу, словно собиралась пристальнее в нас всмотреться.
— Сатана, — шепнул я Джошу, вжимаясь спиной в окованную железом дверь так крепко, что чешуйки ржавчины впились мне в кожу через тунику.
— Это не Сатана, — ответил Джошуа.
— Кто осмелился потревожить святость моей твердыни? — загромыхала фигура. При звуках этого голоса я едва не обмочился.
— Я Джошуа из Назарета. — Джош старался говорить ровно и спокойно, однако на слове «Назарет» голос его дрогнул. — А это Шмяк, он тоже из Назарета. Мы ищем Валтасара. Много лет назад он приходил в Вифлеем, где я родился, и искал меня. Теперь я хочу задать ему несколько вопросов.
— Валтасара нет больше в этом мире.
Темная фигура сунула руку в складки хламиды, извлекла раскаленный докрасна кинжал, воздела его повыше и вонзила в собственную грудь. Громыхнул взрыв, что-то ярко вспыхнуло, раздался рев боли, словно кто-то ранил льва. Мы с Джошем повернулись и кинулись на дверь, царапая железо ногтями и стараясь нащупать задвижку. Из наших ртов вырывались бессвязные звуки ужаса — описать их я могу лишь как вербальный эквивалент бега на длинную дистанцию: долгий ритмичный вой, что прервался, когда из легких, взвизгнув, выскочил последний глоток воздуха.
И тут я услышал хохот. Джошуа схватил меня за руку. Хохот стал громче. Джош развернул меня лицом к смерти в пурпуре. Я оглянулся и увидел, как фигура откинула капюшон: под ним оказалась черная физиономия и бритая голова ухмыляющегося человека — очень высокого, но тем не менее — человека. Он распахнул хламиду, и я убедился: действительно человек. Мужчина, стоящий на плечах двух молодых азиаток, которые прятались под складками хламиды.
— Я просто мозги вам трахал, — пояснил человек. И хихикнул.
Он соскочил с плеч женщин, набрал в грудь побольше воздуху, а потом согнулся пополам от хохота и обхватил себя руками. Из его огромных карих глаз текли слезы.
— Видели б вы свои рожи. Девочки, вы заметили? Женщин, одетых в простые льняные мантии, похоже, все это не так сильно развеселило. Судя по лицам, им было неловко и не терпелось оказаться где-нибудь в другом месте, да и заняться чем-нибудь подостойнее.
— Валтасар? — спросил Джошуа.
— Ага, — ответил Валтасар. Он уже выпрямился, и оказалось, что ростом он чуть выше меня. — Простите — ко мне гости заглядывают не так часто. Так ты и есть Джошуа?
— Да, — ответил Джош. По-моему — резковато.
— Я не узнал тебя без свивальников. А это твой слуга?
— Мой друг, Шмяк.
— Без разницы. Тащи сюда своего друга. Заходите. А девчонки пока займутся Ахмадом.
Он зашагал по коридору в глубь горы, и длинная пурпурная хламида драконьим хвостом волоклась за ним по полу.
Мы постояли у двери, не двигаясь, пока не поняли, что стоит Валтасару с лампой свернуть за угол, и мы снова окажемся в непроглядной тьме. Поэтому мы бросились за ним.
Спеша по коридору, я думал о том, в какую даль мы забрались и что оставили за спиной, и вдруг понял, что меня сейчас вырвет.
— Мудрец, говоришь? — сказал я Джошу.
— Мама никогда меня не обманывала.
— Насколько тебе известно.
