Глава 10
Мы с ангелом посмотрели кино про Моисея. Разнил рассвирепел, потому что в кино не показали ангелов. Ни один персонаж не походил на египтянина, а уж их-то я в жизни повидал.
— Моисей разве так выглядел? — спросил я Разнила, который отколупывал корочку от пиццы с козьим сыром в паузах между плевками ядом в экран.
— Нет, — ответил Разиил, — но вот тот другой парень сильно смахивает на фараона.
— Правда?
— Угу, — сказал Разиил. С непристойным звуком он высосал через соломинку остатки колы и швырнул картонный стаканчик через всю комнату в мусорную корзину.
— Так ты был там во время Исхода?
— До него. Я отвечал за саранчу.
— Ну и как?
— Паршиво. Мне хотелось жабью чуму. Мне жабы нравятся.
— Мне жабы тоже нравятся.
— А жабья чума бы не понравилась. Но за нее Стефан отвечал. Серафим. — Он покачал головой, будто я должен знать про серафимов какую-нибудь пакость. — Мы тогда много жаб потеряли… Хотя, наверное, все и к лучшему, — вздохнул он. — Нельзя же поручать жабью чуму тем, кому нравятся жабы. Если б я за нее отвечал, вышел бы дружеский лягушачий междусобойчик.
— И ничего бы не получилось, — поддакнул я.
— А что — так получилось, что ли? То есть это же все Моисей придумал. А он — еврей. Для евреев лягушки нечисты. Для евреев они — чума. А для египтян с неба вдруг — целое пиршество лягушачьих лапок. Тут Моисей обсчитался. Хорошо, что мы не послушались его насчет чумы из свинины.
— Вот как? Он такую хотел? Чтобы поросята с небес падали?
— Куски поросят. Ребра, окорока, ножки. И все кровавое — так ему хотелось. Понимаешь, да? Нечистая свинина и нечистая кровь. А египтяне бы всю эту свинину сожрали. Мы его убедили кровью ограничиться.
— Ты хочешь сказать, Моисей — придурок? — Я без иронии спросил: я же понимал, что задаю вопрос самому непреходящему из всех придурков. Но все же…
— Нет, просто его результат не волновал, — ответил ангел. — Господь ожесточил сердце фараона, и тот не хотел отпускать евреев. Хоть крупный рогатый скот с неба пуляй, ему все едино. Он бы не передумал.
— Хотелось бы мне на это взглянуть, — сказал я.
— Я предлагал устроить огненный ливень, — сказал ангел.
— И как прошло?
— Красиво. Мы его вылили только на каменные дворцы и памятники. Сжечь всех евреев в наши планы не входило. Гол в свои ворота.
— Дальновидно, — сказал я.
— У меня вообще с погодой неплохо, — сказал ангел.
— Да, я знаю.
Но тут подумал секунду и вспомнил, как Разиил до изнурения гонял туда-обратно нашего бедного Хесуса, заказывая все новые порции свиных ребрышек в тот день, когда они были блюдом дня.
— Но ты ведь не с самого начала огонь предлагал, да? Ты же, наверное, сначала хотел ливень жареной свинины?
— Этот парень вообще на Моисея не похож, — ответил ангел.
В тот день, бултыхаясь в море, стараясь нагнать торговое судно, пахавшее волны прочь от меня на всех парусах, я впервые убедился, что у Разнила действительно «неплохо с погодой». Джошуа перегибался через кормовой борт и что-то кричал то мне, то Титу. Мне уже стало совершенно ясно: даже с наилегчайшим бризом судно ни за что не догнать и за день, а посмотрев в сторону суши, я не увидел ничего, кроме воды. Странные же мысли приходят в голову в такие минуты. Первым делом я подумал: «Как невероятно глупо — помереть вот таким макаром». Дальше я подумал: «Джошу без меня ни за что не справиться».
И при этой мысли я начал молиться — не за собственное спасение, а за Джошуа. Я молился, чтобы Господь уберег его, потом молился за безопасность и счастье Мэгги. После чего стянул с себя рубаху и медленным кролем погреб к берегу, которого, как я прекрасно знал, мне никогда не достичь. И тут ветер стих. Остановился — и все. Море сплющилось, и над его гладью неслись только крики перепуганной команды с корабля. Судно стояло неподвижно, точно бросило якорь.
— Шмяк, сюда! — закричал Джошуа.
Я повернулся в воде: друг махал мне с кормы замершего судна. Рядом перепуганным дитятей трясся на коленях Тит. А на мачте над ними сидела крылатая фигура. Когда я дошлепал до борта и на палубу меня подняла испуганная кучка матросов, я признал в фигуре ангела Разнила. В отличие от прошлых наших встреч, на сей раз облачен он был во что-то черное как смоль, а оперение крыльев сияло, точно море в лунном свете. Я вскарабкался к Джошу на корму, и ангел аккуратно слетел с мачты и опустился перед нами на палубу. Тит прикрывал голову руками, будто ждал удара. Наверное, ему вообще хотелось просочиться сквозь щели палубного настила.
— Ты, — обратился Разиил к финикийцу, и Тит одним глазом глянул на него из-под скрещенных рук. — Да не причинишь ты вреда этим двоим.
Тит кивнул, попробовал что-то сказать, но голос его сломался под тяжестью страха. Я и сам немного перепугался. Весь в черном, ангел и впрямь выглядел грозно, хоть и выступал за нашу команду. Джош, напротив, казался совершенно в своей тарелке.
— Благодарю тебя, — сказал он ангелу. — Он, конечно, паразит, но все равно он мой лучший друг.
— У меня вообще неплохо с погодой, — ответил ангел. И, словно это все и объясняло, взмахнул массивными черными крылами и оторвался от палубы. Море оставалось мертвенно спокойным, пока его фигура не скрылась за горизонтом, затем повеял бриз, парус надулся, а волны заплескали о нос корабля. Тит осмелился выглянуть, затем разогнулся и медленно встал, цепляясь за румпель.
— Теперь вот новая рубаха нужна, — сказал я.
— Можешь взять мою, — сказал Тит.
— Нам стоит держать поближе к берегу, как ты считаешь?
— Уже идем, мой господин. Уже идем.
— Твоя мать жует плесень на ногах прокаженных, — сказал я.
— Я как раз собирался сделать ей замечание, — отозвался Тит.
— Значит, мы понимаем друг друга.
— Воистину, — сказал Тит.
— Блин, — сказал Джошуа. — Я опять забыл спросить у ангела насчет женщин.
Весь остаток перехода Тит был с нами очень мил. Даже странно — нам не пришлось ворочать тяжеленными веслами при заходах в порты, да и груз мы больше не таскали. Экипаж совершенно избегал нас, и даже за свиньями матросы ухаживали сами. Им и говорить ничего не пришлось. Через день мой страх мореплавания утих, бриз неизменно увлекал нас все дальше на север, и мы с Джошем любовались дельфинами, подплывавшими порезвиться в волнах, или по ночам лежали на палубе, принюхиваясь к запаху кедра от корабельных тимберсов, слушая скрип оснастки и пытаясь представить себе, как мы найдем Валтасара. Если б Джошуа не доставал меня расспросами о сексе, путешествие можно было бы считать приятным.
— Прелюбодеяние — не единственный грех, Джош, — пробовал я объяснить. — Я бы рад тебе помочь, но неужели ты заставишь меня воровать только ради того, чтобы понять, каково это? Или вынудишь кого-нибудь убить, чтоб лучше представлять себе убийство?
— Нет, вся разница в том, что я не хочу никого убивать.
— Ладно, еще раз. У тебя есть чресла, у нее есть чресла. И хотя они называются чреслами и там, и там, устроены они по-разному…
— Я понимаю механику. Я не понимаю ощущений.
— Ощущается хорошо, я тебе уже говорил.
— Но это же неправильно. Зачем тогда Господь наделил грех хорошими ощущениями, а потом человека за него осудил?
— Слушай, чего б тебе самому не попробовать, а? — сказал я. — Так дешевле выйдет. А еще лучше — женись, и тогда это даже грехом не будет считаться.
— Но тогда же получится совсем другое, разве нет? — спросил Джош.
— Откуда я знаю? Я ж не женат.
— А тебе всегда одинаково?
— Ну, в некотором смысле — да.
— В каком смысле?
— Ну, пока, во всяком случае, — влажно.
— Влажно?
— Да, но всегда ли так бывает, я сказать не могу. Это ж мой личный опыт. Может, нам шлюху лучше спросить?
— А еще лучше, — постановил Джошуа, озираясь, — спрошу у Тита. Он старше и, судя по виду, много грешил.
— Ну да, если считать и сброс евреев за борт, он, я бы сказал, — специалист. Однако это не значит…
Но Джошуа уже пробежал на корму и поднялся по трапу на верхнюю палубу, к маленькому шатру без одной стенки, служившему капитанской каютой. Под тентом на коврах возлежал Тит и пил из меха вино. Я заметил, как он протянул сосуд Джошу.
Когда я к ним присоединился, Тит говорил:
— Так тебе, значит, про еблю интересно? Что ж, сынок, ты обратился по адресу. Я перееб тысячу женщин, вполовину меньше — мальчиков, какое-то количество овец, свиней, несколько куриц и случайно попавшуюся мне черепаху. Так что же ты хочешь знать?
— Держись от него подальше, — сказал я, забирая у Джоша из рук мех и возвращая его Титу. Самого Джоша я тоже на всякий случай оттеснил. — Гнев Господень покарает его в любую минуту. Исусе, черепаха — вот уж где мерзость.
Тит вздрогнул, когда я помянул гнев Господень, — будто ангел в любую секунду мог слететь с небес и пристроиться у него на мачте, как на насесте. Но Джошуа стоял на своем:
— Давай пока ограничимся женщинами, если не возражаешь.
И он для успокоения похлопал Тита по руке. Я знал, как это действует: весь страх из Тита сейчас вытечет, как вода в канаву.
— Я еб всевозможных женщин, какие только бывают. Египтянок, гречанок, римлянок, евреек, эфиопок. .. А еще женщин из таких мест, которым и названий еще не придумали. Я еб жирных и костлявых, безногих и без…
— А ты женат? — перебил моряка Джош, пока тот не пустился перечислять, как он имел их и в гробу, и на бегу, и мышонком, и лягушкой…
— У меня есть жена в Риме.
— А тебе одинаково с женой и, скажем, со шлюхой?
— Что — ебстись? Совершенно по-разному.
— Ну влажно же, — сказал я. — Правда?
— Ну да, влажно. Но не в этом же…
Я схватил Джоша за тунику и поволок за собой.
— Ну все, пошли, Джош. Теперь ты знаешь: грех — он влажный. Заруби себе на носу. Пошли ужинать.
Тит захохотал:
— Ну вы, евреи, даете со своим грехом. Знаете, если б у вас побольше богов было, вы бы так не парились, что разозлите кого-нибудь одного.
— Это точно, — ответил я. — Сейчас я буду выслушивать духовные наставления человека, который ебется с черепахами.
— А ты не суди, Шмяк, — сказал Джошуа. — Ты и сам не без греха.
— О, еще и ты со своим ханжеством. Подумаешь, святоша выискался. Раз ты так, можешь отныне сам грешить сколько влезет. Думаешь, мне нравится каждую ночь со шлюхами кувыркаться и весь процесс тебе снова и снова в красках расписывать?
— Думаю, нравится, — ответил Джош.
— Дело не в этом. А дело в том, что… мнэ-э… дело в том… это. В вине. В смысле — в черепахах. То есть…
В общем, сбили меня с панталыку. Ну подайте на меня за это в суд. Да я с тех пор чуть увижу черепаху, сразу воображаю — к ней клеится заскорузлый финикийский капитан. А вас это не беспокоит? Ну вот представьте себе это прямо сейчас. Я подожду. Теперь поняли?
— Он рехнулся, — сказал Тит.
— А ты умолкни, цинготная гадюка, — сказал Джошуа.
— Как там насчет не судить? — осведомился Тит.
— Это его касается. — Джош посмотрел на меня. — А со мной все по-другому.
И вдруг, произнеся эти слова, Джошуа опечалился — таким я его раньше не видел. Шаркая ногами, он направился к загону со свиньями, уселся рядом и стиснул голову руками. Будто его короновали всем бременем скорбей человеческих. И пока мы не сошли с корабля, Джош держался особняком.
Шелковый путь — основная торговая артерия, по которой обычаи и культура экспортировались из римского мира на Дальний Восток, — заканчивался у моря, в порту Селевкия, гавани и крепости, кормившей и защищавшей Антиохию со времен Александра. Мы сошли на берег с остальной командой. Капитан Тит остановил нас на трапе и протянул руки ладонями вниз. Мы с Джошем подставили свои, и Тит опустил в них монеты, которые мы уплатили ему за переход.
— У меня там могла быть пара скорпионов, а вы раскрыли ладони, даже не подумав.
— Это была честная цена, — сказал Джошуа. — Мог бы и не возвращать.
— Я чуть не утопил твоего друга. Извините меня.
— Но ты же сначала спросил, умеет ли он плавать. У него был шанс.
Я заглянул в глаза Джошу — проверить, не шутит ли он. Он, совершенно очевидно, не шутил.
— И все равно, — сказал Тит.
— Так, может, и тебе однажды выпадет шанс, — сказал Джошуа.
— Ага, хиленький ебический шанс, — добавил я. Тит ухмыльнулся.
— Идите, пока гавань не станет рекой. Это будет Онронт. Ступайте по левому берегу, и к ночи окажетесь в Антиохии. Там на рынке есть одна старуха — торгует травами и талисманами. Не помню, как ее зовут, но у нее только один глаз и туника тирского пурпура. Всех волхвов в Антиохии знает.
— А ты сам откуда знаешь эту старуху? — спросил я.
— Однажды покупал у нее пудру тигрового пениса. Джошуа недоуменно посмотрел на меня.
— Что? — спросил я. — Я же сношался со шлюхами, а не рецепты выпытывал. — Потом я взглянул на Тита: — Или надо было?
— Это мне для коленей, — ответил моряк. — Болят на дождь.
Джошуа взял меня за плечо и повел по берегу.
— Ступай с Богом, Тит, — сказал он.
— Ты там замолви за меня словечко перед чернокрылым, — попросил Тит.
Как только мы окунулись в припортовую толчею, я сказал:
— Он вернул нам деньги, потому что его ангел напугал. Надеюсь, ты это понимаешь?
— Значит, доброта его утишила страх, равно как и принесла пользу нам, — ответил Джошуа. — Тем лучше. Думаешь, священники приносят в жертву агнцев на Песах по какой-то другой причине?
— А, ну да. — Я, правда, так и не понял, какая связь. Мне по-прежнему было интересно, не возражают ли тигры против того, чтоб им пудрили пенисы. (Наверное, от ссадин предохраняет, но все равно работенка — не приведи господь.) — Пошли эту старую ведьму искать.
Берег Онронта представлял собой густой поток жизни и цвета, запахов и тканей — от гавани до самого антиохийского рынка. Там толокся народ любых размеров и цветов, какие только можно вообразить, некоторые люди — босиком и в тряпье, иные — в дорогих шелках и пурпурном льне из Тира (говорят, его красят кровью ядовитой улитки). Тащились повозки, запряженные волами, носилки и паланкины, которые несли аж по восемь рабов. Толпу патрулировали римские солдаты — кто верхом, кто пешком, — а моряки из десятков стран наслаждались выпивкой и твердой землей под ногами. Торговцы, попрошайки, спекулянты и шлюхи — все старались поймать за хвост монету, а самозваные пророки возглашали догмы с кнехтов, к которым найтовили суда на реке: святые стояли в ряд и проповедовали, точно шеренга болтливых греческих колонн. Над распаренной толпой поднимался душистый синеватый дымок, неся ароматы специй и жира от жаровен и ларьков, где мужчины и женщины нахваливали свою снедь ритмичными и навязчивыми песенками. Пока мы с Джошем шли мимо, все мешалось в единый хор, будто один певец передавал свою песню другому, чтобы нам не выпадало ни секунды тишины.
Я помнил только одну похожую толпу — череду паломников, стремившихся в Иерусалим на празднества, но там и близко не было такого буйства красок, такого оглушительного шума, такого заразного возбуждения.
Мы остановились у одного прилавка и купили у сморщенного старика некий горячий черный напиток. Вместо шляпы старик носил выдубленную птичью тушку. Он показал нам, как готовит свой напиток из семян — их сначала жарят, а потом мелют в порошок и заливают кипятком. Все это старик рассказал жестами — он не говорил ни на одном языке из тех, что знали мы. В напиток он добавил меду и дал нам пиалы. Я попробовал — все равно чего-то не хватало. Мне показалось — не знаю, — что напиток очень черный. Тут мимо нас какая-то женщина провела козу, я взял у Джоша его пиалу и кинулся за женщиной вдогонку. Испросив позволения, я брызнул козьим молоком прямо из вымени к нам в пиалы. Старик начал было возмущаться, будто мы совершили святотатство, но молоко было теплым, пенистым, и горечь исчезла. Джошуа выпил все залпом, а затем попросил у старика еще две пиалы. Женщине с козой он дал медную монетку — за хлопоты. Вторую пиалу Джош протянул старику, и тот, какое-то время покривившись, в конце концов сделал глоток. Беззубый рот расплылся улыбкой, и не успели мы отойти, как старик с женщиной и козой, судя по всему, заключили сделку. Я видел, как старик мелет зерна в медном цилиндре, а женщина доит козу в глубокую глиняную миску. Рядом торговали специями, они были навалены в огромные корзины, стоявшие прямо на земле, — я чуял корицу, гвоздику и душистый перец.
— Знаешь, — обратился я к женщине по-латыни, — когда вы обо всем договоритесь, попробуй сверху посыпать толченой корицей. Сочетание может оказаться идеальным.
— Твоего друга уже вон куда понесло, — ответила мне хозяйка козы.
Я обернулся как раз вовремя: голова Джоша в толпе сворачивала за угол, на рынок Антиохии, в новую толчею. Я кинулся следом.
На ходу Джош толкал всех подряд, — судя по всему, намеренно. Задевая кого-нибудь плечом или локтем, он бормотал — негромко, но я слышал:
— Этого парня исцелил. Эту исцелил. Этой прекратил муки. Этого исцелил. Этого утешил. У-уу, от этого просто смердит. Эту исцелил. Блин, промазал. Исцелил. Исцелил. Утешил. Успокоил.
Люди оборачивались Джошу вслед — так бывает, когда кто-то в толкучке наступает на ногу, — да только все они, казалось, улыбаются либо недоумевают. А вовсе не злятся, как я ожидал.
— Ты чего делаешь? — спросил я.
— Тренируюсь, — ответил Джош. — В-во, как ему большой палец-то на ноге вывернуло. — Он резко развернулся — так, что чуть сандалию не потерял, — и шлепнул лысого коротышку по затылку. — Так-то лучше.
Лысый обернулся посмотреть, кто его стукнул. Джош немного попятился.
— Как твой палец? — спросил он на латыни.
— Хорошо, — ответил лысый и улыбнулся — этак глупо и мечтательно, точно большой палец сообщил ему, что с миром все в порядке.
— Ступай тогда с Богом, и… — Джошуа развернулся в другую сторону и хлопнул по плечам еще двух незнакомцев. — Ага! — крикнул он. — Двойное исцеление! Ступайте с Богом, друзья, дважды!
Мне стало как-то неловко. За нами через рынок потянулись люди — не вся толпа, конечно, но кучка. Человек пять-шесть, но у всех на лицах играла та же мечтательная улыбка.
— Джошуа, может, тебе это… потише немного?
— Невероятно, да? Им всем лечиться нужно. Этого исцелил. — Джош нагнулся поближе и прошептал: — У парня был сифилис. Впервые за много лет ему не будет больно писать. Извини. — И он снова повернулся к толпе. — Исцелил, исцелил, успокоил, утешил.
— Мы же тут посторонние, Джош. А ты привлекаешь внимание. Может быть небезопасно…
— И ведь не слепые они, не инвалиды без рук или ног. Если нам попадется что-то посерьезнее, наверное, придется остановиться. Исцелил! Благослови тебя Господи. Ой, ты по-латински ни бельмеса? Э-э… греческий? Иврит? Никак?
— Он разберется, Джош, — сказал я. — Пошли старуху искать.
— А, ну да. Исцелил! — Джошуа вкатил довольно сильную пощечину хорошенькой дамочке. Ее мужу — бугаю в кожаной тунике — это не понравилось. Из-за пояса он выхватил кинжал и принялся надвигаться на Джоша. — Извини, господин, — сказал Джош, не отступая ни на шаг. — Иначе бы не получилось. Бесенок завелся, надо было изгнать. Я отправил его вон в ту собаку. Ступай с Богом. Спасибо, большое спасибо. Дамочка схватила мужа за руку и развернула к себе. У нее на щеке по-прежнему алела пятерня Джоша, но она улыбалась.
— Я вернулась! — провозгласила она. — Я вернулась. Она вцепилась в мужика, и весь гнев его, похоже, схлынул. Он перевел взгляд на Джоша — в нем читалось такое смятение, что я думал, мужик сейчас рухнет без сил. Он выронил кинжал и обнял жену. Джошуа подскочил к ним и обхватил обоих руками.
— Ну может, хватит уже, а? — взмолился я.
— Но я же люблю этих людей.
— Любишь, значит, да?
— Ага.
— Он только что собирался тебя прирезать.
— Бывает. Он просто не понял. А теперь понимает.
— Хорошо, что сообразительный попался. Пойдем искать уже старуху.
— Ладно, только потом вернемся и купим еще того напитка.
Ведьму мы нашли — она как раз продавала букетик мартышечьих лапок жирному оптовику, выряженному в полосатые шелка и широкую коническую шляпу, сплетенную из какой-то жесткой травы.
— Но это же все задние лапки, — возмущался оптовик.
— Волшебство то же, а цена лучше, — ответствовала ведьма, отгибая край шали, которая прикрывала половину лица, и являя миру молочное бельмо на глазу. Очевидно, так она запугивала несговорчивых покупателей.
Но торговец не велся.
— Всем отлично известно, что передняя лапа мартышки — лучшее средство предсказания будущего, в то время как задняя…
— Можно подумать, мартышка умеет что-то предсказывать, — встрял я, и они оба посмотрели на меня так, словно я только что чихнул им в фалафель. Старуха откинулась назад — то ли порчу на меня наведет, то ли камнем швырнет. Но меня несло. — Если бы это было так, — продолжал я, — ну то есть, насчет предсказания будущего по мартышечьей лапке… в смысле — поскольку у мартышки их четыре — лапы, то есть… и, э-ээ… в общем, ладно.
— Эти почем? — спросил Джошуа, вытаскивая из одной корзины горсть сушеных тритонов.
Старуха повернулась к нему.
— Тебе столько незачем, — сказала она.
— Точно? — переспросил Джош.
— Эти никуда не годятся, — сказал торговец, потрясая задними лапками двух с половиной бывших мартышек. В точности как человечьи ноги, только мохнатые и пальцы длиннее.
— Если б ты был мартышкой, спорить готов — они бы пригодились. К примеру, чтоб задница по земле не волоклась, — сказал я. Миротворец, что там говорить.
— Ну так а сколько мне зачем? — настаивал Джош, видимо сам толком не понимая, как его отвлекающий маневр превратился в торг насчет тритоновых сухариков.
— Это смотря у скольких твоих верблюдов запор, — отвечала ведьма.
Джошуа уронил тритонов обратно в корзину. — Ну, э-э…
— А помогают? — спросил торговец. — Закупоренным верблюдам, в смысле?
— Ни разу не подводили.
Торговец почесал клинышек бородки мартышечьей лапкой.
— Я, пожалуй, соглашусь на цену за твои никудышные лапки, если ты мне еще добавишь горсть тритонов.
— Договорились, — ответила карга.
Торговец развязал кошель, висевший на плече, и кинул туда связку лапок, а сверху добавил щедрую горсть тритонов.
— И как они действуют? Из них чай заваривать и поить верблюда?
— С другого конца, — сказала карга. — Суешь целиком. Считаешь до ста и отходишь в сторону.
Глаза у торговца вылезли на лоб, затем сощурились, и он повернулся ко мне.
— Малец, — сказал он. — Если умеешь считать до ста, у меня для тебя найдется работа.
— Он бы с удовольствием нанялся к тебе, господин, — ответил за меня Джошуа, — но только нам нужно найти волхва Валтасара.
Карга зашипела и отползла в самый дальний угол палатки, прикрыв шалью все лицо. Кроме молочного глаза.
— Откуда про Валтасара знаешь?
Руки она выставила перед собой, точно когти, и я видел, как они трясутся.
— Валтасар! — заорал я, и старуха чуть стенку горбом не пробила. Я хихикнул и уже совсем был готов обвалтасарить ее снова, но меня перебил Джош.
— Валтасар пришел отсюда в Вифлеем, чтобы засвидетельствовать мое рождение, — объяснил он. — Теперь я ищу его совета. Мне нужна его мудрость.
— Ты хочешь объять тьму, повенчаться с демонами и улететь со злым джинном Валтасаром? Тебе не место у моей палатки. Изыди! — И старуха начертила в воздухе знак от дурного глаза, что в ее случае было вовсе ни к чему.
— Нет-нет-нет, — сказал я. — Ничего такого мы делать не будем. Волхв просто оставил немножко… э-э… ладана у Джошуа в доме. Нужно вернуть.
Старуха окатила меня презрением из своего здорового глаза.
— Ты лжешь.
— Лжет, — подтвердил Джошуа.
— ВАЛТАСАР! — заорал я ей прямо в лицо. Но, как в первый раз, не подействовало, и я несколько сник.
— Прекрати, — сказала она.
Джошуа потянулся к ней и взял ее за морщинистую лапу.
— Бабушка, — сказал он, — наш капитан Тит Инвенций сказал нам, что ты знаешь, где найти Валтасара. Помоги нам, пожалуйста.
Старуха, казалось, успокоилась, но только я решил, что она сейчас улыбнется, как она проехалась когтями Джошу по руке и отскочила.
— Тит Инвенций — шельма! — крикнула она. Джошуа вытаращился на кровь, выступившую из глубоких царапин, и мне показалось, что он сейчас лишится чувств. Насилие или злоба других всегда приводили его в недоумение. Наверное, мне придется еще полдня объяснять, зачем старуха его поцарапала, но в тот момент я просто рассвирепел.
— Знаешь что? Знаешь что? Знаешь что? — замахал я пальцем у нее перед самым носом. — Ты поцарапала Сына Божьего. В жопу тебя, вот куда.
— Волхв ушел из Антиохии, и скатертью дорога, — проскрежетала ведьма.
Жирный торговец наблюдал за нашей перепалкой, не произнося ни слова, но теперь вдруг расхохотался — да так раскатисто, что я едва мог расслышать проклятья старой карги.
— Значит, ты ищешь Валтасара, Божий Сын? Джошуа прекратил ошеломленно созерцать собственные раны.
— Да, господин. А ты его знаешь?
— А кому, по-твоему, мартышечьи лапки понадобились? Идите за мной. — Торговец развернулся и без лишних слов двинулся прочь.
Когда мы с торговцем зашли в проулок — такой узкий, что плечи караванщика задевали обе стены сразу, — я обернулся и снова заорал:
— В жопу тебя, ведьма! Попомни мои слова.
Она зашипела и снова начертила в воздухе что-то от сглаза.
— Жутковатая она, — сказал Джошуа, снова поглядев на царапины.
— Не суди, Джош. В тебе самом жути хватает.
— Как ты думаешь, куда этот дядька нас ведет?
— Вероятно, туда, где нас можно убить и зарезать.
— Ну да. По крайней мере, одно из двух.
