Часть вторая
Война. Неуклюжий гений. 1941–1942
Оптимизм и срыв
Сталин уже отправился спать, когда генерал Жуков связался с Кунцевом.
– Кто звонит? – послышался в трубке сонный голос генерала НКВД.
– Начальник Генерального штаба Жуков. Пожалуйста, соедините меня с товарищем Сталиным. Это очень важно.
– Что, прямо сейчас? Товарищ Сталин спит.
– Немедленно разбудите его, – потребовал Жуков. – Немецкие самолеты бомбят наши города.
В трубке возникла тишина. Георгию Жукову показалось, что ждать ответа пришлось целую вечность. Он был далеко не единственным, кто пытался сообщить о вторжении Германии вождю, но военные боялись своего лидера не меньше, чем немцев.
В 4.17 по московскому времени черноморское командование позвонило Жукову в комиссариат обороны и доложило о том, что в небе появились десятки самолетов с крестами. В 4.30 с наркоматом соединились генералы Западного фронта. В 4.40 немцы атаковали Прибалтику. Примерно в это же время с адмиралом Кузнецовым связался комендант Севастополя. Под грохот взрывов он доложил, что город бомбят немецкие самолеты. Кузнецов тут же позвонил в Кремль, но столкнулся с бюрократической волокитой, которая характерна для большинства тираний. Одним из самых больших государственных секретов в Советском Союзе было место нахождения Иосифа Сталина. О Кунцеве знали только избранные. Поэтому дежурный офицер ответил:
– Товарища Сталина в Кремле нет, и я не знаю, где он.
– У меня сообщение чрезвычайной важности. Я должен немедленно доложить лично товарищу Сталину.
– Ничем не могу вам помочь, – невозмутимо ответил дежурный и положил трубку.
Не дозвонившись вождю, Кузнецов позвонил Тимошенко. Нарком, конечно, знал, что началась война. На него обрушился шквал звонков. Но он боялся сообщать Сталину. Тогда адмирал Кузнецов начал набирать все известные ему номера Сталина. Все напрасно. В конце концов он вновь позвонил в Кремль.
– Я требую, чтобы вы сообщили товарищу Сталину, что немецкие самолеты бомбят Севастополь, – решительно проговорил он. – Это война.
– Я доложу по инстанции.
Через несколько минут адмирал узнал, что «инстанцией» был Маленков. Он позвонил и спросил своим характерным тихим голосом, в котором слышались нескрываемые нотки недовольства:
– Вы понимаете, что говорите?
Несмотря на то что немецкие бомбардировщики сбрасывали смертоносный груз на Киев, Севастополь, десятки других советских городов и их войска пересекли границу на всем многокилометровом протяжении, сталинские царедворцы все еще пытались не видеть реальности, хотели прогнать ее. Георгий Маленков положил трубку и позвонил в Севастополь, чтобы проверить сообщение адмирала.
Тимошенко провел ту ночь на работе, конечно, далеко не один. Вместе с военными бодрствовал Мехлис. Как и Маленков, он был уверен, что в ночь с субботы на воскресенье немецкого вторжения не будет.
В наркомат примчался с докладом командующий противовоздушной артиллерией Воронков. Маршал Тимошенко был так напуган, что протянул ему блокнот и попросил подать рапорт в письменной форме. Он решил подстраховаться. Если их арестуют за измену, то распространение паники можно будет попытаться свалить на Воронкова. Генерал сел за стол и начал быстро писать. Лев Мехлис подошел к нему и заглянул через плечо. Воронков писал то, что только что сказал – слово в слово. После того как рапорт был написан, Мехлис заставил его расписаться. Тимошенко приказал Воронкову не стрелять по немецким самолетам. Генерал понял: нарком не верит, что началась война.
Затем Тимошенко выслушал взволнованный доклад заместителя командующего Особым Западным военным округом Болдина о наступлении немцев. Нарком приказал и ему не отвечать на вражеский огонь.
– Что вы хотите этим сказать? – вскричал изумленный Болдин. – Наши войска отступают. Горят советские города, гибнут люди…
– Иосиф Виссарионович считает, что это может быть не война, а крупная провокация нескольких немецких генералов, – попытался объяснить нарком.
Тимошенко уговаривал сообщить Сталину о нападении других.
– Немцы бомбят Севастополь, – взволнованно сказал он Буденному. – Что мне делать? Докладывать или не докладывать Сталину?
– Конечно, докладывать! Звони немедленно!
– Позвони лучше ты, – взмолился нарком. – Я боюсь.
– Нет уж, сам звони, – отрезал Семен Буденный. – Ты нарком обороны.
Тимошенко долго уговаривал Буденного и в конце концов упросил усатого маршала позвонить в Кунцево. То же самое, наверное для подстраховки, он приказал сделать и Георгию Жукову…
Генерал Жуков продолжал ждать у телефона, когда разбудят Сталина. Через три минуты вождь подошел к телефону. Жуков доложил о нападении и попросил разрешения контратаковать. Последовало долгое молчание. В трубке слышалось дыхание Сталина.
– Вы меня поняли, товарищ Станин? – переспросил Жуков, но в ответ вновь услышал тяжелое дыхание.
– Где нарком? – наконец спросил Сталин.
– Разговаривает с Киевским округом по ВЧ.
– Приезжайте в Кремль с Тимошенко. Скажите Поскребышеву, чтобы он вызвал всех членов политбюро.
Микояну и другим членам политбюро уже позвонили.
– Это война! – сообщил прорвавшийся в Кунцево Буденный. Он добавил, что бомбят и Ригу.
Затем Сталин позвонил Александру Поскребышеву, который спал в кабинете.
– Немцы бомбят наши города.
Вождь помчался в город. Он запретил членам политбюро ночевать на дачах, поэтому они собрались раньше и уже ждали его в Кремле. Сталин поднялся на лифте на второй этаж и торопливо пошел по красной дорожке. Войдя в кабинет, он резко приказал Поскребышеву:
– Немедленно всех ко мне!
Георгий Жуков утверждал, что политбюро собралось в 4.30. Вячеслав Молотов считал, что раньше. Однако в сталинском журнале, который хранился в приемной Маленького уголка, сказано, что совещание началось только в 5.45. То есть более чем через час после начала полномасштабного немецкого наступления вдоль всей границы.
Молотов жил в том же здании, недалеко от квартиры Сталина, и поэтому пришел первым. Следом за ним появились Лаврентий Берия, Семен Тимошенко, Георгий Жуков и Лев Мехлис. Потом пришли остальные.
Интересно, каким увидели Иосифа Виссарионовича в то утро соратники и помощники. Микояну показалось, что он был подавлен. Жукову бросились в глаза бледность и явное удивление вождя. Генсек сидел за покрытым зеленым сукном столом и держал в руках незажженную трубку. Воронов считал: Сталин упал духом и испуган. Но все сходились во мнении, что, по крайней мере, он находился в своем кабинете и, как всегда, держал все нити управления в собственных руках.
В тысячах километров от столицы, на фронтах, в это время царили полная неразбериха и паника. В Кремле обстановка была иной. Сотрудник Совнаркома Чадаев вспоминал, что Иосиф Виссарионович говорил очень медленно, тщательно подбирал слова. Порой его голос начинал немного дрожать. Однако и в эти минуты, как ни поразительно, он не отказался от мысли, что война может быть провокацией немецких генералов. Он был убежден: в высшем командовании вермахта у Гитлера наверняка есть свой «Тухачевский».
– Гитлер просто ни о чем не знает, – уверенно заявил вождь.
Сталин решил не отдавать приказ об отражении нападения до тех пор, пока не прибудут новости из Берлина.
– Этот негодяй Риббентроп провел нас, – несколько раз повторил он Микояну.
Адольфа Гитлера вождь по-прежнему ни в чем не обвинял. Сталин приказал Молотову:
– Мы должны немедленно связаться с немецким посольством.
Вячеслав Молотов позвонил в посольство из кабинета Сталина. Оказалось, граф Шуленбург уже звонил в кабинет Молотова, чтобы попросить немедленно его принять. «Я бросился из сталинского кабинета наверх к себе», – рассказывал наркоминдел. Чтобы добраться от Маленького уголка до своего кабинета, ему понадобилось около трех минут.
Шуленбург приехал с Хильгером. Он вошел в знакомый кабинет, второй раз за ночь и в последний раз в своей карьере. Кремль уже освещали первые лучи летнего солнца. В воздухе повис аромат акаций и роз в Александровском саду.
Шуленбург зачитал телеграмму, которая пришла в три часа ночи по берлинскому времени. Концентрация советских войск на границе вынудила Третий рейх принять соответствующие контрмеры. Когда он закончил, лицо Молотова исказилось от недоверия и гнева. Наконец он произнес, сильно заикаясь:
– Это что, объявление войны?
Шуленбург был так взволнован, что не мог говорить. Он лишь печально пожал плечами. Наконец гнев наркоминдела поборол шок.
– Послание, которое вы мне только что передали, может означать только объявление войны! – почти прокричал Вячеслав Молотов. – Немецкие войска пересекли нашу границу. Немецкие бомбардировщики уже полтора часа бомбят такие советские города, как Одесса, Киев и Минск…
Нападение немецких войск Молотов назвал неслыханным в истории злоупотреблением доверия и добавил, что Советский Союз не сделал ничего, чтобы заслужить подобное отношение к себе. На этом разговор закончился. Граф фон дер Шуленбург, которого Гитлер казнит за участие в июльском заговоре 1944 года, пожал руку хозяину кабинета и ушел.
Сразу после этого Вячеслав Молотов побежал в кабинет Сталина.
– Германия объявила нам войну! – сообщил он.
Услышав эти слова, Сталин как-то обмяк и надолго погрузился в раздумья. «Молчание было долгим и зловещим, – вспоминает Чадаев. – На его рябом лице застыла сильная усталость». Жуков свидетельствует, что в эти минуты он единственный раз в жизни видел упавшего духом Сталина.
Наконец вождь пришел в себя.
– Враг будет разбит по всему фронту! – оптимистично заявил он и обратился к военным: – Что вы предлагаете?
Жуков предложил приказать приграничным округам сдерживать натиск немецких войск…
– Разбить и уничтожить, – прервал своего помощника нарком Тимошенко, – а не просто сдерживать!
– Напишите приказ, – кивнул Сталин, который, похоже, все еще находился под впечатлением своего ужасного заблуждения. – Границу не переходить.
Тимошенко, но не Сталин подписал несколько приказов, выпущенных в первое утро войны. Чадаев обратил внимание, что настроение в просторном кабинете постепенно поднималось. В первые часы войны, говорил он, все были полны оптимизма.
Несмотря ни на что, вождь продолжал упрямо цепляться за осколки своих разбитых иллюзий. Он сказал, что еще надеется решить конфликт дипломатическим путем. Услышав эти глупые слова, все промолчали. Только Молотов, товарищ вождя с 1912 года, один из немногих, кто осмеливался спорить с ним, возразил:
– Нет, это война, и тут ничего уже не сделать!
К середине дня масштабы немецкого наступления и упрямство Вячеслава Молотова поколебали уверенность Сталина в том, что мир с Гитлером еще можно спасти.
Красная армия была разгромлена. Самые сильные войска Сталин держал на юге. Немцы же сейчас стремились к Ленинграду и на Украину. Самая сильная гитлеровская группировка была нацелена на Москву. Группа армий «Центр» двумя клещами разорвала советский Западный фронт под командованием генерал-полковника Павлова. Контрнаступление советских войск провалилось. Немецкие танковые дивизии устремились к Минску и Москве.
Сталин реагировал на поражения бурным потоком грозных приказов и директив. Их содержание свидетельствует, что он слабо представлял реальное положение дел на фронтах. Однако работа или, вернее, имитация кипучей деятельности продолжалась. Маленький уголок был похож на проходной двор. Там постоянно сновали Берия, Маленков, Микоян, Каганович и Ворошилов. К обеду все они, как минимум, дважды побывали в кабинете вождя. Рекордсменом стал Лаврентий Павлович Берия. Ему посчастливилось разговаривать со Сталиным трижды. Мехлис пришел одним из первых, Кулик показался чуть позже. Каганович получил приказ срочно готовить поезда, чтобы вывезти из прифронтовых районов заводы с фабриками и 20 миллионов человек. Ничто, подчеркивал Сталин, не должно достаться гитлеровцам. Микояну надлежало снабжать армию.
Сталин продолжал вникать в каждый вопрос, в каждую мелочь. Его интересовало все: от длины и формы штыков на винтовках красноармейцев до заголовков в «Правде». В первые дни войны он не утратил ни ревности к славе других, ни безошибочного инстинкта к самосохранению и по-прежнему писал передовицы в главную советскую газету. В течение первой недели боевых действий журналисты несколько раз упоминали имя генерала Конева. Сталин нашел время позвонить главному редактору и резко упрекнул его за ненужное прославление Конева. Тот же редактор попросил разрешения напечатать статью одного журналиста, которого Сталин безжалостно критиковал перед войной.
– Можете печатать, – ответил вождь. – Товарищ Авдеенко исправился.
В эти дни Иосиф Виссарионович как бы затаился. Его появления на первой странице «Правды» носили драматический характер. В это нелегко поверить, но в июне 1941 года в Советском Союзе не было верховного командования. В девять утра Сталин приказал создать первый вариант главного управляющего органа, Ставку. В проекте указа, естественно, говорилось, что Верховным главнокомандующим всеми вооруженными силами является товарищ Сталин. Вождь проявил несвойственную себе скромность. Он вычеркнул свою фамилию и заменил ее фамилией Тимошенко.
Все были согласны, что правительство должно объявить о начале войны. Анастас Микоян и другие члены политбюро советовали Сталину зачитать этот документ, но он отказался: «Пусть говорит Молотов». Формально генсек был прав. В конце концов, пакт о ненападении с Риббентропом подписывал не Сталин, а Молотов. Свита не согласилась. Народ не поймет, почему в такую минуту молчит председатель Совнаркома. Сталин стоял на своем. Он пообещал выступить в другой раз. «Он не хотел говорить первым, – считал Молотов. – Ему была нужна ясная картина, а не тот туман, который стоял в первые дни войны… Он не мог действовать как автомат. В конце концов, он же был человеком».
Молотов, который до сих пор продолжал считать себя политическим журналистом, немедленно сел за работу. Сталин, как всегда, отредактировал текст. Он не утратил свой очень ценный дар – переводить сложные идеи и мысли в простые и трогающие сердца обычных людей фразы. Эта доступность была характерной для всех его речей военных лет. В полдень Вячеслав Михайлович отправился на Центральный телеграф. Ехать было недалеко. Телеграф находился на улице Горького рядом с Кремлем. Ему удалось побороть заикание. Свою знаменитую речь Молотов произнес ровным, твердым голосом. «Наше дело правое. Победа будет за нами, враг будет разбит», – закончил выступление наркоминдел Советского Союза.
После возвращения Молотова в Кремль Сталин поднялся к нему в кабинет с поздравлениями.
– Ты говорил немного взволнованно, – заметил он, – но в целом выступил очень хорошо.
Вячеслав Молотов любил, когда его хвалили. Он был намного тщеславнее, чем казался.
В этот момент зазвонила вертушка. Семен Тимошенко доложил, что на фронте царит паника. Генералы, особенно Павлов, командовавший жизненно важным Западным фронтом, который прикрывал Минск и дорогу на Москву, полностью потеряли связь со своими войсками. Сталин рассердился. Он гневно ответил наркому, что внезапность играет на войне очень большую роль. Нападающая сторона захватывает инициативу.
– Вы должны во что бы то ни стало предотвратить распространение паники! – кричал он. – Срочно соберите командующих, проясните ситуацию и доложите. Сколько времени вам для этого потребуется? Два часа, не больше…
Особенно вождя, конечно, тревожило положение дел на Западном фронте, который принял главный удар. Вместе с Молотовым, Матенковым и Берией, которые проводили в Маленьком уголке в военные годы особенно много времени, Сталин постепенно узнал об успехах немцев и разгроме советских войск. Такие известия кого угодно могли повергнуть в уныние и смятение.
В течение первой недели войны Лаврентий Берия, которому помимо всего прочего подчинялись и особые отделы, имевшиеся в каждой воинской части и отвечавшие за разоблачение врагов и предателей, встречался со Сталиным пятнадцать раз, а Мехлис, политический руководитель Красной армии, буквально поселился в Маленьком уголке.
Сталин нашел действенный, по его мнению, ответ на поражения на фронтах. Как нетрудно догадаться, он обратился к репрессиям. Но Берия и Мехлис вместе с его друзьями времен Гражданской войны, типа Ворошилова и Кулика, были бессильны остановить отступление советских войск.
О том, в каком катастрофическом положении находилась Красная армия, красноречиво говорит хотя бы то, что только за первый день немцы, по данным Тимошенко, уничтожили почти тысячу самолетов. Они даже не успели подняться в воздух.
– Неужели немецкая авиация ухитрилась добраться до каждого нашего аэродрома? – патетически воскликнул Сталин.
– К несчастью, ухитрилась. – Нарком вздохнул.
Особенно сильную, хотя и бесполезную ярость вызвал у вождя полный разгром Западного фронта Павлова.
– Это чудовищное преступление! – заявил он. – Ответственные должны ответить головами.
Неожиданно Сталин решил отправить своих самых доверенных друзей на фронты, им следовало прояснить реальное положение дел. Когда соратники замешкались, он в гневе закричал:
– Немедленно!
Начальнику Генштаба Жукову предстояло проверить Юго-Западный фронт. Перед отъездом он спросил, кто будет заниматься делами в штабе в его отсутствие.
– Не беспокойтесь, как-нибудь сами справимся. – Сталин усмехнулся. – Поезжайте, не теряйте времени напрасно.
Маленков и Буденный, представлявшие собой очень странную парочку – казавшийся совсем бескровным аппаратчик и рубака-казак, – вылетели в Брянск. Григорий Кулик направился на Западный фронт.
Покинув Москву, инспекторы с головой погрузились в головокружительный вихрь военных событий. Несмотря на множество недоразумений, носивших порой трагикомический характер, никто из них не погиб. Все целыми и невредимыми добрались на места проверок.
Пока генералы и партийные руководители с приключениями двигались на фронт, Сталин продолжал работать в Москве. Его распорядок дня был таким же непостоянным, как и поведение Красной армии.
Сталин и Берия оставались на ногах почти целые сутки в первый день войны. Маленький уголок они покинули в числе последних. Вождь и его главный чекист все еще верили, что контрнаступление позволит отбросить немцев и перенести боевые действия на вражескую территорию.
Но даже эти железные люди нуждались во сне. Неизвестно, сколько отдыхал в ту ночь Сталин, но уже в 3.20 утра 23 июня он встречался в своем кабинете с Молотовым, Мехлисом и Берией. Совещание продлилось до рассвета. 25 июня, когда стало ясно, что на всех фронтах надвигается катастрофа, Сталин всю ночь провел в Маленьком уголке. Он в ярости ходил по кабинету, слушая доклады. Его посланники один за другим исчезали в неразберихе, царившей на фронтах.
– Этот Кулик ни на что не годен, – сердито сказал он. – Ему нужно дать пинка под зад!
Только Георгию Жукову, отважному, мужественному и необычайно энергичному генералу, удалось добиться хоть каких-то результатов. Он сумел организовать контратаку на Юго-Западном фронте. «Немедленно арестовывайте всех паникеров, – читаем мы одно из его типичных распоряжений особым отделам в отношении отступающих офицеров. – Судите их на месте как предателей и трусов».
Военная карьера маршала Кулика, пьяного клоуна, представляла собой длинный перечень трагикомических ошибок. Сейчас бравый маршал вырядился в кожаную куртку, фуражку и очки летчика. На Западный фронт он прибыл вечером 23 июня. Пока он пытался разобраться с разгромом 10-й армии, его самого окружили и едва не взяли в плен. Бежать ему удалось при помощи хитрости. Он переоделся в странный, по меньшей мере для маршала, наряд. «Поведение маршала Кулика не выдерживает никакой критики, – сообщил полковой комиссар Мехлису. – Он приказал всем снять знаки отличия, выбросить документы и переодеться в крестьянскую одежду».
Крестьянская одежда подходила Григорию Кулику лучше остальных. Он сжег свой маршальский мундир и куртку летчика и предложил избавиться от всего оружия. «Мне лично он приказал выбросить документы и все мои награды, – докладывал комиссар. – Кулик ехал на запряженной лошадью телеге по дороге, только что захваченной немецкими танками».
Западный фронт развалился окончательно. Не отличавшийся и раньше крепким здоровьем маршал Шапошников слег от напряжения и неудач. Генштаб лишился еще одного опытного офицера.
Действия Сталина сильно напоминали игру в прятки. Он отправлял одних своих соратников на поиски других. Розыск Кулика и Шапошникова вождь поручил Климу Ворошилову. 26 июня первый советский маршал прибыл на специальном поезде в Могилев. Ему не удалось найти ни Западного фронта, ни двух потерявшихся маршалов. Через какое-то время его адъютант увидел печальную картину. Штаб Западного фронта был больше похож на цыганский табор, чем на штаб крупного войскового соединения. Борис Шапошников лежал на земле под шинелью. Он был очень бледен. Адъютанту Ворошилова показалось, что он мертв. Командующий фронтом Павлов пристроился неподалеку под деревом. Он с аппетитом ел из котелка кашу и, казалось, не замечал проливного дождя. Когда Шапошников слегка пошевелился, адъютант облегченно вздохнул. Маршал, слава богу, был жив. Он отдал честь и представился. Борис Михайлович, моргая от боли, поблагодарил Бога, приславшего Ворошилова, и начал бриться. Павлов доел кашу. Растерянно озираясь по сторонам, он пробормотал:
– Это конец!
Ворошилов вышел из поезда и обрушил на окружающих потоки брани и угроз. Он послал адъютанта искать Кулика. Потом два маршала ушли в поезд решать, что делать с бедным Павловым. Ворошилов приказал накрыть ужин. Повар принес ветчину, хлеб и чай. Этот скудный ужин, очевидно, не вызвал у красного маршала особого энтузиазма. Он пришел в ярость и приказал немедленно вызвать повара, товарища Франца. Франц вытянулся по стойке смирно. Клим Ворошилов грозно поинтересовался, как он осмеливается кормить такой едой двух маршалов.
– Зачем вы порезали ветчину? – бушевал он. – Разве так можно резать ветчину? В самом дешевом трактире ветчину режут лучше!
Расправившись с поваром, Ворошилов вызвал Павлова и принялся отчитывать его за поражения. Он напомнил Павлову, что тот однажды пожаловался на него Сталину. Командующий упал на колени. Он начал умолять о пощаде и целовать сапоги маршала. Вскоре Климент Ефремович Ворошилов вернулся в Москву.
На рассвете 4 июля Мехлис приказал арестовать Павлова. Его обвинили в измене.
«Прошу разрешить арест и начать расследование», – написал Лев Мехлис вождю. Тот одобрил арест командующего, считая это одним из самых верных способов улучшить положение на фронте. Под пытками Павлов дал показания против генерала Мерецкова. Его тут же арестовали. Суд над бывшим командующим Западным фронтом еще не начался, а Александр Поскребышев уже принес Сталину черновик приговора. Бегло просмотрев текст и увидев, что он содержит стандартные обвинения в измене и прочих грехах, Сталин сказал секретарю:
– Приговор одобряю. Но передайте Ульриху, чтобы он выбросил эту чепуху насчет «заговорщицкой деятельности». С делом нужно покончить быстро. И никаких апелляций. Сразу после вынесения приговора немедленно разошлите его по всем фронтам. Все должны знать, что паникеры и распространители слухов будут безжалостно наказаны.
Анастас Микоян (и предположительно остальные члены политбюро) одобрили приговор Павлову. Через тридцать лет Микоян напишет в своих мемуарах: «Было очень жалко терять этого человека, но это была вынужденная и оправданная мера».
22 июля четыре высших офицера Западного фронта были расстреляны. На следующий день работа Мехлиса была парализована. Его завалили просьбами и доносами из полков, дивизий, армий и фронтов. Военные требовали расстрелять и других «предателей». Решив не тратить время на разбирательства, главный политрук Красной армии разрешил казнить изменников на местах.
Постепенно Сталин осознвал весь масштаб катастрофы, постигшей Красную армию. Москва не могла управлять фронтами, потому что командующие не имели связи с войсками. Немцы стремительно приближались к Минску. Большая часть авиации уничтожена. Тридцать дивизий разгромлены и рассеяны.
26 июля Сталин срочно отозвал Жукова с Юго-Западного фронта. Начальник Генштаба приехал в Кремль. В Маленьком уголке перед Сталиным стояли навытяжку Тимошенко и генерал Ватутин. У военных были красные от бессонницы глаза. Сталин был не в лучшем состоянии.
– Подумайте вместе и скажите, что можно сделать в сложившейся обстановке, – приказал вождь.
– Нам нужно сорок минут, чтобы разобраться, – ответил Жуков.
– Хорошо. Через сорок минут доложите.
* * *
Но даже в этой суматохе Иосиф Виссарионович не забывал о собственной семье. 25 июля он встретился с Семеном Тимошенко. Положение на всех фронтах было чрезвычайно серьезным, почти критическим. Во время совещания нарком обороны набрался смелости и спросил, что делать с Яковом Джугашвили, который потребовал отправить его на фронт. Сын вождя от первого брака всегда разочаровывал отца, который плохо к нему относился. Подавив вспыхнувший гнев, Сталин ответил:
– Некоторые чиновники проявляют, мягко говоря, чересчур много ретивости и стараются изо всех сил угодить начальству. Вас я в их число не включаю. Но советую вам впредь никогда больше не задавать мне подобных вопросов.
Сталин через какое-то время попросил проверить, что с сыном. Выяснилось, что артиллеристы Яков Джугашвили и Артем Сергеев уехали на фронт. Василий устроил старшему брату прощальную вечеринку. Юлия проводила любимого Яшу на войну. В тот день она надела любимое красное платье. Позже она ругала себя за это. Юлия решила, что оно проклято.
Как-то ночью в первых числах июля Иосиф Виссарионович пригласил в Кунцево Женю Аллилуеву. Это было неожиданно, потому что после ее повторного замужества Сталин порвал с ней все связи. Женя приехала на дачу. Она была ошеломлена. Никогда еще Женя Аллилуева «не видела Иосифа таким подавленным». Он попросил ее увезти Светлану и детей на дачу в Сочи. Потом рассказал всю горькую правду о положении на фронтах. Аллилуева была потрясена. Советская пропаганда неустанно твердила, что героическая Красная армия вот-вот разгромит вторгшегося на территорию СССР агрессора.
– Война будет долгой, – мрачно проговорил Сталин. – Будут пролиты потоки крови… Пожалуйста, увези Светлану на юг.
Решительность и независимость делали Женю такой привлекательной. Но они одновременно вызывали и раздражение. Аллилуева отказалась, объяснив, что должна в такую минуту быть рядом со своим мужем. Сталин был «расстроен и рассердился». Это была их последняя встреча. Больше Женю Аллилуеву он никогда не видел.
Светлану, Александру Накашидзе, Галину, жену Василия, Гулю, дочь Якова, а также своих собственных сыновей на дачу в Сочи отвезла Анна Реденс. Они оставались там до тех пор, пока немцы не приблизились к Черному морю.
* * *
За первую неделю войны нацисты проникли в глубь советской территории на пятьсот километров. 28 июня они окружили 400 тысяч красноармейцев и взяли столицу Белоруссии, Минск. Сообщения об очередной неудаче пришли в Маленький уголок в самый разгар долгого совещания, проходившего с середины дня до 2.40 ночи. Сталин был вне себя от гнева и ярости. Поспав несколько часов, он отправился в комиссариат обороны, чтобы узнать подробности. В этой поездке его, по всей вероятности, сопровождали Молотов, Маленков и Буденный.
Падение Минска открывало немцам дорогу на Смоленск и Москву. Разгром был полным. Семен Тимошенко вновь потерял связь с армиями Западного фронта. Это известие еще больше разъярило Сталина. В 19.35 он вернулся в Маленький уголок. Тимошенко и Жуков несколько раз приезжали с докладами. Обстановка ухудшалась с каждым часом. В это же время Лаврентий Берия и Анастас Микоян пришли на чрезвычайное заседание политбюро.
После полуночи Сталин позвонил Тимошенко и потребовал новой информации о положении в Белоруссии. Маршал ответил, что никаких новостей нет. Этот ответ стал последней каплей, переполнившей чашу терпения вождя. Сталин выбежал из кабинета. Поскребышев и Чадаев видели, как Сталин, Молотов и Берия сели в «паккард» и куда-то умчались.
Через считаные минуты они прибыли в комиссариат обороны. Сталин с соратниками вошел в кабинет Тимошенко и заявил, что желает лично ознакомиться с донесениями с фронта. Жуков, находившийся в тот момент у наркома, хотел выйти, но Тимошенко жестом приказал ему остаться. Вождь и члены политбюро подошли к оперативной карте.
– Что происходит в Минске? – спросил Сталин.
– Я еще не могу дать точный ответ, – сказал Семен Тимошенко.
– Вы обязаны каждую минуту знать положение, – хмуро заметил вождь. – Сейчас вы просто боитесь сказать нам правду.
На помощь начальнику пришел Георгий Жуков.
– Товарищ Сталин, можно нам вернуться к работе? – бесстрашно вмешался он в разговор.
– Вы что, хотите сказать, что мы вам мешаем? – угрожающе усмехнулся Лаврентий Берия.
Главный чекист, наверное, был шокирован тем, что Жуков позволяет себе разговаривать со Сталиным таким тоном. Встреча переросла в ссору между Жуковым и Берией. Суровый Сталин стоял посередине.
– Вы знаете, что ситуация на всех фронтах критическая, – сказал генерал. – Командующие фронтов ждут распоряжений. Будет лучше, если мы сделаем это сами.
– Мы тоже можем отдавать приказы! – закричал Берия.
– Если вы так считаете, то отдавайте, пожалуйста, – спокойно ответил начальник Генерального штаба.
– Если партия прикажет, то и будем отдавать.
– Тогда дождитесь, когда она прикажет. Сейчас же она приказывает заниматься этим мне и маршалу Шапошникову. – Затем Георгий Жуков повернулся к вождю: – Извините меня за откровенность, товарищ Сталин, мы сейчас разберемся со всеми неотложными делами и потом приедем в Кремль с докладом.
Жуков явно намекал на то, что в военных делах генералы имеют больше опыта, чем члены политбюро. Сталин молчал все время перепалки между Жуковым и Берией, но сейчас он больше не мог сдерживать своей ярости.
– Вы совершаете грубую ошибку, проводя черту между собой и нами. Сейчас мы все должны думать, как помочь фронтам! – буквально взорвался, по словам Микояна, Сталин. – Что это за Генеральный штаб? Что это за начальник Генштаба, который с первых дней войны не имеет связи с войсками, никого не представляет и никем не командует?
Георгий Жуков, на лице которого до этой минуты не дрогнул ни один мускул, не выдержал упреков Сталина. Он неожиданно разрыдался и выбежал в соседнюю комнату. За ним вышел Вячеслав Молотов. Один из самых жестоких большевиков решил утешить одного из самых суровых солдат этого кровавого века. Наркоминдел протянул платок и положил руку на плечо генерала. Через пять минут Молотов и Жуков вернулись в кабинет Тимошенко. Внешне Георгий Жуков был спокоен, но «глаза у него были влажные». «Мы все были подавлены», – признавал Микоян.
Сталин предложил отправить Ворошилова или кого-нибудь еще на Белорусский фронт. Потом он мрачно оглядел товарищей и сказал:
– Хорошо, пусть военные сначала сами со всем разберутся. Пойдемте, товарищи.
Иосиф Виссарионович и члены политбюро вышли из кабинета наркома. Когда они рассаживались в машины, генсек произнес первые откровенные слова с начала войны:
– Все потеряно. Я сдаюсь. Ленин основал это государство, а мы его прое…ли! – Сталин ругался всю дорогу в Кунцево. – Ленин оставил нам огромное наследство, а мы, его преемники, все проср…ли. – Он не мог успокоиться даже, когда они приехали на дачу. – Мы все прое…ли! – матерился он, по словам Молотова.
Это «мы» означало, естественно, всех партийных руководителей, а не одного генсека.
Сталин сказал, что не может больше оставаться главой государства и поэтому подает в отставку. В Кунцеве Вячеслав Михайлович попытался поднять ему настроение, но все было напрасно. Члены политбюро уехали, оставив вождя мрачнее тучи.
На Анастаса Микояна это представление особого впечатления не произвело. По дороге домой он обсуждал случившееся с Молотовым. Анастас недолюбливал Вячеслава, но тем не менее доверял ему. Они знали Сталина лучше остальных. «Мы были потрясены словами Сталина, – написал Анастас Иванович в мемуарах. – Неужели все действительно потеряно? Мы думали, что он сказал это, чтобы произвести на нас более сильное впечатление». Они были правы. Сталин действительно был большим актером. Но нельзя забывать и то, что он оставался «человеком», как говорил сам Молотов. Падение Минска оказалось для вождя страшным ударом. Ему казалось, что он потерял лицо перед своими соратниками и военными. Несомненно, наступил самый глубокий и самый серьезный кризис в его жизни.
На следующий день члены политбюро узнали, что грубые слова Сталина накануне были сказаны не только для того, чтобы произвести впечатление. Обычно вождь приезжал в Кремль в полдень, но в тот день он остался в Кунцеве. Не приехал генсек в Кремль и вечером. Все сразу ощутили вакуум власти. Отсутствие этого титана, успевавшего за четырнадцатичасовой рабочий день решить все вопросы вплоть до мелочей и деталей, оставило зияющую брешь. Когда в приемной звонил сталинский телефон, Поскребышев снимал трубку и отвечал:
– Товарища Сталина нет, и я не знаю, когда он будет.
Мехлис попытался дозвониться Сталину на дачу, но все было напрасно.
– Ничего не понимаю, – недоумевал Александр Поскребышев и пожимал плечами.
К концу дня шеф канцелярии вождя отвечал на телефонные звонки по-другому:
– Товарища Сталина нет и сегодня, вероятно, не будет.
– Он уехал на фронт? – спросил молодой Чадаев.
– Не приставай ко мне. Я же тебе сказал, что его нет и не будет.
Сталин отгородился от всего мира стеной кунцевской дачи. Он никого не принимал и не отвечал на телефонные звонки. Молотов сказал Микояну и другим членам политбюро, что последние два дня Сталин находился в состоянии прострации. Он ничем не интересовался, ему все было безразлично. Он не похож на самого себя.
Иосиф Виссарионович не мог уснуть и даже не стал раздеваться. Он просто ходил по даче и мрачно думал. Однажды заглянул в домик для охраны. Заместитель Власика, генерал-майор Румянцев, тут же вскочил по стойке смирно. Сталин, не сказав ни слова, вернулся к себе. Позже он рассказал Поскребышеву, что во рту у него тогда был горьковатый привкус полыни.
Сталин хорошо знал историю. Ему было известно, что Иван Грозный, царь, которого вождь считал своим учителем, тоже отошел от дел, чтобы проверить верность бояр.
Советские «бояре» были обеспокоены. Но самые опытные царедворцы, кроме тревоги, чувствовали и опасность. Вячеслав Молотов, как всегда осторожный, старался не подписывать никаких документов. Немцы продолжали стремительно продвигаться вперед. Советское же правительство пребывало в состоянии глубокого паралича и целых два дня ничего не делало.
«Ты даже представить себе не можешь, что здесь творится», – сообщил Маленков Хрущеву, который находился в Киеве.
Вечером Чадаев приехал в Кремль, чтобы получить подпись премьера на важном документе. Сталин по-прежнему отсутствовал.
– Он и вчера не был на работе, – удивленно проговорил молодой сотрудник Совнаркома.
– Правильно, вчера его тоже не было, – без тени сарказма подтвердил Александр Поскребышев.
Что-то было необходимо предпринять. Новому члену политбюро, Николаю Вознесенскому, надо было подписать документы. Все его попытки дозвониться до Сталина оказались безуспешными. Тогда Вознесенский поднялся к Молотову. Бывший премьер предложил встретиться позже. Он не сказал ленинградцу, что уже тайно разговаривал с Берией, Маленковым и Ворошиловым. Они пытались решить, что делать дальше. Энергичный Лаврентий Павлович предложил создать новый правящий орган всего из нескольких человек, который должен быть облечен огромной властью. Возглавить его нужно Сталину – если он, конечно, согласится. Кроме вождя, в этот кабинет войдут Молотов, Ворошилов, Маленков и сам Берия: три старых большевика и две недавно взошедших звезды, которые до войны даже не входили в политбюро, а были только кандидатами в члены.
Обсудив вопрос с коллегами, Молотов позвонил Микояну. Тот, в свою очередь, договорился с Вознесенским. Политбюро впервые собралось без своего бессменного руководителя. Партийные руководители еще никогда не были так сильны.
С того дня, как было зачитано ленинское завещание, предлагавшее снять Сталина с поста Генерального секретаря партии, прошло почти двадцать лет. Сейчас, впервые за все это время, возникла реальная возможность его сместить. Молотов сообщил товарищам о нервном срыве вождя. Микоян на это ответил, что, даже если вождь недееспособен, само имя Сталина по-прежнему обладает огромной силой и способно повысить моральное состояние советского народа. В этот самый миг молодой и еще не искушенный в придворных интригах Николай Вознесенский допустил ошибку, которая через несколько лет будет стоить ему жизни.
– Вячеслав, бери власть, – обратился он к Молотову. – Мы тебя поддержим!
Вячеслав Михайлович повернулся к Берии, который предложил создать Государственный комитет обороны. Вожди решили ехать в Кунцево.
Они осторожно вошли в зловещий дом зеленого цвета, затерявшийся среди сосен. Руководителей проводили в маленькую столовую. Там сидел сильно похудевший, уставший и мрачный Сталин. Когда он увидел семерых членов политбюро, его лицо «превратилось в камень». По одному из свидетельств, вождь встретил соратников эмоциональной тирадой:
– Великого Ленина больше нет с нами… Если бы он только мог нас сейчас видеть. Видеть тех, кому он доверил судьбу этой страны… Советские люди завалили меня письмами, в которых они справедливо ругают нас… Думаю, что кое-кто из вас готов возложить вину на меня… – Закончив эту бессвязную речь, он вопросительно посмотрел на гостей и спросил: – Зачем вы приехали?
«Чувствовалось, что Сталин насторожен, – вспоминал позже Микоян, – он выглядел каким-то странным». Поразительным был и его вопрос о цели приезда. У Анастаса не было никаких сомнений: Сталин решил, что они явились, чтобы арестовать его.
Лаврентий Берия внимательно следил за лицом вождя. «Уверен, Сталин думал: может произойти все что угодно. Даже самое худшее», – скажет он жене.
Но вожди были напуганы не меньше Хозяина. Позже Берия упрекал Микояна за то, что он спрятался за спины остальных. Вячеслав Молотов, самый старший из приехавших в Кунцево и, следовательно, наиболее уязвимый для мести Сталина, взял инициативу в этот напряженный момент.
– Спасибо за вашу откровенность, – поблагодарил он, если верить одному из описаний этой встречи, – но я вам со всей ответственностью заявляю, что, если бы какой-то идиот попытался настроить меня против вас, я бы постарался стереть его в порошок. Мы приехали попросить вас вернуться к работе.
– Хорошо, но вы должны все хорошо обдумать, – сказал Сталин. – Разве я могу оправдать надежды советских людей? Разве я способен привести страну к окончательной победе? Для этой цели наверняка есть и более достойные кандидаты.
– Думаю, выражу всеобщее и единодушное мнение, что более достойных, чем вы, Иосиф Виссарионович, нет, – вмешался Клим Ворошилов.
– Правильно, – хором поддержали его остальные.
Молотов рассказал Сталину, что Маленков и Берия предлагают создать Государственный комитет обороны.
– И кто будет его возглавлять? – сразу насторожился Иосиф Виссарионович.
– Вы, товарищ Сталин, конечно.
Сталин облегченно вздохнул. Его лицо расслабилось, но он ничего не сказал.
– Кроме вас, председателя ГКО, в него войдут следующие товарищи… – И Берия перечислил остальных членов комитета.
Сталин заметил, что в состав не включены Микоян с Вознесенским. На это Лаврентий Павлович ответил, что они будут руководить правительством. Прагматичный Микоян, конечно, понимал, что его работа по снабжению Красной армии имеет к деятельности ГКО прямое отношение. Он попросил, чтобы его сделали специальным представителем комитета. Сталин распределил обязанности. Маленкову он поручил строительство самолетов, Молотову – танков, Вознесенскому – производство оружия и боеприпасов. Вождь вернулся к управлению огромной страной.
Был ли у Сталина на самом деле нервный срыв или он просто решил разыграть перед товарищами спектакль? Надо отметить, что во всех поступках и действиях Иосифа Виссарионовича, этого ловкого политика и не менее умелого актера, никогда не было ничего четкого и понятного. Нервный срыв представляется вполне правдоподобным и возможным. Сталин был сильно подавлен неудачами на фронте и смертельно устал. Но раскисать и сдаваться без борьбы не в его характере. Не менее серьезное напряжение он испытывал сразу после смерти Нади, да и во время войны с Финляндией.
Срыв был вполне объяснимой реакцией на собственную неспособность правильно просчитать действия Гитлера. Этот громадный промах скрыть от своих придворных вождь, конечно, не мог. Но это только часть того отчаяния, которое нахлынуло на него в первые дни войны. Поражения на фронтах ясно показали, какой вред нанес Сталин репрессиями и насколько он неспособен руководить войсками. Он оказался голым императором. Только диктатор, успевший истребить всех потенциальных соперников, мог пережить такой кризис. В любой другой политической системе подобные провалы и ошибки неминуемо привели бы к смене правительства.
Несомненно, были правы и Вячеслав Молотов с Анастасом Микояном, полагавшие, что Сталин «ломает комедию». Конечно, добровольное сложение с себя властных полномочий было заранее отрепетированным и хорошо продуманным поступком. То же самое нередко делало и множество других исторических личностей.
Сталинское самоустранение позволило ему решить несколько серьезных задач. Во-первых, он оказался во главе нового органа, ГКО. Во-вторых, как бы подвел черту под всеми прошлыми ошибками и промахами. Естественно, он сам себе их простил.
«Сталин был очень рад, что мы по-прежнему его поддерживаем», – подчеркивал Анастас Микоян. «Мы были свидетелями краткого мига слабости Сталина, – скажет позже Лаврентий Берия. – Иосиф Виссарионович никогда не простит нам нашей инициативы».
Самым умным оказался Микоян. Армянин был прав, решив не высовываться.
* * *
На следующий день Сталин приехал в Маленький уголок. Это был другой человек. Он сильно отличался от того, каким был пару суток назад. Отныне вождь решил играть роль военного руководителя. Он был уверен, что таковая идеально ему подходит.
1 июля газеты сообщили, что товарищ Сталин назначен председателем Государственного комитета обороны. Вскоре после этого он отправил маршала Тимошенко командовать Западным фронтом и защищать Москву. 19 июля Сталин стал народным комиссаром обороны, а 8 августа – еще и Верховным главнокомандующим. Отныне военные называли его Верховным.
16 июля генсек восстановил отмененный после войны с Финляндией институт комиссаров, которых так ненавидели в армии. Комиссары во главе с Мехлисом должны были бороться с трусами, паникерами и дезертирами. Но эти ретивые работники часто брали на себя реальное командование войсками, следуя примеру своего начальника. «Комиссариат обороны был похож на псарню с бешеными собаками: Куликом и Мехлисом», – говорил Хрущев.
Сталин тем временем продолжал организационные перемены. Он объединил силовые ведомства НКВД и НКГБ в одно и поручил Берии возглавлять его.
3 июля Иосиф Виссарионович окончательно превратился в национального русского вождя. Он выступил по радио со знаменитой речью. «Товарищи! Граждане! Братья и сестры! – начал вождь свое выступление. Сначала его голос был настолько тих, что в динамике слышалось дыхание, бульканье воды и звон стакана, когда он наливал воду. – Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои!..»
Война с Германией носила патриотический характер, но Сталин решил подкрепить любовь советских людей к родине репрессиями и террором. «Трусы, паникеры и дезертиры будут безжалостно уничтожаться», – провозгласил он.
Через пару дней Сталин и Калинин вышли из Кремля в два часа ночи под охраной во главе с Власиком и отправились в Мавзолей прощаться с мумией умершего вождя. Тело Ленина уезжало в Сибирь.
Решимость Сталина, обретенная им после нервного срыва, практически не улучшила положение на фронтах. За три недели войны СССР потерял около 2 миллионов человек, 3500 танков и более 6 тысяч самолетов. 10 июля немецкие бронетанковые части возобновили наступление на Смоленск, который пал через шесть дней, и Москву. В Смоленске немцы захватили в плен 300 тысяч красноармейцев, 3 тысячи орудий и 3 тысячи танков.
Упорное сопротивление Семена Тимошенко заставило фашистские войска несколько замедлить темпы наступления. В конце июля Гитлер приказал провести перегруппировку армий группы «Центр». На юге немцы быстро продвигались к Киеву, а на севере – Ленинграду. В первый же месяц фюрер одержал поразительные победы, но ни одной цели плана «Барбаросса» так и не достиг. Немцы пока еще не захватили ни Москву, ни Ленинград, ни Донецкий угольный бассейн. Не была полностью уничтожена и Красная армия, хотя она и понесла тяжелые потери.
Генералы умоляли Гитлера бросить бронетанковые армии на Москву. Однако фюрер, наверное, помнил захват российской столицы Наполеоном, не принесший никаких особых выгод, и поэтому решил сначала взять богатый нефтью и зерном юг. Он разработал новую стратегию. Сейчас у вермахта было два направления главного удара: Москва и Украина.
Обновленный Сталин даже смирился с несколькими мелкими проявлениями непокорства и критики со стороны политбюро. Сразу после падения Смоленска он вызвал на дачу Тимошенко и Жукова. Когда военные приехали в Кунцево, вождь в старом френче ходил с незажженной трубкой, что всегда являлось признаком плохого настроения. В комнате находились несколько членов политбюро.
– Вот что, политбюро обсудило деятельность Тимошенко на посту командующего Западным фронтом и решило освободить его от обязанностей, – сказал Сталин. – Есть предложение назначить на эту должность Жукова. Что вы об этом думаете?
Тимошенко ничего не ответил, а Георгий Жуков возразил, объяснив, что частая смена командующих фронтами отрицательно сказывается на ходе операций.
– А что, пожалуй, правильно, – неожиданно поддержал смелого генерала седой Калинин, который после 1930 года крайне редко в чем-то не соглашался со Сталиным.
Вождь промолчал. Он неторопливо раскурил трубку и оглядел членов политбюро.
– Может быть, согласимся с товарищем Жуковым? – поинтересовался Иосиф Виссарионович.
– Вы правы, товарищ Сталин, – хором ответили партийные руководители.
Но генералу Жукову далеко не всегда удавалось добиться своего.
Когда на юге нависла угроза окружения крупных группировок советских войск, Сталин вновь обратился к драконовским мерам в надежде, что страх заставит лучше сражаться. Еще в первую неделю войны он поддержал приказ НКВД № 246. Согласно этому приказу родные и близких попавших в плен солдат и офицеров расстреливались. Теперь же вождь издал еще более печально известный приказ № 270. Сталин потребовал, чтобы под ним поставили подписи Молотов, Буденный, Ворошилов и Жуков. Некоторые из них отсутствовали, но это ничего не значило. Этот приказ сломал жизни миллионам невинных солдат и их родных, включая собственную семью вождя.
* * *
16 июля 1941-го в окружение под Витебском попал молодой артиллерийский лейтенант 14-го гаубичного полка 14-й бронетанковой дивизии, Яков Джугашвили. Он приказал своей батарее отстреливаться до последнего снаряда: «Я – сын Сталина и не позволю моей батарее отступать». Но Яков не стал кончать жизнь самоубийством и попал во вражеский плен. 19 июля Лаврентий Берия доложил, что среди огромной массы советских военнопленных есть артиллерийский лейтенант Яков Джугашвили. Андрей Жданов прислал Сталину запечатанный пакет с фотографией сына. Сталин долго разглядывал снимок. Наверное, его в эти минуты терзала мысль о том, что слабый сын сломался и предал его.
– Этот дурак даже не смог застрелиться, – прошептал генсек Василию.
Сразу после этого Сталин начал подозревать жену Якова, Юлию.
– Ничего пока не говори жене Якова, – велел отец Светлане.
Вскоре, согласно приказу № 270, Юлия Джугашвили была арестована. Ее трехлетнюю дочь Гулю на два года разлучили с матерью. Мы знаем, как Сталина раздражала судьба Якова и как мрачно он размышлял над ней до конца своей жизни.
Вскоре после этого вождь запретил своему второму сыну участвовать в боевых вылетах. «Хватит с меня одного пленного сына!» – заявил он. Младший сын тоже не очень радовал Иосифа Виссарионовича. Как-то этот кронпринц попросил у отца денег на новый мундир и дополнительное питание. Сталин ответил: «1. Насколько мне известно, в наших военно-воздушных силах вполне достаточный продовольственный паек. 2. Специальная форма сыну Сталина не нужна».
Вероятно, после пленения Якова Сталин сделал первую попытку связаться с Гитлером. Они с Молотовым приказали Берии прощупать болгарского посла Ивана Стаменова. Лаврентий Павлович поручил это задание специалисту по убийствам и тайным операциям Судоплатову. Чекист поведал историю в мемуарах, в которых, однако, далеко не всему можно верить. Судоплатов должен был узнать у немцев, почему они нарушили пакт о ненападении, на каких условиях Гитлер может закончить войну и удовлетворит ли его, если СССР уступит Германии Украину, Белоруссию, Молдавию и Прибалтику. Москва, таким образом, предлагала заключить второй Брест-Литовский мир. Берия объяснил Судоплатову, что это делается только для того, чтобы выиграть время. 25 июля Судоплатов встретился со Стаменовым в «Арагви», любимом грузинском ресторане Берии. Болгарин, однако, не передал предложения Сталина в Берлин. «Даже если вы отойдете за Урал, все равно окончательная победа будет за вами!» – считал он.
* * *
Тем временем немцы неумолимо продвигались вперед. Танковые клещи группы армий «Юг» под командованием Гудериана и Клейста охватили Киев и взяли в кольцо Юго-Западный фронт генерала Кирпоноса. В окружении оказались сотни тысяч солдат и офицеров Красной армии. Всем было ясно, что Киев необходимо оставить.
29 июля Сталин вызвал Жукова, чтобы обсудить положение на фронтах. Поскребышев зловеще сообщил, что начало совещания немного задерживается. Сталин ждал приезда Мехлиса. Мрачный демон появился с Берией и Маленковым. Рассказывать о положении на Украине начальнику Генштаба пришлось под испепеляющими взглядами этой троицы, живо напомнившими ему миф о Медузе Горгоне.
Георгий Жуков сообщил, что немцы сначала разгромят Юго-Западный фронт, а затем опять повернут на Москву. Мехлис прервал Жукова и угрожающе поинтересовался, откуда ему известно, как будут действовать немецкие войска.
– А как же Киев? – спросил Сталин.
Георгий Жуков предложил город сдать.
– Как вы могли додуматься сдать врагу Киев? – закричал Верховный главнокомандующий. – Я не хочу даже обсуждать эту чепуху!
– Если вы считаете, что начальник Генерального штаба способен только чепуху молоть, тогда ему здесь делать нечего, – не сдержался генерал. – Я прошу освободить меня от обязанностей начальника Генерального штаба и послать на фронт. Там я, видимо, принесу больше пользы Родине.
– Кто дал вам право разговаривать с товарищем Сталиным подобным тоном? – возмутился Мехлис.
– Вы не горячитесь, – сказал Сталин Жукову. – А впрочем, если вы так ставите вопрос, мы без вас можем обойтись…
Генерал Жуков собрал карты и вышел из комнаты. Через сорок минут его вновь вызвали в Маленький уголок и сообщили, что он освобожден от обязанностей начальника Генштаба. Жуков был рад, поскольку теперь он, боевой генерал, мог вернуться в привычную обстановку, на фронт. Новым начальником Генштаба был вновь назначен Борис Михайлович Шапошников. Сталин знал, что он болеет. Георгий Жуков попросил разрешения уйти, однако вождь пригласил его на чай. Сталина тянуло к Жукову.
Трагедия, которая вскоре произошла под Киевом, показала всю прозорливость Жукова. Немецкие танковые клещи сомкнулись вокруг Юго-Западной оси. Буденный и Хрущев, командовавшие фронтом, умоляли Верховного разрешить им отступить. Чекисты сообщили Сталину, что Хрущев собирается сдать Киев. Он позвонил украинскому руководителю и обрушился на него с угрозами. Никита Сергеевич отправился к Буденному. Увидев, что усатый маршал пьет коньяк с начальником оперативного отдела фронта Баграмяном, он ласково сказал, что его следовало бы расстрелять.
Кульминация наступила 11 сентября. Буденный был храбрее и умнее большинства своих коллег-кавалеристов. Понимая, что драгоценное время уходит, и прекрасно зная, что его могут не только снять с должности, но и арестовать, маршал позвонил Сталину и откровенно сказал, что задержка с отступлением приведет к огромным потерям в людской силе и технике. Верховный молча выслушал старого товарища, а на следующий день снял с должности командующего.
Назначая Тимошенко командующим Юго-Западным фронтом, Сталин сделал ему странный подарок – подарил две трубки, украшенные оленем. Очевидно, сувенир имел глубокий смысл и должен был символизировать перевод Тимошенко с севера на юг.
– Принимай командование, – сказал Буденный Тимошенко, когда тот приехал на фронт. – Но давай сначала вместе позвоним Сталину и еще раз скажем ему, что из Киева нужно уходить. Мы с тобой настоящие маршалы, и нам должны поверить.
– Я не хочу по собственной воле вкладывать свою голову в петлю, – ответил Тимошенко.
Через два дня после этого разговора войска Клейста и танковые группы под командованием Гудериана соединились в 160 километрах к востоку от Киева. В гигантском котле очутились пять советских армий. Это был закономерный итог сталинского упрямства. В плен попали 452 720 человек.
18 сентября немцы взяли Киев.
Сталин сохранял полное спокойствие.
«Как можно быстрее заткните дыру!» – приказал он Шапошникову.
Сталин и Берия применяли политику кнута и пряника. Они усилили репрессии, но расстреливали не всех. Счастливчиков отпускали, чтобы они шли на фронт и продолжали воевать.
– Нигде нет людей, на которых можно полностью положиться, – пробормотал Сталин во время одного из совещаний по вопросам авиации.
– Товарищ Сталин, вот уже больше месяца, как заместитель наркома авиации Баландин находится под арестом, – сказал ему авиаконструктор Яковлев. – Мы не знаем, за что он был арестован, но мы не можем поверить в то, что он враг. Он нужен советской авиации. Мы просим вас пересмотреть его дело.
– Да, он сидит в тюрьме уже сорок дней, но ни в чем не признался. Может, он действительно не виноват, – согласился Сталин.
На следующий день Баландин с впавшими щеками и наголо обритой головой вышел на работу, как будто ничего не произошло.
Лаврентий Берия и Анастас Микоян потребовали освободить Ванникова, арестованного накануне войны за спор с Куликом. Его привезли из камеры прямо в Кремль. Сталин извинился, сказал, что Ванников был прав, и назначил его на высокую должность.
Счастливчики, чудом избежавшие смерти, всегда испытывали неловкость, когда встречались со своими мучителями. Широколицего белокурого генерала Мерецкова, арестованного в первые недели войны, Меркулов ужасно пытал в подвалах Лубянки. По иронии судьбы, до ареста они были друзьями. Позже один из следователей, который вел дело Мерецкова, рассказал: «Высокопоставленные чекисты долго и зверски пытали Мерецкова. Его били резиновыми шлангами, пока он весь не истекал кровью».
Потом генерала помыли и привели к Меркулову. Мерецков сказал своему палачу, что они больше не могут оставаться друзьями. Такие разговоры в те удивительные времена происходили редко. Гораздо чаще освобожденные на всякий случай делали вид, что ничего не случилось.
Меркулов улыбнулся и пожал плечами. Через считаные минуты Кирилл Мерецков в генеральском мундире уже входил в кабинет Сталина для получения нового задания.
– Здравствуйте, товарищ Мерецков! – тепло поздоровался Верховный. – Как вы себя чувствуете?
НКВД по мере отступления Красной армии отпускал далеко не всех заключенных. Мария и Алеша Сванидзе, «немецкие шпионы», которые когда-то были так близки к Сталину, сидели в тюрьме с декабря 1937 года. Генсек не забыл про Алешу. Как-то он сказал Микояну, что Сванидзе приговорен к смертной казни. «Я велел Меркулову сказать ему перед расстрелом, что если он попросит у Центрального комитета прощения, то будет прощен», – поведал вождь. Но Сванидзе гордо ответил, что ему не за что просить прощение, и плюнул в лицо чекисту.
– Вот какой мой ответ Сталину! – выкрикнул он.
20 августа 1941 года Сванидзе был расстрелян. Через несколько дней Сталин спросил Микояна:
– Хочешь узнать, как дела у Алеши?
– Конечно! – Анастас Микоян очень любил Сванидзе и надеялся, что его отпустят. – Как?
Сталин как бы между прочим сообщил, что Алеша расстрелян.
– Он так и не извинился, – задумчиво произнес Иосиф Виссарионович. – Какое благородство! Какая гордость!
Мария Сванидзе, которая так преклонялась перед Сталиным, была расстреляна в следующем году вместе с Алешиной сестрой, Марико.
