13 июня подавленные Тимошенко и Жуков в очередной раз доложили Сталину, что немцы продолжают готовиться к нападению.

– Мы подумаем над этим! – сердито ответил Сталин.

Он уже накричал на Георгия Жукова, когда тот предложил провести мобилизацию.

– Это означает войну, – возмутился вождь. – Вы с Тимошенко хоть понимаете это или нет?

Генсек поинтересовался, сколько советских дивизий находится в районе границы. Жуков доложил: 149.

– Неужели этого не достаточно, чтобы отбить нападение? – удивился Сталин. – У немцев на границе сил меньше.

– Но немцы готовы к войне, в отличие от нас, – возразил упрямый генерал.

– Нельзя верить всему, что доносят разведчики, – отмахнулся Сталин.

Через три дня, 16 июня, Меркулов сообщил, что агент по кличке Старшина, работающий в штабе Люфтваффе, подтвердил приказ об атаке. «Передайте источнику в Генштабе немецких авиасил, пусть переспит со своей матерью! – написал на донесении наркома Госбезопасности Сталин. – Это не источник информации, а дезинформатор. И. Ст.»

Для того чтобы убедить себя в том, будто опасности нет, приходилось прикладывать много сил даже такому преданному соратнику Сталина, как Вячеслав Молотов.

– Немцы будут большими дураками, если нападут на нас, – сказал он адмиралу Кузнецову.

Еще через три дня состоялось трехчасовое совещание, описанное Тимошенко. Они с Жуковым умоляли Сталина объявить состояние боевой тревоги. Вождь вздрогнул и выбил из трубки табак, постучав ее о стол. Участники совещания или соглашались с маниакальным заблуждением Сталина, или мрачно думали, что ничего не могут изменить. Молчание было их единственным способом возражения.

Выбив трубку, Сталин неожиданно вскочил и закричал на генерала Жукова:

– Вы пришли пугать нас войной? Вы хотите эту войну, потому что у вас мало наград, или вас не устраивает ваше звание?

Жуков сильно побледнел и сел. Тогда встал Тимошенко. Он поддержал начальника Генштаба. Его слова вызвали новую вспышку гнева.

– Это все дело рук Тимошенко, – возмущался Сталин. – Это он всех готовит к войне. Если бы я не знал его как хорошего солдата еще по Гражданской войне, то давно бы приказал расстрелять.

Тимошенко ответил, что он только цитирует слова Сталина о том, что война неминуема.

– Видите, – обратился Сталин к членам политбюро, – Тимошенко отличный человек. У него большая голова, вот только в ней мало мозгов. – Он нравоучительно поднял большой палец. – Я говорил это для того, чтобы повысить бдительность и боевую готовность наших солдат и офицеров, а вы должны понимать, что Германия никогда не будет воевать с Россией по собственной воле. Вы должны понимать это! – С этими словами Иосиф Виссарионович выбежал из кабинета, оставив после себя гробовую тишину. Через несколько секунд он открыл дверь, просунул в комнату рябое лицо и громко проговорил: – Если вы намерены спровоцировать немцев на границе передвижениями войск без нашего разрешения, то, запомните мои слова, покатятся головы! – И он громко захлопнул дверь.

Сталин вызвал в Москву Никиту Хрущева, который должен был следить за украинской границей, и не отпускал его назад. «Сталин приказал мне повременить с возвращением, – рассказывал Хрущев. – „Подожди, – сказал он, – не торопись ты так. Зачем тебе нестись обратно сломя голову?“»

Хрущев занимал особое место среди сталинских фаворитов. Возможно, всесокрушающий оптимизм, льстивая преданность и хитрость украинского руководителя делали его самым незаменимым товарищем в этот напряженный момент. Сталин находился в смятении и замешательстве. Он был деморализован и, если верить Хрущеву, даже пребывал в состоянии легкого паралича. Вождь пытался успокоить свою совесть бессонными ночами и беспробудными пьянками в Кунцеве. «В воздухе пахло грозой, – говорил Хрущев. – Причем очень сильно!»

В пятницу, 20 июня, Хрущев наконец не выдержал и сказал:

– Я должен возвращаться, Иосиф Виссарионович. Скоро начнется война. Она может застать меня в Москве или на обратном пути на Украину.

– Верно, – неожиданно согласился Сталин. – Поезжай домой.

19 июня Андрей Жданов, правивший страной вместе со Сталиным и Молотовым, отправился на юг в полуторамесячный отпуск. Астма и дружба со Сталиным, которая мало чем отличалась от стальных объятий удава, отняли у него все силы.

– У меня плохое предчувствие, – с тяжелым вздохом признался он вождю. – Вдруг немцы нападут во время моего отсутствия.

– Немцы уже упустили самый благоприятный для нападения момент, – успокоил его Сталин. – Скорее всего, они атакуют в 1942 году. Не переживай, поезжай в отпуск.

Микоян считал Жданова наивным, но Молотов пожимал плечами и говорил:

– Больному человеку следует больше отдыхать.

«Итак, мы отправились в отпуск, – вспоминал его сын Юрий Жданов. – В Сочи мы приехали в субботу, 21 июня».

20 июня только что вернувшийся в Берлин Деканозов решительно предупредил Берию о том, что нападение немцев неминуемо. Лаврентий Павлович пригрозил своему протеже неприятностями, если он будет продолжать говорить о войне, а Сталин сердито пробормотал, что медлительный картлиец недостаточно умен, чтобы разобраться во всех хитросплетениях мировой политики и дипломатии. Лаврентий Берия отправил «дезинформацию» Сталину со своей запиской. Она была написана, как всегда, льстивым, но на этот раз слегка ироничным языком: «Наш народ и я, Иосиф Виссарионович, твердо помним ваше мудрое предсказание: Гитлер не нападет в 1941 году!»

Примерно в 19.30 Анастасу Микояну, заместителю премьера, отвечавшему за торговый флот, позвонил директор Рижского порта. Двадцать пять грузовых кораблей с немецким флагом неожиданно подняли якоря и вышли из гавани, хотя многие из них еще не разгрузились. Микоян тут же примчался в приемную Сталина, где уже собрались несколько членов политбюро.

– Провокация! – рассердился вождь. – Пусть уходят.

Партийные руководители были сильно встревожены, но, конечно, промолчали.

Вячеслав Молотов был обеспокоен не меньше других.

– Ситуация неясна и крайне запутанна, – признался он болгарскому коммунисту Георгию Димитрову 21 июня. – Мы участвуем в „Большой игре“. К сожалению, сейчас не все зависит от нас.

Генерал Голиков прислал Сталину новые донесения разведки. «Эта ваша информация – английская провокация. Найдите автора и накажите!» – написал на них Сталин.

Масла в огонь добавил звонок пожарных. Они сообщили, что в немецком посольстве жгут документы. Британское правительство и даже Мао Цзэдун (один из самых, пожалуй, удивительных источников информации по линии Коминтерна) забрасывали Москву предупреждениями о скором нападении. Сталин позвонил Хрущеву и предупредил, что война может начаться на следующий день. Потом он вызвал Тюленева, командующего Московским военным округом, и спросил:

– Как обстоят дела с противовоздушной обороной Москвы? Учтите, ситуация напряженная. Приведите противовоздушные войска Москвы в состояние боевой готовности на семьдесят пять процентов.

Суббота 21 июня выдалась в Москве теплой и облачной. В школах уже начались каникулы. Футболисты московского «Динамо» проиграли матч первенства страны. В столичных театрах показывали «Риголетто», «Травиату» и «Трех сестер».

Сталин и политбюро заседали весь день. Они то собирались в Маленьком уголке, то расходились, чтобы через час-другой встретиться вновь. Ранним вечером Иосиф Виссарионович был сильно обеспокоен все более угрожающими донесениями, которые не могли рассеять даже угрозы репрессий. Примерно в половине седьмого к нему опять пришел Вячеслав Молотов.

За стеной Маленького уголка, в приемной у открытого окна, сидел Александр Поскребышев и маленькими глотками пил нарзан. Он позвонил Чадаеву, молодому сотруднику Совнаркома.

– Что-нибудь важное? – шепотом осведомился тот.

– Думаю, да, – ответил Поскребышев. – Хозяин разговаривал с Тимошенко. Он очень взволнован… Все ждут… ну сам понимаешь… нападения немцев.

Около семи Сталин приказал Молотову вызвать в Кремль Шуленбурга, заявить протест против разведывательных полетов немецких самолетов и попытаться как можно больше узнать о намерениях фашистов. Немецкий граф примчался в Кремль. Молотов торопливо вернулся в свой кабинет, который располагался в том же здании. Тем временем позвонил Тимошенко. Маршал доложил, что, по словам немецкого дезертира, атака начнется на рассвете. Сталин метался между горькой реальностью и ошибочной верой в непогрешимость своей интуиции.

В кабинете Молотова Шуленбург убедился, что нарком все еще не понимает, в каком страшном положении находится его страна. Молотов поинтересовался, почему Германия недовольна русским союзником? И почему женщины и дети из немецкого посольства покидают Москву?

– Не все женщины, – ответил граф Шуленбург. – Моя жена все еще в городе.

Вячеслав Молотов пожал плечами с какой-то обреченностью, как показалось Хильгеру, помощнику немецкого посла, и отпустил Шуленбурга. После ухода немцев он поспешил в кабинет Сталина.

К тому времени там уже собрались Тимошенко и большинство членов политбюро: Ворошилов, Берия, Маленков и влиятельный молодой заместитель премьера Вознесенский. В 20.15 Тимошенко вернулся в комиссариат обороны. Вскоре он позвонил оттуда и сообщил, что второй дезертир назвал время начала атаки. Война должна начаться в четыре часа утра. Сталин вызвал маршала в Кремль. Тимошенко приехал в 20.50. С ним были Жуков и Буденный, заместитель наркома обороны, который знал Сталина значительно лучше остальных и меньше его боялся. Семен Михайлович сказал: он не знает, что происходит на границе, поскольку командует резервным фронтом. Буденный сыграл в Большом терроре неясную роль, но даже тогда он не боялся высказывать свое мнение. Подобная смелость встречалась в окружении вождя крайне редко.

Примерно в это же время к похоронному бдению присоединился Лев Мехлис. Мрачный демон вернулся на привычное место. Он вновь был главным политработником Красной армии.

– Ну что будем делать? – спросил Сталин, обращаясь не к кому-то конкретно, а ко всем присутствующим.

Члены политбюро сидели, как манекены, и испуганно молчали.

– Все войска в приграничных округах должны быть приведены в состояние полной боевой готовности, – наконец высказался Тимошенко.

– А может, они послали дезертира, чтобы спровоцировать нас? – сказал Сталин. Немного подумав, он приказал Жукову: – Зачитайте приказ.

Когда Георгий Жуков начал читать заготовленный заранее приказ о приведении войск в состояние боевой готовности, Сталин прервал его:

– Сейчас преждевременно выпускать такой приказ. Возможно, ситуацию еще можно решить мирными средствами.

Нужно избегать даже малейших провокаций – настаивал вождь за несколько часов до войны. Жуков в точности исполнил указания. Он знал, как легко попасть в лубянские застенки! Партийные руководители негромко заговорили. Они соглашались с военными, что на всякий случай войска следует привести в состояние боевой готовности. Сталин кивнул генералам. Военные быстро вышли в приемную к Поскребышеву и сели переписывать приказ. Когда они вернулись с новым вариантом, Сталин, помешанный на редактировании, сел за правку. После редактирования эффект от приказа стал минимальным. Генералы срочно отправились в комиссариат обороны, чтобы передать распоряжения в военные округа. «22–23 июня немцы могут неожиданно атаковать нас… Задача наших войск – воздерживаться от каких бы то ни было действий, которые можно истолковать как провокацию». В войсках приступили к исполнению приказа только после полуночи в воскресенье, 22 июня 1941 года.

Иосиф Виссарионович сказал Буденному, что война, вероятно, начнется завтра. Маршал Буденный уехал в десять, Тимошенко, Жуков и Мехлис – чуть позже. Сталин продолжал ходить по кабинету. Берия ушел, якобы чтобы проверить последние донесения разведки. Он вернулся в 22.40. В одиннадцать вечера все поднялись в сталинскую квартиру и собрались в столовой. «Сталин продолжал уверять нас, что Гитлер не начнет войну», – вспоминал Анастас Микоян. «Думаю, Гитлер хочет нас спровоцировать, – заявил генсек, если верить Микояну. – Не могу поверить, что он решил воевать с нами».

В 0.30 позвонил Георгий Жуков. Третий дезертир, рабочий-коммунист из Берлина Альфред Лисков, переплыл Прут и явился в расположение советских войск. Он сообщил: в его части только что зачитали приказ о наступлении. Сталин спросил, передали ли приказ о приведении войск в состояние боевой готовности, потом велел расстрелять Лискова за дезинформацию.

Даже в ту страшную ночь ничто не могло убедить Сталина отказаться от жестокости и нарушить давно заведенный распорядок жизни. Из Боровицких ворот на Красную площадь выехала вереница лимузинов. Члены политбюро во главе с вождем отправились развлекаться в Кунцево. Они мчались по пустым улицам столицы в сопровождении машин охраны.

Военные в это время с волнением следили за положением на западных границах под бдительным присмотром Мехлиса у себя в наркомате.

После отъезда Сталина из Кремля несколько сотен москвичей облегченно вздохнули. Уставшие комиссары, охранники, секретари и машинистки и многие другие каждую субботнюю ночь не имели права покидать рабочих мест до тех пор, пока Сталин не оставит Кремль. Сейчас, когда новость об отъезде Сталина в Кунцево разлетелась по всей Москве, они могли вернуться домой и лечь спать.

Прежде чем удалиться на дачу, Вячеслав Молотов заехал в комиссариат иностранных дел, чтобы отправить последнюю телеграмму Деканозову. Советский посол уже пытался встретиться с Риббентропом. Он хотел задать рейхсминистру вопросы, на которые не смог ответить граф Шуленберг. Послав телеграмму в Берлин, наркоминдел тоже подался в Кунцево.

Ужин с непременными вином, водкой и разговорами растянулся на час. Около двух часов ночи гости вернулись на свои кремлевские квартиры.

А в это время далеко от Москвы с аэродромов, расположенных вдоль всей советско-германской границы, в воздух поднимались бомбардировщики с крестами и брали курс на цели. Более чем трехмиллионная армия Гитлера, состоявшая из немцев, хорватов, финнов, румын, венгров, итальянцев и даже испанцев, при поддержке 3600 танков, 600 тысяч бронетранспортеров, 7 тысяч артиллерийских орудий, 2500 самолетов и примерно 625 тысяч лошадей вторглась в СССР. У Красной армии в районе границы были 14 тысяч танков (из них 2 тысячи современных), 34 тысячи артиллерийских орудий и более 8 тысяч самолетов. Началась самая великая и ожесточенная изо всех войн. Это была дуэль двух жестоких и безрассудных маньяков, помешанных на своем величии.

В то самое время, когда разворачивались эти события, дуэлянты, скорее всего, мирно спали.