Сталин быстро преодолел два метра, отделявшие от трибуны похожие на скамьи сиденья, на которых расположились руководители партии. Участники пленума завороженно смотрели на этого невысокого седого старика. Он начал очень энергично говорить. Вождь пристально смотрел в глаза своей немногочисленной аудитории, как будто хотел прочитать мысли слушателей.

– Итак, мы провели съезд партии, – начал Иосиф Виссарионович. – Все прошло прекрасно. Большинству может показаться, что у нас полное единство и согласие. Однако единства в партии нет. Кое-кто не согласен с нашими решениями. Почему мы сняли с важных министерских постов Молотова, Кагановича, Ворошилова? Работа министра требует огромных сил, глубоких знаний и крепкого здоровья. – В этот момент Сталин пустил первую молнию: – Если уж мы заговорили о единстве, не могу не сказать о неправильном поведении некоторых заслуженных политиков. Я имею в виду товарищей Молотова и Микояна.

Лица Молотова и Микояна, сидевших сразу за Сталиным, побелели от страха. В зале наступила гробовая тишина. Партийные руководители напряглись. Никто не ждал такого поворота. Все лихорадочно пытались ответить на вопрос: где и когда остановится Сталин? Успокоится ли он, раскритиковав Молотова и Микояна, или после них возьмется и за других?

Сначала вождь решил разделаться с Вячеславом Молотовым.

– Молотов, конечно, предан делу партии. Если не верите, спросите его сами. Я нисколько не сомневаюсь, что он без промедления и без малейших колебаний отдаст свою жизнь за нашу партию. Но мы не имеем права не обращать внимания на некоторые недостойные факты его поведения. – Сталин принялся нравоучительно перечислять ошибки Молотова: – Товарищ Молотов, наш министр иностранных дел, распивал шартрезы на дипломатических приемах и позволил британскому послу издавать в нашей стране буржуазные газеты. Это первая политическая ошибка. А какова цена предложения товарища Молотова о передаче Крыма евреям? Этот огромный промах является второй политической ошибкой товарища Молотова. Товарищ Молотов так уважает свою жену, что, как только мы приняли на политбюро решение по ее вопросу, оно немедленно стало известно товарищу Жемчужиной… Невидимая нить связывает жену Молотова с политбюро и ее очень подозрительными друзьями. Такое поведение недостойно члена политбюро.

Расправившись с Вячеславом Михайловичем, Сталин перешел к Микояну. Главная вина армянина состояла в том, что он выступал против высоких налогов на крестьянство.

– Кем себя считает наш Анастас Микоян? – патетически восклицал вождь. – Что ему неясно в политике партии?

Разобравшись со старыми соратниками, Иосиф Виссарионович Сталин неторопливо достал из кармана лист бумаги и зачитал фамилии тридцати шести членов нового президиума ЦК. В нем оказалось много новых, малоизвестных имен. Никита Хрущев и Георгий Маленков недоуменно переглянулись: где Сталин нашел всех этих людей?

Затем генсек предложил создать внутреннее политбюро. Вождь еще раз поразил всех присутствующих тем, что не включил в него Молотова с Микояном.

Уже вернувшись на свое место, Сталин объяснил главную, по его мнению, причину их падения:

– Они боятся Америки.

Он связал Молотова и Микояна с правыми оппортунистами, Рыковым и Фрумкиным, которые были давным-давно расстреляны, и Лозовским, расстрелянным недавно.

Вячеслав Молотов решил, что следует покаяться.

– Я остаюсь верным последователем и учеником товарища Сталина, – сказал он.

Генералиссимус только сердито отмахнулся:

– Ерунда! У меня нет учеников! Все мы ученики Ленина! Ленина!

Анастас Микоян всех удивил. Он не собирался каяться и признавать свои ошибки.

– Вы должны хорошо помнить, товарищ Сталин, я уже доказал, что ни в чем не виноват.

Маленков и Берия зашипели:

– Лгун!

Но армянину было не так легко заткнуть рот.

– Что же касается цен на хлеб, то я и здесь полностью отрицаю обвинения…

Микояна перебил сам Сталин:

– Посмотрите на Микояна. Это наш новый Фрумкин!

Затем кто-то выкрикнул:

– Мы должны выбрать товарища Сталина генеральным секретарем!

Иосиф Виссарионович покачал головой.

– Нет, я прошу освободить меня от постов Генерального секретаря и Председателя Совета министров.

Услышав эти слова, Георгий Маленков неожиданно вскочил с места. Он бросился к трибуне, тряся всеми подбородками. Георгий Максимилианович был похож на гончую, оказавшуюся внутри бланманже. На его лице застыл неподдельный ужас. Маленков лучше других понимал, какая смертельная опасность нависла над всеми, и знал, что Сталина ни в коем случае нельзя отпускать. Остановившись на краю сцены, Маланя неожиданно вскинул руки, словно собирался молиться.

– Товарищи! – воскликнул он. – Все мы, как один, должны потребовать, чтобы товарищ Сталин, наш любимый вождь и учитель, остался Генеральным секретарем партии!

Маленков качнул пальцем. Все участники пленума, словно это был сигнал к действию, закричали, что Сталин должен обязательно остаться на своем посту. Лицо Георгия Маленкова расслабилось, как будто он только что избежал смертельной опасности.

– Мне не нужны аплодисменты пленума, – ответил Сталин. – Я прошу вас отпустить меня на покой. Я уже стар, я не читаю документы. Выберите себе другого секретаря.

– Товарищ Сталин, народ этого не поймет! – выкрикнул с места маршал Тимошенко. – Мы единодушно выбираем вас нашим лидером, нашим Генеральным секретарем!

Аплодисменты долго не стихали. Иосиф Виссарионович подождал несколько минут, потом скромно помахал рукой и сел на место. Решение Сталина расправиться со своими старыми друзьями не было поступком сумасшедшего, как могло показаться на первый взгляд. Напротив, это действия очень умного политика, который уничтожает своих наиболее вероятных преемников. Вождь хорошо помнил, как больной Ленин критиковал своего наследника, которым был как раз Сталин. В начале двадцатых Владимир Ильич предложил расширить Центральный комитет, но потребовал, чтобы лидеры в него не входили. Только сейчас партийные руководители окончательно поняли, что все они очутились в одной лодке. Скорее всего, никакого тайного наследника и не было. Становилось ясно, что место Сталина должен занять не один человек, а небольшая группа товарищей.

Какое-то время после судьбоносного пленума Молотов и Микоян продолжали вести прежним образ жизнью. Они исполняли привычные обязанности в правительстве, как будто их никто не критиковал. Наверное, Сталин решил не добивать их окончательно. Сейчас на повестке неотложных дел у вождя было «дело врачей», расследование которого подходило к концу.

Иосиф Виссарионович ненавидел профессора Виноградова лютой ненавистью. Но хитрый и коварный старый заговорщик подавил гнев и решил подождать одиннадцать месяцев, чтобы собрать доказательства, необходимые для уничтожения собственного врача. Теперь ярость выплеснулась наружу. Приказывая Семену Игнатьеву арестовать Виноградова, Сталин крикнул:

– И обязательно закуйте его в кандалы!

4 ноября 1952 года Владимир Никитич Виноградов был арестован.

Сталина выводила из себя нерасторопность Михаила Рюмина. Ему казалось, что чекист слишком медленно выбивает нужные показания из арестованных докторов. Вождь даже в сердцах обозвал МГБ «стадом неповоротливых гиппопотамов».

– Бейте их! – кричал он Игнатьеву. – Кто вы такой? Вы что, хотите быть человечнее самого Ленина? Владимир Ильич приказал Дзержинскому выбросить Савинкова из окна! Дзержинский не чурался грязной работы! Вы же работаете, как официанты в белых перчатках. Если хотите быть настоящими чекистами, снимайте перчатки!

Сталин приказал перепуганному Семену Игнатьеву уволить Рюмина:

– Уберите Карлика!

При этом генсек предложил пощадить профессора Виноградова, если тот признается в преступлениях и расскажет, от кого получал задания. Чекисты увещевали врача:

– Вы можете написать признание на имя вождя. Товарищ Сталин обещает сохранить вам жизнь. Весь мир знает, что наш вождь держит свое слово.

Однако Виноградов лучше других знал цену обещаниям вождя.

– Я знаю, мое положение трагично, – ответил доктор. – Мне нечего сказать.

Виноградов попытался называть на допросах фамилии врачей, которых уже нет в живых и которым его слова не смогут навредить. Сталин быстро раскусил доктора. Он набросился на Игнатьева и назвал его круглым дураком. У главного чекиста Советского Союза случился сердечный приступ. На какое-то время он оказался прикован к постели.

Затем Иосиф Виссарионович решил изменить направление главного удара. Он захотел расправиться со своим главным охранником, генералом Николаем Власиком. Вождь решил уничтожить развратного и вороватого телохранителя так же, как в 1937 году уничтожил Карла Паукера. Поводов для опалы было предостаточно. Николай Власик нередко пил с врачами-убийцами. Особое беспокойство вождя вызывало то обстоятельство, что он знал о письмах Лидии Тимашук. Она вовремя проинформировала вождя о том, что Жданова неправильно лечат, но генсек ничего не предпринял. Не исключено, что Власик положил письма кардиолога в стол по приказу самого Сталина.

Генерала арестовали. Его привезли в Москву и обвинили в том, что он вместе с Абакумовым скрывал улики в деле Жданова. Власик никогда не предавал своего Хозяина. Его арест был, конечно, ловким ходом. «Измена» главного телохранителя страны помогала Сталину спрятать собственную неблаговидную роль в этом деле. Все любовницы и собутыльники опального генерала тоже были арестованы. Их допрашивал Георгий Маленков. Власика пытали. «Мои нервы не выдержали, – рассказывал он позже. – У меня был сердечный приступ. Я провел несколько месяцев без сна».

Сталин знал, что Александр Поскребышев, еще один преданный слуга, был близким другом Власика. Не помогал ли и он Власику скрывать информацию в деле «врачей-убийц»? Отношение к секретарю Сталин изменил в 1947 году. Поскребышев зачем-то похвалил вождя в какой-то газете за то, что он очень здорово выращивал лимоны. Не уговорил ли кто-нибудь мрачного секретаря выйти из тени? Сталину донесли, что Поскребышев участвовал в оргиях Власика. Эта информация, понятно, снизила доверие к секретарю.

Поскребышев в панике примчался домой к Берии. Сейчас все, кто попадал в опалу при дворе, ездили за утешениями к Лаврентию Павловичу, хотя он сам находился в очень опасном положении. Сталин заменил Александра Поскребышева Чернухой. Всесильного Поскребышева перевели в секретари президиума. Это было, конечно, сильным понижением.

Так Сталин удалил двух своих самых преданных слуг.

Переговорив с Поскребышевым, который утверждал, что его сердце разбито недоверием вождя, Сталин наконец раскрыл «заговор убийц в белых халатах» членам президиума ЦК.

– Вы как слепые котята! – предупредил он соратников в Кунцево. – После того как не станет меня, может погибнуть и страна. Ведь вы даже не способны разглядеть врагов.

Вождь объяснил, что все евреи – националисты и агенты американской разведки. Все они верят в то, что США спасут советский народ. Сталин связал «врачей-убийц» с «медицинскими убийствами» Горького и Куйбышева.

Теперь он мог уделить особое внимание тайной полиции.

– Мы должны заняться ГПУ, – сказал Иосиф Виссарионович. – Они знают, что сидят в дерьме!

Соратники вождя поняли зловещий намек. Дело в том, что в это же время в Праге проходил крупный процесс против чешских евреев. Чешского Генерального секретаря Рудольфа Сланского, еврея, обвинили в организации антигосударственного заговора. Через три дня его вместе с еще десятью коммунистами, в большинстве тоже евреями, повесили.

Иосиф Сталин распространял опыт репрессий на соседей. Он планировал провести что-нибудь подобное и в Варшаве. Сталин явно неспроста интересовался у Берута, как дела у его помощников-евреев.

– Кто тебе дороже: Берман или Минк?

– Оба одинаково дороги, – твердо ответил поляк.

За борьбой с «космополитами» вождь не забывал и о бунтаре Тито. Он неоднократно приказывал своим чекистам убить непокорного маршала.

Казни в Праге еще туже затянули петлю вокруг Вячеслава Молотова и Анастаса Микояна. Сталин называл их «американскими или британскими шпионами». «И по сей день не знаю точно, почему он изменил ко мне отношение. Я только чувствовал, что он мне резко перестал доверять», – признавался позже Молотов.

Молотов и Микоян продолжали посещать ужины в Кунцеве, как будто ничего не случилось. «При виде их Сталин хмурился, – вспоминал Хрущев. – У него сразу портилось настроение». В конце концов Иосиф Виссарионович запретил опальным придворным приезжать. «Не хочу, чтобы эти двое ездили ко мне на ужины», – ворчал он. Но прислуга по секрету сообщала Молотову и Микояну, когда проходят встречи за столом. Тогда вождь запретил охранникам и другим слугам общаться с ними. Теперь о времени ужинов Микояну и Молотову говорили Хрущев, Берия, Маленков и Булганин. В поведении большой четверки все больше просматривались признаки товарищества между партийными руководителями. Сейчас они понимали, что для того, чтобы остаться в живых, нужно держаться вместе.

Микоян обратился к Берии за советом, что делать.

– Вам сейчас лучше лечь на дно, – ответил Лаврентий Павлович.

– Хотел бы я посмотреть на твое лицо, когда тебя уволят, – пробурчал армянин.

– Меня уже увольняли, – напомнил Берия.

Молотов и Микоян поняли, что в опасности не только их карьеры, но и сама жизнь. Они встретились в Кремле, чтобы решить, как вести себя дальше. Микоян всегда доверял Молотову. Армянин знал, что с Молотовым можно разговаривать откровенно, поскольку он не побежит тут же доносить Хозяину.

– Невозможно управлять страной, когда тебе за семьдесят, и решать все вопросы за обеденным столом, – громко сказал Молотов старому товарищу.

Это были рискованные слова потерявшего власть вельможи. Трудно представить, что Вячеслав Михайлович мог произнести их до октябрьского пленума.

Все партийные руководители должны были участвовать в ликвидации Молотова и Микояна. Сталин был сварливым и мстительным стариком. Паранойя заставляла его торопиться. Он методически вел дело к логическому завершению, вникая во все подробности.

Берия и Хрущев выступали против сталинских нововведений. Маленков утешал Берию, Берия утешал Микояна. Хрущев и Берия утешали Молотова. Четверка продолжала шептаться в туалете дачи в Кунцеве. Они издевались над подозрениями Хозяина, высмеивали «дело врачей».

21 декабря 1952 года отмечали официальный 73-й день рождения Сталина. Впервые за тридцать лет Молотов и Микоян должны были пропустить такой праздник. Именинник редко приглашал гостей, все приезжали сами. Пока остальные гуляли в Кунцеве, опальные Молотов и Микоян обсуждали, что делать. Микоян считал: если затаиться и нечего не предпринимать, то это будет означать, что они стали относиться к Сталину по-другому. Они позвонили четверке. Те посоветовали им рискнуть и приехать.

В десять часов вечера 21 декабря Молотов и Микоян приехали в Кунцево. Сталин повесил на стене унылые фотографии из журналов, на которых дети кормили ягнят, и репродукции знаменитых исторических картин. Его любимой картиной было полотно Репина «Запорожцы пишут ответ турецкому султану».

Сталин молчал, но был приветлив. Он гордился тем, что, прокурив пятьдесят лет, сумел отказаться от этой вредной привычки. Ему пришлось отказаться от трубки из-за недавно возникших трудностей с дыханием. Сейчас у вождя было мертвенно-бледное лицо. Он сильно поправился. Эти признаки свидетельствовали о том, что у генсека повышенное давление.

Он сидел за столом и потягивал легкое грузинское вино. Светлана в тот вечер тоже была на даче. Перед тем как попрощаться с дочерью, Сталин спросил:

– Тебе нужны деньги?

– Нет, – ответила Светлана. – У меня есть.

– Не притворяйся. Сколько тебе нужно?

Он дал 3 тысячи рублей и еще какую-то сумму для дочери Якова, Гули. Конечно, эти деньги пригодились в хозяйстве, но Сталину казалось, что это миллионы.

– Можешь купить машину, – сказал он Светлане. – Только обязательно покажи мне водительское удостоверение, прежде чем садиться за руль!

Внешне вождь был спокоен, но внутри весь кипел. Его вывело из себя, что без его ведома пригласили в Кунцево Молотова и Микояна.

– Думаете, я не понимаю, что это вы позвонили Молотову и Микояну? – грозно сказал он Хрущеву и Берии. – Прекратите заниматься этим у меня за спиной! Я не потерплю! – Он велел передать опальным руководителям следующее: – «Не выйдет. Он больше вам не друг и не хочет, чтобы вы к нему приезжали».

Этот ответ по-настоящему встревожил Анастаса Микояна. «С каждым днем становилось все яснее, что Сталин хочет с нами покончить, – писал он в мемуарах. – Это означало не только политическое, но и физическое уничтожение».

Члены большой четверки, если верить Серго Берии, договорились не поддаваться на провокации Сталина и «не позволять ему настраивать их друг против друга». Сталин иногда спрашивал у приближенных: «Вы организуете против меня блок?» В некотором смысле он был прав. Но ни у кого из четверки, в том числе и у самого решительного, Берии, не хватало силы воли и смелости открыто пойти против вождя в одиночку. Вероятно, Микоян и Молотов говорили даже об убийстве Сталина. Позже армянин признался албанцу Энверу Ходже: «Мы отказались от этой идеи, потому что боялись, что народ и партия нас не поймут».

13 января 1953 года после нескольких лет выжидания и спокойного планирования, Сталин начал новую волну истерии против евреев. В «Правде» появилась большая статья об аресте «врачей-убийц». «ПОДЛЫЕ ШПИОНЫ И УБИЙЦЫ ПОД МАСКОЙ ПРОФЕССОРОВ-ВРАЧЕЙ» – это название Иосиф Виссарионович придумал лично. Он написал это на черновике статьи, которую тщательно прокомментировал и снабдил примечаниями.

20 января доктора Лидию Тимашук, кардиолога Жданова, пригласили в Кремль. Георгий Маленков передал ей личную благодарность товарища Сталина за «большую храбрость». На следующий день бдительного врача наградили орденом Ленина.

Сталин решил вновь воспользоваться старой приманкой. Через неделю после награждения Тимашук, 27 января, Илья Эренбург получил Сталинскую премию. Наверное, эта награда должна была успокоить советских евреев.

Аресты евреев начались в январе, а в феврале приняли массовый характер.

В статье «Правды» также говорилось о том, что сотрудники служб безопасности утратили бдительность. Эти слова были сигналом и для Лаврентия Берии. Его людей хватали не только в Грузии, но и в Москве. Например, уволен начальник Генерального штаба, Штеменко, арестована бывшая любовница, В. Матарадзе.

В этой обстановке Лаврентий Павлович все смелее выражал неуважение к Сталину, как отмечал Хрущев. Берия даже как-то похвалился Лазарю Кагановичу: Сталин не понимает, что «если он попытается меня арестовать, то чекисты организуют восстание».

Помимо страха за собственную жизнь большую тревогу у советских руководителей вызывала перспектива ядерной войны с Америкой. Сталин продолжал подбрасывать дрова в топку войны на Корейском полуострове и не давал ей затихнуть. Он никак не мог определиться, метался между страхом перед войной и убеждением, что она неизбежна. Берия, Хрущев и Микоян боялись, что непредсказуемость Сталина неблагоприятно скажется и на поведении американских политиков. Вождь окружил Москву ракетами класса «земля-воздух». Страна вновь начала готовиться к войне. Иосиф Виссарионович постоянно обсуждал возможность начала боевых действий со всеми, даже со своими охранниками.

– Как вы думаете – Америка нападет на нас или нет? – однажды поинтересовался он у заместителя коменданта Кунцева, Петра Лозгачева.

– По-моему, они побоятся, – ответил офицер.

Сталин неожиданно вспылил:

– Убирайтесь! Что вы здесь делаете? Я вас не вызывал.

Однако вскоре после этой сцены он сказал Лозгачеву:

– Забудьте, что я накричал на вас, но запомните следующее. Американцы нападут на нас. Они империалисты, и они обязательно атакуют нас. Если, конечно, мы им позволим. Вот какой ответ вы должны давать на такой вопрос.

Сталин внимательно читал показания врачей, которые ему каждый день присылал Игнатьев. Он приказал сделать главным действующим лицом нового «еврейского дела» заключенного № 12 – Полину Молотову. Ее привезли в столицу и вновь допросили.

Одновременно Сталин продолжал собирать компромат на Лаврентия Берию и других врагов. Новый хозяин Грузии Мгеладзе получил из Москвы приказ уговорить Лаврентия Павловича подписать приказ о чистке МГБ, то есть действовать против себя самого. Берия скрепя сердце согласился. Во время одной из последних встреч Сталин приказал организовать очередное покушение на маршала Тито.

27 февраля 1953 года, в восемь часов вечера, Сталин приехал один в Большой театр на «Лебединое озеро». Уходя, он попросил старшего телохранителя, полковника Кириллина, поблагодарить от его имени актеров.

Из театра Иосиф Виссарионович помчался в Кунцево. Он проработал на даче до трех часов ночи. На следующий день вождь проснулся, как всегда, поздно. Прочитал протоколы последних допросов врачей-евреев и доклады о положении в Корее, прогулялся по заснеженному саду.

Вечером 28 февраля Сталин приехал в Кремль, но пошел не в кабинет, а в кинотеатр, где его ждали старые соратники. На этот раз к большой четверке присоединился Клим Ворошилов. Первый советский маршал обратил внимание на то, что Сталин был энергичен и весел.

Перед тем как вернуться в Кунцево, вождь обсудил меню ужина с заместителем коменданта Лозгачевым и приказал подать к столу несколько бутылок слабого грузинского вина.

В одиннадцать часов вечера Сталин с Берией, Маленковым, Хрущевым и Булганиным отправились ужинать на дачу. За столом в тот вечер прислуживали Лозгачев и Матрена Бутузова. У Валечки был выходной. Николай Булганин доложил о том, что в Корее сложилась патовая ситуация. Сталин решил посоветовать китайцам и северным корейцам приступить к переговорам. Потом он попросил принести еще вина.

После Кореи за столом началось обсуждение допросов врачей. Лаврентий Павлович сказал, что у Виноградова длинный язык. По его словам, якобы имелись свидетели, которые слышали, как он болтал о приступах головокружения у Сталина.

– Хорошо. – Сталин кивнул. – Что вы предлагаете сделать сейчас? Доктора признались? Передайте Игнатьеву, что, если он не получит от них полного признания, мы укоротим его на голову.

– Признаются, – уверенно заверил Берия. – С помощью настоящих советских патриотов, таких как доктор Тимашук, мы закончим расследование и придем к вам за разрешением провести показательный судебный процесс.

– Правильно, – согласился Сталин. – Займитесь этим.

Такова версия Хрущева. Но не стоит забывать, что позже они с Маленковым будут обвинять во всех сталинских преступлениях Берию.

Гости, как обычно, хотели поскорее разъехаться по домам. Сталину нравился вежливый Булганин, однако он проворчал, что в руководстве есть люди, которые думают, будто смогут жить за счет былых заслуг.

– Они ошибаются, – зловеще произнес Иосиф Виссарионович.

По одной из многочисленных версий, после этих слов Сталин вышел из столовой, оставив гостей одних.

Примерно в четыре часа утра в воскресенье 1 марта Сталин наконец проводил гостей. Он был изрядно навеселе и пребывал в очень хорошем настроении. Напоследок он шутливо ткнул кулаком Никиту Хрущева в живот и пропел с украинским акцентом:

– Мыкита…

Четверка тоже была довольна, что их мучения закончились. Они попросили дежурившего в ту ночь полковника Хрусталева подогнать к крыльцу их машины. Берия, как обычно, взял к себе в ЗИС Маленкова, а Хрущев – Булганина. Сталин с охранником проводили их к машинам.

Для отдыха в ту ночь вождь выбрал маленькую столовую, стены которой отделаны светлыми деревянными панелями. Вернувшись в дом, он лег на обтянутый розовой материей диван. Это был не безумный и беспомощный старик, а безжалостный организатор новой волны репрессий. Сейчас вождь находился на самой вершине своей власти и могущества.

– Я ложусь спать, – весело сказал он Хрусталеву. – Вы тоже можете вздремнуть. Я не буду вас вызывать.

Охрана обрадовалась. Дело в том, что Хозяин никогда раньше не разрешал им спать ночью. Они закрыли двери и ушли к себе.

В полдень 1 марта охранники сидели в своем домике, соединенном с дачей крытым коридором примерно восьмиметровой длины, и ждали, когда проснется Хозяин. Однако никакого движения в его комнатах не было. Телохранители начали беспокоиться. Наконец, в шесть часов вечера Сталин включил свет в маленькой столовой. Очевидно, он наконец встал. Охранники надеялись, что Сталин скоро их вызовет, но этого не случилось.

Шло время. Миновали час, три, четыре, а Сталин все не появлялся. Что-то было не так. Полковник Старостин, старший воскресной смены, принялся уговаривать Лозгачева войти в дом и проверить, все ли в порядке со стариком.

– Ты старший, ты и иди! – ответил Лозгачев.

– Я боюсь. – Старостин покачал головой.

– А я что, по-твоему, герой? – спросил Лозгачев.

Тем временем Хрущев и остальные члены четверки сидели у телефонов и ждали вызова на ужин…