– Так куда, ты говоришь, прогуливаешься по ночам?

Человек, подвешенный на дыбе, выкашлял из разбитого рта что-то невнятное.

– Повтори. – Сенкевич взмахнул кнутом.

– Я не помню, – прорыдал человек.

Еще удар. И еще.

– Прости меня, господин, но я и правда не помню…

Сенкевич отбросил кнут, отер пот со лба, с омерзением почувствовал во рту привкус крови. Кровь… Она сейчас везде – на губах, на руках, на этом вот уроде, который шляется по ночам неизвестно где.

На окраине Равенсбурга, в заброшенном доме он организовал собственный орден, свою инквизицию, и пытал, и бил нещадно, страшнее еще, чем монахи, – искал вервольфа.

Со всех концов города к нему стекались слухи и доносы, его сеть работала на полную мощность. Сенкевич не хватал кого попало по оговору соседей, нет, он проводил расследование, анализировал, так что в его пыточную попадали только настоящие подозреваемые.

Этого ремесленника видели, когда он в лунную ночь бродил по пустырю. Сенкевич не доверил допрос Клаусу, хотя злобный демонолог с удовольствием этим бы занялся. Он и сейчас присутствовал при пытке, злорадно улыбаясь при каждом стоне и крике. Аарон, напротив, старался держаться подальше от пыточной. Сенкевич и не настаивал, пощадил нежную душу алхимика.

Спустя некоторое время стало ясно: подозреваемый – безобидный лунатик, да еще и психически неполноценный.

– Опять не то, – сплюнул Сенкевич. – Убрать.

Клаус понятливо кивнул, отвязал несчастного от дыбы, подхватил под мышки. Сенкевич отвернулся, стараясь не обращать внимания на хрип агонии. Нельзя оставлять свидетеля в живых – при случае расколется инквизиторам.

Вскоре труп, надежно упакованный в холщовый мешок, занял место в углу, дожидаясь глубокой ночи, когда его вынесут и закопают.

– Готово, Гроссмейстер, – с довольным видом доложил Клаус.

– Вот, взяли наконец. – Два наемника втолкнули в дом худощавого рыжего парня в черной одежде и кожаном доспехе – ближнего.

– На дыбу, – коротко бросил Сенкевич.

Он давно понимал: все, что происходит в Равенсбурге – все эти ведьмы, колдуны, пожиратели детей, бесноватые, сумасшедшие – звенья одной цепи. И вервольф, конечно, тоже, раз даже высший демон Марбас отказался говорить о нем. Паранормальные способности так массово проявляются у людей в особых местах. Те, у кого имеются задатки, становятся сверхъестественными существами, те, кто послабее, просто сходят с ума. Это как мутации в зоне радиоактивного излучения.

Только вот непонятно было: вервольф тоже лишь своеобразная мутация либо он все же появился чьими-то стараниями ради определенной выгоды?

Всех колдунов и ведьм, которые принесли ему клятву на крови, Сенкевич допросил лично. Под страхом смерти подданные не могли соврать – кому захочется разлагаться заживо? Никто из них не имел отношения к оборотню и не мог даже представить, откуда он взялся.

Оставалось лишь предположить, что в Равенсбурге есть еще один сильный колдун или ведьма, о которых Сенкевичу ничего неизвестно. Он регулярно погружался в транс, изучая город, отыскивая в нем всполохи чужой силы, но ничего не находил: либо неизвестный колдун был хорошо защищен, либо его просто не существовало.

Лишь над ратушной площадью по-прежнему завивался черный вихрь негативной энергии. Сенкевич знал, откуда она идет. Но что, если эта невероятная мощь закрывает от него еще одну силу? Что, если колдун обитает в ратуше? Вервольф выгоден инквизиторам – его появление развязывает им руки. Возможно, он выгоден также бургомистру – если тот склонен к казнокрадству. Сенкевич отлично знал, как пилится бабло на чрезвычайных ситуациях. Сменяются только эпохи, сами люди не меняются.

Тогда любой из обитателей ратуши мог оказаться колдуном либо нанимателем колдуна. Из осведомителей ничего выжать не удалось: один из подкупленных стражников погиб при захвате ратуши, два других, которых удалось завербовать, служить начали недавно и толком ничего не знали.

Сегодня наемники наконец схватили ближнего, и Сенкевич очень надеялся, что тот не из фанатиков. В любом другом случае дыба, кнут и раскаленные пруты отлично развязывали язык.

Клаус с наемником связали воину Христа руки, подтянули на дыбе – рыжий застонал, ощутив, как выворачиваются плечи.

– Как тебя зовут?

Вместо ответа рыжий выкрикнул ругательство.

– Упорный… – Сенкевич кивнул Клаусу. Тот подтянул веревку, выламывая плечи парня еще сильнее. – Так как тебя зовут?

– Гоззо, – выплюнул рыжий.

– Хорошее имя, – доброжелательно улыбнулся Сенкевич. – Скажи, Гоззо, давно ли ты служишь в ближних?

– Будь ты проклят!

– Не волнуйся. Мы уже прокляты, – захохотал Клаус. – Как и ты, и весь этот городишко, чтоб он сдох.

– Так давно? – Кивок, веревка натянулась еще сильнее. Гоззо закачался под потолком.

– Год почти, – прохрипел он.

Не фанатик…

– Отлично, – одобрил Сенкевич. – Так мы, пожалуй, обойдемся без кнута и огня, не правда ли?

Для наглядности Клаус продемонстрировал железный прут и сунул его в очаг.

– Не надо, все скажу, – взвыл парень.

Оставалось только удивляться, как те, кто каждый день отправляет на муки десятки людей, становятся чувствительны, когда дело доходит до их собственной боли.

– Расскажи мне об инквизиторах, – мягко попросил Сенкевич. – Какие они?

– Мы их плохо знаем, – торопливо заговорил рыжий, не сводя испуганных желтых глаз с прута, который начал раскаляться в огне. – Нас к ним почти не допускают.

– Но ведь ты же видел их? Скажи, что думаешь.

Конечно, основные сведения и характеристики Шпренгера с Инститорисом у Сенкевича имелись, важно было сравнить их со словами Гоззо, чтобы понять, лжет тот или нет.

– Брат Яков строгий, суровый. – Рыжий старался быть убедительным. – Его все боятся. Для него важна только борьба со злом, господин, он, бывает, не доест, не доспит – все колдунов вылавливает. Но он никогда никого не наказывает зря и не пытает. Старается разобраться, где колдовство, а где, может, ошибка какая…

– Ладно. А второй?

– Брат Генрих. – Парень замялся.

Чтобы поторопить его, Сенкевич спросил:

– Клаус, как там прут?

– Не надо прута! – заорал Гоззо. – Брата Генриха никто не любит, господин, и все боятся, еще сильнее, чем брата Якова. Он другой. Если что не по нему или невзлюбит кого – непременно со свету сживет. Нравится ему людей мучить, особенно молодых девок. Так и капает слюной, когда смотрит.

– Достаточно.

Парень не врал. Все так, как записано в досье. Шпренгер – неподкупный фанатик, Инститорис – подонок и садист. Только это еще ни о чем не говорит.

– Может, ты что странное за ними замечал? – Сенкевич едва не рассмеялся собственному вопросу: парочка фанатик и садист – это, конечно, само по себе не странно, абсолютно нормальное явление. – Может, кто из них любит по ночам прогуливаться?..

Такого ответа он не ожидал:

– Так оба любят, – сказал рыжий. – Мы часто видели. И брат Якоб куда-то ночью ходит, и брат Генрих.

– Вместе?

– Нет, всегда порознь.

Допрос длился еще долго, и Сенкевич оказался прав: прут не понадобился. Гоззо выложил еще много интересного о привычках и странностях обитателей ратуши. Так, выяснилось, что бургомистр, выбранный вместо Иоганна Юния, которого сожгли за колдовство, неравнодушен к маленьким девочкам; брат Готфрид, наставник в ученической казарме, имеет привычку убивать бродячих собак; командир Волдо, похоже, близок к сумасшествию – разговаривает с собой и вообще перестал спать. Служащие, стражники, ближние – у каждого нашелся интересный секрет.

Выслушав, Сенкевич отдал приказ убрать Гоззо. Немного подумав, решил начать расследование с главных персон. Рыба гниет с головы.

Ночь была темной, беззвездной и холодной. Сенкевич с Клаусом пробирались по закоулкам, из-за опасения попасться страже шли без факелов и светильников.

– Вот дались тебе эти святоши, Гроссмейстер, – ворчал демонолог. – Ну следили за ними твои люди, и дальше бы следили. Зачем самому-то ноги бить?

– Так надо, – коротко бросил Сенкевич.

Он сам хотел застать процесс превращения в вервольфа и убить подлую тварь. Расправиться собственными руками, отплатить за смерть Розы. Не прошло и двух суток со времени допроса ближнего, как ему донесли: Шпренгер ночью вышел из ратуши в сопровождении своего бессменного телохранителя брата Адольфа.

– Эх, бесов не послать за ними присматривать, чтоб они сдохли, – сокрушался Клаус. – Не смогут, и правда издохнут. Вервольф-то под высоким покровительством…

– Так и так не вышло бы, – утешил его Сенкевич. – Шпренгер, насколько мне известно, сильный экзорцист.

– Там он, Гроссмейстер. – Из темного закоулка выступил человек, один из тех, кто «пас» Шпренгера. – В сторону кладбища пошел.

Сенкевич с Клаусом, хоть толком и не видели друг друга, переглянулись в темноте. Это было уже интересно.

Холодный ветер плакальщиком выл над могилами, осыпал их сухими, невесомыми, скрученными в коконы листьями. Смутно – на черноте еще более глубокой чернотой – виднелась возвышавшаяся над кладбищем часовня.

Стараясь ступать тихо и не запинаться о старые, вылезшие из земли плиты, Сенкевич с Клаусом пробирались между захоронений. Алхимик, обладавший острым зрением, толкнул Сенкевича в бок, шепотом произнес:

– Там, на крыльце…

У входа неподвижной глыбой застыл Адольф – личный охранник Шпренгера. Сенкевич потянул Клауса назад:

– В обход пойдем. К окну…

То ли городские власти не выделяли денег, то ли церковники, но часовня была неухоженная – в разноцветных витражных окнах зияли дыры. Сенкевич потянулся к окну – слишком высоко. Приказал:

– Подсади.

Вскарабкавшись на широкую спину кряхтящего демонолога, он осторожно заглянул внутрь.

Крохотный огонек единственной свечи колыхался под сквозняком, не мог прогнать мрак, отбрасывал лишь беспомощный круг бледного света. В нем на полу распростерся Шпренгер – ничком, уткнувшись лицом в каменные плиты, раскинув руки в стороны крестом.

– Господи, вразуми, помоги, Господи, верному рабу твоему. Наставь и направь на путь истинный, дай сил на борьбу со злом…

Сенкевич спрыгнул на землю. Они с Клаусом прождали до утра, поочередно заглядывая в окно. Шпренгер всего лишь истово молился.