Закрывать разум от навязчивых голосов становилось все труднее, теперь они звучали уже и днем. Еще три монахини сошли с ума и были отправлены в Равенсбург, к инквизиторам. Монастырь погрузился в страх и уныние. Аббатиса старательно делала вид, что ничего не происходит, приказывала молиться усерднее, дабы справиться с дьявольским искушением. Но теперь по ночам никто не спал, все лежали и слушали шепот темноты. И почти каждую ночь темнота забирала кого-нибудь из сестер, погружая в безумие.

– Он восседает под корнем древа смерти, – звучало и звучало в голове. – Он звонит в колокола боли, и имя им – семь смертных грехов…

Настя устала бороться, голоса становились все ближе, и теперь звучали сладко, нежно. Слова проникали в душу, делали ее безвольной, слабой. Она ловила себя на том, что ждет этих слов. Хотелось закрыть глаза, погрузиться в волшебство призрачных шепотов, подчиниться им, сделать то, что они велят. Стать частью… чего? Она не знала.

Однажды, когда Настя сидела одна в скриптории, чистила пергаменты, беззвучно повторяя:

– Он восседает под корнем древа смерти. Он звонит в колокола боли, и имя им – семь смертных грехов… – вдруг пришло понимание: сейчас она перестанет быть собой.

Призраки победят, и она перестанет существовать, ее личность, желания, мечты, привычки – все это исчезнет. Останется оболочка, наполненная враждебной волей, да и та – чужая.

Настя резко поднялась, оттолкнула стол, свитки с шуршанием раскатились по полу. Подхватив светильник и карту, она освободила шкаф, влезла в подземный ход. Плевать ей было на тварь, жившую под монастырем. Лучше издохнуть в ее лапах, чем жить безвольной рабыней чужого разума.

Подвал встретил запахом сырости и ледяным холодом. Настя решительно спустилась, зашагала по длинному тюремному коридору. Шепоты усилились, сделались угрожающими, над головой захлопали невидимые крылья, ее словно не хотели пускать сюда, предостерегали.

– Все равно свалю, – упрямо произнесла Настя.

«Хлюп, хлюп, – раздалось издали. – Шлеп, шлеп…»

Настя дошла до того места в стене, где, судя по карте, должно было находиться продолжение подземного хода, стала простукивать стену. Вскоре пальцы вместо осклизлого холодного камня ощутили поддающиеся гнилые доски. Настя ударила по деревяшке ногой – раз, второй, третий.

Шаги существа становились все ближе. Настя с отчаянием колотила по двери, молясь о том, чтобы справиться, пока до нее не добрался обитатель подвала.

– Уррк? – с ласково-вопросительной интонацией проговорили за спиной, на плечо легла влажная холодная лапа. – Уррк?

Настя медленно обернулась. Тварь стояла перед нею, склонив голову набок и скривив пасть в подобии улыбки. Маленькие, заполненные гноем глазки смотрели просительно-умильно. Пока монстр не проявлял признаков агрессии.

– Э-э-э… привет, – как можно дружелюбнее сказала Настя.

В ответ существо хлюпнуло и заключило ее в объятия, обдав волной невыносимой вони. Стараясь не дышать носом, Настя гнусаво проговорила:

– Да ты в меня влюбился, что ли? Хороший, хороший мутант…

Она ласково похлопала монстра по спине, тот блаженно заурчал и крепче сжал лапы. Чувствуя, что сейчас задохнется или от его любви, или от амбре, Настя сказала:

– Лучше бы помог мне выйти отсюда. Ты, наверное, тут все ходы знаешь?

Тварь слегка ослабила хватку, внимательно прислушиваясь к голосу девушки.

– Выход, понимаешь? – Настя осторожно высвободилась из объятий, помахала рукой. Переборов брезгливость, погладила существо по склизкому, покрытому язвами лбу. – Здесь есть выход? Покажи мне, пожалуйста.

Тварь издала глубокий всхлип, протянула лапу, дотронулась до Настиной головы. Девушка мужественно вынесла прикосновение. Длинные кривые пальцы ощупали шапочку, погладили монашеское покрывало.

– Помоги, – снова попросила Настя. – Покажи…

Будто поняв это слово, тварь схватила ее за руку и потащила куда-то. Она двигалась быстро и уверенно, Настя едва поспевала следом. Светильник погас, пришлось идти в полной темноте. Всякий раз, спотыкаясь о выбоины на полу, она ощущала, как монстр напрягает лапу, поддерживая ее.

Голоса звучали все навязчивее, воздух стал вязким от их шепота, ледяные крылья хлопали рядом и скользили по лицу.

Тварь булькнула что-то, потянула сильнее. Настя ощутила под ногами крутые ступени. Они долго спускались по лестнице, потом снова зашагали по коридору, который поворачивал то влево, то вправо. Становилось все холоднее, сырой воздух гудел от множества голосов.

Вдруг за следующим поворотом забрезжил слабый свет. В первую секунду Настя ощутила радость – тварь все же вывела ее наружу. Но тут же поняла, что ошиблась: свет был зеленоватым и… мертвым – такой не мог исходить ни от луны, ни от светильника.

Существо радостно взвизгнуло – как пес, приветствующий хозяина, потрусило вперед, таща Настю за собой. Свет делался все ярче и гуще, он не бил лучами, не отбрасывал бликов – просто равномерно заполнял собою пространство, делая воздух похожим на стоячую воду. Это выглядело одновременно притягательно, жутко и… очень опасно. Инстинкт выживания вопил, что надо убираться отсюда, разум, затуманенный призрачными шепотами, хотел остаться.

Настя остановилась, дернулась назад. Но хватка существа стала крепче, а невидимые крылья упруго ударили в спину, подталкивая вперед. Тварь втянула Настю в небольшой зал, отпустила руку и встала позади, загораживая выход.

Посреди комнаты, залитой густым, маслянистым зеленым светом, стоял каменный алтарь, над которым парила в воздухе небольшая, в две ладони высотой, статуэтка. Идол сидел в позе лотоса. У него было мускулистое поджарое тело, огромная лысая голова и уродливое лицо – тяжелые надбровные дуги, маленькие глазки, горбатый, нависающий над губами, нос. Из-под тонких, раздвинутых в ухмылке, губ выглядывали острые клыки. Уши, длинные и заостренные, были широко растопырены, макушку венчал одинокий рог, глубоко посаженные глаза излучали зеленый свет. Изваяние мягко покачивалось в нем, колыхалось на его волнах, словно уродливый зародыш в околоплодных водах.

Голоса уже не шептали, они вопили, накладываясь один на другой, объединяясь в оглушительный хор:

– Он восседает под корнем древа смерти. Он звонит в колокола боли, и имя им – семь смертных грехов…

В зеленой мгле ткались силуэты – размытые, нечеткие, но неизменно уродливые. Искаженные лица, изломанные тела словно проступали под тканью пространства, натягивали ее, стараясь разорвать и попасть в мир, но, не сумев, уступали место новым абрисам.

Пол вокруг алтаря устилали кости – гладкие, хрупкие, обкатанные временем и покрытые остатками гниющей плоти. Много было обгорелых останков, судя по размерам, все они принадлежали детям.

На алтаре лежали какие-то предметы, показавшиеся Насте знакомыми. Она всмотрелась сквозь зеленоватую дымку: посох, точно такой же, на какой опиралась мать Анна, массивный перстень и печать – атрибуты власти аббатисы.

Тварь надавила на плечи, принуждая поклониться. Настя вывернулась, шагнула в сторону, прижалась спиной к стене и тут же отшатнулась, почувствовав движение.

Стена шевелилась, как живая, переливалась и сама испускала зеленоватый мертвенный свет.

«Это…» – Настя не успела додумать. Кто-то ударил ее сзади по голове. Зеленый свет померк.

– Снег на улице, – пролепетала маленькая Лотта, – сестра, слышишь, снег?

Сухие крупинки шуршали по промасленному пергаменту на окне.

– Угомонись, – сонно ответила Фрида.

Малышка вечно крутилась, долго засыпала, мешала отдохнуть. Фрида мечтала о собственной постели – да где там, в доме нет ни места, ни денег на новый тюфяк. Скорее бы уже взяли замуж, подумала она, смежая веки.

– Холодно, – Лотта поежилась, потянула на себя тонкое одеяло.

– Не дергай! – возмутилась средняя сестра, Мета.

– Дочки, тихо! – прикрикнула из угла мать. При свете сальной свечи она штопала поношенную отцовскую рубаху.

Сестры сразу же замолчали – матушка в гневе была скора на расправу. А если еще и отец проснется…

Дверь с грохотом распахнулась, в дом ворвалось чудовище.

– Волк, волк! – запищала Лотта и нырнула под одеяло.

Мать закричала, бросилась к девочкам. Один удар – крик сменился изумленным бульканьем разорванного горла.

Вервольф сдернул одеяло, подхватил Фриду и выскочил прочь.