– Клинок, останься. Сейчас приведут колдуна, – устало произнес Шпренгер. – Вчера на допросе он упорствовал, но я уверен: он что-то скрывает.

Стражники ввели избитого, дрожащего человека, швырнули перед столом на колени.

– Ну что, Питер Шульц, сегодня будешь говорить? – спросил Шпренгер.

Мужчина молчал, упорно глядя в пол.

– На дыбу! – взвизгнул Инститорис. – В тиски!

– Подожди, брат Генрих. – Голос Шпренгера звучал спокойно и почти дружелюбно. – Может быть, Питер все же одумается. Покайся, облегчи душу, сын мой.

– На дыбу! – упорствовал толстяк.

– Что ж, возможно, ты и прав, брат Генрих, – опечалился Шпренгер. – Палач…

Румяный молодец подступил ближе, засучивая рукава. Шульц задрожал сильнее, по щекам потекли слезы:

– Не нужно дыбу, ваша святость. Я все скажу, только не пытайте больше!

– Господь зачтет тебе искреннее раскаяние, – вздохнул Шпренгер. – Итак, занимался ли ты колдовством, летал ли на шабаши?

Питер Шульц сознавался во всем подряд: в ведовстве, колдовстве, сношениях с суккубами, ночных полетах верхом на свинье, срамном поцелуе, оборотничестве. Выдавал сообщников, называя имена соседей, друзей и близких. Дан слушал вполуха – большая часть признаний была самооговором под страхом пытки. Он уже привык к такому, испытывал лишь раздражение и брезгливость, но продолжение допроса заставило его насторожиться:

– Назови имя самого сильного колдуна в городе.

– Это был бургомистр Иоганн Юний, – быстро, словно заученно проговорил Шульц. – Других я не знаю…

– Подумай хорошо. Этот человек появился в городе недавно, он чужак. Назови его имя.

Дан внимательно наблюдал за Шульцем. Если изначально колдун боялся пытки, то сейчас его лицо выразило абсолютный ужас и растерянность.

– Но я ничего не знаю… – проблеял он.

– Подумай хорошо, дитя мое. – В голосе Шпренгера прозвучали скорбные ноты.

– На дыбу! – снова возопил Инститорис.

– Но подожди, брат Генрих…

– Нет, пытать! – Толстяк вскочил со скамьи, капризно топнул ногой.

Дан усмехнулся про себя: монахи успешно играли в «плохого и хорошего копа». У них получилось, Шульц расплакался:

– Он убьет меня! Его слуги перережут мне горло… Они всегда так делают с предателями…

– Мы поймаем его, – мягко заверил Шпренгер.

– Выбирай, как издохнуть: на дыбе или с перерезанным горлом! – подбодрил Инститорис.

– Назови его имя.

– Никто не знает его имени, – прошептал Шульц. – Все называют его Гроссмейстер.

– Где его найти?

– Клянусь, не знаю! Его никто не видел!

Шульц заговорил быстро, лихорадочно, словно боялся, что его перебьют и потащат на дыбу. С его слов выходило, что в Равенсбурге есть могущественный мастер темных искусств, защитник ведьм и колдунов. О нем многие знают, но видеть удостаивались только избранные. Говорят, Гроссмейстер предупреждает своих подопечных об аресте, взамен они отдают часть своих заработков.

– Что ж он тебя не предупредил? – поинтересовался Инститорис.

– Я не служу ему, святые отцы, лишь слышал о нем.

Дальше Шульц понес полную ерунду, из которой следовало, что Гроссмейстер – то ли бог, то ли дьявол во плоти.

Дан услышал достаточно – Шульц сказал все, что знал. Дальше несчастного все же отправят на дыбу, и он начнет плести небылицы, лишь бы избавиться от мучений, потом его передадут светскому суду, который приговорит к сожжению.

Дан поклонился инквизиторам и вышел. Запугивание, мистификации, неуловимость, защита верных людей, жестокие расправы над предателями – все это очень похоже на Сенкевича. Именно так он и вел дела в своем времени.

У Дана почти не осталось сомнений: Гроссмейстер и Сенкевич – одно лицо. Но вот как он связан с вервольфом?