Глава 5. Прорыв на Глагол
Август, 2622 г.
Линкор–авианосец «Эрван Махерзад»
Район планеты Глагол, система Шиватир
Теперь наконец–то два слова о моей любви всей жизни – о флуггерах.
Вам, конечно, интересно как меня занесло в кабину новейшего «Орлана»? Рассказываю по порядку.
Как помнит даже не самый внимательный читатель, первой моей боевой машиной был РОК–14 «Змей Горыныч».
Этот отличный, быстрый, верткий истребитель производился в России с 2609 года и поставлялся большинству наших друзей, включая муромчан. На нем наши военно–космические силы начали войну с Конкордией, на нем же ее победоносно завершили – эскадрильи и полки «Горынычей» были становым хребтом нашего москитного флота палубного базирования в 2621 году, им же оставались и к середине 2622–го.
Я, однако, воевал на «Горыныче» только против джипсов, в Наотарском конфликте.
На всю войну с Конкордией моим боевым конем стал DR–19 «Дюрандаль» – истребитель–штурмовик, разработанный мужем моей сестры Роландом Эстерсоном. (Впрочем, в годы работы над «Дюрандалем» Роланд еще не был на Полине женат, они и знакомы–то не были.)
«Дюрандаль» был принципиально новой боевой машиной, первым в мире серийным флуггером классической схемы, оснащенным генератором защитного поля. Благодаря этому генератору истребитель сделался почти неуязвим для энергетического и корпускулярного оружия. Его не брали ни зенитные лазерпушки клонов, ни позитронные лазеры паладинов ягну.
Сражаясь на «Дюрандалях», мы отменно давили ПКО клонских авианосцев. «Атур–Гушнасп», «Джамаспа», «Фрашаостра», «Атур–Бурзэн–Михр» – все эти гиганты были торпедированы нашими ударными флуггерами почти без потерь в первую очередь благодаря тому, что группы «Дюрандалей» загодя расстреливали их зенитные лазерпушки вместе с радарами наведения.
То же касается и наших боестолкновений с ягну. В битве за Грозный «Дюрандали» произвели на эту ксенорасу яркое впечатление!
Я бы не возражал оставаться пилотом «Дюрандаля» и впредь. Да, истребитель этот медленноват, тяжеловат, кое–кто из наших пилотов прозывает его «чугунием»… Но зато – защитное поле! Паладины ягну вдесятером один «Дюрандаль» расковырять не могут! Это им уже так нужно лупасить по защите, так генератор перегрузить…
Увы, индивидуальные технические качества флуггера не всегда равны его интегральной тактической ценности.
Анализируя битву за Паркиду, вооруженцы из Третьего Главного Управления Генштаба заключили, что итоговая боевая эффективность полка новейших российских «Орланов» вдвое превосходит таковую у полка «Дюрандалей». Уж не знаю, принималось ли при этом во внимание, что «Орланы» почти всегда вводились в бой с борта Х–крейсеров, то есть внезапно для противника…
Так или иначе, заводы Российского Оборонного Концерна работали вовсю, сотни «Орланов» поступили на флот только за июнь месяц. Поступление покрыло все потери ОСАКР (особых авиакрыльев) Х–крейсеров, в которых «Орланы» с самого начала были основным боевым флуггером. После чего еще 120 новейших истребителей распределили между гвардейскими авиакрыльями и гвардейскими же крепостными полками ПКО.
У нас, во 2–м гвардейском, их встретили без энтузиазма.
Но приказ о перевооружении одной эскадрильи «Орланами» в каждом ГОАКР имелся, приказ надо было выполнять.
Поэтому, когда я прибыл из отпуска в Марсопорт – новый тыловой пункт базирования Второго Ударного флота – вызвал меня Бердник пред ясны очи и сказал: «Пушкин! Приказываю получить и освоить новую матчасть: истребители РОК–17 «Орлан»!»
Я для приличия поспорил с полминуты, но Бердник был непреклонен: «Матчасть тяжелая, своенравная, а ты, Пушкин – лучший летун среди молодых ветеранов».
«Молодых ветеранов»! Придумал же формулировочку!
В итоге пришлось соответствовать.
Итак, РОК–17 «Орлан»…
Кто–то скажет – быстрый. Кто–то скажет – динамичный. Я скажу: танк.
Да, вот такие мои ощущения от этой великолепной машины: танк с крыльями. Что–то невероятно сильное, мощное, стремительное, и в то же время – дышащее надежностью.
Ну и ясное дело, что в варианте «Орлан–Ш» ощущение танка превращается в самое непосредственное восприятие, ибо на спине у флуггера – башня с парой беспрецедентных для истребителей–штурмовиков 85–мм орудий!
Кстати, вопреки распространенному заблуждению, «Орлан–Ш» это не то чтобы специализированный штурмовик. Реально это такой же точно многоцелевой истребитель, как и сам «Орлан». Просто один из топливных баков центроплана заменен у него на боеукладку 85–мм снарядов вместе с приводами вращения башни в одном модуле. Сама же башня с пушками, которая посажена над центром тяжести машины, сделана легкосъемной.
Таким образом, «Орлан–Ш» силами техников может быть приведен к виду обычного «Орлана» путем двухчасовых манипуляций в ангаре. Правда, топливный бак в центроплане невосстановим, но соответствующее падение дальности компенсируется путем подвески дополнительных внешних баков.
Причем, что характерно, даже с пушечной башней «Орлан–Ш» летает заметно лучше «Дюрандаля». Вот такой скачок тяговооруженности дают новые двигатели М–119!
Я всё это говорю для того, чтобы объяснить кажущийся парадокс: в мою истребительную эскадрилью И–02 прислали «Орланы–Ш» с 85–мм пушками. Хотя вроде как должны были дать «чистый» истребитель, обычный «Орлан» без пушечной башни.
Мы поначалу, конечно, чуть не засели за коллективное письмо прямо вот на имя Председателя Растова. Но первые полеты всё расставили по местам.
Ну а после реальных боев с клонской эскадрой «Сефид» в первой декаде августа мы новую технику полюбили. Как говорим мы, пилоты – «приняли».
Не приняли только букву «Ш» в обозначении машины. Лично для меня мой РОК–17 – просто «Орлан». «Орлан–Ш» – это пусть в официальных документах пишется.
* * *
Я почему–то думал, что наш вылет пройдет в стилистике предыдущего, то есть как этакий партизанский разведрейд.
Однако мы вышли из Х–матрицы всем флотом, никого не таясь. Так сказать, с развернутыми знаменами и под громкий барабанный бой.
В центре ордера шли красавцы «Суворов», «Кавад» и их новый боевой товарищ – «Эрван Махерзад», весь из себя благой и пышноукрашенный.
Фрегаты, как водится, окаймляли строй кораблей первого ранга.
Впереди, скорее как дань традиции нежели в силу реальной минной опасности, гордо шествовали пузатые клонские тральщики и прикрывающий их монитор «Дербент».
Х–крейсер «Ключевский», как и полагается субмарине, таился где–то в позиционном положении. Невидимый, неслышимый, опасный.
Весь мой отряд был выплюнут с «Эрвана Махерзада» в один залп. Благо на клонском гиганте, как и на наших сверхтяжелых авианосцах типа «Слава», имелись укрупненные батареи катапульт, предназначенные для массового подъема флуггеров поэскадрильно.
Прежде чем мы завершили стягивание боевого строя в минимальный объем и подтвердили автопилотам полетную задачу «дом – Глагол», мы успели пронаблюдать, как отцы–командиры поднимают всю королевскую рать на бой.
Величественное зрелище! И хоть я видел его раньше, каждый раз – как в первый…
Не знаю даже чем это объяснить, но привыкнуть к такому невозможно. И в то же время, положа руку на сердце, скажу вам: не хочу я наблюдать подобное часто. Это как собственная свадьба, или как похороны близкого… Нет у меня ресурса души на такое «часто»!
Но я отвлекся.
Вот выкатились вперед и рассыпались широким фронтом «Дюрандали» эскадрильи Румянцева.
Над ними, вторым эшелоном, развернулись «Горынычи» Белоконя.
«Орланы» 4–го ОСАКР (особого авиакрыла) с борта «Ключевского», временно переданные «Эрвану Махерзаду», вылетели устрашающими тенями в своем фирменном «субмаринном» камуфляже. Я профессиональным глазом отметил точное число машин – двадцать – и мысленно похвалил работу авиатехнического дивизиона «Ключевского»: за последние сутки ребята смогли вернуть в строй минимум четыре «Орлана»!
Черные тени из 4–го ОСАКР стремительно ушли куда–то вперед, сопровождаемые тремя «Андромедами–Е». Такое количество флуггеров инфоборьбы однозначно указывало на то, что «Орланы» будут действовать в атмосфере Глагола под прикрытием электронно–оптической завесы «Сияние».
И уже когда мы, разгоняясь, могли наблюдать стремительно уменьшающиеся корабли только на камерах заднего обзора, на сцену, эскадрилья за эскадрильей, начали выходить ударные машины: трудовые «Фульминаторы», простые и крепкие как ведро чугуна «Белые вороны», экзотические «Ягуары Шлахтгерет» и клонские штурмовики «Кара»…
В наушниках послышался голос Княжина:
– А я и не знал, что большая операция назначена, – говорил он как–то слегка обиженно. – Могли бы и сказать… Что им, трудно?
– «Что знают двое, знает и свинья». Слышал, небось, такую поговорку от братских немецких летчиков? – Озорно ответил Лобановский. – Хотели секретность сохранить.
– Я понимаю. Секретность, все дела… Но можно же было как–то… намекнуть?
– На–мек–нуть? Как тебе намекнуть, чучело? Тебе надо, чтобы во время завтрака к тебе повар с кухни вышел, сковородкой для яичницы тебя по затылку огрел и как будто невзначай заметил: «Да–а… Совершенно непонятно, Княжин, как вы принимать участие в операции будете, с такой–то шишкой?!»
– Не смешно совсем, – огрызнулся Княжин.
Лобановский промолчал, чтобы «не разжигать».
Эстафету досужей болтовни принял обычно неразговорчивый, как и подобает ветерану, Серега Цапко.
– Не знаю, Княжин, утешит тебя это или нет, но на правах старшего товарища обращаю твое внимание, что наш вылет по времени и месту увязан с основной операцией флота…
– Чего–о? – Переспросил Княжин.
– Увязан, говорю! Так что можешь гордиться! – Продолжил Цапко уже громче. – Хотя комкрыла Меркулов поставил нашей группе самостоятельную задачу «Лететь туда–то, искать таких–то», на самом деле нам явно отведена роль пробного шара… То есть мы своим пролетом вскроем для главных сил вражеские боевые порядки.
– А если нас… того? – Не унимался Княжин.
– Если нас «того», в школах, где мы учились, привинтят к стенам мемориальные доски. Вызолотят на них хризолином имена, годы жизни и портреты анфас, без намека на сходство… А нас самих, точнее, массогабаритный эквивалент нашего праха, с почестями захоронят на военно–космическом кладбище в поселке Николина Гора, что под Москвой. И на могилах наших вырастет…
– Лейтенант, задробьте, – жестко одернул моего друга Дофинов. – Знаете как буддийские монахи говорят? Завтра ты будешь там, где сегодня твои мысли. Мораль: не надо про кладбища.
«Поучи нашего Цапко–парашютиста щи варить», – подумал я, но промолчал.
Тем временем мы, набрав скорость сорок семь километров в секунду, неслись к Глаголу.
Сегодня с нами не было дальнозоркого «Асмодея». А значит, мы могли полагаться только на «Параллакс» – родной орлановский радар. (Присутствие в нашей группе двух «Громобоев» картины не меняло – их радары были послабее наших, что служило платой за громоздкий генератор защитного поля на борту.)
«Параллакс» был неплох, очень неплох. Но все–таки, при нашей скорости время гарантированной реакции на контакт с целью типа «флуггер» падало до ста секунд.
Поэтому я всю дорогу угрюмо помалкивал и сосредоточенно пожирал глазами экран тактического монитора.
И недаром!
Ладно бы появились цели типа «флуггер», то есть имеющие размеры хотя бы метров этак двадцать пять! Но! До поры скрытые своим фирменным интерференц–полем, чоругские планетолеты истребительного барража выпустили на нас… дископтеры, едрёный корень!
Маленькие вертлявые фиговины, засечь которые было в десятки раз сложнее, чем флуггеры!
Так что никаких ста секунд судьба нам не подарила. Рой красных меток вспыхнул посреди тактического экрана адским костром.
Парсер мгновенно рассчитал, что до наших смертельных объятий осталось двадцать шесть секунд!
– Эскадрилья, к бою! – Скороговоркой скомандовал я.
Одновременно со мной заорал Дофинов:
– Всем оставаться на курсе! Не отключать автопилот!
«Во всем слушайся Дофинова», – мелькнули в моем сознании слова Меркулова. Мелькнули, и враз усмирили мою командирскую гордыню. В принципе ведь, если по уставу, то что это за новости – командира дополнять?
– Эскадрилья, подтверждаю Дофинова! Держимся курса! Пилотам «Орланов» – переворот на сто восемьдесят! Ввести в действие огневые точки защиты хвоста! Режим – «автомат»!
«Орланы» крупнее других наших массовых истребителей – «Дюрандалей» и «Горынычей». Благодаря этому конструкторы смогли впихнуть в корму машины маленькую вертлявую лазерно–пушечную установку.
Она была слабовата против серьезного флуггера, но имела феноменальную скорострельность и ракеты сбивала отменно!
Я подумал, что дископтеры по своим ЛТХ ближе к ракетам, чем к флуггерам. И, пожалуй, только наша точка защиты хвоста будет в подобной ситуации полезна.
– Бьем кормовыми лазерами! – Повторил я для надежности. Все–таки на «Орланах» мы летали недолго, нужные автоматизмы в сознании еще не сформировались.
Бой на встречных курсах вспыхнул через секунду.
Дископтеры отработали по нам из своих диковатых одноразовых пушек–картечниц. Вслед за чем чоругские боевые роботы устремились к выбранным жертвам в стилистике героев анимэ–комиксов – камикадзе. Разве что не заорали в эфир «Ниппон банзай!»
Не стоит и говорить, что любое, даже касательное, столкновение с дископтером означало для «Орлана» или «Громобоя» мгновенную гибель.
Поэтому всё во мне буквально звенело от дурных предчувствий.
Выполняя указания Дофинова, мы не задействовали ни одного маневрового движка. Не отклонились от своих траекторий ни на сантиметр. Что, с моей точки зрения, предельно упрощало электронным мозгам дископтеров решение задачи встречи.
Но Дофинов был прав.
Мы стояли на своих траекториях как влитые. А вот дископтеры, попав под огонь наших кормовых лазеров – зафигуряли.
Они реагировали на обстрел настолько нервно (отрабатывали какой–то чересчур хитроумный алгоритм группового поведения), что с траектории сошли даже те боевые роботы, которые нашему обстрелу не подверглись!
В итоге вся эта камарилья прошла сквозь наш строй как дробь сквозь стаю воробьев.
Суммарная скорость сближения была у нас порядка семидесяти километров в секунду – поэтому мы не то что даже испугаться не успели, мы зафиксировать их взглядом не смогли!
Полсекунды назад нам в лицо мчалась неотвратимая смерть. А уже через секунду – смерть растворилась в непроглядной черноте за кормой.
Как поется в популярной песне, от которой два сезона тряслась и стонала наша общага:
Вчера с тобой мы шуба–дуба,
Теперь же вот – расстались грубо…
Затем на закраинах тактического экрана на полминуты показались сами чоругские боевые планетолеты. Но эти достаточно крупные корабли размером с наши «Андромеды» просто не успели как следует разогнаться, чтобы перехват был успешным…
Авантюрный план Меркулова–Дофинова воплощался в жизнь. Мы лихим кавалерийским наскоком прорвали чоругский барраж. А немногочисленные паладины ягну, как мы и надеялись, устрашились двух «Громобоев» с их великолепным защитным полем…
Следующим испытанием для моих нервов должна была стать атмосфера Глагола. Мало того, что мы собирались пройти ее с неприличной для серьезных мужчин торопливостью, так еще в конце нам предстояло падение прямиком в эту их «трешку»…
Об аномальном гравимагнитном стационаре я старался думать как можно меньше. Припоминаю, мой самый близкий, а ныне покойный друг Коля Самохвальский любил повторять, особенно выпимши, что, по его скромному мнению, все проблемы в жизни человека – от переизбытка у него атеизма. Ну то есть от того, что человек думает будто Бог не знает о тех сложных жизненных ситуациях, в которых человек оказывается.
А если вдруг отбросить атеизм и принять, что Бог все–таки знает… То получается, что бояться нечего!
Если Бог решил, что твое время на земле вышло, что пора тебе отправляться «в место ситное, место злачное», то всё, дергаться поздно. И наоборот: если Бог заключил, что ты, в сущности, незлой и полезный парень, и надо тебе дать еще пожить–потрепыхаться, то, уж будь уверен, выйдешь невредимым из всякой передряги!
Заметьте, дорогие друзья, когда такие вещи говорит кадет, учащийся второго курса, пусть даже отличник, верить не хочется. Мало ли что кадету в голову взбредет! (Я вот, когда был кадетом, считал, что если война и случится, то между Россией и какой–нибудь другой земной директорией, а уж никак не между Объединенными Нациями и клонами!)
А вот когда о военно–прикладной теологии рассуждает человек, который в открытом космосе самолично болтался в одном скафандре, без особой надежды на спасение, человек, потерявший любимую… В общем, я вам советую прислушаться.
Возвращаясь к «трешке», скажу: я надеялся, что Бог уж как–нибудь там устроит. Всё равно мы, пилоты Российской Директории, аномалиями Глагола управлять никак не умеем.
…Атмосфера.
Парсер рапортует о повышении температуры.
Лобановский – чисто от нервов – несет какую–то чушь.
Мы движемся под непривычно острым углом к вертикали. Это, ясное дело, чтобы как можно меньше пробыть в возможной зоне поражения неприятельских огневых средств.
Самое обидное, что, по данным наших радаров, в радиусе ста километров активности противника нет!
Конечно, Глагол планетка непростая. На ней легко представить такие аномальные зоны, в которых не то что десяток паладинов, а целый астрофаг останется невидимым для радаров.
Но все–таки что–то свербит, что–то нашептывает мне: «Скорость можно было бы и сбросить… Лететь нормально, без выпендрёжа…»
Я волевым усилием заставляю внутренний голос заткнуться. И придерживаться плана, предложенного Дофиновым.
Температура на передних кромках крыльев моей машины доходит до круглой цифры – 1200 градусов по Цельсию.
Мой «Орлан» на глазах превращается в аэрогриль…
Как назло, под нами сплошная облачность.
Облака – вещь совершенно обычная и вездесущая на землеподобных планетах. Но здесь, на Глаголе, насколько я помню, облака встречаются только по периметру Котла. И более нигде.
Наша же точка назначения лежит в трех сотнях километрах к западу от этого исполинского провала, у истока реки Стикс–Косинус. Так что облака эти уже сами по себе – атмосферная аномалия, и легко заподозрить, что под ними скрывается аномалия наземная.
Не спрашивая лишний раз у Дофинова, самостоятельно связываю темную облачную кляксу с тем самым гравимагнитным стационаром, также известным как «трешка». (Вскоре окажется – связал правильно.)
Входим в облако, с оглушительным ревом кромсаем его раскаленными ножами наших крыльев из жаропрочного макрокомпозита Т–2.
Еще мгновение – и бескрайнее рыжее плато Глагола бросается прямо в лобовое стекло моей кабины.
А по самому центру, там, где горит оранжевая хризантема плазмоида вокруг носового обтекателя – аномалия. Призрачное золотистое сияние растекается змеистым муаром от багрово–черного центра к нежно–голубым краям.
Чем–то аномалия напоминает шляпку трайтаонского сумчатого гриба (есть там такие, их передачи про природу любят, потому что они вроде как живородящие, что среди грибов, мягко скажем, нечасто встречается). Но скорость наша настолько велика, что ни насладиться мрачным великолепием зрелища, ни даже впечатленно ахнуть я не успеваю – шутка ли, пять километров в секунду!
Секунда и… бам!
Я в полнейшем изумлении наблюдаю клубы пыли за бронестеклом кабины.
А в этом пылевом облаке лежит мой «Орлан»… Лежит на поверхности Глагола!
При этом мы находимся в состоянии невесомости! Его ни с чем не спутаешь!
– Едрёна матрёна, – ахнул я.
– Не говори, командир… Я сам охренел, – это был Цапко.
– Напоминает аттракцион «Парашютист», я его в детстве любил, – трещал Лобановский. – Там, на вышке, тебя сталкивают в вертикальную шахту, как есть, без парашюта. И создают противоток воздуха такой силы, что ты быстро упасть никак не можешь. И падаешь ме–е–едленно…
– А почему «Парашютист», если парашюта нет? – Мрачно спросил Княжин.
– Кто его знает! Может, это намек, что парашют не раскрылся? У народа, который парки развлечений разрабатывает, чувство юмора специфическое. Помню, был детский аттракцион «В кишечнике у выхухоля Севы»… По сути, извилистая горка, но только без света и со звуками.
Потом летели по Кобре. Так назывался змеистый трехсоткилометровый разлом, тянущийся от гравимагнитного стационара почти до самого лагеря нравственного просвещения имени Бэджада Саванэ. Летели через Муть, считай «без света и со звуками». Почти в кишечнике у выхухоля Севы, да–да.
Вблизи от столовой горы, на которой был построен лагерь, разлом расширялся и превращался в долину, которая при взгляде сверху походила на капюшон индийской кобры.
Насколько я помнил, ничего подобного «в моё время» – когда я прошел по Глаголу десятки километров, многие из которых прополз буквально на брюхе – в этой местности не наблюдалось.
Я вслух удивился – дескать, Кобра эта откуда здесь взялась? Дофинов напомнил мне:
– Так ведь после того как Дунай взорвали, обломки его зацепили Глагол… Тут полно свежих кратеров. Ну и, само собой, были землетрясения, тектонические сдвиги… Из–за этого почти все клонские карты Глагола теперь устарели.
– Да, Дунай… – пробормотал я и мне вспомнились светящиеся мягким снисхождением глаза специального уполномоченного Совета Обороны Ивана Денисовича Индрика, который жизнь отдал за то, чтобы всё было так, как было: Глагол, Котел, два Стикса…
Но вот эта Кобра… Она ведь, если вдуматься, была свидетельством того, что «так, как было» уже никогда больше не будет. Мы изменили Глагол, борясь за то, чтобы он остался неизменным, и кто знает, к чему это приведет в ближайшие годы, а может быть и дни?
Прошли каньон на дозвуке без приключений.
Я по старой памяти ожидал, что лететь придется через Муть до самого лагеря. Но она–то как раз и исчезла еще за семьдесят километров до точки назначения!
Видимость была отличная, и я получил массу удовольствия от полета на малых высотах на ручном управлении (а может, прилив эйфории случился из–за того, что главная опасность – «трешка» – миновала).
Когда мы проходили «капюшон» кобры, вперед, рывком преодолев звуковой барьер, умчался на «Громобое» старлей Млечин, друг Дофинова. Его сопровождал Княжин на своем «Орлане».
Они первыми стали в круг ожидания над лагерем имени Бэджада Саванэ и передали условный сигнал «Дорожка!»
Это значило, что чоругские ходячие танки, по счастью, ходят где–то в другом месте. И что в лагере можно без опасений садиться.
Полученной информацией не замедлили воспользоваться Цапко и Пак.
Мы же впятером остались в воздухе, на патрулировании.
На скорости девятьсот километров в час я промчался над жестяной крышей барака, покрашенной в мирный синий цвет. Барака, где я когда–то рисовал стенгазеты, безудержно качал шею и в один прекрасный день познакомился с Богданом Меркуловым – только что сбитым в бою близ Старой Зуши чертовски заводным кап–три…
