Глава двадцатая.
ПОТЕМКИНЦЫ В РАССЕЯНИИ

По приходу броненосца в Румынию, как мы уже говорили, команда была сразу же свезена на берег. Власти Констанцы прислали вооруженный конвой для сопровождения потемкинцев. Увидев его, матросы решили, что их заманили в ловушку, арестуют и передадут российским властям Началась паника, дело едва не дошло до драки. Кое-как матросов успокоили. Местные жители с любопытством глядели на колонны русских мятежников, бредущих под конвоем по городу. Участник восстания минный машинист Шестидесятый впоследствии вспоминал: «На берегу в это время собралось много народа. Многие приехали из далеких мест, чтобы посмотреть на революционный броненосец, на смелых моряков. Я с благодарностью вспоминаю встречу румынских граждан с потемкинцами — так тепло, так дружески приветливо встретили нас на берегу. Я и сейчас не могу вспомнить без волнения те минуты встречи, особенно с рабочими. Этот день был каким-то праздником в Констанце. Некоторые граждане обменяли свои котелки и шляпы на матросские бескозырки с георгиевской лентой. Многих потемкинцев румыны разобрали к себе по квартирам, остальные были размещены в казенных зданиях. На следующий день потемкинцы отправились искать работу. Специалисты попали в мастерские, а остальные поехали на сельские работы».

Отныне каждый был предоставлен самому себе. Без денег, без знания иностранных языков, без помощи «братьев-революционеров» никому не нужные «потемкинцы» разбрелись во все стороны. Из письма матроса Д.И. Горелова из Румынии: «Я остался голый и босый среди зимы и вдобавок без куска хлеба».

Несколько десятков из них почти сразу же вернулись на свой корабль, едва в Констанцию пришла Черноморская эскадра, чтобы увести «Потемкин» в Севастополь. Вернувшиеся матросы (конечно, это были те, кто не принимал активного участия в мятеже) активно помогали в подготовке корабля к переходу и участвовали в его проведении. Но об этом факте у нас вспоминать не любят.

Впрочем, нескольким членов экипажа помощь и поддержка все же была оказана. К примеру, Матюшенко сразу же был отделен от всей остальной команды (судьба которой отныне никого уже не интересовала) и переправлен румынским революционером Гереа-Доброджану (Константин Кац) в Швейцарию. Перед отъездом Матюшенко Денисенко присутствовал при разговоре того с неким революционером-провокатором князем Хилковым, который планировал новые революционные акции, но уже в Петербурге. Душой этих революционных выступлений должны были быть поп Гапон и Матюшенко. По воспоминаниям Фельдмана, «Матюшенко никогда не был сознательным социал-демократом, хотя и любил называть себя таковым».

Хорошо известна картина; В.И. Ленин беседует с матросом Матюшенко. На картине Матюшенко что-то увлеченно рассказывает Ленину, который внимательно его слушает. Рядом на диване с беседующими сидит и Н.К. Крупская, которая тоже с интересом слушает главного «потемкинца».

Что здесь правда, а что ложь? О факте такой встречи говорят многие источники, однако почему-то никто не говорит, что эта встреча не имела никакого продолжения. Ни Ленин, ни Матюшенко не пожелали больше ни встречаться, ни тем более сотрудничать. Почему? Можно только предположить, что идеи большевиков показались слишком умеренными и слишком далекими для нетерпеливого и вошедшего во вкус восстаний и мятежей матроса. Со своей стороны, Ленина могла отпугнуть неприкрытая кровожадность собеседника, которая при его весьма низкой эрудиции и образованности производила, скорее всего, самое гнетущее впечатление. Если к этому прибавить эпатажно-хамское поведение в обществе, которое неизменно демонстрировал эмигрантам Матюшенко, и его избалованность всеобщим вниманием и славой, то понять руководителя большевистской партии вполне можно. От таких личностей, как Матюшенко, лучше было держаться подальше. Пользы от них уже не могло быть никакой, зато скандалов и крови могло быть много.

О встрече Матюшенко с Лениным оставила свои вспоминания Крупская. Встреча, оказывается, была еще та! Супруги Ульяновы, как интеллигентные люди, пригласили героического потемкинца на чашку чая. Помимо него был приглашен еще некий молодой социалист, имя которого Крупская не указывает. За чаем начался спор о крестьянах и Матюшенко, обложив всех присутствующих трехэтажным матом, схватил социалиста за грудки. «Не знаю, до чего бы дошло, — писала Крупская, — если бы не… Ильич». Ленин быстро утащил разъяренного потемкинца в другую комнату, а Крупская «постаралась поскорее сплавить парня». Больше, как мы уже знаем, Ленин желания общаться со знаменитым потемкинцем не высказывал.

Из воспоминаний анархиста Г. Сандомирского: «Флотское звание его (Матюшенко. — В.Ш.) было, кажется, боцманмат. Если я и ошибаюсь формально, то звание это как нельзя более соответствовало его угрюмому облику низкорослого моряка, грузно ступающего слегка искривленными тяжелыми ногами… В анархических сферах Матюшенко занимал позицию самую крайнюю. Босяки, безработные и вообще все те элементы, которые обычно подводятся под понятие “люмпен-пролетариата”, занимали его внимание гораздо больше, чем “сытые, разжиревшие мещане” из квалифицированных рабочих».

Не были тайной для других революционеров и садистские наклонности унтера с «Потемкина». По воспоминаниям Фельдмана, Матюшенко хвастался ему, что из семерых офицеров он собственноручно убил пятерых. До нас дошли слова ветерана потемкинского восстания Шестидесятого, сказанные им уже в 60-х годах о Матюшенко. Со слов старейшей сотрудницы музея Черноморского флота Генриетты Васильевны Парамоновой, знавшей Шестидесятого на протяжении многих десятков лет, он однажды, находясь еще в полной памяти, вспоминая о Матюшенко, сказал ей следующее: «Это был страшный человек, настоящий садист, которому убийство безоружных офицеров доставляло настоящее удовольствие. Он-то и начал расправу с ними, хотя это было совсем никому не нужно».

Впрочем, и сам маститый старец Шестидесятый в молодости не был агнцем божиим. Согласно документам следствия, он лично участвовал в убийстве лейтенанта Тона, арестовывал старшего механика подполковника Цветкова и кондуктора Бордюкова, предлагал выбросить за борт тяжелораненого мичмана Бахтина, являлся он и одним из инициаторов обстрела Одессы.

В воспоминаниях Г. Сандомирского, в целом благоволившего к Матюшенко, то и дело встречаются такие высказывания: «Верный своему босяцкому происхождению Матюшенко», «В редкие минуты добродушия, находившие на Матюшенко, он снисходительно посмеивался».., «Матюшенко, с аппетитом уплетая поданное нам блюдо, начал самым немилосердным образом “крыть” гостеприимных хозяев (эсеры Гольдсмиты. — В.Ш.) за их “толстовские” взгляды… Я с ужасом слушал эту отповедь Матюшенко…» Что и говорить, даже в этих высказываниях личность вырисовывается весьма малоприятная.

Тем временем Матюшенко, ставший модным «героем революции», общался и с «пролетарским» писателем Горьким, и с социалистом Раковским, и с эсером-предателем Азефом, и с эсером-террористом Савинковым, и даже с попом-провокатором Талоном. Все проявляли несомненный интерес к главному «потемкинцу». Но после первого же общения большинство больше видеть его уже не желало. Мода на Матюшенко прошла очень быстро.

Буквально за несколько месяцев Матюшенко насмерть переругался и со всеми видными революционерами. На Горького, к примеру, он обозлился, увидев того ехавшего по улице на автомобиле, а социалиста Жореса он едва не отлупил прямо на митинге. Как пишет эсерка-террористка Ивановская, в 1907 году видевшая Матюшенко в Женеве, тот был разочарован тем, что лидеры революционеров, находящиеся в эмиграции, вершат судьбы тех, кто непосредственно участвует в революции в России. Под революцией он понимал исключительно грабежи банков и убийство интеллигентов и офицеров. Чтение трудов Маркса он объявил глупым и ненужным делом, уделом все тех же «очкастых интеллигентов». Уделом же настоящих революционеров, по его мнению, должны были быть револьвер и бомба. От Талона Матюшенко, к примеру, хотел получить деньги на организацию матросского отряда «смерти», который должен был пробраться в Петербург и устроить там всем беспощадный террор. Гапон деньги обещал, но так их и не дал, потому как сам был повешен за измену соратниками-эсерами.

Любопытно, что Матюшенко вместе с Талоном планировал организовать некий поход вооруженного отряда матросов-потемкинцев в Россию, чтобы начать новую революцию. Но против этой безумной идеи выступил куда более популярный среди команды машинный квартирмейстер Степан Денисенко, и затея провалилась.

Известный эсер-террорист Б.В. Савинков якобы лично предлагал Матюшенко стать профессиональным эсером-террористом. Тот был в принципе не против, но ему не понравились аристократизм и интеллигентность Савинкова. Так и не договорившись, две революционные знаменитости расстались.

Одни считали Матюшенко социал-демократом, другие — эсером, третьи — анархистом. Сам он о себе говорил так: «Я не признаю никаких партий, для меня хороши все, кто бьет это правительство, и кто его сильнее бьет, те для меня лучше». Это высказывание Матюшенко я приводил уже выше, но в данном случае оно, думается, характеризует уже не столько общее отношение к партиям потемкинцев, а личное отношение к партийным функционерам самого Матюшенко.

В воспоминаниях революционеров-эмигрантов, встречавшихся с Матюшенко, они единодушно описывают его как крайне неумного, хамоватого авантюриста, патологически любившего рассказывать о своих убийствах. Немудрено, что от него практически все отшатнулись. В эмигрантской среде Матюшенко быстро становится одиозной личностью, всякий интерес к нему пропадает. В 1907 году Матюшенко опубликовал в журнале «Буревестник» статью «Своим бывшим учителям». Этот документ интересен как исповедь человека, пришедшего к крайним антиинтеллигентским выводам Короче говоря, в статье Матюшенко открыто призвал вешать всех умников-интеллигентов, от монархистов до социалистов.

Встречаясь с руководителями революционных партий, Матюшенко явно ищет покровителей и быстро их находит. Во время своего пребывания в Швейцарии, а затем и в Нью-Йорке, Матюшенко существует исключительно за счет еврейской «демократической» эмиграции. Особенно же теплые отношения сложились у него в это время с Азефом Из воспоминаний «потемкинца» Денисенко: «С Матюшенко я снова встретился в Нью-Йорке. Когда я приехал в Монреаль, я застал там письмо от него, в котором он писал мне; “Ну, чего застрял там? Приезжай в Нью-Йорк — будем делать революцию и бить «социалистов»!” Я отправился туда и нашел, что, действительно, бить их нужно было, за исключением доктора Каплана, Зиновьева и Каца…» Но в США «делать революцию и бить социалистов» Матюшенко не дали и быстро его оттуда попросили.

После долгих метаний по всем партиям Матюшенко в конце концов примкнул к «Южнорусской группе анархистов-синдикалистов» Новомирского, сторонника антиинтеллигентской линии в анархизме. Группа Новомирского была, по существу, самой настоящей бандой, давно вышедшей из подчинения ЦК партии анархистов и промышлявшей на свой страх и риск убийствами и эксами. Это были как раз люди, наиболее близкие Матюшенко по духу. С «новомирцами» он нелегально переправляется в Россию «делать новую революцию».

Последующая судьба Матюшенко была, впрочем, печальной. Такие одиозные личности не могли долго жить. Матюшенко должен был повторить судьбу лейтенанта Шмидта и попа Гапона, Первого убили враги, а второго — соратники. Матюшенко повторил судьбу сразу обоих. С главным «потемкинцем» был разыгран средний вариант: его сдали врагам свои же соратники. Вскоре по заданию эсеров он вернулся в Россию, чтобы организовать ряд террористических актов в южных губерниях. В июне 1907 года он возвратился в Россию под чужой фамилией, но был схвачен в Николаеве, как член группы анархистов-синдикалистов, и опознан одним из филеров. Затем арестованного Матюшенко опознал на очной ставке и бывший мичман с «Потемкина» Бахтин, ставший к этому времени уже лейтенантом. Это был тот самый Бахтин, которого в день мятежа Матюшенко лично избивал прикладом.

20 октября 1907 года по приговору военно-морского суда Матюшенко был повешен во внутреннем дворе севастопольской тюрьмы.

Отметим, что из всей команды мятежного «Потемкина» Матюшенко был единственным, кому не заменили повешение 15-летней каторгой.

Вешал его известный в то время на юге России палач А.И. Жекмаки. В списке жертв палача, который тот скрупулезно вел и который насчитывал около трехсот человек, осталась следующая запись: «Севастополь. Матрос Матюшенко с “Потемкина”, с 19 на 20 октября 1907 года».

В эмигрантских кругах говорили, что одиозная фигура Матюшенко ко времени его ареста уже начала вредить делу революции, и он был просто сдан властям Азефом с молчаливого согласия партии эсеров. Отметим, что после смерти Матюшенко ни одна из партий (включая анархистов) так и не причислила казненного потемкинца к сонму своих героев-мучеников за дело революции.

А вот Косте Фельдману, в отличие от его подельника Матюшенко, удалось из-под ареста бежать. Через несколько дней после поимки, еще в Феодосии, к двери камеры, где он сидел, подошел какой-то солдат-еврей. Назвался Иосиком Мочедлобером и предложил свою помощь для побега. Но не сдержался, горяч, видно, был: не помогли Фельдману, попытался убить начальника гарнизона полковника Герцыка. Попытка, однако, не удалась. Видимо, солдатом Иосик Мочедлобер был неважным. Стрелял он в упор в полковника аж три раза, но ни разу так и не попал, зато смертельно ранил стоявшего неподалеку безвинного солдата, за что и был повешен. Тем временем штабс-капитан Померанцев, допрашивавший Фельдмана, установил, кто такой на самом деле есть Матвей Иванов (так Фельдман называл себя, когда проник на броненосец).

После этого Фельдмана перевезли в Севастополь, где начальником военной гауптвахты был некий ефрейтор Бурцев. Фельдман, надо полагать, время не терял и начал сразу же обещать ефрейтору золотые горы за свою свободу.

Из воспоминаний Фельдмана: «Бурцеву нужны были деньги, и он, узнав, какая “птица сидит в его клетке”, решил разбогатеть, организовав Фельдману (о себе в мемуарах Фельдман писал в третьем лице. — В.Ш.) побег. Сначала хотели усыпить часового папиросами. Но потом возник другой вариант — найти среди солдат-охранников еврея. Бурцев верил, что каждый еврей сочувствует революции, и стоит ему сказать одно слово, чтобы заставить его действовать с ним.

— Уж ты, Костинька, подожди, — часто говорил он мне, — только придет на этот пост часовой-еврей! Как придет, так сейчас и уйдешь, — в этом не сомневайся! Эх, евреи — золотой народ! — заключал он, захлебываясь от восторга».

Сомневаюсь, прав ли он был вообще в своей вере в «еврейскую революционность», но на этот раз «еврейство» не обмануло его… Как-то утром Бурцев подошел к моей камере и сказал: «Сегодня в третьей смене часовой-еврей, действуй!»

И таким солдатом-евреем оказался некий Штрык. Он согласился помочь бежать Фельдману, но, разумеется, за хорошие деньги, сославшись на извечное, что он бедный еврей. Свою долю, несомненно, запросил и ефрейтор Бурцев. Через него Фельдман передал на волю записку на организацию побега нужна тысяча рублей. В какой пропорции эти деньги делились между Бурцевым и Штрыком, мы не знаем. К побегу были подключены: от Одесской организации Бунда брат Фельдмана Самуил по кличке «Евгений», от Киевской организации — Коган («Андрей») и Зборовский («Федор»), от Крымской организации — Каторович и известный впоследствии большевик Адольф Абрамович Иоффе, который и вывез Фельдмана за границу, через всю ту же Румынию. Заметим, что охраняли все же Фельдмана весьма неважно, если всего один часовой смог организовать побег. Любопытно и то, что в своих воспоминаниях Фельдман не упоминает о встречах в Румынии с потемкинцами, которые тогда неприкаянно шатались по всей Румынии. Профессиональному революционеру они уже были неинтересны, как отработанный материал. Да и торопился он в Германию на заслуженный отдых.

Деньги на побег выделили берлинская группа Бунда, которая оказывала материальную помощь «российской революционной эмиграции», и немецкий фабрикант Юлиус Герсон. На деньги германских социал-демократов был подготовлен контрабандный переход русско-румынской границы, а затем и германской, и через несколько дней на квартире Карла Либкнехта (Гарнштейна) Костя Фельдман подробно рассказал о своих приключениях.

В феврале 1917 года Фельдман вернулся в Россию, где подвизался при вице-адмирале Колчаке на Черноморском флоте и истово, как истинный правоверный эсер, проводил в жизнь политику Временного правительства. Затем Фельдман был делегирован Колчаком на Балтику, чтобы агитировать балтийцев за Временное правительство против социалистических идей. С приходом к власти большевиков умный Фельдман сразу же переписался к ним в партию и служил столь же преданно, как ранее и эсерам. Однако, помня его эсеровское прошлое, особой карьеры Фельдман при большевиках не сделал. А потому уже с начала 30-х годов выступал с бесконечными беседами о восстании на «Потемкине» и о своей руководящей роли в нем. При этом Фельдман очень любил порассуждать о причинах поражения мятежа (считал, что из-за недостатка революционной решимости моряков), написал мемуары, книжки о восстании для детей и даже снялся в фильме Эйзенштейна в роли… самого себя. Видимо, войдя во вкус творческой деятельности, К. Фельдман со временем получил известность как критик и драматург.

Вспомним, что Фельдман был эмиссаром одесских революционных кругов, которые помимо всего прочего желали использовать мятеж Черноморского флота для создания некой Южнорусской республики, которая бы стала временным Израилем для скитающегося по всему миру народа. В этой связи любопытна последующая дружба Фельдмана с Эйзенштейном. Не он ли подсказал режиссеру идею о создании Крымской автономной еврейской республики? Ведь именно в середине двадцатых годов группа советских и партийных руководителей во главе с Троцким инициировала вопрос о создании еврейской автономии в Крыму.

И, возможно, совсем не случайно в августе 1920 года будущий кинорежиссер Эйзенштейн был принят в ложу розенкрейцеров одним из лидеров этого ордена Б. Зубакиным, а два года спустя продолжил активное сотрудничество в московском отделении ложи — «Ордене Духа», а затем и в ложе «Ордене Света». Впрочем, все инициации о новой Крымской автономии пресек Сталин, образовав еврейскую автономию, но не в Крыму, о чем мечталось, а в Приморском крае на границе с Китаем

В 1925 году К. Фельдман проходил по делу о финансовых злоупотреблениях на «Мосфильме». Подворовывал наш герой, однако выкрутился из-за своего революционного прошлого, да и милиционеры постеснялись тащить на нары героя «Потемкина».

В 1937 году момент истины для Фельдмана все же наступил — он был репрессирован, но как-то и здесь выкрутился. В 1957 году, как ветеран революции, даже стал персональным пенсионером. Свою книгу о восстании на «Потемкине» Фельдман издавал всю оставшуюся жизнь, причем не как переиздания, а каждый раз под новым названием, т.е. как новую книгу, чтобы не терять гонорары. Фельдманский опус издавался в 1917, 1920, 1924, 1937, 1938, 1955 и в 1964 годах, а между выпусками книг бывший потемкинец пробавлялся бесконечными статьями и воспоминания, выступал (не бесплатно) с лекциями в системе общества «Знание», так что бывший меньшевик никогда особенно не бедствовал, ни в 1917 году, ни в 1964-м

Умер Фельдман, окруженный почетом и уважением, в 1968 году. При весьма тесных контактах Фельдмана с сионистами, сепаратистами и масонами остается только удивляться его продолжительной жизни. Впрочем, возможно, в этих контактах и кроется сама разгадка.

Другу и соратнику Фельдмана по «Потемкину» Березовскому повезло меньше, и в 1937 году он получил свою вполне заслуженную пулю в застенках НКВД. Следы ефрейтор Бурцева и рядового Штрыка, бежавших вместе с Фельдманом, затерялись где-то в Румынии.

Судьба жестоко покарала тех, кто прямо или косвенно пытался погреть на потемкинском мятеже руки. Так, куратор Фельдмана и Березовского Иоффе покончил жизнь самоубийством в 1927 году. Карл Либкнехт, финансировавший побег Фельдмана и его приезд в Берлин, расстрелян в 1919 году за попытку взять власть в Германии. В 1905 году в Констанце потемкинцев встречал социалист Раковский, чтобы «передать привет от европейского пролетариата и вдохнуть в их усталые души энергию к новой борьбе». Привет он передал, но в 1938 году за попытку государственного переворота в СССР был расстрелян.

Посланник Ленина М.И. Васильев-Южин, ехавший возглавить восстание, но так и не успевший попасть на «Потемкин», тоже получил в свое время по заслугам. В жизни этого профессионального революционера эпизод поездки на «Потемкин» (которого он так и не увидел в глаза) оказался самым заметным в его жизни. Если сейчас историки и вспоминают когда Васильева-Южина, то только по той причине, что он ехал, но не доехал…

Вообще, Васильев-Южин был личностью в своем роде примечательной. Сын пятигорского рабочего, отучившийся поочередно на физико-математическом факультете Московского университета и на юридическом факультете Юрьевского (Тартусского) университета. А нам говорят, что при царизме рабочие плохо жили! Попробуй сейчас простому работяге выучить сына в двух самых престижных вузах страны, да еще по столь престижным специальностям! Впрочем, возможно, что свое рабочее происхождение несостоявшийся «потемкинец» просто выдумал для пользы общего дела.

После неудачи с «Потемкиным» Васильев-Южин объявляется в Москве, где агитирует рабочих брать в руки револьверы и идти убивать полицейских и казаков. Затем он вроде бы входит в состав исполнительной комиссии Московского комитета по руководству вооруженным мятежом, но когда в Москве запахло жареным, вовремя оттуда удирает. Затем Васильев-Южин объявляется в Баку, где знакомится со многими тамошними революционерами, в т.ч. и со Сталиным. Заметим, что Васильева-Южина все время арестовывали, чуть ли не ежегодно, но по какой-то неведомой причине всегда быстро отпускали — то ли улик не находили, то ли слово какое знал заветное… Уставши освобождаться от ежегодных арестов, революционер отправился на заслуженный отдых в Швейцарию. В феврале 1917 года он внезапно объявляется в Саратове, где, разумеется, готовит очередной вооруженный мятеж. После октября 1917 года Васильев-Южин сразу же становится чекистом, участвует в замене полиции на милицию, активно участвует в подавлении восстания в Тамбовской губернии, отличаясь при этом патологической жестокостью к крестьянам, лично руководя массовыми расстрелами не только пленных повстанцев и сочувствующих им, но и просто заложников. После Гражданской войны Васильев-Южин — уже один из руководителей советской прокуратуры, затем в течение долгих тринадцати лет трудится заместителем председателя Верховного суда СССР. Именно на этом посту Васильев-Южин много сделал для того, чтобы тогдашняя советская юстиция в своих действиях руководствовалась не законностью, а «пролетарским сознанием» и «революционной необходимостью».

В 1937 году «революционная необходимость» добралась наконец-то до него самого. И Васильева-Южина расстреляли. Двадцать лет спустя Хрущев велел реабилитировать старого большевика, и напрасно. Все произошло именно так, как и должно было произойти, — революция просто сожрала одного из многих своих птенцов.

По свидетельству Г. фон Гельмерсена, незадолго до начала ноябрьского восстания 1905 года в Севастополе во главе с лейтенантом Шмидтом группа арестованных потемкинцев содержалась на транспорте «Днепр» в ожидании суда. Когда на «Днепр» прибыли посланцы Шмидта, то арестованные неожиданно наотрез отказались освобождаться и попросту выгнали своих «освободителей». Гельмерсен в своих воспоминаниях пишет так: «На предложения Шмидта присоединиться к нему они (бывшие потемкинцы. — В.Ш.) ответили отказом, говоря, что хотят очиститься по суду и что им не годится участвовать в беспорядках». С пониманием власти отнеслись даже к тем потемкинцам, кто поверил Шмидту. Потемкинец Герасим Хаценко при обстреле «Очакова», к примеру, был тяжело ранен, ему оторвало ногу. Никто его не добивал, наоборот, прибывшие на горящий «Очаков» санитары оказали тяжелораненому мятежнику первую помощь и доставили в госпиталь. Там Хаценко лечился в течение 9 месяцев и как инвалид был помилован.

Поведение бывших матросов броненосца «Потемкин» было логичным и абсолютно правильным. Во-первых, под арестом на «Днепре» находились те матросы, которые после завершения потемкинской эпопеи добровольно вернулись в Россию. Среди них, по понятным причинам, не было ни зачинщиков мятежа, ни активных его участников. В Россию вернулись те, кто не чувствовал за собой особой вины и надеялся на снисхождение властей. И тут новый мятеж! Разумеется, сидевшие на «Днепре» потемкинцы (уже имея за плечами опыт предыдущей авантюры) прекрасно понимали, что очень скоро эйфория революционной безнаказанности пройдет, все вернется на круги своя и начнется новое разбирательство. Зачем же им снова наступать на грабли! Именно поэтому они и выставили недоумевающего Шмидта и его подельников с плавтюрьмы, оставшись добровольно сидеть под арестом. Как показали последующие события, опытные потемкинцы оказались совершенно правы. Кстати, во время судебного процесса по делу «Потемкина» их неприсоединение к севастопольскому мятежу было принято во внимание и серьезно облегчило их участь.

Как оказалось, российское законодательство оказалось совершенно не готово к такому событию, как мятеж команды крупного боевого корабля. Пришлось, что называется, «с колес» трансформировать судебное законодательство, чтобы дать в руки власти реальные рычаги воздействия на преступников. Уже в начале расследования над потемкинцами возникли серьезные разногласия между судебными инстанциями и командующим Черноморским флотом вице-адмиралом Чухниным.

Дело в том, что Г.П. Чухнин настаивал, чтобы матросов судили по 109-й статье военно-морского устава о наказаниях, то есть судили за реально совершенное воинское преступление — вооруженный бунт. Судебные инстанции, наоборот, считали, что поскольку восстание на «Потемкине» имело «яркую революционную окраску», к матросам следует применить 100-ю статью Уголовного уложения, которая предусматривала наказание за попытку свержения существующей в стране власти.

При этом позиция Чухнина была более дальновидной и грамотной, так как в случае применения к мятежникам 100-й статьи Россия утрачивала формальное право требовать у Румынии выдачи восставших как «уголовных преступников», и потемкинцы сразу же получали статус «политических».

Тем временем по России множились слухи о том, что император Николая II якобы объявил о показательной казни потемкинцев перед эскадрой Черноморского флота и жителями опальной Одессы. Разумеется, ни о чем таком император не объявлял, но слухи множились и множились.

Всего, по свидетельству историка Ю.П. Кардашева, за двенадцать лет, с 1905 по 1917 год, по делу «Потемкина» было привлечено к суду 184 человека (примерно 24% команды). Из них один (Матюшенко) был приговорен к смертной казни, 12 человек получили от года до 15 лет каторги, 160 человек были отправлены в исправительно-арестантские отделения на срок от 6 месяцев до года и 11 человек были оправданы. Как мы видим, суд очень внимательно и скрупулезно рассматривал вину каждого из обвиняемых и определял наказание каждому не огульно, а с учетом реального участия каждого матроса в мятеже.

Совершенно не готово к реалиям «Потемкина» оказалось и Министерство иностранных дел. Застигнутые врасплох дипломаты не сумели обеспечить реальную поддержку в изоляции мятежников и выдаче их, как уголовных преступников, российскому правосудию. Наоборот, Турция воспользовалась историей с «Потемкиным», чтобы усилить оборону Босфора, поставив там дополнительные артиллерийские батареи. Это, в свою очередь, заставило Россию вносить коррективы в планы возможной атаки проливной зоны. Румыния отказалась выдать эмигрировавших матросов, демонстрируя, таким образом, демократичность и независимость своего политического курса. Что касается Болгарии, то великий князь Фердинанд выразил готовность арестовать и выдать мятежников в случае их высадки в Болгарии при условии, что это не будет предано огласке.

Судьба основной массы потемкинцев была весьма заурядна. Необразованные матросы были абсолютно чужды по мыслям и духу экзальтированной политической эмиграции, а потому нужды в них не было никакой. Использовать их в своих интересах не было ни для одной из партий никакого смысла. «Потемкин» свою роль на исторической сцене уже отыграл.

К слежке и попыткам ареста сбежавших за границу матросов были привлечены серьезные силы — органы охранки, внутренняя и зарубежная агентура, дипломатические и военные представители России за границей, полицейский аппарат ряда иностранных государств. Однако за весь период сыска, с 1905 до 1917 года, Департаменту полиции удалось выследить и арестовать только десять человек, в том числе и Матюшенко. Впрочем, такой результат и понятен, так как самые активные мятежники, за которыми, прежде всего, и шла охота, постарались убраться от границ России как можно дальше — кто в Канаду, а кто даже и в Аргентину.

Со сдачей корабля румынским властям вчерашние герои стали сразу же совершенно ненужными политической российской эмиграции, т.к. они являлись пролетариями. По всем революционным теориям, пролетариям отводилась роль беспрекословных исполнителей приказов революционной элиты. Включать же в свои элитные ряды таких пролетариев, тем более включать массово, ни эсеры, ни социал-демократы, ни даже анархисты оказались не готовы. Поэтому судьба подавляющего большинства потемкинцев была сразу же предрешена — их ждала лишь унизительная тяжелая работа, прозябание и нищета. Когда ранее все вместе они составляли команду мятежного броненосца, то руководство любой из партий посчитало бы за счастье взять их под свое крыло, но вне своего корабля они уже не представляли никакой ценности — это был просто отработанный материал.

Весьма любопытное свидетельство о пребывании потемкинцев в Румынии оставил Лев Троцкий: «Отношения между разными группами матросов были к этому времени (к моменту прихода броненосца в Румынию. — В.Ш.) до последней степени обостренные, и каждую минуту могла вспыхнуть кровавая схватка Доктор Раковский отправился на броненосец и заявил матросам, что на румынской территории они останутся неприкосновенными. 700 человек высадилось в Констанце. Много они тут горя приняли, — в чужой стране, без языка! Работали на помещичьих полях, на нефтяных промыслах, на фабриках. Матюшенко пробовал устроить жизнь своих сотоварищей на коммунистических началах. Но это скоро расстроилось, особенно когда семейные стали выписывать из России жен и детей. Румынские власти первое время действительно не трогали матросов. Но после бурного крестьянского движения, прокатившегося в 1907 году по всей Румынии, началась бессмысленная полицейская травля матросов, которые к крестьянским волнениям не могли иметь никакого отношения, так как ни один из них тогда не говорил еще по-румынски. Большинство матросов потянулось в Америку, часть разбрелась по Европе, душ полтораста осталось в Румынии. Их все здесь очень ценят, как искусных и энергичных работников. Многие поженились на румынках и обзавелись домишками. В Плоештах один из матросов открыл пивную и назвал ее “Князь Потемкин”. Другой служил в вокзальном ресторане. Сильно “порумынился”, щеголевато одевается, носит желтые ботинки, в разговоре употребляет много чужих слов…»

Достаточно быстро никому не нужные матросы разъехались по всему белу свету, чтобы добывать себе пропитание тяжким трудом на чьих-то фермах и шахтах, проклиная тот день и час, когда дали уговорить себя принять участие в кровавом мятеже. Были умершие от голода, спившиеся и опустившиеся. Один из ближайших подручных Матюшенко матрос Демченко погиб, заблудившись в аргентинской степи, от голода и укусов гнуса.

В Урге (Монголия) каким-то образом оказался потемкинец Черепанов, который и погиб где-то в степях в 1921 году. Весьма причудливо сложилась судьба комендора с «Потемкина» Гончарова, который с кавказскими боевиками добрался до Персии и стал командующим артиллерией в отряде некого Сатгар-шаха, который намеревался свергнуть местного шаха и сесть на персидский престол. Поначалу удача сопутствовала Саттар-шаху, и в 1908 году он даже захватил Тебриз. Наверное, если бы Сатгар-шах захватил Персию, то бывший потемкинец стал бы как минимум каким-нибудь беем с вполне приличным гаремом. Но не случилось. Дела у Сатгар-шаха в дальнейшем пошли не столь успешно, он начал терпеть поражения, а в 1910 году Гончаров был убит.

Отдельные потемкинцы обосновались в США, в Канаде и даже в Австралии. Несколько бывших мятежников добрались даже до Сайгона, где влачили жалкое существование, работая грузчиками-кули и рикшами. Говорят, что аргентинцы якобы до сих пор благодарны эмигрировавшим в Аргентину потемкинцам, которые приучили тамошних жителей к употреблению гречки. Но это, согласитесь, небольшое утешение. Пожалуй, лучше остальных устроился наиболее образованный из всех участников мятежа — инженер-механик поручик Коваленко, который преподавал математику в школе для детей русских эмигрантов в Женеве, где учился сын писателя Горького. Но Коваленко — скорее исключение из общего ряда.

Очень любопытны признания Льва Троцкого, прозвучавшие в его мемуарах «Новая полоса эмиграции ознаменовалась здесь высадкой “потемкинцев”».

Трудно представить себе тот ужас, в какой были повергнуты румынские власти появлением мятежного русского броненосца у берегов Констанцы в июне 1905 года. Они боялись принимать незваных гостей, еще больше боялись, что те, в случае отказа, начнут бомбардировать город; не знали, как им быть с русским правительством, если мятежники окажутся на румынской территории. В конце концов, все уладилось к общему удовольствию. Русские власти предложили принять броненосец и обещали не требовать выдачи матросов, лишь бы только корабль (цена ему около 30 миллионов) был возвращен в сохранности».

Признания Троцкого позволяют сделать несколько весьма серьезных выводов:

1. Матюшенко фактически бежал с броненосца, боясь кровавой расправы команды, до которой только сейчас дошло, в какую авантюру он всех втянул.

2. Положение потемкинцев было самое бедственное. Они сразу же оказались никому не нужны, ни революционерам, ни своему бывшему вожаку Матюшенко, ни румынам.

3. Полностью провалилась идея Матюшенко превратить часть своих бывших сослуживцев в своих собственных рабов, путем создания лично подчиненной ему некой революционной коммуны.

4. Бывшие ниспровергатели царизма сразу же забыли обо всех своих недавних амбициях. Революцией они были уже сыты, и теперь превратились в нищих и беспрекословных работников, которых использовали за нищенские зарплаты на самых тяжелых работах.

Троцкий признает, что больше ни в каких революционных выступлениях потемкинцы не участвовали.

Часть матросов постепенно вернулась в Россию. Некоторых арестовали и осудили. Кому-то удалось остаться незамеченными.

Историк Б. Никольский отмечает: «В этой связи своевременно будет вспомнить о том, что при организации военного суда над матросами… общественным защитником от флота был назначен лейтенант А.В. Немитц, будущий командующий Черноморским флотом при Временном правительстве, сместившим А.В. Колчака в угоду корпоративным целям масонской группировки, возглавляемой Керенским В связи с событиями в Одессе, среди “особо информированных” севастопольских дам прошел слух о том, что восстание на “Потемкине” возглавил лейтенант Шмидт, успевший к тому времени оставить свой заметный след не только среди “поборников свободы”, но и среди дам севастопольского общества».

Некоторые бывшие потемкинцы впоследствии воевали в годы Гражданской войны в Красной армии. Матрос Чубук, к примеру, стал кавалерийским комиссаром, матрос Кульков командовал стрелковым полком, а матрос Спинов стал контрразведчиком-чекистом. Некоторые потемкинцы, вернувшись в СССР, нашли себя в новом государстве. В 1935 году Президиумом ВЦИК было принято решение установить оставшимся в живых ветеранам потемкинского мятежа персональные пенсии, а в 1955 году в ознаменование 50-летия восстания все жившие к тому времени потемкинцы были награждены медалью «За отвагу».

Что касается призванного из запаса прапорщика Д.П. Алексеева (до призыва он плавал штурманом на судне в Азовском море), то он вел себя во время мятежа вообще достаточно странно. Как оказывается, еще до восстания он докладывал командиру корабля о неблагонадежности матросов Сырова и Спинова. Во время начавшейся стрельбы вначале спрятался в адмиральском салоне, а потом появился на верхней палубе совершенно голый, так как вроде бы собирался бежать вплавь, но потом не решился. Вид перепуганного и голого прапорщика рассмешил матросов, и те не стали его убивать.

Вот как характеризует официального командира мятежного броненосца историк Ю.П. Кардашев: «После расстрела Е.Н. Голикова против своей воли назначен восставшими командиром корабля. Его власть командира была ограничена и подчинена воле судовой комиссии в работе, которой вынужден был принимать участие. Своими обязанностями тяготился и самостоятельно никаких действий не предпринимал. По собственным показаниям, считал своей главной задачей сохранение броненосца (“Насколько у меня хватало силы, не боясь смерти, шел против постановления комиссии”)… Отказался управлять кораблем во время “немого боя” с эскадрой адмирала А.Х. Кригера, не подписывал документы судовой комиссии, предлагал увести броненосец в Севастополь и сдаться властям. Тем не менее, по оценке следственных органов, команда броненосца признавала Алексеева командиром и оказывала ему наружные знаки уважения. Неоднократно просил судовую комиссию отпустить его с броненосца, но каждый раз получал отказ. Совместно с младшим судовым врачом А.С. Голенко планировал арест членов судовой комиссии, но не нашел необходимого числа сторонников. Двойственное положение Д.П. Алексеева не вызывало к нему симпатий ни со стороны восставших матросов, ни находившихся под арестом офицеров корабля. Последние считали, что это был «глубоко несчастный человек, которому не хватало характера тут же покончить с собой». Судьба Алексеева будет печальной, и виной этому невольно станет он сам…

Однако прежде чем рассказать о финале жизни Алексеева, нам надо вспомнить еще одного участника событий на «Потемкине» — боцмана Мурзака, так как их судьбы оказались переплетены до самого конца.

Он, как известно, в дни мятежа вел себя крайне непоследовательно, выступая то за тех, то за этих. В начале мятежа его едва не расстрелян Матюшенко. Во время «немого боя» Мурзак неожиданно стал рьяным революционером и по собственной инициативе намеревался таранить броненосец «Ростислав». Потом он снова стал контрреволюционером и якобы был готов арестовать главарей мятежников вместе с врачом Голенко. Вернувшись в Россию из Румынии, Мурзак был исключен со службы, но за сотрудничество со следствием и активность в выявлении активных участников мятежа был прощен, как полностью раскаявшийся. После 1917 года Мурзак объявил себя старым революционером и выступал на матросских митингах (в том числе и на своем бывшем корабле) чуть ли не как руководитель восстания… В годы Гражданской войны он воевал на стороне красных, за что, будучи взят в плен, был расстрелян белыми. Произошло это при весьма необычных обстоятельствах.

В 1919 году в Феодосию вошли белые. Они сразу арестовали бывшего боцмана, который не успел убежать и выдавал себя за обычного рыбака. Может быть, ему как-то и удалось бы отвертеться, но в это время в Феодосию зашел пароход, где «штурманил» бывший невольный командир «Потемкина» Алексеев. Так как пароходик пришел из занятого красными порта, белые тут же арестовали всю его команду. Команде ничего страшного не грозило, просто их решили подержать для профилактики пару суток в камере. Там-то, в тюрьме, Алексеев и увидел Мурзака. Решив, что ему выпала редкая удача свести счеты со старым недругом, а заодно и выгородить себя, Алексеев сдал.

Мурзака белогвардейцам, не представляя, чем это для него обернется. Наверное, белогвардейские контрразведчики очень удивились, узнав, что у них в каталажке одновременно сидят бывший командир мятежного «Потемкина» и его старший помощник. Не разбираясь долго, кто из них больше виноват, они расстреляли обоих…

Ближайшие же друзья Матюшенко отличились и в дальнейшем. В 1906 году под Екатеринославом был пойман и повешен бывший потемкинец анархист Горобец, ставший профессиональным террористом, а в годы Гражданской войны «прославился» жестокостью один из сподвижников батьки Махно потемкинец Дерменжи, который всегда лично казнил пойманных офицеров и большевиков, вырезая первым погоны на плечах, а вторым звезды на спинах.

Некоторые бывшие ближайшие сподвижники Матюшенко поступили более хитро. Из письма активного матюшенковца Денисенко друзьям-потемкинцам в Румынию: «Вижу я теперь, что лучше умереть за святое дело народа, чем жить на чужой стороне и работать на проклятого буржуя. Живем мы здесь несколько русских, и как заработаем деньги, то сформируем военную дружину и придем на родину бить проклятых народных кровопийцев». Вскоре Денисенко действительно заработал хорошие деньги, но от замысла ехать «бить проклятых кровопийцев» почему-то сразу отказался, а вместо этого… купил себе приличную ферму. Спустя еще несколько лет Денисенко и вовсе стал преуспевающим фермером, на которого работало несколько десятков наемных рабочих А потому в 1917 году он предпочел навсегда остаться в Канаде, так как пришел к выводу, что лучше самому быть «проклятым кровопийцем», чем уничтожать оных.

Что касается уже знакомого нам минного машиниста Иллариона Шестидесятого, то из Констанцы он перебрался не куда-нибудь, а в благодатный Цюрих, откуда в 1908 году переехал в Канаду, где и жил под Монреалем, занимаясь бизнесом. На родину после революции Шестидесятый особо не торопился и вернулся только в 1923 году, когда его ферма обанкротилась и он разорился. Вернувшись в СССР, Шестидесятый, как и почти все остальные потемкинцы, объявил, что всегда был большевиком. На самом деле, по отзывам потемкинца Лычева, никаким большевиком Шестидесятый, разумеется, не был, а был матросом «анархистско-эсеровского толка».

В советское время хорошую карьеру сделал бывший потемкинец Лычев, который стал вначале секретарем губкома РКП(б), а затем и генеральным консулом в Англии. Несколько бывших потемкинцев приняли участие и в Великой Отечественной войне. Так, бывший матрос Скляров воевал в 40-й Краснознаменной мотострелковой бригаде, а бывший потемкинец Чубук командовал партизанским отрядом в Ленинградской области.

Разные матросы служили на броненосце. Были и сорвиголовы, и авантюристы, были и вполне порядочные люди, патриоты своей Родины. Интересна в этой связи судьба кочегара Иллариона Малышева Призванный на флот, он попал в первый экипаж «Варяга», принимавший крейсер в Филадельфии, и прослужил на нем включительно до знаменитого боя при Чемульпо. После возвращения в Россию был отправлен до конца войны дослуживать на Черноморский флот и попал на «Потемкин». В мятеже никакого участия не принимал. Из Констанцы вернулся в Россию. До 1908 года работал в Печенге на добыче соли. В 1918 году оказался на линкоре «Свободная Россия» в Новороссийске и был участником затопления части Черноморского флота, не пожелавшей сдаваться немцам.

В 30-е годы возглавлял главную кочегарку Николаевского судостроительного завода, вырастил пять сыновей и проводил их на воинскую службу. В 1941 году, с началом Великой Отечественной войны, несмотря на возраст (62 года), вступил в народное ополчение, защищал Новороссийск. Затем сопровождал на Астраханский судоремонтный завод последний заводской эшелон со станками. В дальнейшем служил вольнонаемным комендантом эвакуационного госпиталя № 4946 под Сталинградом. Участник героической обороны города. Вдобавок к своему Георгиевскому кресту за Чемульпо был награжден медалью «За оборону Сталинграда». Умер Илларион Малышев от сердечного приступа там же, в госпитале под Сталинградом.

Восстание на броненосце «Князь Потемкин-Таврический» (14—24 июня 1905 года), как мы уже знаем, застало командующего Черноморским флотом вице-адмирала Г.П. Чухнина в Петербурге, куда он выехал на обсуждение новой судостроительной программы.

Экстренно вернувшись в Севастополь, Чухнин начал принимать все меры для поиска и захвата мятежного броненосца, отстранив от командования старшего флагмана Практической эскадры вице-адмирала Кригера, упустившего «Потемкина» около Одессы. Под своим началом Г.П.Чухнин вновь вывел эскадру в море для решительного поиска восставших, однако «Потемкин» к этому времени уже прибыл для интернирования в Констанцу. Никакого, даже отдаленного, сочувствия к мятежной команде Чухнин не испытывал. Отсюда его быстрые и решительные действия по подавлению матросских выступлений.

До осени Г.П. Чухнину удавалось контролировать ситуацию на Черноморском флоте. Где уговорами, где силой вице-адмирал сдерживал натиск революционного движения.

Осенью 1905 года началось Севастопольское восстание. Первыми поднялись береговые части, за ними крейсер «Очаков». Ситуация для Чухнина была крайне опасной, революционная агитация парализовала целые корабли. Вот тут-то и сказался еще один талант вице-адмирала — талант оратора и полемиста. Не страшась возможных покушений, Г.П.Чухнин объезжает корабли, выступает перед командами, убеждает сомневающихся, ободряет робеющих. По отзыву слушавших его знаменитые монологи, после выступлений Чухнина матросы плакали, а самого адмирала провожали с кораблей криками «Ура!». С восставшим «Очаковым» адмирал расправился быстро, решительно и жестоко, стремясь не дать развернуться революционному брожению по всему флоту. Николай II благодарил вице-адмирала за усердие в борьбе с врагами империи, революционеры — заочно приговорили к смерти.

Ну, с революционерами все понятно — Чухнин для них опаснейший враг, а какие реальные претензии предъявляли Чухнину сами матросы?

Бывший матрос с броненосца «Потемкин» И. Лычев в своей книге «Потемкинцы», к примеру, выдвинул «кровожадному Чухнину» следующую «предъяву»: «Он (Чухнин. — В.Ш.) воспретил матросам появление на главных улицах Севастополя», «запретил матросам ездить по городу на извозчике и они стали ездить на банабаке», а также «ввел отпускные записки в город вместо белого — красного цвета».

Для понимания этих обвинений поясним, что «банабаками» в Крыму традиционно называли одноконные коляски, управляемые крымскими татарами. Проезд на «банабаках» стоил весьма недорого, в отличие от лихачей-извозчиков. А потому в приказе Чухнина ездить на «банабаках» я вижу лишь заботу вице-адмирала о матросах, чтобы те по глупости не спускали зазря и так не слишком свои больше деньги.

То, что матросам не разрешалось бродить по центру Севастополя, было, по моему мнению, для них только во благо, т.к. на Большой Морской и Екатерининской улицах всегда было много и офицеров, и патрулей, тогда как именно на окраине размещалось большинство недорогих развеселых заведений, где матросам можно было прекрасно отдохнуть. При этом, если офицерам рекомендовалось отдыхать на Приморском бульваре, то у матросов был свой не менее уютный Исторический бульвар, расположенный отнюдь не на городской окраине. Напомню, что и в советское время военнослужащим срочной службы и курсантам военно-морских училищ вполне официально запрещалось посещать рестораны и вечерние кафе, однако это ни у кого возмущения и желания восставать не вызывало. Ну а обвинение Лычева Чухнина в том, что тот поменял цвет увольнительных записок — это вообще полный идиотизм. На отпускных билетах, как мы видим, фантазия И. Лычева и иссякла.

Кстати, революционерам вообще угодить было невозможно. К примеру, когда сменивший Чухнина на посту главного командира Черноморского флота адмирал Скрыдлов (всегда отличавшийся большим либерализмом) стал ходатайствовать о смягчении наказаний для осужденных матросов, улучшил их бытовые условия и условия отдыха, вплоть до снижения цены в борделях, это вызвало у революционеров еще больший гнев. Скрыдлова они объявили еще более опасным врагом, чем Чухнин, на том основании, что он якобы хитростью пытается оттолкнуть черноморцев от революционной борьбы…

Г.П. Чухнин прекрасно понимал непопулярность своей политики и ясно сознавал свое одиночество перед лицом почти всего т.н. «образованного» русского общества. Так, в донесении от 17 ноября он писал: «Мы победили здесь революцию, за что на наши головы посыпятся проклятья со всех сторон, во всех газетах и устно на всех перекрестках, но не возвысятся русские голоса в одобрение или поддержку борцов за целостность государства».

После жесткого подавления ноябрьского мятежа 1905 года в Севастополе центральный комитет эсеровской партии приговорил Г.П. Чухнина к смертной казни. На вице-адмирала началась настоящая охота, к которой подключился и «первый террорист России» Борис Савенков. Рассматривались варианты покушения на Чухнина в городе, в штабе Черноморского флота и в летней резиденции командующего — даче «Голландия» на северной стороне Севастопольской бухты. Дача принадлежала Морскому ведомству, при ней находился большой фруктовый сад. Г.П. Чухнин был разносторонним человеком: хорошо рисовал, знал английский язык и очень любил садоводство.

Первое покушение на Г.П. Чухнина было неудачным. Приговор должна была привести в исполнение 23-летняя эсерка Екатерина Адольфовна Измаилович, младшая сестра другой известной революционерки, Александры Измаилович. За две недели до выстрелов младшей сестры старшая сестра стреляла в минского полицмейстера Норова.

27 января (по другим данным, 22 января) Екатерина Измаилович, назвавшись дочерью адмирала Чалеева, записалась на прием к командующему. Она просила выслушать ее по делу о пенсии вдове капитана 2-го ранга Славочинского, бывшего командира минного транспорта «Буг», погибшего во время ноябрьского восстания в Севастополе. Кратко изложив просьбу, Измаилович неожиданно достала браунинг и четырежды выстрелила в Чухнина, ранив его в плечо и в живот. Однако раненый вице-адмирал сумел все же выбить из ее рук пистолет, схватив террористку за руку, и две последние пули прошли мимо. Детали покушения Е. Измаилович дошли до нас в изложении ординарца Дубинина: «Говорит, хочу видеть адмирала. Доложили. Принял без задержки. Только эдак через минуту-две вдруг, бах, бах, бах! Как мы всегда неотлучно были при адмирале, вот первый я и вбежал. Стоит эта самая барышня одна, плюгавенькая, дохленькая и вся белая-белая как снег, стоит спокойно, не шевельнется, а револьвер на полу около ее ног валяется. “Это я стреляла в Чухнина, — говорит твердо, — за расстрел «Очакова»”. Смотрим, адмирала тут нет, только из другой комнаты выбежала жена его, кричит, как бы в безумии: “Берите ее, мерзавку… скорей берите”. Я, конечно, позвал своего постоянного подручного. И что бы вы думали? Смотрим, а наш адмирал-то уже вместе с женой закричал; “Берите скорей, берите ее!” Ну, вот мы ее сволокли во двор и там покончили быстро…»

Дубинин, выведя Е. Измаилович на караульный двор, привязал ее к столбу и расстрелял из винтовки. Отметим, что никакого конкретного указания для самосуда он от Чухнина не получал.

Раны Чухнина были тяжелыми, но не смертельными. Уже на следующий день он вернулся к работе, принимал доклады, делал распоряжения. Несмотря на то что охота на него не была окончена, Чухнин не просил ни отпуска, ни перевода на другую, более спокойную, должность.

Чухнина приговорили к смерти и потемкинцы из т.н. «галацкого комитета», группы бывших матросов собравшихся в румынском городке Галаце. Привести приговор в исполнение поручили почему-то санитарам Турбаеву и Черницыну. Почему именно им? Может, потому, что они лучше других знали анатомию человека? Впрочем, Черницын во время событий у Тендры уже на деле доказал свою преданность революции, выбросив за борт своего тяжелораненого начальника — врача Смирнова, так что товарищ был вполне надежный.

Однако «галацкие мстители» опоздали… Что касается несостоявшегося убийцы бывшего санитара Черницына, то он подался в эсеры-боевики, впоследствии, в 1908 году, неоднократно участвовал в терактах под кличкой «Константин». Дальнейшая судьба Черницына неизвестна

Но вернемся к Чухнину. После неудачи Измаилович за дело взялся сам Борис Савинков. Под именем подпоручика Субботина он прибыл в Севастополь. Но ему не повезло. По стечению обстоятельств местная боевая дружина эсеров организовывала как раз в это время покушение на коменданта крепости генерал-лейтенанта Неплюева. В нем принимали участие гимназист Макаров и матрос Фролов. Их прикрывали четверо боевиков, находившихся в толпе. Когда 14 мая во время церковного парада у Владимирского собора Фролов попытался метнуть бомбу в коменданта, она взорвалась у него в руках, убив шестерых и ранив почти сорок севастопольцев. Макаров, бомба которого не взорвалась, был тут же арестован. После неудачного покушения в городе провели облаву, во время которой и был задержан только что приехавший Савинков. При нем нашли оружие, три фальшивых паспорта и крупную сумму русских и финских денег. Арестованного разместили на главной крепостной гауптвахте. Теперь уже надо было думать не об убийстве Чухнина, а о спасении его несостоявшегося убийцы. Сам Савинков был взбешен несанкционированным терактом местных эсеров, о котором ничего не знал, но не потому, что погибли ни в чем не повинные люди, а потому, что из-за этого сам угодил на нары.

Для организации побега в Севастополь прибыли его жена (дочь писателя Глеба Успенского) и мать, а также члены центральной боевой организации. Рассматривались самые невероятные сценарии побега — от вооруженного налета до усыпления караульных конфетами со снотворным. Через солдата-бундовца Израэля Кона была установлена связь с неким вольноопределяющимся Сулятицким, который за солидную сумму и организовал побег в ночь с 15 на 16 июля. Исполняя обязанности разводящего караула, он вывел переодетого в солдатскую форму Савинкова из здания гауптвахты. После побега Савинков десять дней скрывался в урочище Кара-Коба и на хуторе под Балаклавой. Попытка вывезти его на турецком парусном судне сорвалась. В конце концов загримированного Савинкова переправили поездом в Петербург.

После второй неудачи эсеры стали разрабатывать новый вариант уничтожения адмирала на даче Голландия. В третьем покушении на Чухнина есть определенная загадка. Дело в том, что дачу обслуживали два садовника, В это время эсеры якобы вербуют некого отставного матроса Акимова. После этого его устраивают работать садовником на дачу и готовят к акции. Этим якобы занимался эсер Шевцов (впоследствии известный советский писатель Н.Н. Никандров). В напечатанных в журнале «Каторга и ссылка», № 5 (18) за 1925 год воспоминаниях «Как я убил усмирителя Черноморского флота адмирала Чухнина» утверждается, что Чухнина убил автор статьи, матрос Черноморского флота Я.С. Акимов. Впоследствии Никандров спрятал матроса Акимова, а затем переправил его в Петербург через Бахчисарай, откуда тот успешно был переправлен в Финляндию. Акимова снабдили браунингом и ружьем, заряженным крупной волчьей дробью. Долго ждали удобного момента, т.к. занятый делами вице-адмирал редко появлялся на своей госдаче. Когда же 28 июня Чухнин позвонил на дачу и сообщил, что он приедет, Акимов устроил засаду в саду и дважды выстрелил в проходившего мимо Чухнина, смертельно ранив его в щеку и грудь. Очевидцы утверждали, что вице-адмирал, падая на землю, успел удивленно произнести: «Мат-ро-оос?..» Удивительно, но, уже пораженный двумя смертельными пулями, Чухнин нашел в себе силы сделать ответный выстрел из револьвера.

На катере тяжелораненого командующего переправили на Павловский мыс во флотский госпиталь, где его принял врач Яблонский. Увы, раны Чухнина оказались несовместимыми с жизнью, и в половине первого ночи с 28 на 29 июня он скончался.

Впрочем, существует и другая версия этого покушения. Так, в статье писателя М. Лезинского «Севастополь литературный» говорится, что под псевдонимом «матроса Акимова» скрывался сам эсер Никандров (Шевцов). Что касается меня, то мне хочется верить, что в вице-адмирала Чухнина стрелял все же не русский матрос, а профессиональный террорист.

Решением офицерского собрания Черноморского флота, утвержденным Николаем II, Чухнина было велено похоронить в пантеоне черноморской славы — Владимирском соборе в Севастополе. 1 июля 1906 года под залпы броненосца «Ростислав» его похоронили. В 1917 году революционные матросы вскрыли склеп с телом Чухнина и, наглумившись над его останками, выбросили их на помойку…

Что касается вице-адмирала Александра Христиановича Кригера, возглавлявшего Черноморскую эскадру во время знаменитого «немого боя», то «Потемкин» прошелся и по его судьбе.

В 1905 году Кригер занимал должность старшего флагмана практической эскадры ЧФ, а также временно исполнял обязанности главного командира Севастопольского порта. На время отсутствия вице-адмирала Чухнина исполнял обязанности главного командира Черноморского флота. После подавления мятежа на «Потемкине», несмотря на хорошие личные отношения с Николаем II, был уволен в отставку приказом от 1.8.1905 года за «медлительность и нерешительность в подавлении матросского бунта на “Потемкине”». Через год подал прошение о возращении на службу, но оно было отклонено императором. До 1917 года проживал в Петрограде, дальше судьба А.Х. Кригера неизвестна

Младший флагман Черноморского флота контр-адмирал Федор Федорович Вишневецкий в 1906 году, как и Кригер, был уволен в отставку. Остался жить в Севастополе. В событиях Гражданской войны, будучи уже в преклонном возрасте, не участвовал. После эвакуации армии Врангеля в 1920 году остался доживать свой век в Севастополе. Дальнейшая судьба неизвестна. Вполне вероятно, что старик Вишневецкий стал жертвой чекистского разгула 1920—1921 годов в Крыму, впрочем, возможно, о нем все забыли, и отставной контр-адмирал смог спокойно дожить свой век.

Бывший мичман «Потемкина» Бахтин, чудом оставшийся в живых после издевательств Матюшенко и впоследствии опознавший его после ареста, в 1917 году, будучи уже в чине капитана 2-го ранга, был расстрелян анархиствующими матросами на Малаховом кургане, как участник событий на «Потемкине». Чудом уцелевший в бойне 1905 года, он не уцелел в бойне новой революции. Вместе с Бахтиным был расстрелян и бывший старший механик «Потемкина» полковник Н.Я. Цветков.

Некоторым потемкинцам пришлось побывать на своем родном броненосце еще раз. Так, бывший потемкинец матрос Дмитрий Голубов после разоружения «Потемкина» в Румынии вернулся в Россию с нашей эскадрой. Находился под арестом на борту «Пантелеймона» (бывший «Потемкин»). По приказу лейтенанта Шмидта в ноябре 1905 года был освобожден и перевезен на мятежный крейсер «Очаков». Во время обстрела крейсера был ранен, снят с корабля и доставлен в госпиталь, где лечился до января 1906 года. В суд его приносили на больничной койке. По решению суда Голубов был оправдан. Другой освобожденный лейтенантом Шмидтом потемкинец, минно-машинный кондуктор Петр Журавкин, был взят заложником на «Очаков» с офицерами «Пантелеймона». «Когда началась стрельба из орудий по “Очакову”, — сообщал вице-адмирал Чухнин в рапорте морскому министру, — машинный кондуктор Журавкин отворил из кают-компании дверь, но был убит наповал часовым, стоящим у двери». В вахтенном журнале крейсера «Очаков» осталась следующая запись: «Убит мятежниками на крейсере “Очаков” 15 ноября».

Минный машинист «Потемкина» Тихон Мартьянов, как активный мятежник, был заочно приговорен к повешению, замененному после Октябрьского манифеста императора на 15 лет каторги, бежал из мест заключения и перебрался в Румынию. После революции он вернулся в Севастополь и, к всеобщему удивлению, определился снова служить на «Потемкин» (ставший к этому времени уже «Борцом за свободу») в качестве штатного «представителя героической команды 1905 года». Мартьянов был популярен среди черноморских матросов. По некоторым данным, именно с его подачи начались поиски и последующие расстрелы офицеров как из бывшей команды «Потемкина», так и принимавших участие в расследовании обстоятельств мятежа. В 1919 году Мартьянов был пойман и расстрелян белогвардейцами в Крыму.

Были и весьма любопытные истории. Так, потемкинец Кузьма Перелыгин, находясь в Румынии, уже в осенью 1905 года первым написал подробные воспоминания, с указанием множества фамилий участников событий и многочисленных деталей происшедшего. Текст воспоминаний подозрительно быстро попал в руки полиции, после чего данные воспоминаний были использованы во время следствия и суда над потемкинцами. После революции бывший корабельный писарь Перелыгин вернулся в Россию, где и опубликовал свои воспоминания в 1924 году. В 1935 году о воспоминаниях Перелыгина неожиданно вспомнили, причем вспомнили в НКВД, когда нашли текст его воспоминаний в делах заграничной агентуры департамента полиции. При чтении воспоминаний бывшего писаря оказалось, что они больше напоминают официальный отчет о действиях мятежников. В июле 1935 года начальник 12-го отдела главного в управления госбезопасности Эйдельман информировал ЦИК СССР, что «Перелыгин нами будет привлечен к ответственности», как осведомитель и провокатор. Однако чекисты опоздали, так как в 1935 году Перелыгин уже сидел за решеткой, отбывая срок за «неисправные столовые весы», а точнее, за жульничество в торговле. Сам Перелыгин в это время, именуя себя старым революционером-большевиком, молил о своем досрочном освобождении «за былые заслуги перед революцией» Общество старых большевиков. Пока разбирались, как лучше посадить Перелыгина, посадили и расстреляли самого Эйдельмана, а потом и тех, кто посадил и расстрелял Эйдельмана. О доносчике Перелыгине как-то снова забыли, и он, теперь уже навсегда, исчез из поля зрения потомков.

Из воспоминаний старого севастопольца: «До Великой Отечественной войны в доме по соседству с домом моего прадеда жил участник мятежа на броненосце “Князь Потемкин-Таврический”. Бывший матрос 2-й статьи означенного броненосца, бывший политический каторжанин, идейный анархист и беспробудный пьяница — дядя Кроня. Кроня пользовался небывалым авторитетом среди корабельской молодежи и, естественно, у властей района и города, которые привлекали его к разнообразнейшим торжественным мероприятиям, посвященным всевозможным знаменательным датам и годовщинам Великой Октябрьской Социалистической революции. Ему даже справили полный матросский костюм, правда, советского образца, но хорошо стилизованный под 1905 год, дали пулеметную ленту со стреляными патронами и учебную ручную гранату, а на груди у него был пришпилен огромный красный бант. В таком виде он и появлялся на всех общественно значимых мероприятиях района и города. Дядя Кроня был счастлив таким признанием, как зеницу ока хранил свою замечательную форму одежды и прилагаемый к ней реквизит.

Значения имени “Кроня” я не знаю, это может быть что угодно — и фамилия, и имя, в конце концов, — просто кличка, его жена, тетя Варя, вспоминая о нем, говаривала: “мой Кронечка” и ревела белухой. Я сам, в своем юношеском максимализме, полагал, что эти рыдания необоснованны, так как от своих родителей знал, что в свое время этот Кронечка колотил ее нещадно, то есть бил смертным боем, и по пьянке и просто так, от настроения. Теперь, по прошествии жизни, я так не думаю…

Дядя Кроня имел ялик, что позволяло ему неплохо зарабатывать промыслом рыбы и перевозкой через севастопольские бухты городских обывателей, его жена продавала добытую им рыбу на Корабельском базаре. И все бы хорошо, если бы у Крони не было пагубной привычки — в пьяном недоумении прилюдно, по шалманам да забегаловкам, рассказывать о восстании на броненосце “Князь Потемкин-Таврический”.

К сожалению, на свою беду, излагал он не красивую, полностью соответствующую “Краткому курсу истории ВКП(б)” версию этих событий, а совсем другое предание — корявое и идейно невыдержанное. Это была какая-то навязчивая идея, Кроня постоянно твердил о ней своим собутыльникам, клятвенно уверяя их, что “усе так и було” и что из-за одной паскудной гниды и собственной глупости многие хорошие хлопцы, да и он вместе с ними, сами себе жизнь под корень срубили. За эти деяния Кроню, в конце концов, арестовали и предали суду. Процесс был открытым. Протрезвевший за время предварительного заключения Кроня каялся, уверяя и судей и публику, что все его разговоры не от ехидства, а от неумеренного потребления “зеленого змия”, и что во всем виноват проклятый царизм.. По суду получил наш страстотерпец срок заключения—десять лет лагерей, и навсегда убыл в неведомые дали. По крайней мере, на Корабелке его больше никто и никогда не видел. Жену дяди Крони, тетю Варю, торговку жареными семечками, я до сих пор очень хорошо помню. Хорошо помню и ее доброе круглое лицо с постоянным выражением недоумения по поводу “посадки” мужа, героя-революционера, которое так и осталось с ней до самой ее смерти, случившейся где-то в конце шестидесятых годов прошлого века».

Крайне любопытно, что такого мог рассказывать о мятеже на «Потемкине» дядя Кроня, что угодил за свой рассказ на десять лет в лагеря, откуда уже больше не вернулся?

Разумеется, что, как это часто бывает в жизни, в истории с «Потемкиным» не обошлось и без самозванцев. Наряду с «сыновьями лейтенанта Шмидта» в СССР, как оказалось, действовали и многочисленные лжепотемкинцы, на самом деле не имевшие никакого отношения к событиям на мятежном броненосце. Но если «сыновья красного лейтенанта», как правило, являлись обычными «ворами на доверии» и дешевыми аферистами, то лжепотемкины были людьми солидными и респектабельными. Таким, к примеру, был некто К.Н. Орлов (настоящая фамилия И.Н. Егоров), написавший даже воспоминания о своем участии в мятеже, в котором никогда не участвовал. Такими были некие Ф.Т. Бармистров и И.Т. Чубук, сделавшие на своем мифическом участии в мятеже служебные карьеры, ставшие персональными пенсионерами всесоюзного значения и отхватившие в придачу ко всему, как участники знаменитого восстания, еще и по ордену Красной Звезды. Историк Ю.П. Кардашев вообще вынужден был признать в своем фундаментальном труде «Восстание. Броненосец “Потемкин” и его команда»: «Вообще число людей, необоснованно считавших себя участниками восстания, было в свое время достаточно велико. В практике работы РГА ВМФ известны десятки (!) случаев отрицательных ответов на запросы подтвердить службу на “Потемкине” тех или иных лиц». Так что проходимцев вокруг «потемкинской» темы, как мы понимаем, хватало.

Вот типичный образчик лжи вокруг революционеров-героев с «Потемкина». По сообщению некого журналиста Э.Г. Дегодюка, «арестованный властями потемкинец матрос К.А. Шрамко попал в группу из матросов, которых должны были расстрелять. Но приговор отменили, заменив расстрел отправкой провинившейся команды в Маньчжурию на фронт. Домой в Лиман Шрамко вернулся с тремя Георгиевскими крестами…» Здесь вранье все, от первого слова до последнего! Во-первых, к расстрелу приговаривали только тех, кто лично участвовал в убийстве офицеров, и если уж кому-то из них по какой-то причине и смягчили приговор, то только на бессрочную каторгу, не меньше. Во-вторых, никакую «провинившуюся команду» с «Потемкина» ни на какой фронт никогда не отправляли. Потому, что такое наказание вообще не было приято в царской России, да и война в августе 1905 года с Японией уже закончилась и Шрамко уж никак не мог пройти достаточно долго длившееся следствие, суд и доехать до Маньчжурии до ее окончания. И уж тем более — получить сразу три Георгиевских креста. Ну и последнее: согласно наиболее полному и документально выверенному списку потемкинцев, сделанному историком Ю.П. Кардашевым (Кардашев Ю.П. Восстание. Броненосец «Потемкин» и его команда. М., 2008.) никакого матроса с фамилией, хотя бы отдаленно напоминавшей Шрамко, на «Потемкине» никогда не было.

Из команды «Потемкина» 47 человек решили вернуться в Россию сразу же, прямо на броненосце. Затем число вернувшихся достигло 117 человек. Всех их разделили на категории: зачинщиков бунта, тех, кто присоединился под угрозой насилия, и т.д.

Историк Б. Никольский считает: «Поскольку весь экипаж “Потемкина” был интернирован и остался в Румынии, провести полноценное судебное расследование по факту мятежа на броненосце было нереально. Только полноценное дознание и следствие с опросами, допросами, следственными экспериментами и прочими процессуальными процедурами могло дать объективную картину, в том числе оценить степень внедрения представителей различных антиправительственных структур и партий в экипаж броненосца и их влияние на ход мятежных действий. Только поэтому оказалась столь живучей легенда о том, что во главе мятежа стояли социал-демократы и пр. По этой же причине Константин Фельдман, создавая и культивируя свой ореол буревестника революции, мог в этой связи и немного пофантазировать…»

Жандармским управлением был составлен весьма подробный «Список нижних чинов-убийц и главных зачинщиков бунта», согласно которому по всей империи и за ее границами начался розыск государственных преступников.

С 25 января по 4 февраля 1906 года в Севастополе состоялся военно-морской суд. По делу о мятеже были привлечены 68 потемкинцев. При этом судьи прекрасно понимали, что главные зачинщики и руководители мятежа сбежали за границу. «В рассматриваемом случае, когда важнейшие преступники были увлечены примером других, а все остальные действовали под угрозой лишения жизни, зачинщиков и главных виновников нет. Поэтому все наказания назначаются по усмотрению суда, в зависимости от вины и степени участия каждого». На основании манифеста от 21 октября 1905 года смертная казнь трем матросам была заменена каторгой на 15 лет, 16 человек были осуждены к различным срокам каторжных работ, остальные отделались посылкой в исправительно-арестантские роты. Заметим, что практически все арестованные весьма активно сотрудничали со следствием, почти каждый клялся, что он был против мятежа и ненавидел главарей. Но минули годы, сменилась политическая власть в стране, и эти же матросы, как по мановению ока, все как один сразу же стали «первыми друзьями Вакуленчука и Матюшенко» и «руководителями восстания»…

Судили и 75 зачинщиков восстания и с «Георгия Победоносца», троих казнили. Им не повезло, дело было в августе, до Октябрьского манифеста, и приговоры тогда были весьма суровые.

Главаря мятежников с «Георгия Победоносца» машиниста 1-й статьи Дорофея Кошубу, который был ранен и пойман в Феодосии, расстреляли 23 сентября 1905 года.

О команде миноноски № 267 историки обычно умалчивают. Действительно, команда миноноски в ходе восстания ничем выдающимся себя не проявила и в полном составе вернулась из Румынии в Севастополь. Источники сведений о ней весьма бедны. Однако материалы следствия отдают должное первому революционному порыву матросов миноноски. «… Нельзя не прийти к заключению, — писал военно-морской судья полковник П.Л. Воеводский, — что с момента перехода броненосца 14 июня с Тендровского рейда в Одессу названная команда имела полную возможность отделиться от мятежной команды броненосца и передать миноносец в ведение одесских военных властей и что все последующие совместные ее действия и переходы с броненосцем из порта в порт происходили не иначе, как по доброй воле, при явном отсутствии непреодолимого принуждения со стороны команды броненосца».

Однако на допросах матросы с миноноски своих товарищей не выдали, назвав лишь тех руководителей восстания, которые были уже известны всем участникам и очевидцам. Это и не удивительно: команды маленьких кораблей всегда более дружны и сплоченны, чем больших. Увы, надежды миноносников на милосердие царского суда не оправдались. Все матросы миноносца № 267 проходили по делу как обвиняемые и были приговорены к отдаче в арестантские роты. Обмануть следствие им не удалось.

Последствиями мятежа на «Потемкине» стали и серьезные кадровые перестановки среди командования Черноморского флота. Вскоре после июльских событий адмиралы Кригер и Вишневецкий, командиры броненосца «Георгий Победоносец» и судна «Прут», а также ряд других офицеров, проявивших попустительство и бездеятельность во время мятежа на броненосце, высочайшим приказом от 1 августа 1905 года были уволены со службы без производства в следующий чин и даже без предварительного прошения об отставке.

До сих пор историками так и не выяснена причастность ставшего печально знаменитым несколькими месяцами позднее лейтенанта Петра Шмидта к мятежу «Потемкина». Дело в том, что именно в это время Шмидт находился в Измаиле, где базировался миноносец, которым он командовал. При этом из Измаила он все время самовольно ездил по каким-то делам то в Одессу, а то и в Киев. А потому позднейшие события ноябрьского мятежа на крейсере «Очаков» наводят на мысль о существовавших связях Шмидта с Одесским революционным комитетом или по крайней мере с отдельными его деятелями.

Но ведь именно этот комитет через Фельдмана и Березовского руководил и «Потемкиным»! Поэтому вполне возможно, что именно Шмидту предлагали возглавить мятежный корабль, но он по какой-то причине отказался.

Историк М. Чарный в своей книге «Лейтенант Шмидт» пишет: «…Пронесся же по Севастополю слух, будто восстание на “Потемкине” возглавил лейтенант Шмидт. Нелепый слух…» Ну почему же такой уж нелепый? Дыма без огня, как известно, не бывает, тем более что пройдет совсем немного времени, и Шмидт на деле докажет, что вполне был способен на подобное.

А вот и весьма неожиданное высказывание самого знаменитого «красного лейтенанта» Шмидта относительно причины мятежа на «Потемкине»: «…инициатива бунта на “Потемкине” принадлежит не матросам. Это очень и очень радует. Но… если какая бы то ни было инициатива не может и не должна исходить от матросов, то может и должна принадлежать офицерам… или офицеру».

Похоже, что Шмидту просто не понравилось, что главные роли на «Потемкине» уже распределены и ему в лучшем случае уготована роль лояльного революционерам технического специалиста, что его никак не устраивало. Разумеется, это лишь мои догадки, но согласитесь, что, зная нашего «героя», они не так уж и беспочвенны. Шмидт никогда не желал быть статистом, он всегда желал войти в мировую историю!

Относительно судьбы самого броненосца «Князь Потемкин-Таврический» оказалось, что «похождения блудного броненосца» на этом не закончились. Во время ноябрьского восстания в Севастополе «Пантелеймон» (так назывался к тому времени уже переименованный «Потемкин») снова присоединился к мятежникам, но всего на полтора дня. В годы Первой мировой войны «Пантелеймон», ставший к этому времени линкором, достаточно активно воевал. С началом Февральской революции ему «за старые революционные заслуги» вернули вначале старое имя, а потом вновь переименовали, уже в «Борца за свободу». В декабре 1917 года «Борец за свободу» оказался в составе Красного Черноморского флота. А 22 марта 1918 года, в тщетной попытке избежать захвата флота германскими войсками, Совнарком «подарил» флот экзотической Советской социалистической республике Тавриды. Когда же в мае немцы вступили в Севастополь, экипаж линкора очередной раз «перековался», перейдя на сторону правительства УНР, по иронии судьбы, в тот же день и свергнутого. Над «Потемкиным» подняли германский флаг. В дальнейшем линкор «пошел по рукам». 11 ноября 1918 года «Пантелеймон» был включен в боевое расписание украинского флота. Но лишь затем, чтобы 13 дней спустя остатки команды разогнали англичане. В конце апреля 1919 года Крым заняли красные, и над бывшим «Потемкиным» снова подняли красный флаг. Затем Крым заняли белые. И хотя «Потемкин» уже стоял на приколе и в море выйти не мог, на нем был поднят Андреевский флаг. Окончательно в распоряжение красных Морских сил Черного моря корабль вернулся только 15 ноября 1920 года, но к тому времени он уже ни на что не был годен, так как к этому времени безнадежно устарел морально, да к тому же находился в ужасном техническом состоянии. В 1923—1925 годах линкор был разделан на металл и 21 ноября 1925 года окончательно исключен из списков Рабоче-Крестьянского Красного Флота. В разделке броненосца принимал участие и мой дедушка Степан Дмитриевич Зайцев, в ту пору шестнадцатилетний рабочий Севастопольского морзавода. Память о своем участии в работах на знаменитом корабле дедушка сохранил на всю свою жизнь.

В целом «Потемкин» числился в разных флотах почти 28 лет, из которых только 13 лет — как реальная боевая единица. Вот, по сути, и вся история «корабля перекати-поле»… Какие только флаги он не носил — русский, румынский, украинский, германский и даже британский! При этом каждая новая «революция на флагштоке» становилась еще большим фарсом, чем предыдущая.

Последний участник бунта на «Потемкине» Иван Бесшов умер в Ирландии в 1987 году в возрасте 104 лет. Впрочем, настоящая фамилия его была Соколов, а Бесшовым (Beshoff) он стал, взяв фамилию жены-англичанки.

Еще в начале века он открыл в Дублине ресторанчик «Рыба и картофель». Постепенно ресторанчик превратился в весьма популярную сеть заведений, разбросанных по всей Ирландии, а сам Бесшов стал миллионером. Все вернулось на круги своя, и бывшие революционеры в конце концов превратились в обычных капиталистов. Так стоило ли ради этого проливать океаны крови?

В.И. Ленин, как известно, назвал мятежный броненосец «Потемкин» «непобежденной территорией революции». Увы, как мы уже теперь знаем, в действительности все обстояло совершенно иначе, чем виделось из далекой Женевы лидеру российских социал-демократов…