Глава вторая
Роковое ядро
24 марта в каюте генерал-адмирала скромно отпраздновали шестьдесят девятую годовщину со дня рождения Рюйтера. Никакого веселья не было. Еще не прошла боль утрат последнего сражения, а будущее не представлялось сколько-нибудь ясным. Рюйтер рассеянно принимал поздравления. В углу каюты весело щебетали неизменные цыплята да покачивался в такт волнам прибитый гвоздем к переборке старый спутник адмирала — натюрморт с виноградом и рыбой. Вице-адмирал Гаан произносил традиционные тосты, а капитаны, вставая при этом, столь рьяно чокались своими глиняными кружками, что вино заливало белоснежную скатерть.
— Кажется, это мой последний праздник! — внезапно произнес Рюйтер. — Другого уже не будет!
Капитаны застыли с кружками в руках. Кто-то попытался перевести все в шутку, но у него ничего не получилось. После выпитого по своим кораблям разъезжались молча.
Тем временем в Мессине агенты испанского короля подготовили мятеж. По договоренности, одновременно с мятежом к городу должен был подойти со своими войсками вице-король маркиз Вилла-Франка. Рюйтеру было предписано поддержать войска с моря. Исполняя предписание, Рюйтер бросил якоря в виду Мессинского маяка напротив форта Сан-Сальвадор. Однако из всей затеи не получилось ровным счетом ничего. Возглавлявший оборону города герцог де Вивон узнал о заговоре. Мятежников схватили, а испанские войска, подошедшие к Мессине в надежде на быструю победу, были наголову разбиты.
— Ситуация самая что ни есть поганая! — покачал головой Рюйтер. — Но что-то делать все же надо, а потому попробуем для начала выманить Тулонский флот в море. Может быть, французы и клюнут!
Нарочито демонстративно, медленно голландцы и испанцы снялись с якорей и на глазах французов двинулись к берегам Калабрии. Однако те остались твердо стоять на старом месте, даже не предприняв попытки увязаться за отходящим неприятелем.
Тем временем в Мессине, несмотря на достаточно большие запасы хлеба, начался город. Чиновники, окружавшие герцог де Вивона, попросту попрятали хлеб и продавали его втридорога. Удивительно, но герцог ничего не мог с ними поделать! Вместо того чтобы навести порядок в городе, он слезно просил короля прислать ему транспорты с вином и хлебом. Такие транспорты были приготовлены, но отправку из-за присутствия у сицилийских берегов Рюйтера все время откладывали.
Чтобы разведать намерения голландского адмирала, де Вивон послал к нему корабль «Сирену», но разведчик сам едва не стал добычей Рюйтера. Голландские корабли гнали «Сирену» до самого порта Агоста, и только огонь береговых фортов спас французов от пленения. Бросив якорь несколько мористее, так чтобы не долетали ядра, Рюйтер стал ждать дальнейшего развития событий. Периодически он отсылал эскадры в крейсерства к Калабрии, блокируя ее и поджидая нового похода испанской армии на Мессину.
Узнав, что испанцы выступили в новый поход на мятежную Мессину, он 14 апреля подошел к ней со стороны моря. Тем временем Дюкен получил приказ выйти в море для обеспечения прорыва транспортов с продовольствием в Мессину. Французам надо было торопиться, ибо долго оголодавший город держаться уже не мог.
20 апреля Дюкен снялся с якоря. На следующий день Рюйтера уже оповестили об этом. По расчетам получалось, что уже к следующему утру французы будут где-то на подходе. Однако томительное ожидание противника завершилось ничем. Дюкен так и не появился. Тогда, собрав военный совет, Рюйтер решает прекратить затянувшуюся блокаду Агосты и выйти в открытое море. Едва голландцы вышли, как ими было усмотрено большое количество парусов — то были французы.
Флот короля Людовика насчитывал на этот раз три десятка боевых кораблей, три фрегата и семь брандеров. Авангард его вел маркиз д'Альбермас, центр — Дюкен, а арьергард, как и в прошлый раз, — маркиз Луи де Габаре.
Союзный испано-голландский флот имел в своем составе двадцать семь кораблей, шесть фрегатов, четыре брандера и девять галер. Рюйтер, вопреки обыкновению, решил не делить свой флот на привычные три эскадры, а для сомкнутости строя ограничился всего лишь двумя. Сам он возглавил авангард, поручив вице-адмиралу Гаану начальство над арьергардом. В центре боевого порядка разместились испанцы во главе с доном Франциском Фрейе де ла Цердой. В соответствии с данными Рюйтеру инструкциями, он, по существу, находился в зависимости от решений испанского адмирала. Пользуясь этим, де ла Церда и возложил на себя командование центром. Рюйтер, как мог, возражал, но ничего не мог поделать. Более всего его угнетало то, что голландцы, разделенные малоинициативными испанцами, отныне не могли эффективно поддерживать друг друга в бою. Говорят, что едва де ла Церда объявил о своем намерении возглавить ордер кордебаталии, Рюйтер был уже почти уверен в предстоящем поражении. Вызвав к себе вице-адмирала Гаана, он в нескольких словах обрисовал ему сложившуюся ситуацию:
— На испанцев надежды нет никакой, а потому рассчитывать следует только на свои корабли. Единственная возможность победить — это как можно быстрее смять и уничтожить французский авангард, прорезать линию и общими силами навалиться на центр и арьергард.
— Все ясно! — кивнул многоопытный Гаан. — Но что будем делать с испанцами?
— А ничего! — пожал плечами генерал-адмирал — Главное — чтобы у нас под ногами меньше мешались!
Общий подсчет сил показывает, что они были примерно равны. Но на самом деле у Рюйтера было всего лишь восемнадцать кораблей. С ними-то ему и предстояло фактически идти в бой.
По причине почти полного штиля испано-голландский флот спускался на неприятеля крайне медленно. Дюкен тем временем, выстроив свои корабли в боевую линию, держался к ветру. К трем часам пополудни ветер стал понемногу задувать и дело пошло живее. Прибавив парусов, Рюйтер устремляется на французов. Де ла Церда, как и ожидалось, медлит, отставая сам и не давая нагнать ушедшего вперед Рюйтера кораблям Гаана. На голландских кораблях поносят, на чем свет стоит, испанцев, но ничего поделать не могут.
Быстро сближаясь на контркурсах, оба флота сошлись около трех часов дня 22 апреля. Рюйтер шел со стороны ветра, и вскоре уже авангарды начали первые взаимные пристрелочные залпы. Вдалеке зеленели листвой вершины Монт-Жиберта В бездонно-голубом небе ярко светило южное солнце, и было совершенно непонятно: зачем и во имя чего сейчас тысячи и тысячи людей идут на верную смерть, вместо того чтобы наслаждаться прелестями жизни…
В то время как голландцы, по своему обыкновению, сразу же начали решительную атаку, испанцы в бой особо не стремились. Вместо того чтобы активно поддержать своего союзника, де ла Церда демонстративно оставался столь далеко под ветром, что ядра испанцев не пролетали и половину дистанции до противника. Рюйтер был в ярости:
— Не успели вступить в драку, а уже глядят, как бы смыться! Закончим бой — и будем уходить домой, пора заканчивать эту авантюру. Умирать за таких негодяев нам незачем!
Бурный натиск Рюйтера все же имел результат. Яростный огонь голландских кораблей в какие-то минуты вычищает палубы французского авангарда. Падает убитый ядром вице-адмирал д'Альмейрас. Его корабль тут же покидает линию, туша многочисленные пожары. Еще три французских корабля с трудом держат линию, но вот-вот побегут и они. Рюйтер ждет испанцев для нанесения последнего решающего удара по разбитому неприятельскому авангарду. Но испанцы не поддерживают Рюйтера. Вместо того чтобы сойтись с французами на кинжальную дистанцию, они издалека открывают беглый, но абсолютно безвредный огонь. Рюйтер шлет к де ла Церде шлюпку за шлюпку, прося, требуя и умоляя поддержать его в этот самый переломный момент боя, но все бесполезно. Дон Франциск Фрейе де ла Церда рисковать нисколько не желает. Его больше устраивает роль стороннего наблюдателя.
Тем временем Дюкен, полагая, что Рюйтер, как обычно, возглавляет центр, никак не может взять в толк, что же происходит и почему знаменитый голландский адмирал никак не желает поддерживать свой героический авангард.
А положение передового отряда французов уже самое критическое. Уже четыре корабля избиты до такой степени, что не в состоянии более продолжать сражения. Наконец, оценив бешеный напор передового отряда союзного флота, Дюкен понял, что авангард возглавляет сам Рюйтер. Теперь многое в действиях союзников становится для него понятным.
Чтобы не быть окруженным превосходящими силами французов, Рюйтер был вынужден обстенить паруса на кораблях авангарда, замедляя ход и дожидаясь подкреплений. Вынужденный положить все марсели на стеньгу, Рюйтер на «Конкордии» пропускает мимо себя все корабли французского авангарда, поочередно ведя ожесточенную перестрелку с каждым из них. Бой складывается совершенно не так, как его задумывал голландский флотоводец.
Проходя мимо голландского авангарда, французы разряжали по нему сотни и сотни своих пушек. Рюйтер бешено отбивался на флагманской «Конкордии». Позднее его сравнят с рыкающим львом, которого задирала стая волков, боясь при этом приблизиться. В это время к командующему голландским флотом пришло скорбное сообщение, что тяжело ранен в живот старый соплаватель Рюйтера капитан Ноарот. Выслушав его, генерал-адмирал перекрестился:
— Господи, прими душу раба твоего!
Тем временем, полный презрения к испанцам и не отвечая на их чахлый огонь, Дюкен бросил все силы на выручку попавшего в беду авангарда. Сам Дюкен устремляется при этом на корабль Рюйтера. Старые противники вновь сошлись в жестоком единоборстве.
Французская военно-морская история так описывает накал сражения: «Битва сделалась ужасной. Все корабли обоих флотов в одно время изрыгали страшный огонь. Пушечные выстрелы, раздававшиеся на далеком пространстве, извещали, что знаменитый Рюйтер и великий Дюкен — сражаются. Победа, как бы удивленная их жаром битвы, их искусством в распоряжении, не знала, на чью сторону должно ей склониться. Артиллерия действовала непрерывно. Маркиз д'Альмерас был убит в пылу сражения на палубе. Кавалер де Тамбонно, командовавший одним из кораблей, был поражен пушечным ядром. После смерти маркиза д'Альмераса начальство авангардом принял маркиз Вальбель и продолжал бой с той же решимостью. Мужество было равное с обеих сторон, и победа оставалась нерешенною. Дюкен, видя, что адмирал Рюйтер направил все свои усилия против авангарда, послал туда кавалера Турвиля с двумя кораблями в подкрепление. Эта новая помощь усилила ярость Рюйтера: он сражался и командовал в одно и то же время…»
Презрение Дюкена все же задело самолюбие гордого и важного де ла Церды. Испанцы все же начинают осторожно спускаться на французский флот. Но время уже упущено. Наконец-то достигает места схватки и арьергард храброго Гаана. Он без всяких раздумий бросается на арьергард французов, стремясь разбить его, а потом подойти на помощь Рюйтеру. Между тем солнце уже садится в море. Но Гаан продолжает бой.
— Мы будем драться и при свете луны! — кричит он своим матросам.
— О, это будет звездная битва! — хохочут те в ответ, накатывая в порты свои раскаленные пушки.
Вдруг Гаан видит, что «Конкордия» внезапно выходит из строя и поворачивает вспять. За ней прекращают огонь и начинают отход другие корабли голландского авангарда. Испанцы, увидев это, также выходят из боя, причем видно, что этот маневр они совершают с очевидным удовольствием. Дюкен тоже не настаивает на продолжении боя и также начинает свой отход. Гаан в полном отчаянии. Он не может понять, почему Рюйтер, многоопытный Рюйтер поступил на сей раз столь нелепо и малодушно: покинул поле боя, когда авангард противника оставалось только добить. Испанские галеры подхватывают на буксир наиболее поврежденные голландские корабли и тащат их в порт. Только на рейде Сиракуз Гаану становится ясна истинная причина столь поспешного и сумбурного отхода, и причина эта — тяжелое ранение главнокомандующего.
…Сражаясь с французским авангардом, Рюйтер, по своему обыкновению, отдавал распоряжения, неторопливо прохаживаясь по шканцам. Там его и настигло роковое ядро. Раскаленный чугунный шар, пущенный с проходившего мимо французского корабля, поразило генерал-адмирала, отскочивши от палубы. Страшный удар опрокинул Рюйтера на палубные доски. Когда стоявший поодаль капитан Жирард Калембург подбежал к нему, Рюйтер лежал ничком. Ядро почти оторвало ему левую ногу и раздробило правую. Кроме этого, падая, генерал-адмирал еще сильно разбил себе и голову. На руках его немедленно перенесли в каюту. Корабельный лекарь нервно расшвырял по столу свой страшный инструментарий:
— Надо немедленно пилить кость! Влейте командующему в рот пару стаканов вина!
— Пили сразу, я вытерплю и так! — приоткрыл глаза белый как стена Рюйтер. — Докладывайте мне все, что происходит наверху!
За все время, пока лекарь без всякого наркоза, вживую, пилил ему ногу, генерал-адмирал не издал ни звука. Только полный боли взгляд, да закушенные до крови губы говорили о тех страданиях, которые переносил в эти минуты старый воин. Наконец, после того как кровоточащие раны обработали кипящей смолой, Рюйтера накрыли простынями и оставили в покое.
Иногда командующий впадал в беспамятство; тогда он начинал метаться в постели и, привставая на локтях, твердил одну лишь фразу:
— Смелее, дети! Смелее…
Когда к нему вновь возвращалось сознание, он тут же пытался снова руководить сражением. Верный капитан Калембург то и дело спускался вниз и извещал генерал-адмирала обо всем происходящем.
Сражение меж тем, по существу, завершилось боевой ничьей. Французы, туша пожары, потянулись в Мессину. Голландцы и испанцы, не пытаясь их преследовать, вернулись в Сиракузы. Пять голландских кораблей были разбиты вдрызг. Только «Конкордия» получила более семидесяти прострелов в одной лишь грот-мачте. Немало повреждений получили и остальные. Командование голландским флотом принял на себя вице-адмирал Гаан. Опытный и отчаянно храбрый, он мог очень многое, но он, увы, все же не был Рюйтером.
На голландских кораблях проклинали малодушных и трусливых испанцев, по вине которых был ранен всеми обожаемый «дедушка Рюйтер». Ненависть к вероломным союзникам была столь велика, что более ни о каких совместных боевых действиях не могло быть и речи. Узнав о несчастии, постигшем генерал-адмирала, дон Франциск де ла Церда со своими флагманами прибыл на «Конкордию», но Рюйтер его не принял. Да и само появление испанского адмирала было встречено голландскими матросами площадной бранью, свистом и улюлюканьем.
После сражения 22 апреля Дюкен, по возможности исправив кое-как, прямо в море, свои корабли, думал уже идти на Мессину, потому что ряд повреждений устранить можно было только в условиях порта. В этот момент французский командующий узнает, что голландский флот, почему-то бездействуя, застрял в Сиракузах, а испанцы распространяют слухи о том, что они наголову разбили французов. Чтобы доказать обратное, Дюкен решает держаться в море, невзирая на откровенный ропот своих капитанов. Трижды он демонстративно прошел в виду Сиракуз. В своей реляции Дюкен доносил в Версаль: «29 апреля, построив эскадру в ордер баталии, я подошел очень близко к Сиракузам, и мы видели неприятельский флот, стоявший против воли на якоре, тогда как мы держались в море». Таким образом Дюкен продемонстрировал всем свою боеготовность и полную абсурдность испанских слухов. В период его демонстративного дефилирования мимо Сиракуз никто даже не попытался противодействовать Дюкену. Голландцам было не до этого, всех волновал лишь один вопрос удастся ли Рюйтеру победить близко подступившую к нему смерть; а испанцы выходить один на один со столь сильным противником просто побоялись.
Вскоре все повреждения на голландском флоте были уже исправлены. Лишь один корабль отличался от остальных. Вот как описывает его один из ранних биографов Рюйтера: «Только один корабль, стоявший в самой глубине залива, отличался от других судов беспорядком своего рангоута и мертвою, благоговейною тишиною, царствовавшею в батареях и на палубе. Он исправил только повреждения, необходимые для перехода из Агосты в Сиракузы, а все остальное было на нем в том же виде, как в день битвы 22 числа. Корпус его, почерневший от выстрелов, пробит ядрами, из которых многие еще остались в его дубовых членах. Остатки его портовых ставней, окрашенных красною краскою, висят здесь и там на своих изломанных и измятых петлях. Батареи пусты, палубы и станки изрыты картечью, дула пушек закопчены от выстрелов. Носовая часть корабля обгорела, потому что неприятельский брандер дважды сцеплялся с его форштевнем, сообщая ему свое пожирающее пламя. Всюду между лужами крови валялись обрывки снастей, осколки рангоута. Но было место у самого юта, также облитое кровью, и здесь не один раз, с набожным и грустным уважением, останавливались матросы. „Это кровь нашего доброго отца!“ — говорили они со слезами. Да, это была кровь Рюйтера, этот корабль был „Конкордия“, на котором прекратили все работы, чтобы не потревожить предсмертных минут старого адмирала. В адмиральской каюте умирал Рюйтер».
Состояние генерал-адмирала все более и более ухудшалось. Лекарь вновь обработал раны, и Рюйтер, превозмогая страшную боль, даже провел капитанский совет. Присутствующие были подавлены, видя своего папашу Рюйтера в столь беспомощном состоянии. Прибывавшие капитаны с робкой надеждой справлялись у лекаря о состоянии генерал-адмирала. Тот отвечал всем одно и то же:
— Очень тяжел, но будем надеяться, что все образуется, и уповать на Господа!
Уезжая после совета, вице-адмирал Гаан, пожимая на прощание руку капитану Калембургу, сказал с горечью в голосе:
— Нам остается теперь только молиться и надеяться на чудо!
Сам Рюйтер в это время, кусая от боли губы, диктовал донесения о прошедшем сражении Генеральным штатам и принцу Оранскому. Сил генерал-адмирала хватило лишь на то, чтобы поставить под донесениями свою подпись.
— Как дела у капитана Ноарота? — спросил он лекаря. — Стало ли ему лучше?
— Капитан умирает, и его уже причащают! — ответил не умевший лгать эскулап.
— Передайте Ноароту, что его флагман тоже готовится отправиться вслед за ним! Скоро мы встретимся на небесах! — едва слышно прошептал генерал-адмирал.
В тот же день король Испании присвоил Рюйтеру титул герцога, но по причине своей патологической скупости присовокупил к этому две тысячи червонцев дохода с первого поместья, которое, возможно, когда-нибудь испанцы отобьют себе в Италии. К милостям короля генерал-адмирал отнесся скептически:
— Вот ирония судьбы: родился сыном голландского торговца пивом, а умираю испанским герцогом!
Биограф Рюйтера так описывает его состояние после ранения: «По снятии первой перевязки, раны его (Рюйтера. — В. Ш.) оказались в надежном состоянии и не отчаивались в его выздоровлении, ибо не было лихорадочных припадков, и он сносил свою боль с твердостью и терпением. Жестокие страдания не препятствовали ему заниматься безопасностью флота. Будучи уже ранен, он неоднократно, во время боя говорил: „Господи! Сохрани флот нашего государства! Защити твоею милостью наших офицеров, матросов и солдат, изнемогающих от трудов и предающихся многим опасностям за такое ничтожное приобретение. Даруй им силу и бодрость, дабы под твоим благословлением мы приобрели победу! Господи, даруй благополучный конец во время моей слабости, как ты подавал прежде, во время моей бодрости, дабы все свершилось единственно под кровом твоим, в малом и великом!“ Первую ночь провел он довольно спокойно. Окружающие его скорбели, видя его в таком состоянии. Он им отвечал: „Приключающееся с бренным телом ничтожно, лишь бы душа, эта драгоценность, была спасена. Мои страдания ничтожны против бесконечных страданий и поруганий, которые претерпел наш Спаситель, невинно и единственно для искупления нашего от вечных мучений“. Он часто обращался к божественному искупителю, говоря: „Господи Иисусе, ты научил нас терпению, дай мне силы исполнить твое веление! Укрепи меня сим даром — претерпеть до конца, ибо терпение мощнее силы“. Этот великий человек не об одном только себе заботился. Он приказывал заботиться о раненных матросах, чтобы им доставляли самое нужное. Он несколько раз говорил: „Зачем лежу я здесь без всякой пользы для государства!“ Чувствуя усиливающуюся боль и приближение смерти, занимался только спасением своей души. Он сам себя утешал, подкреплял, произнося разные места из Священного Писания, и когда страдания его становились сильнее, тогда для изъяснения его сердечных чувствований произносил он приличные Давидовы псалмы. Отвращая все помышления от земного, он не произнес ни одного слова касательно домашних дел. Некто заявил, чтобы его жена и дети находились при нем для подачи помощи ему в его страдании, но он отвечал: „Я нахожусь на означенном мне Богом месте, и если ему угодно извести меня отсюда, я готов! Моя дражайшая жена и мои дети, может быть, потревожили бы меня своею горестью. Они бы не могли меня видеть без слез, и я надеюсь опять с ними свидеться в вечной радости и блаженстве“.
На пятый день открылась у него лихорадка, которая уже не переставала, усиливаясь день ото дня. 28-го апреля случился с ним припадок, продолжавшийся до полудня другого дня, и когда начал утихать, то и силы больного ослабевали и показались признаки смерти. Этот великий человек, привычный всегда приготовляться к смерти, в особенности когда шел в сражение, теперь без боязни предвидел приближение смерти. Он беспрестанно молил Бога о помиловании его души. 29-го апреля после полудня язык его начал ослабевать, и он попросил пастора прочитать ему отходные молитвы. К вечеру он совершенно лишился языка, оставаясь несколько часов в томлении, и испустил дух между девятью и десятью часами вечера в присутствии многих офицеров, почитавших за должное не отлучаться от него целые дни и ночи. Так скончался величайший флотоводец, о котором повествует история».
При кончине главнокомандующего присутствовали его старинный друг пастор Вестовиуса, младшие флагманы вице-адмирал Гаан, контр-адмирал Миделлант и капитан «Конкордии» Колленбург.
Было тогда Михаилу де Рюйтеру шестьдесят девять лет один месяц и пять дней. Тело флотоводца по решению капитанов было забальзамировано и подготовлено для переправки в Голландию.
Жители Сиракуз хотели было в знак признательности заслуг покойного похоронить его сердце в главном городском соборе, но этому внезапно воспротивился папа римский, заявивший, что не потерпит в лоне своей церкви внутренностей закоренелого протестанта! Тогда городские власти хотели захоронить сердце в городской ратуше, но этому воспротивились уже офицеры Рюйтера.
— Отец наш желал быть рядом со своим старым соратником, пусть же его желание исполнится! — объяснили они причину своего отказа от погребения в ратуше сиракузцам.
Что касается Дюкена, то по случаю победы над самим Рюйтером он был принят в Версале. Во время приема Людовик прозрачно намекнул флотоводцу, что принадлежность Дюкена к протестантам мешает тому стать вице-адмиралом и маршалом Франции.
— Ваше величество! — не без иронии заметил Дюкен. — Хотя я и протестант, но заслуги мои перед Францией поистине католические.
Когда в 1685 году Людовик Четырнадцатого решил изгнать из Франции всех протестантов, то Дюкену единственному было сделано исключение. Но тоска по родным, вынужденным покинуть Родину, скоро свела флотоводца в могилу.