С 10 января ударили сильные морозы. Либавский аванпорт быстро покрылся ледяным панцирем. Как всегда, местное начальство было к этому не готово: в Либаве не оказалось ледоколов. Чтобы поправить дело, вызвали из Ревеля ледокол «Могучий», но и он, не справившись со льдами, застрял в них. Тогда решили выслать наиболее мощный ледокол «Ермак» из Кронштадта, а пока обходиться маломощными портовыми.

Одиннадцатого января контр-адмирал Небогатов поднял свой флаг на броненосце «Император Николай I». Толщина льда к этому времени достигла уже более полуметра. В такой обстановке нельзя было даже и думать о том, чтобы вывести корабли в море на артиллерийскую стрельбу. Через две недели в Либаву пробился, наконец, «Ермак» и начал по одному выводить в море корабли. Через два дня и «Ушаков» вышел в море на пробу машин.

2 февраля последовал смотр кораблей великим князем. Сразу же после этого к вмерзшим в лед кораблям подошли ледоколы, буксиры и потащили их на внешний рейд. Прошли волнолом, и вдоль бортов противно зашуршала поднятая волной шуга, С берега и с молов публика кричала «ура», подбрасывала в воздух шапки. С последним баркасом с берега на «Ушаков» передали огромный букет роз и иммортелей (бессмертников) для одного из мичманов от его возлюбленной. Закрыв лицо букетом, юный мичман плакал от любви к своей даме сердца и от жалости к себе. Старший офицер броненосца капитан 2-го ранга Мусатов, глядя на эту сцену, сказал:

— Много ли надо, Владимир Николаевич, для счастья человеку. Вот прислала девушка букет, и растаял наш мичманец!

Миклуха покрутил свой огненно-рыжий запорожский ус:

— Хорошо, если бы этот букет был намеком на наше бессмертие!

За команду свою он был спокоен, а матросы верили в командира. Офицеры тоже настроены были весьма решительно, хотя особых иллюзий не питали. Вот как описывает их состояние офицер корабля Дитлов: «Кабинетные ученые при помощи различных кривых и вычислений доказывали как дважды два четыре, что суда типа "Ушакова" должны непременно перевернуться на волне, и мы, не смея не верить им, вышли из России, с готовностью дойти до Бискайского залива и там погибнуть».

При проходе Бельтов к эскадре подскочили невесть откуда взявшиеся грязные датские миноносцы и сопровождали русские корабли до Скагена. За Скагенским мысом эскадра встала на якорь и начала свою первую бункеровку углем в море, перегружая его с подошедших транспортов. По приказу Небогатова «чернослив» принимали сверх всякой нормы — про запас. Вначале завалили часть батарейной и жилой палуб, затем принялись наваливать на верхнюю палубу. Все—от командира до последнего матроса — ходили грязные как черти.

— Бирилева бы сюда с его щепкой! — ворчал Миклуха, пробираясь сквозь угольные завалы.

Пользуясь стоянкой, Небогатов провел совещание с командирами. Через пару часов Владимир Николаевич вернулся на «Ушаков».

— Из-под «шпица» получена разгромная бумага, — объявил он офицерам. — Строжайше приказано спешить, чтобы догнать Рожественского!

Эскадра продолжала свой путь. В Английском канале тоже мотало, а на выходе из него корабли попали в сильный шторм с дождем и градом. «Ушаков» почти полностью зарывался в валах кипящей пены. Артиллерийский офицер Дитлов позднее вспоминал: «"Самотопы" обманули все ожидания и чувствуют себя на волне прекрасно: подходит гора такой величины, что, стоя на мостике, надо совсем закидывать голову, чтобы увидеть гребень; так и кажется, что она перевернет и накроет нас собой; однако броненосец боком-боком вползает на волну, и она уже катится с другой стороны…» В довершение всего сильно потекла конопаченная на морозе палуба и полетел опреснитель. Миклуха спал с лица, под глазами легли черные полукружья.

Гибралтар проскакивали ночью, без огней, опасаясь провокаций со стороны англичан.

В порту Суда (остров Крит) встретили стоявшую на рейде канонерскую лодку «Храбрый». Думали, что на ней будет почта, но ее там не оказалось. Небогатов объявил стоянку и разрешил съезд на берег. Офицеры знакомство с Судой неизменно начинали с обозрения ее окрестностей в сопровождении всезнающего араба Мустафы (бравшего за услуги только франками), а завершали непременно в лучшем из местных кафешантанов «Лондон». Через пару дней музыканты, оставив итальянские мотивы, уже лихо наяривали на мандолинах «Камаринскую».

Вскоре на рейд пришла долгожданная «Кострома» — госпитальное судно, раскрашенное в ослепительно-белый цвет. На ней наконец-то доставили почту. Миклуха жадно вспарывал ножом конверты и читал письма от жены, братьев, друзей.

Здесь же, в Суде, небогатовцы встретились с группой офицеров-артурцев, отпущенных японцами домой под честное слово и возвращающихся теперь на французском транспорте. Среди них — и бывший командир крейсера «Новик» и броненосца «Севастополь» капитан 1-го ранга Эссен — герой многих морских сражений, любимец вице-адмирала Макарова. В кают-компании, где контр-адмирал собрал старших офицеров эскадры, Эссен сделал обстоятельный доклад о боевых возможностях и способах ведения войны адмирала Того. Рисовались схемы, задавались многочисленные вопросы. После совещания к Эссену подошел Миклуха:

— Николай Отгович, вы были свидетелем гибели Макарова. Как все произошло?

Отошли в сторону, и Эссен подробно рассказал командиру «Ушакова» о том, что произошло в тот трагический день.

— На месте гибели «Петропавловска» удалось выловить лишь адмиральскую шинель, — закончил он свой рассказ. Затем скривил губы: — Зато великого князя втащили в шлюпку без единой царапины!

— Вот уж воистину г… не тонет, — покачал головой Владимир Николаевич. — Потеря Макарова невосполнима. Второго такого по всей России больше нет. Но хватит о печальном! Прошу вас, Николай Оттович, отобедать у меня на «Ушакове». У нас сегодня «ушаковское» фирменное блюдо — фрикасе из цыплят и неизменная консервированная тушенка, известная на нашей Третьей эскадре как "мощи покойного бригадира"…»

Из воспоминаний старшего артиллериста броненосца НИ. Дмитриева: «Придя утром 6-го марта в Суду, к подъему флага явился я на флагманский броненосец и, представившись давно меня знавшему адмиралу, тут же был им назначен старшим артиллерийским офицером броненосца "Адмирал Ушаков" вместо списанного в Зефарине по болезни лейтенанта Г-а. Выслушав о своем назначении, сначала я был несколько огорчен им, т.к. помнил пожелания своих сослуживцев по "Черноморцу": только не попасть под команду капитана Миклухи, который вообще слыл за человека с очень тяжелым и неприятным характером. Но как же теперь я благословляю, и всю мою жизнь буду благословлять судьбу за это назначение, давшее мне возможность служить и сражаться под начальством именно такого доблестного командира, каким оказался покойный Владимир Николаевич. Больной, с сильно расшатанными нервами, Миклуха действительно подчас бывал довольно тяжел, но он, безусловно, был лучшим из всех командиров отряда».

Там же, в Суде, эскадру посетила греческая королева Ольга, дочь российского генерал-адмирала Константина Александровича, видного реформатора и преобразователя флота. Выросшая среди российских моряков, Ольга Константиновна не могла без волнения видеть Андреевский флаг. Побывала она и на «Ушакове». Уже прощаясь, сказала командиру броненосца:

— Если есть Господь, он непременно поможет вам! Я же буду молить его о милости к вам! И обещаю сделать все, что в моих силах, для облегчения вашего жребия!

Всему хорошему на свете приходит конец, закончилась и стоянка, в Суде.

— Погуляли, пора и честь знать! — философски заметил Миклуха, когда обляпанный илом якорь, дернувшись в последний раз, замер в клюзе.

Через несколько дней корабли уже шли Суэцким каналом.

— Господи, что делается, по пустыне Синайской на кораблике едем, аки по морю! — крестился изумленный корабельный батюшка.

Невыносимо пекло солнце. Офицеры щеголяли в белых пробковых шлемах, купленных заблаговременно в Суде, матросы покрывали головы мокрыми платками. По вантам прыгали купленные для забавы обезьянки.

Прошли Исмаилию — летнюю резиденцию египетского хедива. Ветер носил над каналом тучи песка, вдали уныло брели вереницы верблюдов…

В Красное море корабли вошли ночью, Небогатой распорядился включить боевое освещение. С каждым днем становилось все жарче. Скоро вся команда «Ушакова», включая командира, перебралась из душных внутренних помещений на верхнюю палубу. В Джибути пополняли запасы. У борта кораблей крутились лодки с сомалийцами, которые, несмотря на обилие акул, кидались в воду за брошенными монетами.

16 марта у Джибути Небогатов провел практические стрельбы. Броненосцы палили по мишеням, таская их поочередно один для другого восьмиузловым ходом. Там же, в Джибути, Небогатова нагнала телеграмма: «По-видимому, Рожественский ничего не имеет против соединения с вами. Если не найдете его — идите во Владивосток». Перед самым выходом в море командующий Третьей эскадрой ответил в Петербург «Из Джибути иду на поиск Рожественского через Малаккский пролив».

В Красном море температура во внутренних помещениях корабля достигала 50 градусов. Кочегаров меняли каждые полчаса, но все равно многие подали без сознания прямо у топок. Офицеры и матросы спали на верхней палубе, а, проснувшись утром, не могли узнать друг друга из-за черной сажи, летевшей из труб. Общее настроение и матросов, и офицеров было подавленным, люди не сомневались, что идут на верную гибель. Во время редких увольнений на берег в портах стоянки офицеры и матросы напивались до беспамятства. Судовой врач на «Ушакове» окончательно спился, его заменили другим. Все чаще случались ссоры и драки. Лейтенанта Мордвинова Миклуха велел арестовать на пять суток в каюте с приставлением часового за почти беспричинное избиение матроса. Кто-то пустил по кораблю мерзкий анекдот, что старший брат командира жил на острове с самкой гориллы, как с женой. Сам Миклуха едва сдерживался, чтобы не дать волю кулакам. Но даже в таких условиях Миклуха рук не опустил. Он сумел преодолеть упадническое настроение и сплотить свою команду. Учения и тренировки на «Ушакове» шли постоянно.

25 марта африканский берег остался позади. Поход продолжался. Корабельная жизнь на «Ушакове» шла своим чередом учения, приборки, разводы вахт… Скрашивая однообразие будней, офицеры и матросы при первой же возможности старались разыгрывать друг друга, подмечая те или иные привычки и особенности поведения. Не остался обойденным вниманием и командир. Уже знакомый читателю лейтенант Дитлов писал в своем дневнике: «…Наш капитан В.А. Миклуха имеет привычку через каждые два слова говорить "Вы меня понимаете". Дурные привычки заразительны, и теперь по всему броненосцу звучит фраза "Вы меня понимаете", а штурман, даже докладывая о чем-то командиру, заключает свою речь модной фразой "Вы меня понимаете", на что тот серьезно отвечает: "Да, я вас понимаю"».

В течение всего похода «Ушаков» шел в колонне броненосцев концевым, имея впереди «Сенявин». Это обстоятельство сильно удручало командира «Ушакова». «Сенявин» плохо держался в строю, и надо было все время следить, чтобы не пропороть ему тараном борт. По этой причине в выражениях насчет его командира Смирнова Миклуха не стеснялся.

— Мечется в ордере, что «рыжий» в цирке! — выговаривал он в сердцах Мусатову. — Сколько можно терпеть эти ужимки! Плавать надо было больше, а не штаны в кабаках протирать!

У Сокотры эскадра провела первую боевую стрельбу. Получилось неважно. Комендоры страшно волновались и делали постоянные перелеты. В бухте Мирбат у Аравии еще раз загрузили уголь. С океана шла сильная зыбь, и «чернослив» пришлось перевозить баркасами. Работа каторжная! Чтобы подать матросам пример, на «Ушакове» все офицеры во главе с командиром встали в общий строй и таскали уголь на плечах наравне со всеми. Здоровяк Миклуха взваливал на свои широкие плечи сразу по два мешка и носил их под восхищенными взглядами команды. После погрузки все мылись на палубе, окачиваясь из пожарных шлангов соленой водой.

Тогда же Небогатов провел еще одно совещание с командирами. Приняв от них рапорта о состоянии кораблей, контр-адмирал объявил:

— Далее следовать будем кратчайшим путем через Индийский океан, затем — через Малаккский пролив и мимо берегов французской Кохинхины…

— Ну а дальше что станем делать? — поинтересовались командиры озабоченно.

— Дальше будем ждать у моря погоды. — Небогатов говорил, будто извинялся. — Может, Рожественский объявится, а не объявится — двинемся на Владивосток сами. А что еще можно сделать?

Контр-адмирал обвел собравшихся печальным стариковским взглядом

— Проливом Крузенштерна? — поинтересовался Миклуха.

Так в XIX и в начале XX в. русские моряки называли Цусимский пролив.

— Нет, Владимир Николаевич, — покачал седой головой Небогатов. — Там нас японцы как котят передавят. Я думаю, нам будет лучше всего еще раз отбункероваться и следовать далее в обход Японии через Курилы в Охотское море. На худой конец, пойдем через пролив Лаперуза.

— Не сильно ли рискуем? — почесал лысый затылок командир «Владимира Мономаха» каперанг Попов.

— Не рискованней, чем лезть напролом мимо Цусимы! — Небогатов разгорячился, на лице проступили плохо запудренные пятна экземы. — На Курилах мы с японцами будем в равном положении — далеко от своих баз. К тому же пусть еще попробуют отыскать нас там! Ну а если Того будет сторожить нас у Владивостока, то принимать там бой будет все же лучше: дома, как говорится, и стены помогают! К тому же не следует скидывать со счетов и владивостокский отряд крейсеров, находящиеся там миноноски и подводные лодки, это ведь тоже кое-что значит!

Возвратившись на броненосец, Миклуха собрал офицеров и сообщил им решение адмирала. Один из офицеров «Ушакова» впоследствии вспоминал: «Не знаю, уполномочил ли Небогатов командиров сообщать план, но, во всяком случае, не могу не одобрить нашего капитана за его откровенность: нет худшего влияния на состояние духа, как полная неизвестность». И в этом проявился прямой характер Миклухи!

У Мальдивских островов на «Адмирале Ушакове» произошла поломка в левой машине. Чтобы не замедлять общего движения, командующий распорядился взять броненосец на буксир транспорту «Свирь». Помогая буксиру, «Ушаков» подрабатывал правой машиной. Через двое суток механики устранили повреждение и «Ушаков» вновь занял свое место в строю.

Из воспоминаний лейтенанта Н.Н. Дмитриева: «По случаю праздника (именины императрицы. —В.Ш.) командир обедал у нас и был крайне весел и разговорчив. На стене кают-компании висел прекрасный портрет адмирала Ф.Ф. Ушакова, подаренный броненосцу кем-то из потомков славного адмирала. Миклуха, бывший очень начитанным человеком с богатой памятью, нередко являлся весьма интересным собеседником. На этот раз он вспомнил и рассказал нам некоторые случаи из жизни доблестного старика и, указывая на портрет, высказал свою полную уверенность, что и корабль его при встрече с врагом останется достойным своего славного имени. И глядя на Миклуху, взволнованного и воодушевленного, можно было с уверенностью сказать, что это человек идеи, командир, за которым смело пойдут в бой все его подчиненные, и что этот бой может оказаться несчастным, но, во всяком случае, будет славным».

В Индийском океане провели еще одну боевую стрельбу. Результаты ее были вполне обнадеживающие.

— Нам бы еще разочек-другой пострелять, и тогда даже с нашими гнилыми пушками можно будет всыпать японцам по первое число! — обменивался мнением со старшим офицером Владимир Николаевич.

Но времени на учебу уже не оставалось — эскадра шла Малаккским проливом. Воздух был пропитан запахом свежескошенного сена… Вечером, сидя в каюте, лейтенант Дитлов записывал впечатления за день: «Вчера под председательством командира было совещание, обсуждали меры отражения минных атак, решили все ночи проводить начеку: командир и старший артиллерист дремлют на мостике… офицеры и команда спят не раздеваясь…»

Сингапур проскакивали ночью с потушенными огнями и задраенными иллюминаторами. Но пройти незамеченными все равно не удалось. Уже на подходах к городу к эскадре прилепился голландский авизо и сопровождал русские корабли до нейтральных вод. На следующий день с передового «Владимира Мономаха» заметили паровой катер, с которого отчаянно махали руками. Корабли остановились. С катера, который был послан русским консулом, передали телеграмму о пути и времени следования эскадры Рожественского. С «Николая Первого» по всем кораблям передали: «26-го числа предполагаю встать на якорь в широте 12 градусов 50 минут нордовая и долгота 190 градусов 23 минуты остовая, где и соединюсь со Второю Тихоокеанской эскадрою». Люди ликовали, будто все трудности и опасности для них были уже позади.

В ночь на 26 апреля беспроволочный телеграф «Ушакова» уловил позывные крейсеров Рожественского — «Изумруда» и «Жемчуга». Старший офицер Мусатов взбежал на ходовой мостик, перепрыгивая через несколько ступенек, несмотря на свою немалую тучность. Вахтенные сигнальщики шарахались в сторону от такой прыти старшего офицера,

— Владимир Николаевич! Мы соединились! Я только что слышал крейсера Рожественского! — кричал он со слезами на глазах.

— Наконец-то! — вскочил с походного кресла Миклухо-Маклай. — Есть все-таки Господь на небе!

С рассветом следующего дня обе эскадры соединились в бухте Камрань. На флагманском броненосце Второй эскадры «Князь Суворов» развевались сигнальные флаги: «Добро пожаловать. Поздравляю с блестяще выполненным походом». «Адмирал Ушаков» бросил якорь невдалеке от броненосца «Орел».

Из воспоминаний лейтенанта Н.Н. Дмитриева: «Около 3 часов дня впереди нашего курса показался дым, затем начали быстро вырисовываться рангоуты и трубы, обозначился хорошо приметный цвет последних и черная окраска корпуса броненосцев — и перед нами во всей красе явилась давно ожидаемая, желанная Вторая Тихоокеанская эскадра.

Трудно словами выразить и передать то чувство восторга, которое я, да вероятно и многие другие, испытывали в то время. Более светлого, радостного и торжественного момента я положительно не помню».

Вскоре к командиру «Ушакова» прибежал рассыльный.

— Ваше высокоблагородие, с «Орла» передают вам сигнал чудной: «Приветствую пополнение китоловов. Жду к нолям», — сказал он.

Миклуха лишь улыбнулся: командиром «Орла» был его товарищ по морскому корпусу Коля Юнг.

Вечером в командирском салоне «Орла» собрались старые «китоловы»: хозяин застолья Юнг, командир броненосца «Бородино» Серебрянников, Миклуха и командир крейсера «Олег» Добротворский, по кадетской кличке Слон.

— Ну, господа «китоловы», — поднял первый бокал Юнг, — предлагаю тост за успех нашего безнадежного предприятия!

Долго еще сидели они, вспоминая былые годы: расстрелянного за покушение на Александра II Колю Суханова и старика Краббе, книжку Максимова и «бутылочную компанию»…

Больше они уже никогда не встретятся вместе. В огне Цусимы уцелеет лишь один — командир «Олега» Добротворский…