Глава 2
Галопом к морю
Сад адвоката Джулиани делился на квадраты, и даже много лет спустя после отъезда из дома Алессандро прекрасно помнил, что и где там находилось. Первый квадрат занимали яблони, и садовникам приходилось постоянно ими заниматься – обрезать лишние ветки, что-то прививать, рыхлить землю вокруг буйно растущих деревьев. Все сорок яблонь год за годом обильно плодоносили: яблок хватало и семейству Джулиани, и садовникам, которые уносили полные корзины на плечах или увозили на велосипедах. Второй квадрат отвели под огород, урожайность которого не уступала небольшой ферме. Даже в январе повар каждый день собирал урожай из полдюжины различных видов зелени плюс маленькие букетики белых маргариток, которые садовники предпочитали не выпалывать, потому что только они зимой и цвели. В третьем квадрате росли всякие цветы, а в четвертом вызревал виноград. Джулиани круглый год пили собственное вино.
Усыпанная гравием дорожка делила сад пополам: с одной стороны – огород и яблоневый сад, с другой – цветы и виноградник. Дорожку окаймляла живая изгородь, такая высокая, что Алессандро и в двадцать лет лишь с трудом мог через нее перепрыгнуть. Расположенные по одну сторону дорожки квадраты разделялись зелеными лужайками, а ряды сосен и финиковых пальм, посаженные по периметру, создавали впечатление, что сад разбит на вырубке. Пальмы, хотя и достаточно высокие (они росли на вершине холма Джаниколо неподалеку от Виллы Аврелия и попадали в поле зрения тех, кто гулял по территории Виллы Боргезе), урожая не приносили. Плоды никогда не вызревали и по осени их не трогали даже птицы, которых тут хватало.
Хотя часть скромного богатства семьи Джулиани досталась отцу Алессандро по наследству, остальное ему приходилось зарабатывать тяжким трудом. Те, кто получил большие деньги или располагал необходимым капиталом с рождения, посматривали на трудолюбивого адвоката свысока. Те же, кто разбогател только благодаря собственным усилиям, тоже его не жаловали, потому что он все-таки получил наследство. Ну и те, кто не разбогател и ничего не унаследовал, разумеется, терпеть его не могли. Но семья Джулиани плевать на это хотела, а Алессандро в свои двадцать лет ничего об этом не знал. Им принадлежал дом, и им принадлежал сад.
Сад тянулся по направлению к Остии и к морю. Последнее, естественно, увидеть из фасадных окон было невозможно – слишком далеко, зато с вершины холма открывался прекрасный вид на Рим. Панорама города и Тибра так глубоко впечаталась в память Алессандро, что усилием воли он мог в любую минуту увидеть ее мысленным взором. И, оказавшись в лабиринте улиц под холмом, он всегда мог сказать, где он, как пройти в нужное ему место, словно смотрел на город с одного из тех облаков, которые часто замирали в небе над Римом, словно не желая продолжать путь.
Из окон открывался вид не только на Рим, но и на далекие Апеннины. Летом их вершины и гребни сверкали белым. На закате луч, отраженный от Гран-Сассо, добирался до застекленной картины в раме, висевшей на восточной стене комнаты Алессандро. На картине был изображен Маттерхорн, но отсвет Гран-Сассо как бы подсказывал, что жизнь куда лучше и ярче самого прекрасного изображения.
* * *
Как-то апрельским утром, перед тем как спуститься к завтраку, Алессандро стоял у окна в коридоре, застегивая пуговицы рубашки. Он ненадолго вернулся, оторвавшись от учебы на севере, и наслаждался пребыванием дома. Утреннее солнце так ярко освещало западную сторону сада, что Алессандро мог разглядеть каждую мелочь. И в середине когда-то сплошной каменной стены он вдруг обнаружил железную калитку, сквозь которую виднелись окна дома по другую сторону стены.
Кто-то пробил брешь в стене и теперь мог видеть частный парк Джулиани и даже заглядывать в окна дома. Даже наблюдать, как Алессандро застегивает пуговицы рубашки.
Он сбежал по лестнице вниз, где отец, уткнувшись в газету, механически поглощал завтрак. Адвокат Джулиани практически и не заметил прихода сына. В углу в белом фартуке стояла Лучана, младшая сестра Алессандро. Она собиралась уходить и уже взялась за завязки фартука, но волнение, написанное на лице брата, заставило ее опустить руки.
– Что это там в садовой стене? – спросил Алессандро с таким видом, будто надеялся услышать от отца, что никакой калитки нет и в помине, и, посмотрев еще раз, Алессандро, обнаружит прежнюю глухую стену.
– Ты о чем? – переспросил отец, оторвавшись от статьи о непрекращающейся политической нестабильности в Марокко.
– О проломе в стене, который закрыт калиткой.
– А что такое?
– Откуда она взялась?
– Не знаю, – ответил отец, которому не терпелось вернуться к статье. Газеты всегда его завораживали.
– Как это понимать, что ты не знаешь? – не отставал Алессандро.
– Раз это калитка, следовательно, она для того, чтобы другие люди могли входить в сад. – Адвокат Джулиани закончил чтение и откусил кусочек гренка.
– Другие люди? Какие еще другие люди? Кто именно?
– Люди, которые живут по ту сторону калитки. Их фамилия Беллати.
– Зачем им заходить в наш сад? – спросил Алессандро.
– Это не наш сад. Это их сад.
Алессандро с изумлением вытаращился на отца.
– Я продал им сад, но у нас аренда на двадцать лет. Пока все остается как прежде, только они могут пользоваться садом, как и мы. Мы пополам оплачиваем садовников, урожай тоже делим пополам, они дают нам знать, когда у них гости, мы извещаем их о наших гостях и так далее и тому подобное. Это очень выгодное соглашение.
– А что мы будем делать через двадцать лет?
– Вот тогда и будем думать.
– Они могут построить здесь дом. Или даже универмаг! Сотни людей будут толпиться под нашими окнами! – вскричал юноша.
– Алессандро, – возразил адвокат Джулиани. – Использование земли регулируется законом, и в наш договор я внес условие: даже если закон изменится, сад должен оставаться садом еще пятьдесят лет. Это будет тысяча девятьсот шестидесятый год, Алессандро. К тому времени уже будут построены гигантские, плавающие в океане города, Европа объединится в одно государство, а тебе будет семьдесят лет. Чего сейчас-то волноваться?
– Но зачем ты это сделал? – В голосе Алессандро слышалось такое отчаяние, смешанное с изумлением, что отец сложил газету и отодвинул в сторону чай и недоеденный гренок.
– Все просто, – к такому тону адвокат Джулиани прибегал, когда собирался сообщить что-нибудь удивительное. – Ты знаешь виа Людовичи?
– Нет.
– Никто не знает. Это маленькая улица рядом с Виллой Медичи.
– И что в ней особенного?
– Речь о маленьком треугольнике земли между Виллой Медичи, Боргезе и самой виа Людовичи, которая служит основанием этому треугольнику. В треугольнике поля, тропинки, несколько зданий. А теперь я скажу тебе, о чем я думаю. А думаю я вот о чем.
Энтузиазм отца захватил Алессандро точно так же, как захватывал судей, перед которыми он выступал, зарабатывая на жизнь.
– Рим – город руин. Очень тихий, как и положено древнему городу. Проблемы с экономикой, с транспортом, со всем остальным. Английские туристы приезжают сюда, чтобы посмотреть развалины, и им хочется, чтобы Рим оставался деревней.
– И что?
– Так будет не всегда. Дни, когда стада овец гоняют по площади Навона, сочтены, скоро все изменится, и Рим станет напоминать Париж, Лондон, Берлин. Город разрастется. Собственно, он уже разрастается. – Старший Джулиани нацелил палец на сына, как бы говоря, что сейчас последует самый важный тезис. – Вопрос в том, как он будет разрастаться.
– А ты знаешь?
– Я исходил из обоснованной догадки. Я побывал во всех главных городах Европы и заметил кое-что общее, кое-что очевидное. Модные районы, где живут богачи, расположены около парков. Пасси, Буа де Булонь, Гайд-Парк и Мейфлауэр, Бельведер в Вене. Земля там всегда самая дорогая. И такой она будет со временем около Виллы Боргезе, причем оптимальный вариант – юг, склон, который обращен к центру. Предугадав такое развитие событий, я купил один и семь десятых гектара земли в вышеупомянутом треугольнике, этого достаточно, чтобы построить десятки зданий. И после того, как я умру, твоя мать – возможно, но уж ты и Лучана – наверняка, и все ваши дети, будете получать с этого доход. Вам этих денег хватит.
– Меня эти деньги не волнуют, – запротестовал Алессандро.
– В твоем возрасте меня тоже не волновали деньги. Я знаю, что волнует тебя сейчас, и плачу за это. В юности я был таким же, как ты, но все изменилось, и все меняется, даже если ты пока этого не знаешь. Я продал этот сад с тем, чтобы через полвека и через сто лет Джулиани могли делать все, что им захочется, а не просто выживать. Это игра, и сейчас на карту поставлено все. Я занял денег под залог дома и продал сад Беллати, у которого те же мысли, что и у меня, но он не был в Париже или ему просто хочется быть поближе к природе.
* * *
Беллати был управляющим в Банке Италии. Его сын, на десять лет старше Алессандро, служил в армии в звании капитана и носил шпагу. Когда королю Италии хотелось поговорить о деньгах, он приглашал Беллати ко двору. Они говорили исключительно о величине процентной ставки, соотношениях валют и достоинствах того или иного предприятия. Королю Италии не хотелось, чтобы кто-нибудь знал, что он может говорить на столь низменные темы, как деньги, поэтому он уводил Беллати в тихое место, где их не могли подслушать, но все видели, и беседовал один на один, вызывая к нему всеобщую зависть. Беллати заработал целое состояние на одних людских предположениях, его постоянно приглашали на званые обеды, где он никогда не упоминал короля, укрепляя всеобщее мнение, что они с королем закадычные друзья – ну прямо неразлейвода.
Беллати обожали вращаться в свете, Джулиани – наоборот. Адвокат Джулиани полагался на свое мастерство в суде, а не на связи, он хотел идти своим путем, предпочитая общественной жизни поездки в горы. Вечера он и его семья проводили дома, и свет в окнах горел допоздна. А вот в доме по другую сторону стены свет горел до восьми вечера, после чего гас, чтобы вспыхнуть лишь в час или два ночи, когда обитатели дома возвращались со светского раута. Горел недолго: Беллати скоро укладывались спать.
Изучая эстетику и философию, пытаясь понять, чем одно отличается от другого, Алессандро сразу обратил на это внимание. За те десять дней, что он провел дома, он заметил и кое-что еще, чему немало обрадовался: эти люди ни разу не появились в саду. Алессандро вновь начал воспринимать сад как собственный и, гуляя там, опять пускал фантазию в свободный полет и говорил сам с собой, как делают безумцы и студенты университетов, сгибающиеся под тяжестью навалившихся на них красот и противоречащих друг другу истин.
Этому он и предавался однажды вечером, уже в сумерках, пока желудок не взял верх над интеллектом, и Алессандро решил прервать изыскания в эстетике ради поджаренных на открытом огне телячьих отбивных. Он уже было направился к дому, когда заметил лопату, прислоненную к зеленой изгороди, вероятно, оставленную кем-то из садовников. Он взял лопату, перемахнул через изгородь и зашагал к сараю. Сумерки сгустились, но небо еще ярко сияло, напоминая розовый шелк, каким обивали изнутри старинные кареты.
Беллати отправлялись обедать на другой берег Тибра, как, собственно, и почти каждый вечер. Их сын вместе со своим подразделением находился на борту боевого корабля, пересекающего Адриатику, а дочь вышла в сад нарвать букет цветов, который они собирались подарить хозяйке дома, где их ждали к обеду. Она слишком долго одевалась, уже стемнело, но отец сказал, что в сарае для инструмента есть фонарь новой модели, так что она может не опасаться перепачкаться как трубочист.
Подходя к сараю с лопатой в руке, Алессандро подумал, что садовник мог оставить ее специально, а потому лучше всего прислонить ее к двери, не занося в сарай.
Там же, в кромешной тьме, Лиа Беллати вытащила из кармана бархатного плаща коробку финских спичек. Достала одну, зажгла и огляделась. Новенький фонарь свисал с балки. Пусть и с идеальной фигурой, росточка Лиа была небольшого, и иногда ей приходилось подпрыгивать, чтобы достать нужную вещь, однако лишь убедившись, что ее никто при этом не видит. В возрасте двадцати двух лет, еще незамужняя, она не могла позволить себе выглядеть посмешищем. А как знать, кто мог войти на кухню или в библиотеку и увидеть, как она, вытянувшись будто кошка, прыгает за тем, что ей понадобилось.
Балка была далеко вверху, садовники были парнями высокими, по крайней мере, по сравнению с Лиа Беллати. Они держали фонарь за днище и цепляли проволочной ручкой за гвоздь. Спичка наполовину сгорела, когда Лиа начала оглядываться в поисках какой-нибудь подставки. В углу стояла бетономешалка, но слишком тяжелая, чтобы Лиа сумела перетащить ее под фонарь. Вдоль стены лежали лестницы, которыми пользовались садовники, когда обрезали яблони. Самая короткая уперлась бы в крышу. Спичка догорела.
Алессандро прислонил лопату к двери. Звук напугал молодую женщину, находившуюся в сарае. Но она решила, что дверью хлопнул ветер, и зажгла вторую спичку.
Уже поворачиваясь уходить, Алессандро краем глаза заметил свет, вспыхнувший в щелях между досками. Он знал, что садовники давно ушли. И решил, что в сарай забрался вор. Старинные лестницы из прочного дерева с бронзовым крепежом стоили дорого. Бетономешалка тоже могла принести кругленькую сумму, только едва ли ее удалось бы быстро катить по улице. Он приник к щели.
Посреди сарая элегантно подпрыгивала девушка, держа спичку в одной руке. В сарае она находилась достаточно долго, чтобы снять плащ и положить его на лестницу. Плащ, как и юбка, были из очень дорогого черного бархата. На блузке сверкала бриллиантовая брошь. И хотя Алессандро подумал, что камни слишком велики, чтобы быть настоящими, Лиа стекляшек не носила. Светло-каштановые волосы выгорели на солнце и в свете спички отливали золотом. И тут спичка догорела и погасла.
Алессандро продолжал всматриваться в темноту, гадая, не привиделась ли ему эта пританцовывающая на месте девушка, и надеясь, что представление не закончено. Так и вышло. Вспыхнула еще одна спичка. Девушка смотрела вверх, тяжело дыша, и что-то бормотала. Потом подпрыгнула. Алессандро это так удивило, что он ткнулся носом в стену сарая, но ему хватило ума не выдать свое присутствие вскриком.
Небольшой рост только подчеркивал ее гибкость и, как она только что продемонстрировала, спортивность. И хотя в профиль под некоторыми углами ее лицо казалось несколько перекошенным, в анфас оно выглядело великолепно. Когда девушка вновь принялась подпрыгивать, у Алессандро появилась возможность приглядеться к ней более внимательно. Шелковистая кремовая блузка плотно облегала тело, которое выглядело бы соблазнительным, будь оно даже высеченным из мрамора и выставленным на Вилле Дориа Памфили. Но девушка еще и двигалась, и, когда она подпрыгивала, на ее грудь сила притяжения действовала меньше, чем на остальное тело, и по пути вниз она слегка зависала в воздухе. Благодаря наследственности, а может, занятиям плаванием и гимнастикой, в ее фигуре были и красота, и пышность.
Алессандро не догадывался, что она пытается достать фонарь. Он видел только, что она подпрыгивает и разговаривает сама с собой в садовом сарае. Спичка опять погасла.
Чиркнув еще одной, женщина подошла к бетономешалке и, чтобы понять, удастся ли ее сдвинуть, сильно тряхнула. Алессандро открыл дверь. Девушка обернулась и высоко подняла спичку. Он по-прежнему не видел фонаря, но внезапность играла ему на руку.
– Куда-то собрались? – осведомился он.
Она густо покраснела, и от прилива жаркой крови к лицу и шее волна аромата ее духов растеклась по сараю. Если бы Алессандро впервые увидел ее именно в этот момент, то влюбился бы без памяти. Однако он спросил:
– Что это вы делаете?
– Не ваше дело, – нервно ответила Лиа.
Алессандро улыбнулся, чем смутил ее еще больше.
Она схватила плащ и бросилась к двери мимо него.
Он уже подумал было, что никогда больше ее не увидит, но, поравнявшись с ним, она сунула ему в руку коробок финских спичек и велела следовать за ней.
Он последовал за ней. Дойдя до живой изгороди, она бросила на нее плащ и прошла в цветник. Алессандро – за ней, сокрушенный ароматом ее духов и запахами цветов. Он опаздывал к обеду, но ему это было уже безразлично.
– Зажигайте спички, – распорядилась она.
– Все сразу?
– Разумеется, нет, что за глупость. По одной.
Когда он зажег первую и поднял, она в первый раз посмотрела на него и не сводила с него глаз, пока та не догорела.
Когда Алессандро зажег вторую, она наклонилась к цветам. Пока же горела первая, она не могла оторвать от него взгляда, потому что внезапно ее осенило: именно за такого она могла бы выйти замуж. Богатые мужчины, мужчины, старше ее на десять или пятнадцать лет, хотели жениться на ней, но она им отказывала. Слишком много дольче стил нуово, говорил отец, слишком много Петрарки, слишком много независимости. «И за кого же ты выйдешь замуж? – спрашивал он. – За тренера по теннису? За пастуха?» Всякий раз, когда отец это говорил, два десятка банкиров и промышленников мечтали о том, чтобы она выбрала кого-то из них. Она и правда намеревалась выбрать мужа сама.
– Вы, должно быть, оттуда, – Алессандро указал на дом ее отца.
Она собрала охапку цветов и выпрямилась, повернулась к нему лицом.
– Да.
– Как вас зовут?
– Лиа Беллати. А вы – Джулиани.
– Алессандро.
Она протянула руку за спичками, и он отдал ей коробок. Потом подошла к живой изгороди и взяла плащ.
– Позвольте проводить вас до калитки, – предложил он. – Я достаточно хорошо знаю сад, чтобы найти дорогу в темноте.
Она взяла его под руку. Пусть и чопорно, но он почувствовал идущее от нее тепло, и глубоко вдохнул только от того, что они соприкоснулись.
– Сколько вам лет? – спросил он уже у калитки.
– Достаточно много, чтобы мне не задавали таких вопросов, – ответила она. Хотела уколоть, и ей это удалось.
– У меня есть лошадь, – вырвалось у него, когда она уже вышла за калитку. – Вы ездите верхом? Я уже знаю, что вы прыгаете.
– Да, я езжу верхом, – ответила она. – И что? – А потом, не оглядываясь, пошла к своему дому.
Алессандро повернулся, чтобы уйти по тропе, разделявшей квадраты сада. Его руки пахли ее духами и серой спичечного коробка. Ему хотелось найти способ еще раз ее увидеть. Если она не захочет отправиться с ним на прогулку верхом, придется придумать что-то другое, а он и понятия не имел что, потому что чурался всех приемов или вечеринок.
* * *
Алессандро сидел у окна и поджидал Лиа. Каждую минуту, а то и чаще, отрывался от книги, которую читал, чтобы взглянуть, не вышла ли она в сад. Он часами гулял в Монтеверди и на Вилле Дориа, надеясь столкнуться с ней, и через неделю безуспешных попыток начал писать первое из множества писем, отправившихся затем в камин. В большинстве было не больше одной-двух строк, поскольку его страсть и непонятное возбуждение рождали фразы, вроде этой: «Сердце разрывается, на душе мрак, я не могу шевельнуться».
Чтобы противопоставить что-то стыду, который он испытывал от столь сильных чувств, Алессандро представлял себя одним из молодых офицеров Лермонтова, который, осушив стакан фруктового бренди, приставлял револьвер к виску, улыбался и нажимал на курок, показывая, что все ему до фонаря. Читая Лермонтова и других русских писателей, мучаясь без сна до четырех утра, Алессандро не раз говорил себе:
– Мне нужна только одна ночь с тобой, а потом пусть меня хоть выпотрошат.
Однажды ясным утром, когда небо сияло синевой, а солнце обжигало с того самого мига, как выглянуло из-за гор, Алессандро вышел из дома пораньше. В надежде встретить Лиа на улице или на Вилле Дориа. Он как раз миновал конюшню, расположенную около Порта Сан-Панкрацио, когда оглянулся и увидел, что она направляется к нему из сада. В сапожках и особых брюках, которые женщины надевают для верховой езды: при ходьбе они кажутся платьем. Он думал, что они называются котильоны, но на всякий случай называл их mezzi pallonetti или полукружья. В левой руке она держала кожаный хлыст.
– Вы собрались на верховую прогулку. – В его голосе слышались обвиняющие нотки.
Она посмотрела на свой костюм. Потом на него.
– Исаак Ньютон.
– Вы очень огорчитесь, если я составлю вам компанию?
Она улыбнулась и пошла к конюшне.
– Мне надо переодеться, я догоню. – И он бросился домой.
Распахнул входную дверь с такой силой, что все выскочили из своих комнат, решив, что случилось что-то ужасное. За секунду взбежал по лестнице. За следующую разделся. Натянул брюки для верховой езды, рубашку поло и (с проклятиями) кавалерийские сапоги. Схватил с комода бумажник, достал деньги, остальное бросил. Прополоскал рот зубным эликсиром, причесался и выскочил за дверь. Вернулся за хлыстом. Жутко гремя сапогами, спустился по лестнице.
– Ты выглядишь таким симпатичным, – крикнула мать, когда он исчезал за входной дверью.
Он помчался к холму. Лиа исчезла. Вероятно, ее уже ждала оседланная лошадь.
Она выехала минут на двадцать раньше, но он еще мог ее нагнать. Любил быструю езду, да и жеребец у него был потрясающий. Лошадь купил ему отец, он же оплачивал ее содержание, потому что хотел, чтобы Алессандро увидел страну не из окна скорого поезда, а на медленном ходу, в подробностях, как в свое время знакомился с ней он сам.
– Если будешь ездить в Болонью и обратно верхом, то в этих путешествиях узнаешь больше, чем от всех профессоров, вместе взятых, – сказал адвокат Джулиани и, конечно же, оказался прав. И на этот раз Алессандро прискакал из Болоньи верхом, через Флоренцию и Сиену. Дорога заняла восемь дней. Он ориентировался по компасу, дорогами практически не пользовался, особенно на равнине с озерами к северу от Рима. Отец купил ему охотничью лошадь, молодую, но хорошо обученную, цвета приклада дорогого ружья, сложенную как чистокровный скакун, но с более крепкими и сильными ногами. Этот жеребец мог бежать весь день, преодолевать высокие изгороди и развивать огромную скорость. Он переплывал реки и, если не было сильной волны, входил в море.
Хотя Алессандро взбежал на холм и добрался до конюшни взмыленный, внутрь он вошел ровным шагом и положил седло на спину лошади с таким видом, словно собирался на краткую прогулку в парк. Но седло взял охотничье, так что жеребец, его звали Энрико, сразу напрягся.
– Лиа Беллати давно уехала? – спросил Алессандро у конюха, подтянув седло и приподняв стремена, готовясь к скачке.
– Полчаса назад, – бесстрастно ответил конюх. – Направилась к морю, в Лаурентину.
– Я ее догоню. – Он закрепил уздечку.
– Не думаю, – засомневался конюх.
– Почему? Ты же знаешь Энрико. Знаешь, с какой скоростью он может скакать.
– Синьора Беллати отличная наездница. Ее брат – кавалерист, и она взяла его лошадь.
– Я думал, он моряк.
– Едва ли. При нем всегда шпага.
– Они все со шпагами.
– У него длинная шпага, понимаете, такой можно достать до лежащего на земле человека, сидя на лошади. Напоминает косу, которая может разрубить тебя пополам.
– К черту его шпагу. Ты разбираешься в лошадях. Чья лучше?
Конюх промолчал.
– Понятно, – кивнул Алессандро. – И все равно я ее догоню. Энрико перелетает изгороди, как птица. Я догоню ее в лесу, прежде чем она выедет к морю.
– Расскажите, если вам это удастся. – И конюх вывел лошадь из стойла.
От яркого света Энрико встал на дыбы и замотал головой. Как только опустился на все четыре ноги, Алессандро вскочил в седло, тоже на мгновение ослепленный солнцем.
– По городу не гоните, – предупредил конюх. – Карабинеры бросятся в погоню.
– Мне надо спешить, – ответил Алессандро. – Она не оставила мне выбора. – И пришпорил Энрико, который галопом припустил по склону холма.
Они пересекли Тибр по Понте Авентино в такую рань, что на мосту еще не появились рыбаки, чтобы на нехитрых приспособлениях опустить в воду квадратные сетки. Уровень реки уже начал снижаться, но в апреле вода еще оставалась чистой и пахла свежестью, на берегах зеленела травка, а дорожки отмыли мартовские ливни.
Алессандро огляделся по сторонам, посмотрел вперед: никаких карабинеров. Его это не удивляло, потому что в конной полиции не любят раннее утро. То есть по городу он мог скакать быстрее, чем решилась бы Лиа, и сократить имеющуюся у нее фору минут на пять.
Человеку с седыми усами, в белом костюме не понравилось, как Алессандро пронесся мимо его кареты. Он высунулся из окна и прокричал:
– Обезьяна! Кретин! Дурак! Кто дал тебе право так носиться?
Алессандро повернулся в седле. В двадцать лет оскорбления слетали с языка сами.
– Такому тупому, как ты, лучше молчать в тряпочку. Животное, слизняк, развратник, прохиндей, плесень.
Улицы становились шире, расстояния между домами увеличивались. Алессандро вновь пустил Энрико в галоп. Ведь конные карабинеры крайне редко появляются на окраинах Рима, не столь густонаселенных, как центральные. Он вдавил каблуки в мощные бока Энрико. И хотя они не преследовали ни лису, ни зайца, жеребец удлинил шаг, и лошадь с всадником обогнули угол дома по широкой дуге, забыв обо всем, кроме скорости, синего неба над головой и лежащих впереди сельских просторов.
Два карабинера ехали в ряд на резвых гнедых лошадях, возвращаясь в город. В отутюженной синей форме, высоких черных сапогах. Пуговицы блестели, широкая белая перевязь пересекала грудь, у бедра покачивались сабли. Из кобуры торчали рукоятки больших револьверов, а из специальных чехлов, притороченных к седлам, – приклады и блестящие затворы армейских винтовок. Патроны они везли в аккуратных кожаных подсумках, которые висели на ремнях и крепились к седлам. Фуражки с тяжелой кокардой опоясывала красная лента. Дополняли наряд белые перчатки.
Алессандро часто задавался вопросом, может ли человек в подогнанной по фигуре форме, весь в нашивках, пряжках, перевязях, подсумках, в фуражке, с саблей, револьвером, в белых перчатках, с винтовкой, да еще вынужденный не терять достоинства, скакать во весь опор и сражаться.
Он догадывался еще с тех пор, как мальчишкой лазил по горам, что сражаться крайне затруднительно, если одежда неудобна, не дает согнуться, сковывает движения, да еще ты с ног до головы обвешан амуницией.
Даже будь карабинеры просто символами, разъезжай они по улицам и паркам, не предназначенным для той работы, которую эти люди делали в более опасных местах и в более обыденной одежде, заставили бы их гордость, боевая подготовка и опыт забыть о том, что они всего лишь сидящие в седлах павлины, убедили бы мчаться, как ветер? Прачки и портнихи, которые работали в их тщательно охраняемых крепостях, с радостью зашивали дыры в форме и крахмалили ее. Однако столь сильно нагруженные, разве могли они наслаждаться и скачкой, и боем? Ему бы никогда в жизни не выиграть заезд, не наслаждаясь скоростью. А им?
Энрико выходил из поворота огромными шагами, бежал прямо-таки, как кот, изгибаясь всем телом.
Они буквально наткнулись на карабинеров, чьи лошади прянули в стороны и назад. Человек мог галопом промчаться мимо них, на собственный страх и риск, но только не между ними. Такого они стерпеть не могли.
Алессандро не собирался проскакивать между карабинерами или пугать их лошадей, но теперь, чтобы принять решение, у него осталось лишь пять секунд.
Сдаться, натянуть поводья и поклясться, что лошадь понесла, потому что ее укусил шершень или она испугалась паровозного гудка? В этом случае его ждало не такое уж суровое наказание и приемлемый штраф. С другой стороны, если хлестнуть разгоряченного Энрико, пригнуться к шее жеребца и мчаться как ветер, можно было попробовать избежать позора, штрафа, заключения, а заодно и получить ответ на вопрос, насколько хорошо карабинеры умеют скакать и сражаться. Кроме того, удалось бы догнать Лиа Белатти. Но если б его поймали, ему бы грозило гораздо более суровое наказание. Более того, карабинеры могли спешиться, достать винтовки и просто пристрелить его.
Хотя, скорее всего, стрелять бы они не стали. А вдруг это новичок, у которого лошадь внезапно понесла, или псих, или слабоумный, который работает уборщиком в конюшне. Но даже если бы они решили его подстрелить, подумал Алессандро, им пришлось бы здорово постараться. Из револьверов можно попасть только с близкого расстояния, чуть ли не в упор, а на открытой местности, пока они спешатся, успокоят лошадей, достанут винтовки, прицелятся и выстрелят, они с Энрико, с огромной скоростью несущиеся по неровной земле, отчего их бросало из стороны в сторону, окажутся слишком далеко для точного выстрела карабинеров. К тому же он уже очень быстро двигался в нужном ему направлении и сомневался, что красивые лошади карабинеров смогут перемахивать изгороди или огибать кусты и деревья так же, как Энрико. Опять же подсумки и сабли карабинеров замедляли движение, тогда как Алессандро оделся так, чтобы лететь как ветер. Перспектива погони показалась ему заманчивой. Ему захотелось, чтобы за ним погнались. Захотелось, чтобы он не просто догонял Лиа, но чтобы его еще и подгоняли. Страх, радость и молодость смешались в опасный коктейль: он подхлестнул Энрико и пригнулся к шее жеребца. Энрико никогда еще не хлестали. Он был очень умен и, конечно же, сразу все понял и рванул во весь опор.
Но и карабинеры не зря ели свой хлеб. Не обменявшись ни единым словом, даже не переглянувшись, они просто натянули фуражки поглубже, глубоко вдохнули, смирились с тем, что форма помнется, и пришпорили лошадей. Возможно, Алессандро принял бы иное решение, знай он, что оружие и подсумки карабинеров сконструированы и закреплены так, чтобы не мешать при скачке ни всаднику, ни лошади, а всадники всецело подготовлены к тому, чтобы мчаться как ветер и сражаться даже в такой вроде бы неудобной форме.
Он несся по дороге, тянувшейся вдоль разрушенного акведука. Арки пролетали мимо него, точно зазоры между вагонами товарного поезда, мчащегося в противоположном направлении. Дорога была чистой, ровной и сухой. Он опережал карабинеров как минимум на километр и чувствовал, что расстояние между ними увеличивается. Он мчался так быстро, что все, мимо кого он проскакивал, оборачивались, но на ровной прямой дороге лошади карабинеров каким-то образом стали превосходить в скорости Энрико с его мощными и сильными ногами, совсем как у лошадей, соревнующихся в конкуре.
Через пять минут погони Алессандро услышал два револьверных выстрела. Оглянулся. Карабинеры заметно сократили разделявшее их расстояние. Револьверы они держали в руках. Он даже мог разглядеть серебристые кокарды на красных околышах фуражек.
У него сжалось горло, но он сделал ставку на то, что лошади карабинеров устанут быстрее, чем Энрико, хотя бы потому, что и сами карабинеры весят больше, чем он, и седла у них массивные и тяжелые. Дорога поворачивала направо, ныряя в одну из арок акведука, потом вновь налево, а далее шла параллельно железнодорожным путям. С левой стороны тянулась канава, заполненная желтоватой водой, дальше начиналось поле, отделенное изгородью из колючей проволоки высотой по грудь. На другой стороне поля дорога и железнодорожные пути вновь шли параллельно. Этой «излучиной» Алессандро и намеревался воспользоваться, чтобы сократить расстояние до Лиа, и логично предположил, что может выбрать этот путь не только для того, чтобы догнать красотку, которая опережала его на двадцать минут, но и чтобы удрать от карабинеров. Поэтому, вместо того чтобы свернуть к аркам, он направил Энрико через канаву.
Жеребец обожал прыгать. Канаву он перемахнул с большим запасом, а потом буквально перелетел через изгородь. Карабинеры знали, что их лошади прыгать через изгородь не обучены. Они продолжили путь по дороге и исчезли за арками акведука. За первой изгородью последовала вторая. Потом третья, и только тогда Алессандро позволил себе оглянуться.
За спиной никого не увидел и понял, что карабинеры остались на дороге. Когда Энрико пересек поле и вновь вернулся на дорогу, они отставали уже на добрых два километра. В жарком мареве солдаты казались большой черной каретой, летящей по воздуху.
Алессандро услышал полдесятка револьверных выстрелов. Он знал, что теперь его судьба зависит не от принципов или уровня подготовки карабинеров, а от степени их злости, и понял, что из-за них ему придется как минимум год не показываться в Лаурентине, и в Рим предстояло возвращаться кружным путем, переплыв Тибр около Остии, где река широка и глубока, чтобы въехать в город с севера. Но об этом следовало подумать позже, потому что карабинеры не отставали. Когда же их лошади выдохнутся? Оставалось надеяться, что скоро, учитывая вес, который им приходилось нести на себе. Впрочем, значения это не имело. Алессандро мчался к лесу, где их ждали овраги, канавы, каменные стены, изгороди, где лошади приходилось вилять из стороны в сторону, а всаднику постоянно быть начеку, чтобы не наткнуться на толстые, как анаконда, ветви с острыми сучьями.
Если Энрико удастся сохранять лидерство еще несколько километров на прямой дороге, потом они исчезнут в лесу и карабинеры потеряют их навсегда. Конечно, они могут сделать несколько выстрелов наугад, но поймать беглеца им уже не удастся. А избавившись от карабинеров, Алессандро сможет неспешно, под шелест листвы и сосновых крон, добраться до берега, где на белый песок пустынного пляжа мерно накатывают волны, а ветерок охладит его взмокшую лошадь.
Образ волн и дующего с моря ветра заставили Алессандро сощуриться, в теле закололо, как от электрических разрядов. Дрожь пробежала и по Энрико, который понесся, словно ужаленный.
Но едва Алессандро попытался прикинуть, насколько они опережают карабинеров, за спиной раздался жуткий рев, и от неожиданности всадник едва не перелетел через голову лошади. Он обернулся и увидел гигантское яркое пятно, висящее в воздухе. Потребовалась пара секунд, чтобы осознать, что это прожектор паровоза, который мчится по железной дороге. Миг спустя паровоз поравнялся с Энрико. Вращались колеса, взад-вперед ходили штоки, из котла вырывался пар, все гремело и лязгало, чтобы состав мчался по сверкающим рельсам.
Два человека в кабине и один в угольном ящике улыбались ему и махали руками. Они не знали, что он догоняет Лиа Беллати, а за ним самим гонятся карабинеры. Они просто радовались хорошей погоде. Гордились своим паровозом. И хотели посостязаться в скорости.
И почему бы и нет? Алессандро всмотрелся сквозь клубы пара и дыма, которые окутывали паровоз, и вскинул правую руку с оттопыренным кверху большим пальцем. Черный локомотив рассекал воздух и стучал по серебристым рельсам. Кочегар принялся подбрасывать уголь в топку, машинист и его помощник перестали улыбаться. Скорость поезда увеличилась, колеса вертелись как бешеные, их вид притягивал Алессандро к себе, как черный омут засасывает под мост. Ему пришлось бороться с желанием направить Энрико к паровозу.
Время от времени они проносились мимо изумленных людей, стоявших на дороге. Если бы путь загородили две телеги, он бы через них просто перепрыгнул. Он сомневался, что сможет обогнать поезд, и не обогнал бы, если бы скачка чуть затянулась, но они приблизились к лесу, и жеребец, почуяв его, прибавил прыти, словно его подгоняли невидимые звуковые волны локомотива.
Когда скачка закончилась, их уже со всех сторон окружала зелень. Лес, как и рассчитывал Алессандро, принял их в свои прохладные и нежные объятья. Они растворились в его тенях и постепенно сбросили скорость. Энрико непринужденно гарцевал, лавируя между деревьями и кустами.
* * *
Если Лиа направилась в Лаурентину, рассуждал Алессандро, она бы пересекала лес по тропе, которая идет вдоль речки. Во-первых, самый прямой путь, во-вторых, самый красивый, да и после купания в море есть возможность тут же смыть с себя соль и согреться. Несмотря на то что стояла ранняя весна, температура воды в речке не уступала теплой ванне.
Почему она собиралась плавать одна, да еще выбрала для купания такое далекое место, он не имел ни малейшего понятия. И пусть окрестности Рима не идут ни в какое сравнение с Сицилией или Калабрией, едва ли одинокая девушка может чувствовать здесь себя в безопасности. Тут он едва не лишился чувств от мысли, что она могла приехать сюда для встречи с любовником. В этом случае все впустую: и попытка догнать ее, и бегство от карабинеров, и состязание с паровозом. От стыда ему не осталось бы ничего, кроме как эмигрировать в Аргентину. Он уже начал раздумывать об Аргентине, и не без удовольствия, но до отъезда ему хотелось доехать до того места, где речка впадает в море и увидеть Лиа и ее любовника среди дюн. Каким пронзительным взглядом он их окинет. А выражение лица у него будет как у спешившегося всадника в будапештском кафе, который, перед тем как пустить пулю в лоб, смотрит на любимую женщину и улыбается. Он все простил, потому что вокруг все такое сладкое. Даже в двадцать лет Алессандро знал, что его завораживает величие Пушкина, потому что, несмотря на оперные арии, итальянцы куда более практичны в таких вопросах, чем жители Центральной Европы, которые носили эполеты и шапки из медвежьих шкур, стреляли в себя и прыгали из окон с игральными картами в руках. В конце концов, многие итальянцы, включая Гарибальди, уезжали в Аргентину. А потом возвращались, умудренные опытом, дальновидные, с поседевшими усами, с лицами, изборожденными морщинами: встреча с Андами им пошла только на пользу.
Энрико пил теплую воду из речки, а Алессандро планировал строительство гасиенды в пампасах, когда на гребне дюны появилась Лиа. Ее поразило, что Энрико пьет воду, вытянув шею и широко расставив ноги, а Алессандро, что казалось почти невозможным, с головой ушел в свои мысли. Ему бы прыгать от радости, ведь он сумел обогнать ее, хотя она и выехала гораздо раньше, но он выглядел таким несчастным, и оттого нравился ей еще больше.
Когда ее кавалерийский скакун, чуть скользя по песку, спускался вниз, Алессандро в удивлении повернулся.
– Ты, должно быть, летел, – воскликнула Лиа. – Я все время гнала лошадь.
– Мы проехали через лес. – Он посмотрел на Энрико. – Он считает, что его долг – прыгать через изгороди и стены, продираться сквозь кусты и деревья и без устали бегать на длинные дистанции… а я никогда его не разуверял.
– Так принято ездить в Аргентине.
– В Аргентине? – В голосе Алессандро послышалось изумление.
– Мой отец курировал строительство железной дороги из Баия-Бланки в Буэнос-Айресе.
– Я думал, твой отец банкир.
– А кто, по-твоему, дает деньги на строительство железных дорог?
– И долго ты там жила?
– Два года. Побережье там красивее. – Ветер, прилетавший с волнами, играл ее волосами. – Никого на десятки километров. Я плавала в море без всего, даже без кольца.
У нее покраснели лицо, шея и, хотя он не мог этого видеть, грудь и плечи тоже. Потом жар начал спускаться даже по спине, но, к счастью, ветер охлаждал тело.
– А это не опасно? – спросил Алессандро. Они уже шагали, ведя за собой лошадей, на юг, к Анцио.
– Волны там высокие, но течения медленные.
– В смысле, без одежды.
– Я была не одна.
Алессандро почувствовал себя камнем, брошенным в морскую пучину. Познал забвение, представив себе еще одного ее любовника.
– Со мной была лошадь.
– А если бы кто-нибудь пришел?
– Кто?
– С дурными намерениями.
– Там вообще никого нет, куда ни посмотри.
Алессандро кивнул. Однако не мог не злиться на вызывающее поведение Лиа, которое, женись он на ней, выставило бы его в неприглядном свете. Что-то определенно не так, если такая прекрасная молодая женщина ведет себя столь беззаботно.
– А если бы все-таки кто-то пришел? – спросил он. – Если бы в дюнах прятался мужчина? Никто бы не смог помочь, кроме твоей лошади.
– Моей лошади вполне бы хватило.
– Она обучена кусаться? – с нескрываемым сарказмом спросил Алессандро.
– Она обучена не убегать и не уносить мои переметные сумы, в которых я держу вот это. – Она сунула руку в одну, вроде бы не аргентинскую, но определенно не итальянскую. Достала тяжелый револьвер, подняла стволом вверх. Чувствовалось, что обращаться с оружием она умеет. – Это английский, «Уэбли-энд-Скотт».
Полчаса они гуляли по берегу, ведя за собой лошадей, говорили об Аргентине, баллистике и море. Хотя море еще недостаточно прогрелось для купания, у Алессандро перед глазами то и дело вставала картина – плавающая Лиа. А уж когда представил себе, как они купаются вместе, напряг как-то забылся.
Но все мысли на сей счет как рукой сняло, когда Алессандро увидел, что над Тирренским морем поднялся шторм и быстро движется в их сторону. Они услышали еще далекие раскаты грома, черные тучи все больше занимали небо.
Прошло еще немного времени, и грозовой фронт растянулся от мыса Анцио до горизонта. Желтые зигзаги молний вырывались из угольно-черных туч и вонзались в море, зеленое, как изумруд. Поднялся ветер, взбив пенные гребни на волнах, спешащих к берегу. Свет над ними менялся от серого к пурпурному и золотому.
Лиа повернулась к Алессандро.
– Я могу успеть в Рим быстрее грозы, – сказал он.
– Ерунда, не сможешь.
– Смогу.
– Чушь. – Она пожала плечами.
– Нет. Я знаю свои возможности. Всегда знаю, когда шансы хорошие, и это тот самый случай. – Он положил руку на крепкую шею Энрико.
– Хотела бы я на это посмотреть. Потом расскажешь, успел ты до дождя или нет.
– А почему бы тебе не составить мне компанию?
– У меня нет охоты состязаться с грозой или пытаться ее обогнать, и уж тем более нет желания сопровождать того, кому такое взбредет в голову. Не получится. Никогда не получалось, и не получится.
* * *
Если бы Алессандро знал, что в тот день Лиа пришла в сад ни свет ни заря, он бы ежедневно поднимался в пять утра, чтобы случайно встретить ее. Апрель подходил к концу, и он не видел ее уже несколько недель. И не получал от нее никаких известий. При этом не знал, как подступиться к ней. Не имея навыков светского общения, он не мог пригласить девушку в театр или оперу, о случайной встрече на каком-нибудь званом обеде и речи быть не могло, ведь его самого никуда не приглашали. Только и оставалось, что валяться в кровати.
Как-то рано утром, еще до того, как лучи солнца проникли в комнату, к нему вошел отец и тряхнул за плечо.
– Я хочу спать.
– Нельзя.
– Что значит нельзя?
– Сегодня ты мне нужен. Умберто болен и не выходит на работу уже три дня, мы отстаем с подготовкой документов, и Орфео вчера сказал, что не будет работать, если я не найду замену Умберто. Ты знаешь, какой он, этот Орфео. Брейся и одевайся. Мы опаздываем.
– Ты что, не можешь нанять писца? – сердито спросил Алессандро.
– Писцы – не мотыльки, – возразил отец. – Они осторожны и неповоротливы. Я никого не смогу нанять меньше чем на три месяца, да и на поиски уйдет еще два.
– У меня какая-то беда с рукой, – пожаловался Алессандро. – Стоит немного пописать, и она вдруг холодеет или становится очень горячей. Мне кажется, это паралич или начало какой-то ужасной болезни…
– Скорее всего, с наконечника пера стерлось золото. Принеси-ка ручку. Орфео посмотрит: он специалист.
– Но сегодня я хотел поехать в Браччано и поплавать в озере.
– Сегодня ты должен заменить Умберто.
– Я бы предпочел как-то этого избежать.
– У тебя нет выбора.
– И все-таки я бы предпочел избежать.
Отец вышел из комнаты.
– «У тебя нет выбора! У тебя нет выбора!» – повторил Алессандро. И хотя первый раз он надел штаны задом наперед, за пять минут успел умыться и побриться, после чего спустился вниз, одетый как адвокат: костюм, галстук, жилетка.
– Завтрак! – воскликнул он, когда отец повлек его к двери.
– На работе, – отрезал адвокат Джулиани. Они спустились с Джаниколо по лабиринту троп, улочек, лестниц. И скоро добрались до Трастевере и продолжили спуск по крутым и крошащимся лестницам, погибели для стариков, стылым январским утром они могли отправить в мир иной даже таких осторожных и проворных созданий, как дворовые коты.
Алессандро с отцом быстро спускались по склону, прислушиваясь к эху своих шагов, и чуть не бежали на ровных участках в Трастевере. Миновав мост через Тибр, влились в поток мужчин, спешащих на работу и не обращающих внимания на утренний свет, расцвечивавший мраморные дворцы, заливающий парки и идеально спланированные площади.
– О чем ты думаешь, когда идешь по городу утром? – спросил Алессандро отца.
– О многом.
– Ты думаешь о самом городе?
– Нет. Раньше думал, но у меня есть работа, и она давно уже моя хозяйка. Работа – это огромная змея, которая обвивает тебя с головы до ног. И как только это произойдет, вся твоя жизнь – борьба, о беззаботной юности можно забыть. К примеру, нет времени подумать о городе, даже когда идешь по нему.
– Если только он не становится твоей профессией.
– Тогда ты архитектор и все время думаешь о том, как найти клиентов.
– А если выбранная тобой профессия – смотреть на вещи, которые окружают тебя, видеть их красоту, видеть их сущность, находить в мире наполняющую его истину.
– Тогда тебе надо быть богатым.
– А как насчет профессорской кафедры?
– По какой дисциплине?
– Эстетике.
– Эстетике? Это нелепо. Ты будешь двадцать пять лет жить рабом. Советую выбрать церковную карьеру.
– Лучше умереть, чем жить без женщин, – возразил Алессандро.
– Как насчет армии? – спросил его отец. – По мне, так университеты – та же армия. Разница лишь в том, что там офицеры не носят знаков отличия на форме: они пишут их после фамилии и объявляют, если собираются произнести помпезную, сладкозвучную и занудную речь.
– Армии? – переспросил Алессандро. – Армия убивает людей!
Адвокат Джулиани пристально посмотрел на сына.
– Прошли какие-то реформы, о которых я не слышал? Или ты не знаешь, что армия убивает только тех, кто в ней служит? Наша армия в последнее время состоит исключительно из святых и мучеников. Они идут в бой и не возвращаются, а противник удерживает свои позиции. Обвинять их в убийстве – клевета.
– Брат Лиа служит в армии. Вроде бы компетентный офицер.
– Лиа?..
– Лиа Беллати.
– Понятно. И сколько ей лет?
– Моего возраста, плюс-минус.
– А сколько лет ее брату?
– Тридцать.
– В каком он звании?
– Капитан.
– Впечатляет, – кивнул адвокат Джулиани. – Он носит шпагу и ходит в великолепной форме. – Адвокат остановился посреди улицы – кареты объезжали их с обеих сторон, – и посмотрел сыну в глаза. – Ты можешь уважать капитана, но представь его себе в залитой кровью форме, посиневшим трупом, брошенным на поле боя. И чего ради? Обычно по ничтожному поводу, а то и вовсе без повода. В любом случае в армию идти нельзя. Это ясно?
– Я и не собираюсь в армию! Это ты сказал, что армия лучше университета.
– Лучше.
– Так что же мне делать, становиться адвокатом?
– А ты не хотел бы быть преуспевающим адвокатом?
– А ты? – мгновенно вырвалось у Алессандро. С намеком, что о его успехах говорить не приходится. Алессандро хотелось уколоть отца, и он своего добился, но отец сразу же его простил, зная, что себя Алессандро может не простить никогда.
В административном здании, где располагались адвокатские конторы, они поднялись по бесконечным лестницам, огибая огромный атриум. Шли молча, но сердце адвоката пело, потому что сын затронул тему, пусть и вскользь, едва ли не самую важную для любого адвоката.
Повернули ручку огромной деревянной двери, цветом точь-в-точь масть Энрико. Пол за ней был вымощен мраморными плитами, отполированными до такой степени, что идти приходилось предельно осторожно, как по льду. Просторные помещения фирмы, где адвокат Джулиани занимал должность главного партнера, окнами выходили на Рим и словно правили им. Везде царила безмятежная тишина, за исключением комнаты писцов, где перья скрипели по бумаге. Звуки напоминали те, что доносятся из амбара, который наводнили мыши, или из курятника с сотней скребущихся кур.
Прежде чем приняться за работу, Алессандро хотелось позавтракать. Прекрасный деревянный стол стоял у окон кабинета главного партнера. Они сели. Появился официант в белом пиджаке. Адвокат Джулиани поднял палец: это означало: «как всегда» – то есть бриошь и капучино. Официант повернулся к Алессандро.
– Четыре чашки горячего шоколада, пять бриошей и пять корнетти.
– Это все? – поморщившись, спросил отец Алессандро.
– Я не голоден, – ответил тот.
Они слышали шаги официанта на лестнице: тот спускался в кондитерскую за заказом. Десять минут спустя Алессандро наливал первую чашку шоколада, густого и горячего, как лава: густота, похоже, помогала сохранить тепло. И выглядел шоколад как лава – из-за медленно движущихся пузырьков и неровной поверхности. Алессандро начал резать и намазывать маслом бриоши и корнетти. На некоторые добавлял джема.
– Ты же не собираешься намазывать масло и джем на все? – спросил адвокат Джулиани.
– А почему нет? – ответил Алессандро, заметив, что люди, проходившие мимо открытой двери в кабинет, останавливались, чтобы посмотреть на него. Благодаря официанту он уже стал легендой.
– Позволь спросить, – нарушил молчание адвокат Джулиани.
– Что именно?
– Эта Лиа…
– Да?
– Ты с ней знаком?
– Разумеется, я ее знаю.
– Ты хорошо ее знаешь?
– И да и нет.
– Что это значит – и да и нет?
– А чего ты так заволновался?
– Ты… уже… она… Она вроде бы сумасбродная, но, возможно, у нее есть сестра. Кто-то намекал, что она аморальна.
– Возможно, этот человек влюбился в нее, а она в него – нет, – уверенно отрезал Алессандро. Корнетти закончились.
– Я предупреждаю тебя строго…
– Ты предупреждаешь меня строго? Что за странный порядок слов?
– Ты не знаешь, куда может завести такое поведение. Это будет катастрофа.
– Какое поведение? Я ничего не говорил.
– Я о том, чтобы вставить это в бутон.
– Вставить в бутон что?
– То, что порождает маленьких человечков! – вскричал отец.
– Я не собираюсь порождать маленьких человечков, – ответил Алессандро.
Адвокат Джулиани наклонился вперед, опираясь обеими руками на стол.
– Только не делай глупостей.
– Не буду, – ответил Алессандро, пятясь к двери.
– Веди себя благоразумно.
– Разве я когда-нибудь вел себя иначе?
Лицом адвокат Джулиани напоминал человека, который только что поджег фитиль, ведущий к пороховой бочке.
– Папа, – Алессандро закрыл глаза. – Она плавает в море голой. Возит с собой револьвер. От ее духов у меня голова идет кругом. Иногда я подхожу к садовой калитке и нюхаю ручку, потому что их аромат остается, если она к ней прикасалась.
Адвокат Джулиани не сводил с него глаз.
– Держи себя в руках, – отчеканил он.
– А тебе это удавалось?
– Не всегда. Поэтому я знаю, что говорю.
