«Кроются в тебе, нойон, два зверя диковинных… Один зверь белого цвета. Его когти загнуты внутрь. Другой — сплошь чёрный. С глазами багровыми, как тлеющие угли. Не любят они друг друга, но мирятся до поры до времени. А когда становится невыносимо им находится рядом — выходят они по очереди из твоего тела. И бродят в местах, недоступных нашим помыслам. Белого зверя зовут Душа. Если ему бывает неуютно в теле и выскальзывает он светлой невесомой тенью — тотчас вспыхивают угольки чёрного зверя. Вольготно потягивается он, и тело твоё наливается дремучей злобной силой и становится неуязвимым для врагов…»

Так говорил когда-то Теб-Тенгри… Он же Кэкчу, сын Мунлика. Шаман, посягнувший на часть власти Чингисхана, и оттого — казнённый по приказу Повелителя.

Раньше Хасанбеку этого было вполне достаточно. Чего ещё желать Воину? Со временем он научился делать так, чтобы перед сражениями белый зверь уходил из него. Надолго… Чтобы не мешал хозяйничать чёрному зверю. И тогда заливало взгляд багровым отблеском угольков-глаз, и разгорался огонь внутри. Казалось, вёл злобный зверь его разящую руку, помогал бессчётное количество раз растягивать тугой лук, указывал, где нужно оказаться в тот или иной момент битвы. А пуще всего радовался свирепый обитатель виду оскаленных неподвижных тел врагов. Довольно урчал и долго не мог успокоиться…

Имя ему было — Нутро.

Покуда бродил чёрный зверь по полю с лежавшими вповалку исколотыми, изрубленными телами — неслышно впрыгивала в тело Душа и сжималась в самом потаённом уголочке…

А ещё говорил незабвенный шаман: «Покуда живут эти два зверя вместе — радуйся, Хасанбек. Неспроста никто из них не может покуда взять верх. Но как только это удастся — неважно кому: чёрному или белому, — исчезнет прежний Хасанбек и появится совершенно другой человек».

…Минуло семь дней с того небесного потопа, в мареве которого бились они с гигантскими «черепахами». И всё это время не мог успокоится Хасанбек. А чёрный зверь выл в бессильной злобе внутри, не находил себе места.

Когда разгорячённый боем темник примчал в ставку Повелителя, первое, на что он наткнулся взглядом — была змеиная усмешка Кусмэ Есуга. Если б не окрик хана — изрубил бы его на куски, срезал бы улыбку вместе с губами и скормил собакам. Однако опять пришлось сдерживать и сажать на цепь своего зверя. На слова хана — «Так было угодно Небу!» — поклонился в пояс и ответил:

— Воля твоя, о Великий! Твоя и… Неба.

Уже гораздо позже, когда утих ливень и недобитый враг опять непостижимо исчез, когда похоронные команды бродили по полю недавней битвы, выискивая павших соплеменников, — улеглись страсти… И снизошёл хан до разговора с Хасанбеком. Они опять, как раньше, сидели вдвоём в шатре Повелителя. Тот долго щурил свои кошачьи глаза на огонь лампад, покуда не произнёс:

— Я многое не говорил тебе, Хасан… Потому не гневаюсь на твоё поведение. Однако, пришло время слов. — Он поднял взор на лицо темника, испытывающе поглядел ему в глаза. — Тогда, в царстве Си Ся, позарез было нужно, чтобы все поверили в мою смерть. Уж больно близко подобрались шайтаны, идущие по следу. Нужно было срочно оборвать этот след. О том, что в гробу лежал не я, а мой двойник Урультэй-тумага ведали лишь посланники Вечного Неба да любимый сын мой Тулуй-тайдзи. Не раз выручал меня двойник, в самых трудных случаях, своим невероятным сходством со мной. Но о том сходстве не знал даже ты, верный Хасан — обречён был Урультэй всё время ходить в шлеме с личиной, отчего и заслужил такое прозвище среди гвардейцев — «тумага»… А за пять дней до моей мнимой смерти все узнали, что Урультэй, в числе прочих нукеров личной охраны, погиб, наткнувшись на засаду тангутов. Так было нужно, чтобы он умер вместо меня. Хотя и не подозревал он, для чего я вызвал в тот раз его к себе… Даже я засмотрелся на него, когда он лежал в гробу. Был Урультэй заметно моложе — таким бравым оролуком выглядел и я в свои лучшие годы. Иногда я использовал это — наряжал его в свои доспехи и приказывал проехаться по лагерю. И долго затем летали слухи о том, что и время меня бережёт, не спешит увенчать моё лицо лишними морщинами. Однако — слишком молодо смотрелся Урультэй-тумага в гробу. Пришлось Кусмэ Есугу постараться и, призвав на помощь небесные силы, состарить потайными снадобьями его лицо, чтобы потом объяснять всё воздействием неведомой болезни, сразившей Великого… Долго общались посланники с Небом, покуда не впитали его волю, для того, чтобы передать мне. И гласила она следующее: если я намерен выступить в Вечный Поход, невзирая на трудности и опасности, и в этом походе, слушая глас небесный, неотступно истреблять всех врагов, встречающихся на пути — Небо поможет мне и отвратит злобный взор демонов, шедших по следу… А в конце похода, если сможем достойно пронести Белое Девятихвостое Знамя, — позволено нам будет влиться в лавы Облачной Орды. Что бы ты ответил на такое предложение, мудрый Хасан?

— То же, что и ты, о Великий… Я ответил бы: «Согласен!»

— Я был уверен в том. Потому и передал тебе свою якобы посмертную волю: во главе гвардии двигаться на запад, покуда не встретишь того, кого должно. И даже не сомневался, что ты всё сделаешь как нужно. Я ведь так же, как и вы — прошёл сквозь Облачные Врата. Вместе с Кусмэ Есугом и Дэггу Тасхом. Это они вывели меня на вас… А дальше ты всё знаешь.

— Не всё, Повелитель. Я не знаю, почему после Облачных Врат нам покуда ни разу не удалось наголову разбить врага. Может, кто-то из твоих советников заинтересован, чтобы наши победы не были окончательными? Как сталось так, что ты веришь пришлым людям больше, чем начальнику личной гвардии?

— Если бы я верил им настолько, насколько ты им НЕ веришь — я бы с тобой не разговаривал. Скажу только одно — продолжай и дальше НЕ ВЕРИТЬ ИМ. Только не вздумай дать волю своему гневу… до самого последнего момента. Но запомни накрепко: если однажды встанет выбор между моей и их жизнями, убей обоих не колеблясь!

Хасанбек не верил собственным ушам: «…убей обоих не колеблясь!» Где-то внутри беспокойно откликнулся, заворочался чёрный зверь. Поднял с лап свирепую оскаленную голову: не послышалось ли?.. Не окажутся ли долгожданные слова лишь обманом слуха?

— Я также долго думал, почему оба раза наши победы были неполными. Первый раз помешали сумерки. Но, если бы Кусмэ Есуг не настоял, и если бы мы не рвались спешным маршем навстречу врагу — битва началась бы позднее, и её начало пришлось бы как раз на утро следующего дня. Именно к утру пешая халанкха добралась бы до нашего стана — и уже никакая темнота не спасла бы их от разгрома. А во второй раз… тот же Кусмэ Есуг настаивал, чтобы мы напали первыми, невзирая на страшную непогоду. После же — сослался на то, что Небо уже присудило нам победу, а людям-черепахам — поражение. И доказывал необходимость прекращения бойни… Помнишь нежданное подкрепление после битвы с халанкхой? Откуда взялся тогда Серый тумен?! Посланники объяснили это благосклонностью Неба и наградой за одержанную победу. Небо забрало у моих сыновей воинов, наверняка далеко не лишних, и пригнало сюда… А во время сражения с «черепахами» Кусмэ Есуг прямо сказал мне: если мы сейчас остановим битву и отзовём гвардейцев назад, то Вечное Небо очень высоко это оценит и даст возможность полностью восстановить свои силы… Как понимать это, Хасан? Чему я должен верить и как обязан поступать?

— Ты никому ничего не должен, Потрясатель Вселенной. Кроме как верить в свою Судьбу… и поступать как веришь. Не зря говорили наши предки: с теми, кто у тебя есть, делай что должно, и будь что будет!

Чингисхан медленно встал, прошёлся по шатру. Потом, приблизившись вплотную к темнику, произнёс едва слышно:

— С сегодняшнего дня, Хасан, приставишь по паре испытанных нукеров к каждому посланнику. Объяснишь нашим драгоценным спутникам, что я очень беспокоюсь за их жизни и не хочу изводить себя ненужным беспокойством. А значит, их будут беречь от самых неожиданных напастей. Нукеров же найдёшь смышлёных, способных истолковать каждую замеченную мелочь. — Громко добавил: — Ступай! Завтра нам предстоит тяжёлый переход. Лично осмотри каждую тысячу. К ночи доложишь о готовности.

Муторно стало на душе у темника после беседы с Великим Ханом. Перепоручил он команду Повелителя своим тысячникам — был уверен, не хуже него, а может, даже дотошнее проверят те свои отряды. Хлестнул скакуна, направляясь в расположение разведчиков. Там, не задержавшись ничуть, взял с собой десять опытных нукеров, а в числе их — лучшего следопыта Хутуг-анду. И направили они своих лошадей в сторону леса, тянувшегося по левую сторону.

Что искал там темник? Возможно, ответы на бесчисленные вопросы?

Никогда ранее не чувствовал Хасанбек так остро оторванность от родных мест! День за днём мелькали перед глазами картины незнакомой местности. Наслаивались. Чужие народы. Странные обычаи. Неприветливое небо. Воздух, которым нельзя дышать полной грудью. Вода, которой невозможно напиться…

И даже степь, коль попадалась она по пути — не так отзывалась под копытами коней, не стелилась благоухающим ковром. Росли травы, в которые можно было упасть, изваляться, и даже пахли они по-своему дурманяще, но… Не тот был запах, не тот.

Чужбина!

Ох, и далеченько завёл ты, проклятый барашек! Кричала же мама… А Хасан всё бежал по степи дальше и дальше. Не оглядываясь. Покуда не очутился на берегу незнакомой реки…

Что-то было не так. Чувствовал темник — нечто неуловимо и безвозвратно изменилось после прохождения Облачных Врат. Когда он задумывался об этом — ворочался неугомонный чёрный зверь и уходил прочь, бродить по степи, которая не так пахла, дышать воздухом, который не расправлял грудь. Просыпался белый зверь, и думы становились пронзительнее.

«ЧТО-ТО НЕ ТАК.

Вечный Поход… Что изменилось? Перестало перекатывать свои песчинки время? Нет. Всё по-прежнему. Так же восходит солнце и день сменяет ночь. Но почему тогда исчезла луна? Может, луна мешала Вечности воцариться на земле? Что такое Вечность? Жизнь, в которой никогда не умрёшь? Отчего же тогда по-прежнему умирают в бою его воины, уже ступившие на тропу Вечного Похода? Или вечен только сам Поход, а не его участники? Так же, как нескончаем спор двух зверей, поселившихся в каждом человеке?»

Слушая это, потягивал свои лапы белый зверь, заполнял собою всё внутри темника; и ещё больше становилось вопросов, и не мог он найти ответы. С чёрным зверем было проще, тот не маялся подобными раздумьями, для него всё было понятно: вот враг, вот друг! И коль уж ты воин — воюй! Но запускал белый всё глубже свои удлиннившиеся лапы, и множились думы…

Много странных особенностей отметил Хасанбек; они разительно отличали этот поход от всех былых завоевательных войн Великого Хана. Более всего не мог уразуметь темник — кого же они стремятся завоевать?! Где эти неведомые народы? Конечно же, чужаки были, но в виде хорошо обученных воинов. Готовых сразиться без подготовки, хоть сейчас! В этом таилась ещё одна странность: чужие эти воины, так же, как и ордынцы — НИКОГО НЕ ЗАЩИЩАЛИ. Тыла у них просто не было. За ними не стояли населённые города. Не ютились на косогорах улусы. Никто не выпасал табуны лошадей, которые можно было отнять. Никто не возделывал плодородные поля, способные накормить пришлых воинов. Никто не строил храмы, чтобы молиться своим ничтожным богам. А потому — обоз, следовавший за Чёрным туменом, по-прежнему не ломился от воинской добычи. Можно даже было сказать, что он оставался пуст, если не считать добычей доспехи поверженных врагов.

С каждым новым днём странности только множились. И однажды на пути ордынцев начали появляться разрозненные отряды чужеземных воинов, готовых примкнуть к Чёрному тумену, влиться в его ряды. Пускай малочисленные, но — ОТРЯДЫ… Скорее всего, они были рассеяны во время сражения либо отступали с боем, сохранив свою честь и жизнь.

Самым удивительным для темника было то обстоятельство, что эти отставшие от своих или же чудом уцелевшие воины разгромленных армий, были готовы идти на смерть под чужими знамёнами… Лишь бы не бродить по этой враждебной местности в одиночку. Лишь бы чувствовать рядом плечо боевого побратима. Ну и пускай, что иноплеменника…

Раньше, во время обычных военных походов, ни у кого не возникла бы даже мысль — всерьёз использовать подобных наёмников для военных действий. Только в качестве вооружённой толпы, посылаемой в первых рядах в атаку или на приступ городских стен. Только в качестве живого мяса, принимавшего на себя первые, наиболее мощные удары врага, первые тучи стрел и град камней защитников городов.

Но, увы… Каждая новая стычка, а тем паче — битва с сильными противниками — уносила жизни гвардейцев. И не было им замены. Неоткуда было черпать пополнение. Случай, когда подоспела нежданная помощь нукеров Серого тумена, был, к сожалению, ИСКЛЮЧЕНИЕМ. В этой враждебной, пропитанной взаимной ненавистью местности, в этом непрекращающемся, поистине Вечном Походе — никто не спешил на помощь Чёрному тумену. И если пока — слава благосклонному Сульдэ! — монголы неизменно одерживали верх, то…

Что же будет завтра?

Когда обескровленная, лишь условно десятитысячная «тьма» ослабеет настолько, что в яростном боевом кличе — покуда способном сметать всё на пути звуковой волной! — станут слышны разрознённые голоса воинов…

Кто завтра пришпорит коней, услышав этот клич?

И где взять этих коней, если большинство нукеров уже пересели на запасных, потеряв своих скакунов в битвах… или же прирезали их, израненных, употребив затем в пищу…

Посему, с тревогой о завтрашнем дне, посоветовавшись с Хасанбеком, Великий Хан принял решение: прибившихся воинов надлежит БРАТЬ! Вот только, чтобы не вносить сумятицу в чётко отработанный десятилетиями боевой порядок тумена — всех пришлых, готовых примкнуть к монголам и сражаться на их стороне, отныне зачислять в пятую тысячу — к самому опытному тысячнику, Мураду.

Неожиданно тысячник, как правило, умевший скрывать пожар чувств за внешне непроницаемым лицом, вышел из себя. Взбеленился, узнав об этом решении. Пришлось вмешаться Чингисхану… Уж он-то умел вразумлять!..

Из чужих воинов пока сформировали отдельную сотню. И первые же боевые действия показали — эти иноверцы умеют воевать! Хотя вначале в такое верилось с трудом — один вид разношёрстного подразделения, вооружённого чем попало, порождал сомнения. Однако они доказали на деле — на сводную сотню можно положиться. И всё реже в разговоре о них с уст монголов слетало пренебрежительное слово «сброд»… Истинные воины отдавали истинным же воинам должное.

Хасанбек, не выныривая из поглотивших его мыслей, машинально изучал каждый кусочек подрагивавшей и наплывавшей на них зелёной громады леса. Кустарники. Отдельно стоящие деревья. Группы деревьев. Зелёные островки. Настоящий лес ещё не начался. Ещё только темнел за стройными построениями своих передовых легковооруженных отрядов. Не просматривался — заманивал.

И уже надо бы стряхнуть с себя липкие раздумья… Да не отпускали они, основательно обосновавшись в голове темника.

Звал куда-то невнятный внутренний голос Хасанбека. Куда-то вдаль… И опять ему хотелось безоглядно бежать за ним, бежать, как бегал когда-то за барашком. Проклятый барашек!

Может, это он забрался внутрь и стал белым зверем?!

Вчера темнику опять снился неизвестный Пятнистый Воин. А белый зверь выскользнул чуть ощутимой тенью и улетел, словно помчался к нему на помощь…

Сражался воин с бледнолицым, чем-то похожим на Кусмэ Есуга. И словно сам Хасанбек на время стал этим незнакомцем. Так близка ему была ненависть, которую испытывал чужак к снящемуся двойнику Кусмэ Есуга…

Это он, будучи тем воином, стоял вполоборота к ненавистному «посланнику» и выжидал благоприятный момент. А когда постепенно высвободил из-под странных пятнистых одежд верный нож — резко нанёс удар. Не дрогнула рука — точно в область сердца попал клинок. Мгновенно пробил чёрные одеяния врага, вонзился в тело и… провалился в пустоту! Не успел среагировать темник и рухнул лицом в траву, увлекаемый силой собственного удара. Словно внутри бледнолицего была не плоть, а воздух, и лопнул «посланник» от укола клинка, как пузырь на лужах во время ливня. А может, была внутри него Пустота и Бездна, которым он служил на самом деле? Исчез «Кусмэ Есуг», как и не было. Не осталось даже следа…

Странный сон снился Хасанбеку, но даже в нём, чувствовал он, как внутри Пятнистого Воина ворочался его белый зверь и задавал свои бесчисленные вопросы.

…Углубившись в редколесье, темник и сопровождавшие его гвардейцы спешились. Оставили одного нукера охранять лошадей, сами же шмыгнули в лес, стараясь не шуметь. Сапоги из мягкой кожи бесшумно ступали по мху и слою прелой листвы.

Сколько прошло времени — день или миг? — не ведал темник, погружённый в себя. С ним творилось что-то непонятное — то, что он называл белым зверем, будто взбесилось и теперь металось, не находя себе места. Лёгкая волна то выходила из него прочь, устремляясь в чащу, то возвращалась… Хасанбек, мучительно не понимающий, что с ним творится, уже было вознамерился молчаливыми призывами вернуть назад чёрного зверя, чтобы не грызли голову изнутри безответные вопросы… И тут Хутуг-анда, шедший спереди, неожиданно поднял вверх руку, останавливая отряд… Следопыт уловил своим поистине звериным чутьём присутствие чужих людей.

Замерли разведчики, вслушиваясь в лесные звуки. И действительно — впереди, неподалёку, по лесу не таясь шёл человек. Потом раздался голос, совсем недалеко от них. Он что-то спрашивал, должно быть у другого человека, идущего ему навстречу. Судя по словам — они были знакомы и тот, что был ближе, спрашивал другого: как тот оказался живым?

Темник подал знак Хутуг-анде, и их крохотный отряд с большими предосторожностями подался навстречу переговаривающимся голосам. Скользя в густой траве как ящерицы, разведчики подобрались совсем близко. Хасанбек слышал каждое слово из произнесённых двумя воинами. Правда, половину из них не мог истолковать. Понял только, что «пятнистый» раньше был командиром у «серебристого», а теперь тот собирался его за что-то убить. Но даже тот смысл, что темник уловил — вряд ли был почерпнут из сказанного. Скорее нашептал его изнутри всезнающий белый зверь.

Неожиданно до монголов донёсся окрик ещё какого-то человека, потребовавшего поднять руки к небу. Должно быть, этот третий пытался заставить остальных обратиться с мольбой к небесам и попросить их о чём-то важном.

К этому моменту кэкэритэн подобрались к неизвестным воинам достаточно близко, чтобы увидеть всё своими глазами. И тут, когда сквозь листву уже можно было рассмотреть происходящее на лесной опушке — раздались хлёсткие удары-разрывы. Быстрые, почти сливающиеся друг с другом…

Осторожно отведя от глаз мешавшую ветку, Хасанбек опешил. Он не верил своим глазам… на расстоянии десятка шагов на поляне спиной к ним стоял…

ПЯТНИСТЫЙ ВОИН!

Именно тот, прекрасно знакомый по сновидениям. На этот раз ему противостояли два воина в серебристых одеяниях. Один медленно шёл пятнистому навстречу, держа в правой руке неведомое оружие. Другой «серебристый» лежал бездыханно слева возле начинающихся кустов, не дойдя около десяти шагов. И только что прозвучавшие частые удары, должно быть, имели к его неподвижной позе самое прямое отношение.

Темник не мог понять, что здесь происходит на самом деле. Потому, на всякий случай, изготовил свой номо для стрельбы, положив на тетиву стрелу с бронебойным наконечником кинжального типа.

И опять раздались хлёсткие удары-разрывы. На этот раз два, почти слившиеся в один. Вещь в руке «серебристого» ожила — выплюнула огненный сгусток. И тотчас рухнул ещё один воин в точно таком же серебристом одеянии, выскочивший из кустов. Неведомое оружие поражало мгновенно одним громовым звуком, сопровождаемым огненной вспышкой! Но почему «серебристые» воевали между собой?! Что они не поделили?

Хутуг-анда также изготовился для стрельбы и вопросительно посмотрел на темника. Но тот запрещающе покачал головой: нет, он мой! Не понял следопыт — кого из двух оставшихся на поляне имел ввиду нойон? — но осторожно вернул растянутую тетиву в первоначальное положение. Хасанбек же точно знал, кто является живой мишенью. Он слышал внутренний голос!

Что-то металось над ним бесплотной тенью и кричало: «Убей серебристого! Ещё немного и будет поздно! Убей!»

А потом это «мечущееся что-то» вошло в него загулявшим белым зверем. И оказалось, что таятся в нём силы неведомые, но только не туманят они взгляд кровью, а напротив — просветляют его. Вошёл белый зверь хозяином и взрыкнул чёрному: «Защити!!!»

Не спешил чёрный зверь повиноваться. Обнажил клыки, прищурил глаза. И случилось невероятное — впервые распрямились загнутые внутрь когти белого зверя. Страшным ударом полоснула когтистая лапа бок чёрной бестии. И поджал тот хвост, юркнул вон…

Потряс головой белый — и легко растянул Хасанбек тугой номо. И не дрожала уставшая рука на тетиве. Застыл темник с растянутым луком, сдерживая на полочке кибити приметную стрелу с тремя кроваво-красными кольцами на древке. Не выцеливал он «серебристого», нет. Должно быть, прямо от белого зверя пришла к нему уверенность в неотразимости выстрела. Глядел наконечник стрелы его глазами и нацелен был прямо в чужое злое сердце.

Время замерло. Сдавило до хруста голову. И когда нетерпеливо шевельнулся зверь внутри — расслабил пальцы темник.

«Шшшу-у-ух!» — вырвалась тетива из руки, ощутимо ударила по защитной кожаной накладке.

И полосатая стрела устремилась в живую цель…

«Подполковник Дымов, доложите обстановку!»

Ну конечно же, Антил опять убеждён, что он старше и по званию, и по должности. На него это периодически накатывало.

«Как всегда, дерьмовая», — привычно отмахнулся я.

Сейчас мне было не до перепалки. Бардака в моих мыслях хватало и без внутреннего голоса. Я листал подшивку своих снов за последние два-три месяца. Отнюдь не из праздного любопытства. Смутная догадка, подобно болевому раздражению от занозы в пальце, мучила меня уже несколько дней. Я пытался вытащить эту чуть торчавшую, недоступную занозу, неуклюже и безрезультатно; примерно так делал бы подобное человек с коротко обрезанными ногтями. Абсолютно безуспешно! Пришлось прибегнуть к «пинцету» — дотошному анализу сновидений и ощущений, совмещённому с хронологией событий. Сразу стало «теплее». Потом «ещё теплее».

Мои мысли двигались в нужном направлении.

Оттолкнулись они от того, что все мои сны в этой местности, после того как я, выражаясь языком киношных индейцев, «ступил на военную тропу» — были до одури реальны. Я чувствовал солёный вкус крови на разбитой губе. Я различал цвет, запах, звуки…

«Научились наконец-то сны делать!» — съехидничал Антил. От него решительно нельзя было отвязаться.

«Не можешь молчать — давай помогай расставлять видеокопии снов по соответствующим полочкам», — сдался я.

«Какие проблемы? Запросто! Все твои сны можно поделить на четыре категории. Первая — полный мрак с вкраплениями бессюжетных огрызков на дальнем плане. Коротко говоря — Чёрная дыра. Вторая категория — кошмары Лёхи Дымова. Представляют собой мешанину из пережитых и не пережитых ужасов, причём каждый раз в новой пропорции. Почти все оборванные и все — без перспективы выжить. Третья — эротические сновидения. „Мечты поэта Мастурбаки“. Правда, тут особняком стоят сны типа „проснулся раньше, чем успел её раздеть“… Ну а на четвёртую полочку ставим непонятные сны с твоим участием в каких-то чужих войнах. Вот и вся твоя видеотека, герр оберст!»

«Молодец, дружище! Тебе бы в кладовщики податься — цены б не было. По описи ты цепко чешешь. А вот нюансы упускаешь. Да ладно, нестрашно, качественная оценка — это же для товароведов. А значит, подвинься и слушай старших. Значит, говоришь, полный мрак на первой полке? Ну, это понятно, как раз совпадает с моментами относительной безопасности и крайней усталости. Вот и проваливался в сон, как в чёрную бездну. Какие уж тут видения?.. Вторая полка. „Смешались в кучу кони, люди“… Убитые враги не забываются. Это их посильная посмертная месть — сниться победителям и по капельке сводить тех с ума. А то, что ты назвал не пережитыми ужасами… Должно быть, летают тут сгустки энергий чьих-то оборванных жизней? Видишь, что вокруг творится-то? А может, напротив, ждёт это нас в ближайшем будущем, а снится в образе „знака“. Поди разбери. Вот только ты в толковании снов — полный ноль. А спеца нанимать — нам по штату не положено», — похоже, я опять перешёл на личности и откровенно над ним потешался.

«Ты гля, товаровед нашёлся! Неполный ноль… А что скажешь по поводу третьей полки? „Между прочим — все мы дрочим“. Так, что ли?!» — окрысился Антил.

«Фу-у, дружище… Не надо мне тут Бродского цитировать. Ты же знаешь, для меня Поэт Номер Один — это Маяковский. Например, вот это: „Вошёл к парикмахеру, сказал спокойный: „Будьте добры, причешите мне уши“… Я, Антил, хоть и не парикмахер, но уши могу первостатейно причесать. Не трогай моих женщин! Оставь солдату хотя бы сны о прелестях… А что касается тех, кого я не успел, по-твоему, раздеть… Дурак ты, Ант! Или просто ревнивый онанист со вспотевшими ладошками. Это была одна и та же женщина. Незнакомка. Не встреченная половинка. Это она проступает в снах солдата сквозь осколки былых четвертинок и десятинок. Измучила она меня, дружище, спасу нет. Иногда кажется — глаза б мои её не видели! А возникнет, и всё — опять на неё молиться готов. И тут в самое потаённое врываешься ты и несёшь всякую хрень: „не успел раздеть“… Я и не собирался торопиться!“

Незнакомка. Она действительно часто снилась мне в последнее время. НАВЯЗЧИВО, можно сказать. Стоило только начать об этом вспоминать, и её лицо зримо возникло перед глазами. Миниатюрное. С хрупкими правильными чертами. Серо-голубые глаза. И губы, напоминавшие два лепестка розы, загнувшиеся по краям. Специально и случайно одновременно. Набухшие. Может, от внутренней влаги, а может, от желания цвести. Не губы, а мишень для моих взглядов и ловушка для поцелуев. И это — при полнейшем отсутствии похоти! А ещё — внутренний свет, заливающий лицо… Я был уверен, она попросту не от мира сего, если смогла свести меня с ума. Меня, абсолютно уверенного после бесплодных поисков, что на всей планете нет моей половинки. Где-то на небесах, должно быть, забыли её вложить в моё, а заодно и во все пограничные поколения.

Пока что она мне только снилась… постоянно, что да то да.

«Знаешь, Антил, такое ощущение, что мне даже не женщина снится, а маяк. Манит огнями, вспыхивает, как будто кричит: сюда плыви, сюда! И я бросаю всё и плыву. Даже помню курс, где её искать! Но… только во сне. Просыпаюсь — опять полная неизвестность. Вот только, ты-то здесь при чём? Без тебя разберусь. Без твоих потных ладошек. Она — моё личное… А для общего дела — это мелочь».

«Ладно. Точно, сам разбирайся со своими женщинами, — проскрипел Ант. — Мне и тебя с лихвой хватает. Послал господь потельника… Ну, а с четвёртой полкой как? Тоже мелочь?»

«Ну, не совсем мелочь… Смотря в чьих войнах я там участвую. И в качестве кого имен… ИМЕННО! Есть! Попадание!»

Я цепко ухватил «занозу», и она тут же отозвалась подкожной болью.

«Ант, умолкни, ради бога! Дай сосредоточиться. Потом всё расскажу, — я закрыл глаза, боясь пошевелиться. — Точно! „Смотря в качестве кого. Именно!“ А всё это время снился мне неведомый раскосый народ. Кочевники. И я был у них пусть не самым главным, но всё равно — очень большим военачальником. Мне беспрекословно подчинялись тысячи вооружённых всадников. Так!.. И звали они меня…»

«Ага! Спишь и видишь себя большу-ущим военачальником. Ну, и как там тебя эти кочевники звали? Случайно не Бог?!»

Наверное, мою тягу к самоиронии наверняка успокоили бы разве что меры комплексные — кляп в рот Антилу и осиновый кол в грудь ему же.

«Нет, увы. Не Бог. Как-то попроще. Типа — Гасан Абдурахман ибн Хоттаб, блин! Гасан — Гасан… Хасан…» — я замер и прошептал вслух:

— Хасан… Хасан… бек?

Внутри меня что-то всколыхнулось. Отозвалось. Пробежала тёплая волна и улеглась.

«Хасанбек! Меня звали Хасанбек… — Я настороженно осмотрел окрестности; вокруг ничего не изменилось. — Вернее, я сам был этим Хасанбеком… А может, наоборот, он был мной?»

Я запутался. Определённо, кто-то из нас кем-то был. Или оба одновременно, или каждый по очереди.

«Хасанбек…»

Я вспоминал себя в этих снах. И снова недоумевал: сны ли это?! Я помнил откликающуюся прохладу металлических пластин доспеха и знал, что он назывался хуяг. Я осторожно вёл кончиками пальцев по клинку мэсэ, впитывая кожей выбитый на его пятке рисунок: «XXXI». Я помнил гулкий со звенящим коротким эхом щелчок тетивы своего тугого номо. Слишком хорошо помнил.

«Откуда?! Откуда я знал эти странные, порой неблагозвучные, названия…»

Лишь одного я не смог бы вспомнить никогда. ЕГО ЛИЦО. Ещё бы! Ведь я был ИМ, и я не мог видеть себя со стороны. Что же касается вооружения и снаряжения… Я попытался составить этот собирательный образ Хасанбека. Зачем, ведь сны не оживают? Я не знал, зачем. И всё-таки его образ не давал мне покоя. Моё воображение разыгралось. Я попытался умерить его прыть, но тут ожил зависший было Антилексей.

«Ну и чего ты заладил: Хасанбек-Хасанбек… Толку-то. Радуешься, будто он тебе наследство оставил. Скажем, табун лошадей. Или юрту богатую. Или…»

«Оставил, Ант, оставил. Только не табун. И не юрту, мимо всё, мимо. Как тебе вариант — оставил он мне… душу!» — ляпнул я, оформив в слово ту смутную догадку, что бродила во мне.

«Че-го-о?! Какую душу? Совсем крыша съехала? Сделки с душами знаешь, по какому ведомству проходят?»

«Душу Воина. Помнишь, тогда в Непале… Ах да, откуда ж тебе знать. Я тогда был намного моложе и ещё не разговаривал сам с собой».

…Я был моложе на одиннадцать лет.

Над моей головой мерцали лампады, и в их прыгающем свете напротив дымилось красновато-жёлтое лицо наставника. Порой он казался мне ожившим изваянием. Словно только что отделился от одного из групповых барельефов и снизошёл к нам. Наставник был так естественен и в то же время нереален, будто являлся частью этих камней и скульптур. Он жил тут же, в тесной крохотной келье, выдолбленной в скале. И там же и только там — вёл все свои занятия с нашей необычной группой, изображавшей команду советских альпинистов. Живописное культовое сооружение называлось Пагода Девяти Волн Каменной Реки. Подлинное имя наставника нам никто не называл. Мы знали только, что он относит себя к школе Ньингмапа,* одному из направлений Тибетского буддизма. Хотя этот факт нам также мало о чём говорил.

Половину времени он занимался с каждым индивидуально. ЧТО в эти минуты он вкладывал в головы моих будущих подчинённых? Ведомо лишь стенам этого каменного храма. А со мной он изучал запретные книги. И одной из них была «Книга Мёртвых» или же «Великое Освобождение в результате услышанного в бардо».* В ней шла речь о промежуточных, пограничных состояниях, которые имели место не только после смерти, но и в разных жизненных ситуациях, например, при заболеваниях, травмах и даже во сне. Постижение и переживание этих состояний призвано было дать мне понимание жизни и смерти. А кроме того — победить стрессы и страх. И вот, когда говорилось о реинкарнации* — он и поведал мне то, что сегодня не давало мне покоя, а тогда было не более, чем экзотикой.

Наставник говорил, что некоторая часть человека, а именно его бессмертная душа, после смерти человека может переселиться в другое тело. И так многократно, пока у души в этом будет потребность или необходимость. Обрывается эта бесконечная цепочка восхождением на более высокий уровень Бытия. Но это происходит только в том случае, если человек решил все свои задачи на Земле, прошёл до финиша, так сказать, земной маршрут и полностью соответствует всем требованиям Высших сил. Но таких людей, однако, совсем немного, поэтому большинству душ приходится вновь и вновь возвращаться на Землю, где их часто ждёт далеко не сладкая жизнь. А то, что она действительно «не сладкая» — я мог бы подтвердить в любой инстанции.

В заключение он сказал, что живёт сейчас во мне, добравшись по цепочке перевоплощений, Душа древнего великого воина. И если я буду внимателен к своим снам и не забуду уроков Наставника — по малейшим деталям и знакам откроется мне многое. Например, узнаю я его имя, которое может приняться кочевать изо сна в сон. Точно так же, как некогда сей воин, будучи во плоти, кочевал по бескрайней степи.

Наставник говорил для того, чтобы я запомнил каждое его слово. А я учился не для того, чтобы забывать.

И по всему выходило, что именем этим было…

Хасанбек.

…Привал, во время которого я препирался сам с собой, подходил к концу.

Я продвигался к той лесной избушке, в которой двое суток назад оставил своего подопечного, своего первого подчинённого — рекрута Митрича. Честно говоря, меня уже подмывало поскорее дойти до цели и убедиться, что с мужиком всё в порядке. Я, конечно, не собирался постоянно опекать его, но первое и главное, что я должен был сделать — доставить крестьянина в Упырёво воинство. Обещал ведь Николе Митричу «партизанов» — вот и будут ему партизаны. Ещё какие!

Судя по всему, до избушки оставалось около десяти километров. А если учесть, что почти всё это расстояние придётся идти по лесу, засиживаться не стоило. Ещё минут пять — и в путь. Как там говорили бледнолицые: «успеть до наступления невидимости»? Чтоб у вас хрен во рту вырос — так язык коверкать!

Мои раздумья прервал еле ощутимый шум. Не более, чем порыв ветерка, увязший в первых же деревьях. Но звучал он неестественно. Фальшиво…

«Человек!»

Я замер, весь уйдя в ощущения, и нащупал эти чужие ноты в симфонии природы. И внёс поправку.

«Люди!»

Их было около десятка, и можно было уже заволноваться, но я привык полагаться на свои чувства, а они твердили: эти люди идут вовсе не по мою душу. Судя по их намерениям — вообще должны пройти стороной. Вот и лады. Я даже отдалённо, надеюсь, не напоминал Маугли, но так и хотелось воскликнуть: «Мы с вами одной крови — вы и я!»

«Но зато вот эти…»

С северного направления двигались двое. Ещё один — с северо-восточного. И у всех был повышенный агрессивный фон.

«Ну, что ж».

Я привёл в полную готовность свой «фильтр калибра 5,56-мм», очень эффективный для удаления нежелательного фона.

Секунды сплетались в минуты. А те — канатами опутывали мои мысли. Где-то поблизости передвигались вооружённые люди, я же — расслабленно выжидал. Внутри меня происходило нечто фантастичное… парадоксально, но факт — при этом реальное донельзя!

Иногда казалось, что-то неотъемлемое выходило, ускользало прочь, оставляя пустоту и щемящее одиночество. Но тут же входило вновь, и становилось опять спокойно. Словно неосязаемая часть меня не могла найти себе места. Я не узнавал самого себя!

«Неужели старею?!»

«Посмотри, случаем не песок ли высыпается?» — тут же отреагировал Антил, мстя за предыдущий диалог, в котором я его выставил откровенным профаном.

«А я думал, это ты, поколебавшись, наконец-то из меня свалил. Ума-разума набраться», — огрызнулся я и сразу же забыл про него. Ещё бы.

С северо-востока ко мне стремился человек, буквально укутанный в облако ненависти!

Остальные сразу же на время забылись, потерялись на периферийных полях восприятия. И я сосредоточился только на «северо-восточном», забыв о двух «северных». Впрочем, как показали последующие события, в данной ситуации сложно было что-то предложить в ответ — «они» играли по двойному дерзкому сценарию, и мне там была отведена роль статиста.

Он пёр танком, практически в открытую!

Когда кусты наконец-то вытолкнули пробирающуюся сквозь них фигуру в серебристом комбинезоне — по моей спине побежали холодные мурашки.

«Не может быть?! — Я даже не сомневался, когда увидел его лицо — таких совпадений не бывает! — Может, это сама Судьба?! Вот уж кого мне не хватало в напарники, так это…»

— ТЫ?! — У меня было мало слов! Лишь кричащие глаза, в которых вместо зрачков застыли вопросительные знаки. — Откуда?! Князь! Ты жив?

Он широко улыбнулся и развёл в стороны руки: «как видишь!» При этом я машинально отметил пистолет в его правой руке. Лёгкий комбинезон из ткани серебристого цвета. Множество заполненных снаряжением карманов. Идеально выбритая голова…

Нас разделяло шагов двадцать. И первый он уже сделал, направляясь ко мне.

Неосязаемая беспокойная часть внутри меня опять заворочалась и стремительно выскочила прочь. Появилась лёгкость и сухость во рту. Я опять был Командиром! «Пока жив хоть один „эпсилоновец“ — группа считается боеспособной», — зазвучал в голове мой собственный голос, проводящий инструктаж.

Голос из прошлого…

«Но… жив ли он?! — Я опешил. — Блин, ещё не хватало с зомби дела иметь…»

— Кто тебя воскресил?!

Ответа не было. Только улыбка и абсолютно не совпадающий с нею хмуро-напряжённый взгляд. И шаги. Ещё один. Ещё.

Ещё…

Я лихорадочно соображал, но пока что не мог нащупать никакой подсказки. Чего ждать от этой практически невозможной встречи?!

Вот уж кого здесь не могло быть, так это Стаса! В ПРИНЦИПЕ. Потому что не могло быть НИКОГДА.

Я же лично видел, как зелёный автомобиль «хонда», со Стасом за рулём, на моих глазах взлетел в воздух. На приличной скорости. Заряд был заложен с запасом. От водителя осталось даже не мокрое место — просто воспоминания и фрагменты, в которых можно было, при наличии больной фантазии, домыслить причастность к человеческому организму.

Стас. Мой лучший ученик.

Он погиб самым первым!

Но сейчас этот «погибший» необъяснимо БЫЛ передо мной; и медленно, не сводя с меня застывших глаз, не сгоняя с губ улыбки, шагал ко мне.

«Неужели разверзлись и материализовались донные глубины памяти? Может, весь мир встал вверх ногами и этот свет перемешался с „тем“? Ничего даже отдалённо подобного просто БЫТЬ НЕ МОГЛО».

Но… Стас — шагал ко мне.

…С его гибелью началась цепь необъяснимых смертей, что в итоге привела к краху спецгруппы. Это, в свою очередь, позволило высшему руководству обвинить нас в непрофессионализме, и оптом во всех возможных сбоях и провалах.

А в конечном итоге, подставить нас — цепочкой взаимоисключающих друг друга приказов. Загнать на последнюю ступеньку лестницы, ведущей в Небытие. Они предпочли смерть позору… Шестьдесят моих ребят. Неполная рота, стоившая целой дивизии… Вы навечно записаны в «Книгу Живущих Во Мне». Каждый вечер старшина Память входит шаркающей походкой в умолкнувшее подразделение и производит вечернюю поверку.

— Князев!

— Я!

— Новицкий!

— Я!

— Черепков!

— Я!..

И ещё пятьдесят семь «Я!», откликающиеся лишь на призывы памяти… Женька Черепков да Влад Новицкий — вот двое выживших из всей группы. Так я думал раньше. Оказалось — трое… Что касалось Женьки, чудом оклемавшегося после смертельного ранения — я сам посоветовал ему залечь на дно, а потом устроиться в мирной жизни. Где его отыскать, я знал, но беспокоить не собирался — и так был кругом виноват перед ним за прошлое.

А Влад забежал ещё дальше, причём без моей помощи. И я знал почти наверняка — почему. На нём, именно НА НЁМ лежала несмываемая кровь ребят, а ладони жгли приличные чаевые — по тридцать сребреников за каждого… Уж его-то я, даст бог, обязательно разыщу!

И вот — как гром среди ясного неба — Стас! Живой!!!

Стас приближался. Оставалось шагов двенадцать. Спину он держал ровно, расслабленно. Но улыбочка эта — хоть убей! — не сочеталась с напряжённым взглядом. Казалось — он чего-то ждал.

— Руки! — окрик, прилетевший справа, предназначался мне. — Руки к небу!

Из кустов, метров за восемь от меня, выдвинулся боец в таком же серебристом комбинезоне. Его изготовка свидетельствовала о решимости всадить в мой левый бок весь магазин пистолета-пулемёта неизвестной системы.

«Эх, Дым-Дымыч, и действительно стареешь… Увидел знакомую физиономию и позабыл обо всех остальных! Пора тебе на пенсию. Вот прямо сейчас и оформят. Правда, если ходатайство отклонят. А ходатайство моё будет следующего содержания…»

Я начал поднимать руки. Ближнюю к нему — поднимал как положено. А дальнюю — как хотел. Полусогнутой и в два раза медленней. Потому как была она отягощена пистолетом-пулемётом. Очередь верного «вампира» была нелогичной, невозможной, и явилась для него полной неожиданностью… Когда я нажал на спусковой крючок, кисть была выгнута до отказа. При этом — взгляд мой по-прежнему неотступно следил за Стасом… или за кем-то, похожим на Князя как две капли воды.

Хлёсткий поток пуль мгновенно вычеркнул из списков Жизни человека, посягнувшего на свободу моих рук занимать должное положение. Кто он был — напарник Стаса, а может, его попутчик? — я покуда не знал…

Последующие действия Стаса запутали меня ещё больше.

— Браво, командир! Отличный трюк — стрельба вслепую по глухим… к опасности… — он был сама настороженность и явно пожирал взглядом кусты справа от меня.

И буквально секунд через пять — оттуда, между мной и трупом, вырвался на поляну второй «северный». Он, должно быть, готовился срезать меня одной очередью, не повторяя ошибку своего напарника.

Я уже повёл стволом в его сторону, но не успел!

Два выстрела, слившиеся в один, отбросили его назад в кусты.

«Отличная спарка, Стас! — я, заподозривший было недоброе, недоумевал. — Значит, не напарники — попутчики… Стоп! Почему у всех троих одинаковые комбинезоны?! Стрелять по своим?! Или он уже занялся уничтожением новой, неведомой мне, спецгруппы?»

— Благодарю за помощь! — выдавил я из себя, не зная, что говорить дальше, но Стас избавил меня от неопределённости.

— Лучше, вместо благодарности… брось пищаль! — его голос мгновенно изменился, стал дерзким и властным.

Стас находился в шести шагах от меня, изготовившись для стрельбы от живота. Ствол его оружия смотрел мне в лицо. Своим единственным глазом, лишённым зрачка.

Прозрение вошло в меня вместе с вернувшимся внутрь неотъемлемым «нечто». Все недостающие звенья в давней трагедии проступили из мрака. Фрагменты паззла совпали. Сказать, что получившаяся картина меня оглоушила — значило не сказать ничего.

Я всё понял! Жаль — непростительно поздно.

— Брось.

— Смысл?

— С пищалью умрёшь сразу. Бросишь — немного пожить удастся. Глядишь, какие-нибудь новостишки узнаешь от живого трупа. — Его улыбка напоминала сочную травку поверх гиблой трясины — только поверь… и наступи.

Я не верил и наступать на «травку» не собирался. Но, похоже, выхода не было — мне не хватало пары секунд. Я слишком хорошо знал Стаса — по части реакции он мог заткнуть за пояс любого. Даже меня.

Мои пальцы неспешно разжались и «вампир» глухо шлёпнулся наземь.

— Руки в стороны, ладонями ко мне! Пять шагов назад!

— Ну?! — я выполнил его требования. — Теперь давай обещанные. «Какие-нибудь».

— Новость первая — я действительно живой.

— Это я уже понял. Как и то, что трюк со взорванной «хондой», скорее всего, предназначался персонально для моих глаз.

— Верно, командир. В первую очередь для тебя. А вот зачем?

— Ежели по части внешних эффектов, так ты всегда любил показуху. А ежели по сути… Идеальное посмертное алиби. Задолго до начала вашей подлой операции по уничтожению родной спецгруппы «Эпсилон». А я-то голову ломал — из какой форточки сквозняк?! Теперь всё по местам стало… Скорее всего, ты главный консультант и «голос за кадром». А Влад Новицкий просто информатор и исполнитель… Раньше я на него всех дохлых собак вешал. Только вот кто вами, иудами, руководил — мне не интересно. Уже не интересно. Всё равно, в каком толстом кресле он сидел или же из какого окна в Белом доме смотрел на нас, пигмеев.

— Ну, командир… Скучно с тобой, потому как тяжело удивить.

— Я тебе, Стас, не командир. А если и был когда-то, так весь вышел. И Учителем твоим был, до того дня, когда ты меня мысленно предал. И командиром твоим… пока ты не взорвал кого-то вместо себя. Тот парень, скорее всего, даже не подозревал, в какой… вечный рейс ты его отправляешь. А теперь я тебе тем более — не Учитель, не командир. Потому как у гнид нету ни первого, ни второго. Только инстинкты.

Лицо Стаса дёрнулось. Злая судорога перечеркнула его как молния.

Вот теперь он, наконец-то, впервые за все годы — был собой!

Однажды лучший ученик может стать самым опасным врагом. Особенно, если в нём горит неупокоённым огнём весьма непредсказуемый дар — «искра божья».

Наверное, в каждом из нас живёт этот синдром Творца. ВЛОЖИТЬ в своего последыша, детище, творение… Частицу себя. Кусок своего мира. И почти весь накопленный опыт, не говоря о знаниях. Этот комплект Ученику мы несём на вытянутых руках, даём в подарок. А потом, опустошённые, возвращаемся назад, по привычке держа руки вытянутыми, словно на них покоятся останки нас самих. А как иначе — мы ведь вручили эту «искорку» самому достойному, передали, словно эстафету!

Конечно, это полностью вина Учителя, если он не разглядел — с каким выражением лица и состоянием духа берёт Ученик «искорку».

Как ДАР?

Или как ДОЛГ?!

Мой — ХАПАЛ, как будто весь мир был ему должен. И сразу же начинал ненавидеть меня за то, что я ещё и не выплачиваю ему проценты. И себя — за то, что не додумался их в наглую потребовать.

Я только сейчас понял — как меня Первый Ученик ненавидел все эти годы! Ежедневно. Ежечасно. Еженаносекундно! Он уже вырос из своих рамок, чтобы быть просто подчинённым. Я уже ему просто мешал, но он не мог в открытую заявить об этом. Он ВЫНУЖДЕН БЫЛ улыбаться.

Улыбаться, поднимаясь с пола после моих ударов. Улыбаться, когда я поздравлял его с первенцем Санькой. Улыбаться, получая из моих рук майорские звёздочки. Улыбаться. Улыбаться. Улыбаться. — Он знал, что даже померившись силами в смертельном спарринге, — не сможет увидеть меня бездыханным.

«Что же случилось сегодня? Почему он осмелился? И вообще, откуда он взялся? КТО ЕГО ВОСКРЕСИЛ?!»

Я глядел ему в глаза, буравил взглядом, пытаясь проникнуть в мысли. И многое становилось понятным… Он уже ничего не прятал в своих стальных глазах. На первый взгляд, — не выражающих ничего, кроме брезгливой усталости. Сегодня мне был предоставлен доступ к Откровению. Я впервые проник за стальной занавес и прочёл истинное писание. И там, среди прочего, объясняющего многое, было самое главное — ПРИГОВОР.

Я читал-перечитывал текст своего приговора, но неизменно доходил до беспощадной формулировки: «Обжалованию не подлежит!».

Я ещё на что-то надеялся, хотя дальше следовало лишь: «Привести в исполнение немедленно!».

Мне чудился стук его сердца, хруст и смрад его мыслей.

«Тук-тук, тук-тук…»

«Оберст, делай хоть что-нибудь!» — откровенно паниковал Антил.

«Заткнись, я знаю, что ты слишком любишь жизнь, чтобы быть по-настоящему сильным. Но, увы, похоже — он не оставил нам никаких шансов. Ему сейчас совершенно неважно, что он не отважился одолеть меня в честном поединке. Сойдёт и грязный. Он сделал ставку на пулю. Так-то, дружище. Давай-ка, лучше, попрощаемся…»

Стас стоял в десяти недоступных броску шагах, и поигрывал стволом пистолета. Правда, при этом ствол ни разу не вышел за границы очертания моего тела. А может, он просто мучительно долго выбирал траекторию для первой пули.

Где-то в другой жизни заливалась над головой развесёлая пичуга.

«Ну, хоть какая-то тварь божья меня отпевает. Наверное, это последнее, что впитаю я от этого света — трели птахи да страшное молчание пистолета».

Я неотрывно смотрел в глаза Стаса. В глаза своей Смерти. И вдруг они резко расширились. Вспыхнули и… перегорели, как лампочка. Поблёкли.

Позади меня что-то резко хлопнуло, как будто хлестануло ремнём.

И сразу же — из его груди, в том месте, где стучало безжалостное сердце…

…разрывая кожу и ткань комбинезона…

…мгновенно вырос стебель с тремя кроваво-красными опоясывающими полосами…

…и распустились на нём три листика-оперенья белого цвета с коричневыми пятнами…

…словно из кипящего нутра, выплеснулся от избытка ненависти чудовищный цветок, который и видел-то, должно быть, лишь я один, к тому же — последние мгновения.

Я сразу же почувствовал — это был Цветок, убивающий своего хозяина!

Цветок Первоцвет-Пустоцвет-Мертвоцвет…

— Хху-ук! — дёрнулись и тут же замерли губы.

Голова надломилась и завалилась набок, словно из его шеи резко вытащили все позвонки. Плечи безвольно упали вниз. И тело, неестественно изогнувшись, рухнуло набок. Лишь кисть левой руки успела обхватить «стебель», как будто вознамерилась возложить этот Цветок Ненависти на собственную могилу.

Так он и лежал — Станислав Денисович Князев — предатель, истинный виновник гибели группы «Эпсилон», некогда любимый и способный ученик ненавидимого им учителя.

Кто-то определённо надо мной издевался — я во второй раз наблюдал смерть своего ученика.

Сил радоваться спасению от стопроцентной гибели не было. Я даже не пошевелился, а тем паче не попытался оглянуться. Более того, в накатившем равнодушии, не желал гадать: действительно это СПАСЕНИЕ или попросту ОТСРОЧКА?

Стас лежал на левом боку, неестественно скрючив левую руку, на которую навалилось бездыханное тело. И кисть этой руки мёртвой хваткой сжимала стебель страшного цветка.

Я по-прежнему не шевелился. А память снова и снова воспроизводила тот щелчок — позади и правее меня…

ГУЛКИЙ, СО ЗВЕНЯЩИМ КОРОТКИМ ЭХОМ.

Я вспомнил! И противная холодная капля пота скатилась с левого виска в уголок глаза. Защипало.

Это был звук тетивы МОЕГО НОМО! Щелчок боевого лука, принадлежавшего мне в моих снах, так не похожих на сны… И к чёрту все Цветки Ненависти и их разноцветные стебли! В левой кисти Стаса была сжата МОЯ СТРЕЛА! С тремя кроваво-красными кольцами… И, должно быть, «кровь» ближайшего к руке кольца, стекая по древку, просачивалась сквозь пальцы.

Я медленно повернул голову назад. Невыносимо медленно! Скрипели позвонки и трещали напряжённые мышцы. Казалось, на моей голове покоилась вся, неощутимая ранее, тяжесть небес.

Эта страшная тяжесть стремилась вмять голову в плечи. Звенели сухожилия, растянутые как струны. Я дошёл до точки невозвращения, за которой струны начинают рваться. Дальше было нельзя. Но я продолжал «через не могу», через мучительную боль поворачивать голову. До отказа. До полного отказа организма.

До тех пор, пока…

…пока собственными глазами не увидел ЕГО.