Юбер аллес

На работу Петров перестал ходить, когда подорожал автобус. Месяца через полтора ему позвонили из какой-то "ликвидационной комиссии" и посоветовали забрать с завода свою трудовую книжку. Он подумал и решил, что как-нибудь успеется. Потом он встретил на улице Пал-Егорыча, и узнал, что заводику действительно настали кранты.

— Ёрш твою медь, — орал Егорыч, размахивая руками перед сашиным носом, — дирекция, она, блин, етыть её в рот, ноги сделала, мы все приходим, а там хрен вот такущий! Всё просрали, пропердолили, и ноги! Мы тыр-пыр, а куда? Куда теперь? Ну вот ты мне скажи, куда? Куда теперь, ну? Ну пошли, что-ли…

Они пошли к ларьку, закупились, и хорошо выжрали в скверике «осколки» (дешёвой водки, изготовляемой в близлежащем Осколово из спирта неизвестного происхождения) и слегонца побухтели за жизнь. А когда Саша наконец притопал домой, то нашёл пустую квартиру, и Люськину записочку на кухне — "тебя не было, мне позвонили из дома, я к своим в Питер на три дня". Она сварила ему большую кастрюлю борща, и взяла с собой все деньги, которые были в доме.

Через два месяца Люська отправила ему из Питера весточку в конвертике. Она писала, что у неё всё хорошо, в Питере есть работа, и чтобы он на её счёт не беспокоился. Кроме того, туда была вложена бумажка достоинством в полста зелёных. Подписи не было. Письмо передал ему Чижов, ездивший Питер по каким-то своим бизнесовым делам. Бизнес у него не клеился. Через некоторое время он стал названивать, и настырно врать про какое-то горящее крупное дело, на которое ему не хватает какой-то малости, всего на две недели, вернет с процентами. Петров понял, что на Чиже висят долги, и посоветовал ему пересидеть в Хопрово, где у Чижа был свой домишко с шестью сотками. Чиж помолчал, после чего убитым голосом сообщил, что в Хопрово ему ехать уже нельзя. Через пару дней он позвонил ещё раз, откуда-то издалека: разобрать было почти ничего невозможно, кроме того, что звонит Чижов и о чём-то его предупреждает. Саша понял так, что прогоревший Чиж от отчаяния взялся за какое-то совсем уж непотребное дело — из таких, о которых лучше уж ничего не знать. Поэтому он просто повесил трубку. Больше Чиж не проявлялся.

По телевизору говорили, что стагнация (Саша не могу взять в толк, за каким хреном каждому очередному бардаку и развалу начальники придумывают новое красивое название) вот-вот кончится, и что правительство намерено и дальше вести жёсткую монетарную политику, чтобы не допустить падения курса национальной валюты. С национальной валютной у Саши было плохо. Зелёная бумажка, которой Люська расплатилась с ним за восемь лет совместной жизни, кончилась за неделю. В понедельник Саша наскрёб по карманам железа и пошёл к киоску за четвертинкой осколовской тошнухи. На осколовскую не хватило, и хачик в киоске продал ему какую-то совсем уж левую водку, в бутыльке без этикетки и акцизной ленточки, но с круглой сиреневой печатью на боку. Хачик поклялся мамой, что это водка. По тому, что он не сказал "хорошая водка" (осколовскую тот называл "очен харошая"), Саша понял, что лучше бы это не пить, но сейчас ему было всё равно.

Возле лавочки валялся грязный пластмассовый стаканчик. Саша хотел было его поднять, но передумал и раздавил ногой. Потом вытащил из кармана бутылку, свинтил пробарь, тот деловито хрупнул. Водка воняла горелой резиной. После первого же глотка он поперхнулся, и поэтому остался жив.

— У нас нет другого выхода, — повторил российский Президент. — И у нас очень мало времени. Это надо делать сейчас, или не делать вообще.

— Если только это выход, — добавил Премьер. Он смотрел прямо в глаза, голос у него не дрожал, но Президент чувствовал, что тот уже согласен, уже убеждён, точнее говоря, уже хочет быть переубеждённым.

— У нас нет другого выхода. Кстати, национальная культура сохранится. Они будут очень тщательно её сохранять.

— Сохранять — да. Но не воспроизводить, так? Культура существует, пока она жива, понимаете вы это или нет?

— Она уже мертва. Посмотрите на то, что пишут, что показывают по телевидению.

— Это временное явление. Это когда-нибудь кончится.

— Вместе с нами. Вы можете сообразить, что нас очень скоро не будет? Просто не будет. И, главное, все всё прекрасно понимают. Просто ничего не могут сделать.

— И что же такое все понимают?

Президент в упор посмотрел на собеседника.

— Вы хотите это услышать? Наша страна неконкурентоспособна. Нация неконкурентоспособна. Мы исчерпали себя. Мы не можем сделать усилия, чтобы подняться. Мы вообще ничего не можем. Всё.

Премьер отвёл глаза.

— Есть новости с мест?

— Всё идёт нормально.

— Сколько их сейчас?

— Ну, полсотни, наверное, наберётся. Там очень низкий процент людей с этим геном. Мы специально искали такое место.

— И ничего?

— А чего вы ожидали? Революции?

— А чего ожидали вы?

— Мы, — серьёзно сказал Президент, — ожидали, что никто ничего не заметит.

— И как?

— Пока всё в порядке. Это же маленький замурзанный городок. Мелкий дребезг на микроуровне. Ленивость и нелюбопытность. А потом будет поздно.

— А не получится ли так, что западники нас за это накажут?

Президент улыбнулся — впервые за весь разговор.

— Может быть, накажут. Но я думаю, что для начала они здорово перегавкаются друг с другом.

То, что с ним происходит что-то непонятное, он почувствовал сразу после выписки. В больнице его продержали где-то около суток, из которых половину времени он провалялся под капельницей. На прощание главврач, замученный старый дядька в грязном белом халате, посоветовал воздержаться от принятия пищи в течении ближайших двух дней. Саша ухмыльнулся и попытался стрельнуть у доктора сигарету. Доктор поморщился и мотнул головой в сторону двери. В другое время он пошёл бы выписывать бюллетень, но теперь оставалось одно: идти домой.

Странности начались дома. Сначала он поймал себя на том, что стоит посреди прихожей, как баран, потому что ему не хочется подходить близко к вешалке. Присмотревшись, он понял, что вешалка висит криво. Потом в памяти что-то шевельнулось, и он чуть ли не увидел, как прибивал её к этому самому месту года три назад — и ведь до сих пор не замечал, что перекосил. Он потоптался ещё немного, но всё-таки заставил себя повесить куртёнку на колышек, хотя делать этого ужас как не хотелось.

В комнате он почувствовал себя совсем неуютно. Всё было привычным, знакомым, но каким-то неправильным. Особенно зловещим казался мусор в углу. Саша никак не мог заставить себя сесть к нему спиной: он ощущал, что из мусора на него кто-то смотрит.

Он включил телек, но по телеку показывали тоже всё неправильное.

Ночью ему приснилось, что среди мусора сидит крыса. Она смотрела на него красными глазами, и он чувствовал, что, когда он отвернётся, она укусит его, и потом он умрёт. Умрёт в мучениях, гадко и страшно. Саша встал, попил холодной ржавой воды из-под крана, и стал искать совок и веник.

Потом он ненадолго заснул, а утром принялся мыть полы. У себя под кроватью он нашёл осколки стекла, отвёртку с обломанной рукоятью, и пятидесятирублёвку, оказавшуюся там невесть как и когда.

Он вернулся из магазина, прижимая к груди две пачки стирального порошка, упаковку хозяйственного мыла, и банку с белилами. Кисточку он нашёл в бельевом шкафчике. Щетина засохла намертво, и пришлось долго вымачивать в керосине, благо Люська всегда держала небольшой запасец для коптилки, на случай непланового отключения света.

Весь день он провозился с самым неотложным ремонтом. Ночью ему опять блазились кошмары: бесконечно длинные грязные улицы, тёмные углы, из которых смотрели крысы, черти, и какие-то маленькие гнусные человечки. Они были везде, выглядывали из каждого окурка, из каждого грязного пятна, из каждой незаделанной щели. И все они тянулись к нему, чтобы коснуться его, запачкать, осквернить, убить.

Но под утро ему приснился огромный железный циркуль. Он спускался с небес, в нестерпимом блеске, и на обоих концах его были сияющие иглы. Мерзкие твари в ужасе сбились в кучу, но циркуль вонзился в самое средоточие этой мерзости, а когда он снова поднялся, на сияющей игле корчилось что-то бесформенное и страшное, но уже издыхающее.

Саша проснулся, и почувствовал под щекой мокрое: он плакал во сне.

— Бог — эти Порядок, — прошептал он в подушку. — Порядок — это Бог. И когда Порядок будет везде, всё будет в Порядке. Я люблю Порядок.

Ему стало легко и хорошо, и он опять уснул, думая про себя, что наконец-то понял самое главное, и теперь-то уж точно всё пойдёт как надо.

Окна Петров вымыл утром, а потом опять отправился за покупками. От пятидесяти рублей почти ничего не осталось, и он стал размышлять над тем, можно ли заработать здесь, или сразу продать квартиру и отправиться в Петербург (почему-то он был уверен, что сможет найти там работу). На улице всё было неправильно, особенно же мусор, наваленный прямо около урны. Мусор должен был быть в урне. Правда, она была старая и ржавая, и к тому же не выгребавшаяся, наверное, с советских времён, но это было правильное место для мусора, и крыса в ней сидеть не могла.

Когда он подумал о крысе, у него пересохло во рту и захотелось сплюнуть. Он подошёл к урне и попытался попасть прямо в чёрный зев, но промахнулся: слюна повисла на самом краешке тяжёлой каплей. Это выглядело противно, и хуже того, неправильно. Саша поднял смятую коробку из-под папирос, и, стараясь не запачкаться, аккуратно счистил липкую гадость с края, после чего отправил коробку на место, в урну.

— Извините, — раздался за спиной чей-то голос.

Саша обернулся с острым чувством неловкости, как будто его застали за нехорошим делом. И обомлел: перед ним стоял правильный человек.

Трудно сказать, в чём, собственно, заключалась эта самая правильность, но Саша ощутил это сразу.

Секунды через две он сообразил, что перед ним Пал-Егорыч.

Правда, этот Егорыч был разительно не похож на прежнего — хотя бы тем, что был в пиджаке и при галстуке.

— Я очень рад видеть вас снова, — правильно сказал Павел Егорович и слегка склонил подбородок. Саша машинально кивнул, и тут же опять ощутил неловкость: кажется, ответить нужно было как-то иначе.

— Я… хм… э… очень рад, — выдавил он из себя, чувствуя, что говорит что-то не то.

Павел Егорович сделал вид, что пропустил это мимо ушей.

— Добрый день, господин Семенихин, — наконец, нашёл правильные слова Петров.

Павел Егорович поощрительно улыбнулся.

— Дорогой Александр, не следует, наверное, так волноваться, — заметил он как ни в чём не бывало, — и, может быть, нам лучше пройти в некоторое помещение? Мы могли бы там беседовать. Я не приглашаю к себе. Я извиняюсь, в моих комнатах нам будет не удобно. В моих комнатах, вы это догадываетесь, делается небольшой ремонт.

— Так они знали? — недоверчиво спросил человек из госдепа.

— Они всё знали ещё в сорок четвёртом, — ответил Великий Магистр ложи "Меч и Карбункул", председатель Всеамериканского общества "Милосердие и Здоровье" и владелец корпорации «Медиформ» господин Курт Залески. — А детали выяснили впоследствии. Конечно, требовалось время на то, чтобы разобраться в механизме воздействия, и ещё больше времени — на организацию производства самого вещества. Но, в принципе, сейчас они могут производить бета-форму. Правда, тот образец, который вы мне предоставили, довольно грязный. Разучились работать. Ничего, скоро научатся, — с удовольствием добавил он.

— Госдепартамент интересуется двумя вопросами, — прервал его собеседник, низенький человек в модных прозрачных очках без оправы. Господин Курт сразу заметил, что кривизна стёклышек в этих очках нулевая, а сами стекла отливают в синеву. Видимо, скрытые мониторы, или ещё какая-нибудь глупая техническая игрушка. Ну, американцы всегда любили игрушки.

— Два вопроса. Намба ван: могут ли они восстановить по бета-форме альфа-форму?

— Нет, — господин Курц сделал выразительную паузу. — Это совершенно разные вещи. Никакой связи. Альфа-форма активизирует совсем другие группы, так называемые "гены свободы". Название, разумеется, глупое: скорее уж, гены самоорганизации… Впрочем, вы, американцы, никогда не отличались хорошим вкусом на названия. Сказывается отсутствие классического образования, полагаю…

— И вопрос намба ту: сколько у них людей с чумным геном?

— До двадцати процентов, — вздохнул Курт. — Возможно, даже больше. Если бы Гитлер знал это тогда… Наша расовая теория действительно никуда не годилась. Мы ошиблись в самом главном вопросе — славянском. Впрочем, тогда никто ничего толком не знал.

— Простите, Курт, я давно хотел спросить… Вы ведь сами бета-формер?

— Моё положение позволяет мне самому контролировать свою биохимию. Это всё, что я хотел бы вам сказать, — помолчав, ответил Магистр.

— Благодарю за откровенность, мистер Залески… И всё же…

— Рано или поздно, мои дорогие, вам придётся возвращаться к тому, что открыл нам Гитлер. Это неизбежно. Русские просто немножечко вас опередили. Если вы примете правильное решение сейчас, вы сохраните превосходство. Через некоторое время придётся говорить о паритете. А потом… В любом случае, Германия ждать не будет.

— Вам не следовало этого говорить, Курт.

— Я здесь не при чём. Я не имею никакого влияния на своей исторической родине. Но я знаю немцев. Даже те мартышки, которых сделали из них вы… Это начнётся очень скоро.

— Они ничего не узнают.

Великий Магистр откинулся в кресле и рассмеялся.

— Думаю, они уже знают. И я знаю, кто им сообщил эту информацию. Или сообщит в скором времени.

Правильных людей в городе было пятьдесят восемь человек. Саша оказался пятьдесят девятым. Уже были собраны некоторые данные, из которых явствовало следующее. Правильные начали появляться где-то месяца три назад. Как правило, изменению предшествовало какое-нибудь неприятное происшествие: бытовая травма, отравление, хорошая драка, или просто ссора на семейной почве. К примеру, господин Семенихин (точнее говоря, Пал-Егорыч) в нетрезвом состоянии подрался с деверем, оба легко отделались, но через пару дней господин Семенихин начал понимать, что к чему, и быстро стал правильным.

Общим моментом было то, что все — хотя бы на короткое время — пользовались медикаментами. Их список был уже составлен и проанализирован: он был небольшим и довольно-таки произвольным. Важно было ещё и то, что таблетки, пилюли или йод с зелёнкой (они тоже входили в список) были куплены здесь, в Тоцке. Питерские и московские средства никакого эффекта не вызывали, это было уже проверено.

От Саши потребовался подробный отчёт о происшедшем с ним лично. Он писал его час. За это время Семенихин сделал несколько звонков, и Организация нашла ему новое место работы, а также выделила из своего фонда небольшой кредит на неотложные нужды, под пять процентов годовых.

Новость о существовании Организации Петров воспринял как должное: ему было совершенно очевидно, что правильные люди должны объединить усилия и поставить все дела под чёткое руководство единой воли. Иначе справиться с бардаком и грязью в городе и стране было бы невозможно. Не вызывало сомнения и то, что он должен в неё вступить, и служить ей, пока в нём будет нужда. Организация служила Порядку, а Порядок — это то, ради чего следует жить. Здесь всё было ясно. Оставалось лишь определится с тем, на каком участке работы он, Александр Петров, будет нужнее всего.

Впрочем, оставались кое-какие личные вопросы. Саша прикинул, сколько ему нужно денег для пристойного ремонта в доме: цифры в голове ложились ровными рядами, и через пару минут ему стало ясно, что выделенной суммы не хватит. Ещё через две минуты он сообразил, где можно взять недостающее.

— Да, господин Канцлер, Вы всё поняли совершенно правильно. Да, господин канцлер. Мы просто доводим ситуацию до Вашего сведения, господин Канцлер. Мы не можем скрывать подобную информацию от наших европейских друзей. Да, бета-форма. Нет, нет. Решение уже принято, господин Канцлер. Да? Ничего не имеем против, господин Канцлер…

Президент России положил трубку и грустно улыбнулся.

К палатке они пошли вечером. Давешний хачик попытался было лезть на рожон, но господин Семенихин сломал ему мизинец на левой руке, и тот стал понятливее.

— Ваш напиток вредит здоровью, — постарался поговорить с ним по-человечески Александр. — Вы не достаточно предупреждаете об этом покупателя, и такой напиток не должен поступать в продажу. Вы нанесли мне вред, вы должны быть наказаны. Поскольку в этом городе я не могу успешно обратиться в суд, и ваше наказание не наступит в должном порядке, вы должны дать мне сейчас деньги в размере штрафа за ваше преступление.

Слово «деньги» хачик понял правильно. Но, когда Александр, пересчитав полученную сумму и сверившись с документом, выдал ему сдачу, хачик почему-то опять впал в истерику, так что пришлось снова применить насилие.

На прощание они аккуратно разбили все бутылки, которые показались им сомнительными.

…Шаймиев извивался, пытаясь вырваться из рук спецназовцев. Наконец, он обессиленно затих.

Представитель Президента подошёл ближе и заглянул в глаза татарину.

— Мои извинения, но мы не могли поступить иначе. Сейчас для нас всех это единственный способ выжить. И для вашего народа тоже.

— Нет… — прохрипел Шаймиев — это измена… евразийская идея… да вы же сами наполовину татары…

— Уже нет. Мы попытались сделать всё осторожно, без потрясений. Германин добавляется в лекарства, в еду, в напитки… правда, он разрушается водкой, но мы работаем и над этой проблемой… Но вы догадались. Так что придётся…

Шаймиев ещё раз попытался вырваться, когда игла вонзилась ему в вену. Потом была боль и темнота.

— Вот и всё, — склонился над поверженным властителем Татарстана. — Всё кончилось.

— Ваше поведение… возмутительно… — прошептал Шаймиев. — Это… это не есть порядок.

— Это просто шок… Германиновый шок. Скоро всё нормализуется.

Но Шаймиев чувствовал, что с ним произошло что-то страшное и непоправимое. Ему мучительно хотелось поправить галстук, застегнуть запонку, а невесть откуда всплывшее воспоминание о вчерашнем дне вызывало приступ головной боли… Он чувствовал, что становится другим.

Становится правильным.

Академик Шойфман заваривал себе чай. Сначала он обмыл заварочный чайник кипятком, согрел его, потом засыпал туда две чайные ложечки крупнолистового китайского чая из старой жестянки с вытертым синим слоном на боку.

— Давайте, наконец, прекратим этот бессмысленный разговор, молодой человек, — не оборачиваясь, сказал он своему собеседнику. — Вы являетесь ко мне домой, прикрываясь звонком из Администрации Президента. Вы говорите, что речь идёт о деле чрезвычайной важности. А теперь вы объясняете мне азы культурологии! Вам не кажется, что это немножечко слишком?

— Терпение, Виталий Аркадьевич, — без тени смущения в голосе ответил ему собеседник. — Но вы хотя бы согласны с тем, что я говорил до того?

— Разумеется, нет! — вспылил Шойфман. — Вы говорите, что экономика и всё прочее определяется национальной культурой. Мой бог, это до очевидности неверно, потому что экономика — это часть культуры… но, допустим, я понимаю, что вы хотите сказать, и допустим, я соглашаюсь. Но дальше вы говорите, что национальная культура определяется биохимией мозга! И я таки знаю, что за этим будет! Это будет примитивный, тупой, самодовольный расизм, учение о биологической детерминированности, это девятнадцатый век и расовая евгеника…

— Нет-нет, что вы, Виталий Аркадьевич, — молодой человек, кажется, улыбнулся. — Расизм опровергнут практикой. Врождённые биохимические различия существуют, но они не так велики…

Но академик уже завёлся. Его подняли чуть ли не с постели, и теперь он не сможет заснуть без таблетки. Он это переживёт, как переживал всё остальное. Но, по крайней мере, никто — даже сам Президент — не заставит его в такой ситуации быть любезным.

— Вот-вот! Вы все говорите глупости, потому что не слышите сами себя! Вот вы сказали что? "Врождённые биохимические различия существуют, но они не так велики…" — передразнил он незваного гостя. — Не так велики! А с чем вы сравниваете их величину? Не так велики как что?

— …как благоприобретённые, — спокойно закончил собеседник.

— Давайте не будем хитрить друг с другом, Ваше Высокопреосвященство! — посланец Великой Ложи Соединённого Братства встряхнул головой, отбрасывая назад длинную седую прядь. — Это непродуктивно. Мы имеем шанс покончить с враждой наших церквей и снова объединить христианский мир.

— Всё же у нас разное положение, — кардинал сделал паузу, чтобы пригубить тёмно-красного вина из высокого бокала.

— Да, но ненадолго. Насколько мне известно, русские расшифровали бета-протестантиновый комплекс, некогда разработанный нацистами. Однако, их «германин» делается варварскими методами…

— Из крови немецких младенцев? — кардинал язвительно улыбнулся. — Что ж, это было бы забавно… в любом случае.

— В любом случае, они скоро построят у себя четвертый рейх. Или четвёртый Рим. Или ещё что-нибудь в этом духе. Нам надо что-то делать.

— И вы предлагаете…

— Обмен. Честный обмен. Признаюсь, наше руководство тянуло с этим как могло…

— Это неравноценный обмен. Вы нам — почти что расшифрованный нами альфа-комплекс, а мы…

— Я не понимаю слова «почти». Оно, простите, здесь неуместно. Или у вас есть альфа-протестантин, или у вас его нет.

— Хорошо. В обмен вы хотите…

— Да. Нам нужна тайна Причастия. То, что вы называете Истинной Кровью Христовой. То, что позволило вам контролировать Запад на протяжении всего Средневековья…

— Да, пока не появились проклятые гуманисты с их элевсином… Они чуть не возродили язычество…

— В любом случае, сейчас не до старых счётов. Или-или. Запад должен объединиться. И дело не только в русских. Вы знаете, что в Иране отчаянно ищут секрет Хаомы?

— Ну, им придётся долго искать…

— Вы не понимаете ситуации. Сейчас чёртова наука слишком глубоко влезла в эти дела. Не сегодня — так завтра. Да или нет?

— Мне надо провести ряд консультаций…

— Некогда. Я знаю, что вы обладаете всеми необходимыми полномочиями. Да или нет?

Кардинал снова поднял бокал, посмотрел на свет.

— Такая возможность, такие перспективы… Но вы ведь знаете, что я отвечу.

— Вот так. Ну что ж. В таком случае мне остаётся забыть о западной цивилизации и вспомнить о нашем старом Фрице… Вам не кажется, что с Германией обошлись слишком жестоко?

— Нет, мне так не кажется, — голос кардинала стал сухим и неприятным. — Германия получила по заслугам. И я уверен, что вы никогда не посмеете снова…

— Полчаса назад я тоже был в этом уверен, господин кардинал. Но вы были очень красноречивы. Вы разубедили меня буквально одной фразой. Точнее, одним подразумеваемым словом. И это было слово «нет», не так ли?

— Это всё, что вы хотели сказать?

— Теперь уже всё. Увы, я потерял последний аргумент, который мог бы изменить решение Канцлера. Не могу сказать, что меня это радует. Скучная буржуазная демократия лично меня вполне устраивала. Ну что ж. Es ist Schicksal.

— Это параноидальный бред. Вы хотите сказать, что западная культура…

— Все великие культуры, профессор. Все.

— …основана на том, что какие-то там зловещие тайные силы кормят своих граждан какой-то психотропной отравой? И при чём тут немцы? Не смешите меня.

— Ну почему же отравой? Это очень тонкое воздействие, по-своему позитивное. Насколько нам известно, протестантский Запад использует для этой цели некое сложное вещество, именуемое альфа-комплексом. На нём основана так называемая "протестантская этика" и всё с нею связаное. В том числе и экономическая система. И выборы. И всё остальное. Альфа-форма активизирует так называемые "гены свободы". К сожалению, альфа-протестантин и всё с ним связанное — главный секрет Запада, и он охраняется очень, очень тщательно. Но были попытки разработать что-то альтернативное. Вот у нацистов была интересная разработочка… Так называемая бета-форма.

— И что это даёт?

— О, замечательный эффект, особенно на немцев. Видите ли, у них действительно есть одна интересная национальная особенность. Чумной ген.

— Я не понял, при чём тут…

— Ну как же. В Средневековье немецкие земли сильнейшим образом пострадали от чумы, и ещё от кое-каких инфекционных заболеваний. Выжили немногие, но у них страх перед чумой закрепился на генетическом уровне. Точнее, страх перед всем тем, что приводит к чуме. Крысы. Грязь. Экскременты. А также всё то, что их напоминает… Любое нарушение правил воспринимается как грязь, нечистота, угроза, и всё такое. Пресловутая немецкая любовь к порядку — это просто глубоко вбитый в гены страх перед заразой…

— Остроумная теория, хотя и совершенно бредовая…

— Ну почему же бредовая? Бета-протестантин как раз и активизирует чумной ген. О, с человеком происходят интереснейшие изменения.

— И что же именно? Впрочем, догадываюсь. Характер нордический…

— …стойкий. Да, что-то вроде этого. Любовь к порядку во всех его проявлениях, целеустемлённость и продуктивность. Скоро вы всё это увидите наяву.

— То есть… вы хотите сказать…

— Положение у нас аховое, профессор. Это наш последний шанс…

— Погодите. Вы что-то говорили о чумном гене…

— Да, да. Среди русских — каждый четвёртый. У нас тоже ведь была когда-то чума… Гитлер в своё время этого не учёл. Иначе записал бы нас в истинные арийцы. У него этот критерий был основным. Но нацисты судили по состоянию национальной культуры: раз грязные сортиры — значит, бета-протестантин не действует. Когда разобрались, что к чему, было уже поздно. Хотя в других случаях они были по-своему правы. Например, среди евреев носителей чумных генов действительно маловато…

— Безумие, полное безумие… И что вы хотите от меня?

— От вас и от вашего института. Всего-то ничего. Надо как-то обосновать культурный переворот. Найти корни, ветви, скрытые тенденции… Обнаружить протестантскую этику в православии, наконец. Придумайте что-нибудь.

— Вы думаете, они… будут православными?

— Как вам сказать… Может быть и нет. А если да, то это будет мало похоже на нынешнее православие… Ну, как современный ислам мало похож на настоящий.

— А в чём разница?

— В том, что Скрытое Пророка было утеряно. Они очень сильно прятали рецепт той штуки, на которой у них всё держалось. Секрет знали немногие посвящённые, и однажды их стало слишком мало… В результате исламская цивилизация как поднялась, так и пала. Остался только бессмысленный запрет пить вино… кажется, от спирта у них нарушалась вся биохимия. В Ватикане, может быть, осталась какая-то информация… Исламисты долго искали, пробовали даже использовать наркотики, помните гашишинов? Но так ничего и не нашли. Впрочем, это нас не касается. Короче говоря, вы и ваш институт должны внятно объяснить, почему это в России все нужники стали идеально чистыми. Не знаю, правда, кому понадобятся ли ваши объяснения… впрочем, понадобятся. Тем восьмидесяти процентам россиян, которым придётся просто привыкнуть к новому положению дел. Вот здесь нужна работа с культурой, хотя мы им тоже поможем…

— Что значит поможете? Чем?

— Ну… в России наконец-то наступит порядок. Даже не так — Порядок. С большой буквы Порядок. Настоящий. Юбер, так сказать, аллес. Которого все так страстно желали.

— Я не уверен, что я желал такого порядка.

— Вы, может быть, и нет. Это же и есть настоящая русская национальная национальная идея. Русские на протяжении веков мечтали об этом — стать настоящими немцами. Теперь эта идея, наконец, реализуется. Это ли не счастье?

Профессор задумчиво покачал головой.

— Господин Петров, к вам записаны на приём Алексей Игоревич и ещё какой-то человек…

Александр движением пальца подозвал секретаршу поближе, привстал, и сильно ударил её по щеке. Голова девушки мотнулась, в глупых синих глазах выскочили крупные слёзы.

— Госпожа Курочкина, вы должны называть мне имя, отчество и фамилию каждого моего посетителя. Вы сказали сейчас мне слова "какой-то человек". Это нетерпимо совершенно. Это неуважение к своему начальнику и одновременно к его посетителю, — он с удовольствием ударил её ещё два раза. Девушка была неправильной, но он не терял надежды привести её к порядку. К тому же она была нетребовательна, и идеально подходила для быстрого отдыха после рабочего дня.

Всё ещё всхлипывая, девушка побежала открывать дверь, над которой был прибит щит с символом Организации — Циркулем, пронзающим иглой издыхающую крысу.

Алексей Игоревич был неправильным, но легко принял новый стиль работы. Если бы не вечно нечищенные ботинки и отвратительная расхлябанная манера разговаривать, его можно было бы даже принять за порядочного человека. Во всяком случае, его отчёты были всегда хорошо подготовлены.

— Ну вот, принёс, — он аккуратно разложил перед Петровым бумаги. — Всё тютелька в тютельку.

За истекший период Организация завершила первый этап реструктуризации городского хозяйства. Кроме того, после установления контакта с аналогичными структурами в области (правильные люди появлялись везде, и вели себя примерно одинаково), появилась возможность наладить работу в более широких масштабах. В частности, подготовлен проект прокладки асфальтированного шоссе в Хопрово (предполагается добровольно-принудительная мобилизация трудовых ресурсов населения). Поддержание правопорядка в городе осталось на уровне прошедшей недели: восемнадцать случаев продажи несертефицированного товара (меры приняты), четыре случая нарушения общественного спокойствия (в трёх случаях меры приняты, один случай спорный), один случай неисполнения распоряжения Организации (приняты решительные меры). По ходатайству бывшего мэра города (решением Организации он был отстранён от исполнения обязанностей, но сохранял номинальную власть) комендантский час в будние дни сокращён. Темп строительных работ в центре города выдерживался в пределах графика: за последнюю неделю было зафиксирован всего одна неявка рабочего к участку (меры приняты). Из московского Института культурологии и энтнографии поступил проект школьной программы для средних и старших классов…

Петров бегло проглядел листочки, расписался в ознакомлении, более тщательно просмотрел сводную таблицу недельных показателей, после чего выписал Алексею Игоревичу талончик на получение денег. Десять дней назад решением Организации было принято перейти на режим ежедневных выплат: было окончательно установлено, что большинство неправильных не способны рационально распоряжаться сколько-нибудь значительными денежными суммами.

Вторым посетителем оказался начальник Внутренней службы Организации, господин Чижов. Петров ощутил нечто вроде чувства вины перед наказанной секретаршей: Чижова и в самом деле мало кто знал в лицо, а представляться он не считал необходимым. Подумав, он решил не задерживать её сегодня после работы, а самому — обойтись без быстрого отдыха, хотя это входило в обязанности секретарши. Разумеется, он знал, что каждый раз после этого девушка плакала в туалете, но не считал нужным придавать этому значение. Все должны выполнять свою работу, только и всего.

Господин Чижов имел особые заслуги перед Организацией. Именно он в своё время взялся переправить в городок первую партию лекарств с германиновыми добавками. И даже сейчас, когда надобность в конспирации отпала, он оставался главным связующим звеном между Организацией и Центром.

— Хорошие новости, господин Петров — как обычно, Чижов не поздоровался и даже не сел. Это было отчасти оправдано спецификой его работы, но всё же несколько коробило. Тем не менее Петров понимал, что правильные люди иногда позволяют себе незначительные отступления от внешних форм Порядка, когда это полезно для его внутренней сути. А господин Чижов был, вне всяких сомнений, исключительно порядочным человеком.

— Господин Семинихин включён в состав правительственной делегации. Послезавтра он вместе с членами Правительства России отбывает в Германию с официальным визитом, — сообщил он.

— Это не важно само по себе. Важно, как господин Семенихин будет представлен принимающей стороне, — ответил Петров.

— Есть мнение, что официальное и неофициальное представление различаются. Есть также мнение, что принимающая сторона рассматривает господина Семенихина как будущего лидера правящей партии России, — господин Чижов позволил себе слегка улыбнуться.

— Также по некоторым неофициальным данным, вам, господин Петров, тоже скоро придётся отбыть в длительную командировку в Германию. Это личное приглашение Канцлера. Вместе с вами поедут специалисты из Центра, инструктора, многие другие люди. Это большая, очень большая делегация. Возможно, вам придётся руководить некоторыми действиями на территории Германии, которые правительство этой страны не хотело бы проводить силами никаких своих ведомств… Большая ответственность, большая работа.

— Следует ли, господин Чижов, делать вывод, что руководители Германии приняли правильное решение?

— Без сомнений, господин Петров. Сейчас им необходим наш опыт… Между прочим, в личном разговоре с господином Президентом господин Канцлер произнёс некоторую фразу. Господин Президент просил передать её вам лично. Он придал этим словам особое значение.

— Я внимателен.

— Я не достаточно знаю язык немцев. Постараюсь быть возможно более точен. Господин канцлер очень любит свою страну, но её состояние сейчас вызывает у него горе. Именно по вопросу нынешнего состояния Германии было произнесено им следующее. Unser gesamtes Land ist gross und reichlich, aber hat keine Ordnung in ihr.