ГЛАВА III
И, значит, машины там не было. Там — не только в самой квартире, на круглом журнальном столике или где-нибудь рядом. Ее вообще не было в пространственном измерении квартиры профессора — то есть, никто не вынес прибор оттуда обычным человеческим путем, вниз по лестнице. Надо сказать, этот факт где-то упрощал дело. Если допустить, что лимиты машины исчерпываются — или попросту садятся батарейки, — активизированные пространства вот-вот начнут свертываться одно за другим, и очень скоро на лестничной площадке останется только одна дверь, не считая нескольких здешних, «родных». Та, за которой нужно искать.
Ольга положила пальцы на клавиши кодового замка чуть пониже синего лого на белом металло-пластике. Но вдруг передумала, не стала набирать комбинацию, повернулась на каблуках и сняла с пояса мобильник.
— Пол, это я. Да, задерживаюсь, еще одно неотложное дело. Если возникнут немцы насчет дверей — да, я уже в курсе, — пусть ждут, я сама с ними переговорю. Что у нас с утра? — Несколько десятков секунд она помолчала, ритмично кивая головой, а потом резко бросила, обрывая разговор. — Да. Жди.
Вешая трубку, она иронически взглянула через плечо в сторону двери офиса. А между прочим, было б забавно, если бы дверь сейчас открылась и оттуда высунулся этот самый Пол. Наверное, мужик конкретно бы удивился. Чисто выбритый подбородок, с глухим стуком падающий на узел галстука, — я громко хмыкнула, и Ольга резко повернула голову в мою сторону.
Она словно впервые меня видела
Я почувствовала, как между плечами возникла и прокатилась вниз по спине мелкая неприятная дрожь. Мерзкое чувство — когда на тебя смотрят прищуренными пронзительными глазами: откуда ты взялась, кто ты вообще такая, ты мне мешаешь, разве непонятно? А чего ты хотела, дура, сама же выложила этой мадам все свои козыри, за это тебя покатали на красивой машине, и хватит с тебя. Теперь Ольга собиралась вести свою игру, в которой я никак не фигурировала. Я непроизвольно стиснула кулаки — надо же было так тупо влипнуть, ну кто мне мешал поймать такси и проследить за Ольгиным автомобилем, или как-нибудь еще узнать адрес ее фирмы — адрес лестничной площадки, — или… Ну хотя бы не выкладывать ей все до последнего словечка, а на худой конец, сделать вид, что знаю больше, чем говорю. К черту, теперь поздно, и кому какое дело, что это ради меня профессор Странтон… Если Ольга найдет машину раньше, чем я, она воспользуется ею так, как захочет. И я ничего тут не могу поделать — только ввязаться в эту гонку. И кстати, кто знает, может, Ольга владеет такой информацией, что я ей вообще не конкурент. Ненавижу!
Она смерила меня с ног до головы уничижительным взглядом: стоит ли отвлекаться на такие мелочи? — не стоит, — и внезапно рванулась вперед, обдав меня резким порывом затхлого воздуха с примесью тонких духов. Около дверной ручки Ольга в последний раз обернулась, и ее фигура обрисовалась четким силуэтом на фоне какой-то неказистой, потертой двери, обитой коричневым дерматином с нацарапанным в углу знаком пасифика. Ольга резко дернула за разболтанную лязгнувшую ручку, и незапертая дверь со скрипом отворилась — полутемная прихожая, яркая спортивная куртка на вешалке, к самому порогу подкатилась банка из-под пива, — и створка захлопнулась за спиной железной женщины
Именно эта дверь — почему? Если Ольга заранее точно знала, что машина именно там, какого черта она вообще со мной связывалась, разговаривала, везла в своем автомобиле? И если я сейчас брошусь вслед за ней… так Ольга наверняка защелкнула за собой замок. Я конкретно стормозила, поздравляю, — но ведь она не могла знать этого заранее, и она бы не поступила настолько опрометчиво, а постаралась бы сначала нейтрализовать меня, отослать с лестничной площадки или хотя бы столкнуть вниз, а уже потом штурмовать ту единственную дверь. Нет уж, гораздо логичнее предположить, что Ольга выбрала дверь наугад. Ну, может, не совсем наугад, какие-то соображения у нее, наверное, были, но все это не точно. Скорее всего, у меня сейчас ровно столько же шансов, сколько и у нее. Только нет времени дожидаться, как я предполагала, пока двери начнут исчезать с площадки сами собой
Все-таки их было слишком, издевательски много, они наплывали одна на другую, от них рябило в глазах. Схватиться наобум Лазаря за первую попавшуюся ручку или все-таки привести этот калейдоскоп в какую-то систему, хотя бы пересчитать эти проклятые двери, даже если для этого непременно нужно по-детски загибать пальцы? Слева направо-одна, вторая, третья, пасифик, рассохшиеся доски…
Выработаем алгоритм поиска: от центра — и направо, а потом налево, и так далее, так далее… Очень умно, нечего сказать. Все-таки лучше, чем «вышел месяц из тумана» — а, между прочим, почему бы и нет? Или — как в еще более раннем детстве ну-ка, Инга, какое мороженое на тебя смотрит? А они все смотрели на меня, нелепо стоящую в осознании полной невозможности выбора, вот как сейчас. Да, лучше уж представить себе, что играешь в рулетку, должно сработать, — в конце концов, мне уж точно не везет в любви…
И вдруг где-то справа оглушительно хлопнула дверь, я вздрогнула, обернулась. Веснушчатый немолодой мужик стоял в толстостенном, как сейф, проеме и, обводя площадку широким жестом, делал то же, что и я секунду назад. То есть считал — вслух, раздраженно, по-немецки. Пересчитав двери, он что-то гортанно крикнул в глубь своего помещения и захлопнул створку изнутри. Одним вариантом меньше — за второй справа дверью обитают настоящие соседи Ольгиной фирмы. Мог ли предвидеть профессор Странтон: две солидные компании на полном серьезе обвиняют друг друга в незаконной перепланировке лестничной площадки. Даже смешно.
Смешно, только уходит время. Так, давай мыслить логически: отпадают дверь немцев и Ольгиной фирмы, отпадает нацарапанный на дерматине пасифик и, пожалуй, два нуля на гладкой доске. И еще отпадает — да, именно то, что вы слышали, отпадает, ко всем чертям отпадает! — эта синяя дверь с золотыми мещанскими проволочками, с рубиновым звонком, с канарейкой и несчастной беременной бабой…
Хотя, конечно, машина могла быть и там, почему бы и нет. Крис вполне мог унести ее домой, и все равно.
А вот эта дверь немного левее — очень даже. Во всяком случае, она никак не могла испокон веков находиться на этой лестничной площадке. Ольга не потерпела бы, а толстый немец тем более. Такого ярко-зеленого, издевательски жизнелюбивого цвета и грубоватого орнамента из стилизованных волн по верхнему Краю.
Я вежливо постучала в эту железную загудевшую дверь, а потом дернула на себя ручку и шагнула — правда, еще не подозревая об этом — в мужскую пляжную переодевалку где-то на другом континенте.
…От тесных металлических стен пахнуло невыносимым жаром, и, раньше, чем что-то сообразить, я вспотела — вся, даже кончик носа и корни волос. Оставаться в этой полутемной парилке площадью полтора на полтора метра было никак нельзя, что бы она собой ни представляла, и я двинулась вперед, храбро выставив перед собой вытянутые руки Они сначала провалились в узкий проход, а потом уперлись еще в одну дверь, теплую, пупырчатую. Которая не хотела меня выпускать целых полминуты по той простой причине, что открывалась на себя.
И я вышла на закат.
Вернее, настоящий закат уже догорел, от него остались только подсвеченные из-под низу лиловато-багровым облака над самым горизонтом, резкой темной линией отделенные от нежно-розовых бликов, мерцавших расплывчатым конусом на поверхности океана Океана! Только тут я почувствовала острый морской запах и прикосновение свежего, густого, полнокровного воздуха — уже не знойного, а просто по-вечернему теплого-теплого. И шум прибоя — торжественный размеренный рокот, в промежутках чуть смягченный тихим деликатным плеском.
А у меня за воротником сконденсировалась и скатилась вниз по телу крупная капля пота. Я стояла среди всего этого неправдоподобного южного великолепия в демисезонном кашемировом пальто и, главное, с зонтиком на сгибе руки. Хорошо хоть, что пляж был практически пустынный — только несколько влюбленных парочек обнимались на песке и какая-то молодежная компания резвилась в волнах прибоя Я обернулась к двери переодевалки, в последних лучах заката разглядела на ней колечко со стрелой, призванное символизировать мужское начало, и вот тут-то расхохоталась, наконец, как следует. Но пришлось воспользоваться этим благом цивилизации, железные стены которого никак не хотели расставаться с накопленным за день теплом. Я вернулась в кабинку, сняла с себя все лишнее — конечно, осенний костюм с шерстяной ниткой тоже был лишним, но что оставалось делать? — и аккуратно повесила все вещи на крючок, увенчав пирамиду Мартиным зонтиком. В кармане пальто нашелся темно-синий маркер, и я написала на наружной, тоже ярко-зеленой двери слово «ремонт» на всех известных мне языках Может быть, доверчивые люди не сунутся теперь в кабинку и, соответственно, не присвоят мой гардероб. А если и не сработает — по этой надписи я смогу потом отыскать обратную дорогу на лестничную площадку
Тропические сумерки моментально сгустились в абсолютно черную ночь Закатные отблески на море и облаках начисто погасли, взамен на безлунном небе повыступали огромные сверкающие звезды Южный крест я, кажется, узнала — впрочем, крестообразных созвездий тут оказалось видимо-невидимо. А по левому краю неба резво бежали, догоняя друг друга, разноцветные лучи, с той же стороны доносился неясный гул с элементами музыки. Город, набережная, люди — все это явно находилось там, — а что, собственно, мне было делать ночью на пустынном пляже?
Вдоль шоссе параллельными рядами росли высоченные пальмы и еще какие-то вечнозеленые деревья — черными сплошными массами, нашпигованными пронзительно стрекочущими насекомыми. Над самой головой то и дело проносились стремительные тени то ли ночных бабочек, то ли летучих мышей Океанский бриз становился прохладным Было так здорово, весело и жутко, я все ускоряла и ускоряла шаги, чувствуя себя фантастически легкой — нервное возбуждение плюс оставленное в кабинке пальто. Через каких-то двадцать минут шоссе уже плавно перетекло в ярко освещенную улицу курортного города, утыканную круглосуточными барами и магазинами
Я решила быть практичной и прежде всего поменяла некоторую сумму денег на местную валюту — черт его знает, сколько времени придется кантоваться в этом городке, пока удастся выйти хоть на какой-нибудь след. Потом заглянула в ближайшую лавчонку и купила летнее платье — дешевое, конечно, но очень даже симпатичное облегающее мини под кожу игуаны. Вряд ли какая-нибудь еще девушка в этом городе носила шерстяной пиджак с длинными рукавами, а я не собиралась привлекать к себе лишнее внимание. Костюм пришлось ненавязчиво забыть в примерочной — и бог с ним, он мне уже дав но надоел. В последний раз изогнувшись перед зеркальной витриной — очень даже ничего — я отважно нырнула в расцвеченную музыкой и огнями тропическую ночь.
Я шла в единственно возможном направлении — куда глаза глядят. Никакого плана у меня не было, да и не могло быть, оставалось только дефилировать туда-сюда по набережной, гордо выпрямив чешуйчатую спину и внимательно разглядывая всех встречных прохожих. Хотя всех — тут я перегнула палку. Это было совершенно нереально.
Сразу же возле магазина я нырнула в узкий темный переулок, через две минуты вышла на ярко освещенную набережную — и тут же влилась в неисчислимый человеческий поток. Люди двигались единой сплошной стеной, медленно, со вкусом, в свое удовольствие. Все молодые, все роскошно и ярко одетые, мужчины все до единого в шортах, а женщины в потрясающих туалетах со множеством разрезов и вырезов. И все темнокожие — целая гамма оттенков от настоящих негров и мулатов до настоящего морского загара. Я, наверное, выглядела рядом с ними просто ослепительной белизны снежинкой — хотя вообще-то кожа у меня довольно смуглая. Так или иначе, слиться с толпой и спокойно наблюдать ее изнутри почему-то не получалось — наоборот, это они разглядывали меня пристально и внимательно, мужики один за другим прямо-таки шеи сворачивали в мою сторону. Со всех сторон меня — конкретно меня! — зазывали к себе официанты баров под открытым небом, продавцы мороженого и сувениров. Впрочем, может быть, тут каждый чувствовал такое усиленное внимание к своей персоне, не знаю.
Я подошла к береговой кромке и оперлась на ажурную чугунную решетку Волны бились в бетонную эстакаду, рассыпаясь красивыми пенными веерами, самые большие долетали до набережной и в первую же минуту промочили мне ноги. На плоту в нескольких метрах от берега зажгли какое-то пиротехническое устройство, столб фейерверка поднялся в небо и рассыпался разноцветными искрами, которые с шипением падали в воду рядом с качающимися на волнах пластиковыми бутылками. Чуть поодаль стояли на приколе разукрашенные флажками и фонариками прогулочные яхты. Красивый матрос с крайней из них подбежал ко мне и лихо оттарабанил на нескольких языках приглашение покататься. Захотелось согласиться. Просто чтобы отдалиться от этой праздничной суеты, которая все равно вертелась отдельно от меня, а потому начинала действовать на нервы. Не знаю, наверное, я была еще слишком осенняя.
В конце концов, стоять вот так на набережной было бессмысленно, люди проходили за моей спиной, я просто зря теряла время. Я присмотрела белый столик летнего кафе, стоявший чуть-чуть в стороне от основной магистрали, идеальное место для наблюдательного пункта. Удобно устроившись за этим столиком — ногу на ногу, пальчики у пепельницы, так отдыхают одинокие миллионерши! — я небрежно ткнула в самое дешевое в меню мороженое, чтобы отделаться от официантки, и выбрала наиболее рациональное направление взгляда.
Люди проходили мимо, парочками и небольшими группами, почти никто по одному, они обнимались, флиртовали, болтали, смеялись громко и просто улыбались. Им было хорошо — здесь. Навряд ли они бы сумели как-то распорядиться машиной профессора Странтона Хотя кто их знает. Если честно, вся эта подчеркнуто праздничная атмосфера не внушала мне особого доверия. Одно общее мажорное настроение на всех — так не бывает. Под ним неуловимо ощущались какие-то подводные течения, непонятные и даже — нелепо, конечно, но я-то действительно это чувствовала! — угрожающие.
— Скучаешь, красотка?
Ну вот, начинается.
Я медленно подняла глаза. Нахальная плосконосая и губастая физиономия на короткой коричневой шее, съезжающей в необъятные бугры плеч. Чем-то он напоминал моего спортсмена, хотя явно принадлежал к другой расе. От него надо было избавиться мгновенно, резко, раз и навсегда.
Я безразлично бросила:
— ет.
И отвернулась.
Черт возьми, это была не та ночь и не тот город. Холод и безразличие моего голоса растаяли по дороге, остался только отказ, оскорбительный для настоящего мужчины, каковым это существо, без сомнения, себя считало. Мои плечи вдруг оказались в плотном кольце горячих тяжелых рук, я безуспешно попыталась его сбросить, потом отчаянно попробовала встать — удерживая меня, он локтем опрокинул со стола пепельницу Подошедшая с мороженым официантка подняла ее, поставила на столик рядом с заказом и совершенно бесстрастно удалилась.
Между тем прямо мне в ухо пополз перемешанный с перегаром обжигающий шепот:
— Такая красотка не должна скучать одна. Или ты кого-то ждешь? Так он козел, нельзя заставлять ждать такую красотку. Идем лучше с Пако, Пако знает, что нужно такой красотке, как ты…
Я резко развела руки, угодив локтем ему под ребро, вскочила и крикнула погромче, стараясь прорваться сквозь общий гул и музыку:
— Если вы сейчас же не оставите меня в покое, я вызову полицию!
Поток людей все так же проплывал мимо, разве что некоторые головы на секунду поворачивались в мою сторону и проскальзывали по мне взглядом, не переставая болтать и улыбаться. Пако — он оказался не таким уж высоким, зато почти квадратным — почесал ушибленное место и, сузив черные глаза, медленно направился ко мне. Я отступила за столик — опрокинуть прямо на него, а потом нырнуть в толпу — и все-таки с растерянной мольбой оглянулась по сторонам.
И тут раздался хриплый низкий — даже не сразу разобрать, женский или мужской, — голос:
— Пако!
Мулат скривил губы и обернулся через плечо.
— Чего тебе?
— Ты идешь или нет? Если нет, мы ждать не будем, правда, маленький?
Было самое время использовать этот диалог для почетного бегства, и я совсем было поступила именно так, но в последний момент по инерции чисто женского любопытства оглянулась на хриплый голос.
Женщина была рыжая, коротко стриженная, одетая в короткую ярко-красную кофточку и прозрачный саронг вокруг бедер. Шоколадная, молодая, красивая и смеющаяся — как и все на этой призрачно освещенной разноцветными огнями набережной. Женщина опиралась на руку еще более молодого мальчика, высокого, синеглазого.
И вот его-то я сразу узнала. Хоть он был и без бейсболки.
— Если старик сказал — значит, так оно и будет, и за это надо выпить!
— Перестань! Если маленький будет нарушать режим, его погонят точно так же, как тебя. Никогда не слушай его, слышишь, маленький, он без клепки в голове.
— Это я без клепки?! Да если б я… если б не я… Красотка, скажи ей!
Я сидела между Лайзой и Эдом, для чего при посадке за столик пришлось совершить виртуозную фигуру высшего пилотажа. Пако остался страшно недоволен, теперь ему оставалось только нежно наступать мне на ноги под столом своими огромными лапищами. Но я его уже не боялась. Лайза строила этого квадратного мулата, как недоразвитого мальчишку, и, в сущности, была права. Я сразу же начала ей подыгрывать, и вдвоем мы совершенно его деморализовали еще до того, как нам принесли аперитив. Несмотря на мужскую солидарность в виде восхищенных глаз Эда.
— Сеньор Пако, — серьезно сказал он, — я вам очень благодарен, честно. Если бы не вы, я бы никогда не познакомился с сеньором Санчесом Но вы уверены, что?..
Коричневая рука Пако с размаху хлопнула его по плечу.
— Если старик сказал — железно! Да не будь я. За это надо выпить, и где, черт побери, мои креветки?!
Мы сидели вчетвером на веранде ночного бара под названием не то «Бенито», не то «Бонита», с видом на море, перечерченное лунной дорожкой, с жареными, в общем-то аппетитными запахами и грустной латиноамериканской музыкой, наполовину заглушаемой хором сверчков и цикад. Странноватая, но, наверное, вполне типичная для этого города компания: Пако — вышедший в тираж бейсболист и прожигатель жизни, Лайза — судя по всему, женщина легкого поведения, вовсе не такая молодая, как мне показалось на набережной, я — юная авантюристка в игуановом платье и тот, ради кого я, собственно, и пристала к этой живописной группе — Эд, наивный мальчик максимум семнадцати-восемнадцати лет, спортивный и по-северному белокожий. Он был на лестничной площадке, и он появился там — теперь я вспомнила — из той самой квартиры с нацарапанным на дверях пасификом, куда затем так ринулась Ольга. А здесь, в тропическом городе Сайта-Моника-Бич, он не мог оказаться иначе, как с помощью машины профессора Странтона.
С Эдом надо было поговорить наедине, но это не входило в планы ни Пако, ни Лайзы. Моя нога под столом снова подверглась нападению, и на этот раз щиколотку явственно царапнул каблучок. Лайза ошиблась ногой, но раскрывать ей на это глаза я не собиралась
— Ма-а-аленький, — томно протянула она, почесывая набойкой мои икры. Пако на другом конце столика злорадно ухмыльнулся.
— Оставь его в покое, подруга. Чемпионам не положено, режим, понимаешь! У старика с этим железно, сам-то он небось давно не по этим делам, а парням отдуваться. Не, нормально? Один раз прошелся с красоткой по набережной, и.
Лайза расхохоталась:
— Про один раз своей бабушке расскажешь. Хочу мартини! Маленький, а ты его не слушай, он у нас пожизненный неудачник, а ты перспекти-и-ивный…
Я задвинула ноги поглубже под стул. Эд барабанил пальцами по столу, он чуть было не опрокинул высокий бокал с коктейлем и вообще выглядел неправдоподобно нервным и измотанным для такого юного спортивного мальчика. Его лицо заметно, даже под слегка обгоревшей, облупленной на щеках и носу кожей, пошло красными пятнами. В какой-то момент мне даже показалось, что он сейчас расплачется. Но Эд отпил большой глоток, вскинул глаза и сказал еще серьезнее, чем раньше:
— Ну и пусть. Наш тренер в колледже тоже говорил, что девчонки только мешают нормально тренироваться. А мне и не надо, я бейсбол люблю, и если сеньор Санчес требует…
Пако громко загоготал, шутовски указывая пальцем на Лайзу, и снова с размаху похлопал Эда по плечу:
— Молодец, парень! Только это ты сейчас так говоришь, а потом помянешь мое слово, да, подруга?
— Кретин, — бросила Лайза и отвернулась. Мне вдруг стало ее жалко. Стареющая, явно давно разочарованная в жизни женщина. В ее слегка комичных поползновениях в сторону Эда было что-то трогательное, почти материнское — а этот пацаненок вел себя так, словно она приставила к его горлу кинжал. А впрочем, меня интересовало нечто иное, нежели их взаимоотношения. Лайза демонстративно смотрела в сторону и, воспользовавшись этим, я наклонилась поближе к Эду. Конечно, поговорить с ним откровенно здесь и сейчас не представлялось возможным, но надо было хоть как-то идти на контакт.
— Кто такой этот сеньор Санчес? — спросила я вполголоса.
Эд вздрогнул — столько нервов в таком здоровом парне — и повернулся ко мне. Он меня не узнал и продолжал не узнавать, пребывая где-то на своей волне. Но имя этого самого Санчеса действовало на мальчика магнетически. Его лицо просветлело, в глазах зажглось тихое восхищение.
— Вы не знаете? Федерико Санчес, у него школа олимпийского резерва, он воспитал Пабло Луэгоса и даже самого Бомбу Мак-Дугала!.
— Вредный старик, — ввязался в наш разговор Пако, но Эд его не слышал:
— Он посмотрел, как я играю, представляете, а я, если честно, я даже не знал, что он тут живет, что его школа в этом городе, он посмотрел, и сказал… сказал… — Эд набрал побольше воздуха для точной цитаты, — «техника слабовата, но перспективы есть»! Перспективы есть, понимаете! Может… он не обещал, но если бы он взял меня в свою школу…
— Возьмет! — снова громогласно встрял Пако. — Старик сказал — старик сделает. А кто тебя с ним познакомил, а? Пако познакомил, Пако любит делать людям добро, а толку? Кстати, мне креветки принесут или как? А ну их, знаешь что, красотка, потопали-ка отсюда, Пако покажет тебе одну штуку… А эти двое пусть тут потреплются про звезды, га-га-га!
Эд снова вспыхнул и все-таки опрокинул почти полный бокал, несколько капель коктейля угодили мне на платье, и я непроизвольно вскочила, а Лайза медленно, как очковая кобра, повернула голову и с достоинством кинула:
— Козел!
— Шлюха, — привычно, словно на автопилоте, отреагировал Пако.
И вот тут все началось.
Как хорошо, что я вскочила минутой раньше, теперь осталось только отпрыгнуть как можно дальше от резко опрокинутого стола, от брызнувших во все стороны закусок, напитков и осколков стекла, от смертельно побледневшего, разъяренного, неуправляемого Эда. В следующую секунду он настиг на мгновение растерявшегося Пако и засыпал его серией хаотичных, бессистемных, отчаянных ударов. Тупо хлопая глазами, Пако машинально поднял для защиты толстую узловатую руку, постепенно проникаясь происходящим, в его бычьих зрачках вспыхнули красные огоньки и, внезапно изловчившись, он схватил Эда за горло. Пронзительно закричала Лайза, на ее щеке выступили капельки крови от пореза стеклом. С душераздирающим визгом, схватив с пола чудом уцелевшую бутылку, она тоже ринулась в драку.
Я отскочила к самому выходу с террасы. Звать на помощь было как-то неудобно и глупо, тем более что из подсобных помещений уже высыпала небольшая группка официантов, одну девушку послали вызывать полицию, но остальные явно наслаждались зрелищем. Лайза уже успела разбить бутылку о курчавую голову Пако, по его лицу потекли струйки крови, но шеи Эда он не выпускал, а парень, одной рукой пытаясь сорвать с горла коричневые пальцы, другой продолжал беспорядочно бить куда попало. А на море мерцала серебристая лунная дорожка, и громко стрекотали цикады, и хотелось улетучиться незаметно из этого бара под названием не то «Бонита», не то «Бенито».
Но Эд.
И машина.
Из темноты вырвалось резкое противное гудение полицейской сирены, заглушив цикад, сверчков, крики, ругательства, звуки ударов и звон стекла. Полиция в Санта-Моника-Бич работала довольно оперативно, трое здоровых негров, ворвавшихся на террасу, не застали там ни одного трупа, хотя уже все шло к тому. Увидев полицейских, Лайза тут же выпуталась из клубка тел и, грустно усмехнувшись расплывшейся на губах помадой, сама протянула руки, сложив вместе запястья. Пако тоже не стал оказывать сопротивления, и только Эд несколько раз вырывался из рук блюстителей закона, что-то выкрикивая и стараясь еще раз ударить мулата.
Вот сейчас мальчика увезут — и где я буду его искать?
Хотя, в общем-то, это не должно быть слишком сложно. Полицейский участок в таком городке наверняка один, и тюрьма одна, выясню, где это, и буду караулить, как невеста, около решетчатого выхода. Ага, а сколько тут дают за драку? Может, месяца три, и что тогда? Добиваться свидания? А если машина у мальчика в кармане, навряд ли, конечно, но все-таки, предположим, — он вполне может уйти из тюрьмы совсем в другую сторону…
— Руки, сеньорита!
Оно рявкнуло над самым ухом и так громко и неожиданно, что я вздрогнула, резким инстинктивным движением отдернула руки и спрятала их за спину. И только потом мысленно расхохоталась. Мучиться, ворочать серым веществом, придумывая планы, не выдерживающие никакой критики, — когда здоровенный негр в фуражке давно все решил за меня. Похоже, что с Эдом я так просто не расстанусь — во всяком случае, сейчас.
Но передавать этому облеченному властью негру всю инициативу было бы слишком.
Все еще держа руки за спиной, я постаралась напустить на себя что-то похожее на королевскую надменность.
— Прошу прощения, я иностранная подданная, так что держитесь, пожалуйста, в рамках. Я поеду с вами, но только в качестве свидетеля. По приезде в участок свяжетесь с моим посольством, я хочу сказать, немедленно, поняли? И уберите подальше эти браслеты.
Экзотическое сочетание слов «подданная», «посольство» и «браслеты» произвело свое действие, полицейский заметно стушевался и даже подал мне руку, помогая сойти со ступенек террасы. Но в участок я все равно поехала на одной скамье с арестованными — правда, ближе всех к зарешеченному окошку. Справа от меня сидел, к сожалению, не Эд — хотя о чем поговоришь в полицейском фургоне? — а наглец Пако, потный, пыльный, залитый кровью, но тем не менее регулярно щипавший меня всю дорогу. И даже не было места размахнуться, чтобы влепить ему пощечину.
Впрочем, приехали мы довольно скоро. Неф-полицейский выволок нас из машины, со мной он церемонился не больше, чем с остальными, — хотя, может, это был уже другой негр. На секунду удалось глубоко вдохнуть густой южный воздух и услышать цикад — и тут же меня втолкнули в какое-то помещение, низкое, душное и даже совершенно неосвещенное. Все это произошло так быстро и без предупреждения, что я не успела заметить, куда делись все остальные. То есть, — к черту остальных, — куда делся Эд.
По ногам пробежало что-то шустрое и юркое, я взвилась и подпрыгнула на месте, только что не завизжала диким голосом. Но в ледяной пот бросило по-настоящему, без преувеличений. Тяжело переводя дыхание, я медленно провела рукой по совершенно мокрому лбу, почувствовала, как липнет к лопаткам скользкое и противное платье. Здесь было прохладно, нет, здесь было конкретно холодно, и еще я поняла, что здесь придется находиться как минимум до утра. Логично — кто среди ночи будет разбираться в ресторанной драке? Дура. Надо было перемахнуть через ограду террасы, как только началась вся эта катавасия — кстати, кто на кого первый набросился? Вроде бы Эд на Пако, но из-за чего? Надо было раствориться в темноте и оттуда наблюдать события. Идиотка. Ищи теперь своего мальчика-в-бейсболке-без-бейсболки. Только сначала попробуй сама выпутаться из этой истории.
Глаза все-таки чуть-чуть привыкли к темноте, и я разглядела у стены что-то низкое и длинное — нары, что же еще? Спать не хотелось, не мой часовой пояс, но хотя бы присесть стоило. Только бы не раздавить какую-нибудь жабу. Я подошла к нарам, вытянула руку и растопыренными пальцами медленно повела по шершавым влажным доскам.
И отдернула руку.
И все-таки заорала благим матом.
Конечно, в следующий момент я поняла, что это глупо, и стыдно мне стало как следует — но оно же шевельнулось!!! И оно поднялось огромной неясной тенью, черной и страшной, и только потом расчихалось, выдав в себе человека. Мужчину. Наверное, тоже арестанта. Возможно, стоило продолжать его бояться, забиться в противоположный угол, не претендуя на единственные нары, и попытаться до утра избегать всяческого контакта. Но ведь контакт уже произошел, и не самым достойным для меня образом. И теперь, спасая свою репутацию, я храбро сказала в темноту:
— Будьте здоровы.
Фигура на нарах задвигалась, встала в полный рост — довольно внушительный — и вдруг выдала:
— Мисс Инга?! Ничего себе!
Я просто понятия не имела, как реагировать. У меня никогда не было знакомых, живущих или регулярно отдыхающих на тропическом курорте Санта-Моника-Бич, во всем городе меня мог узнать один Эд — и тот не узнал, а если бы и узнал, не мог бы назвать моего имени, а если бы и мог — все равно находился сейчас неизвестно где, мужик у стены еще несколько раз чихнул и заговорил быстро и как-то виновато:
— Вы меня не узнаете, понимаю, я сейчас, где-то тут были спички, чертовы джинсы!..
В темноте глухо чиркнуло, вспыхнувшая головка отскочила и, прочертив светящуюся параболу, потухла на полу. Мой сокамерник тихо ругнулся и уже осторожнее зажег еще одну спичку. Маленькое пламя не хотело разгораться в сыром воздухе, он прикрыл его ладонью и, вырастив, на секунду поднес к лицу. В колеблющемся пятне света мелькнула грязная, исцарапанная, подбитая физиономия — довольно-таки устрашающая, но, безусловно, узнаваемая.
И, наверное, я должна была обрадоваться — а вместо этого поднялось глухое, немотивированное, но знакомое раздражение.
Я сказала почти сквозь зубы:
— А, это вы, Грегори.
И после паузы — просто чтоб ее заполнить:
— А вы как здесь оказались?
Он усмехнулся — наверное, криво, не знаю, спичка уже не горела. Он сел на нары, подвинулся к самому краю и даже расправил какую-то подстилку, приглашая меня сесть рядом. И только потом ответил:
— Арестовали за бродяжничество. Это если вы — про конкретно здесь. А если вообще — то с помощью все той же машины покойного профессора Странтона…
И сразу стало интересно.
Я села на грубую мешковину и приказала:
— Рассказывайте.
Наверное, когда говорят о человеке, которого закалили невзгоды, имеется в виду именно этот эффект. Грег успел далеко уйти от того затравленного «Джима» в автобусе. Теперь он излагал факты спокойно и трезво, с умеренной самоиронией. Он, единственный, кто из первых рук знал о принципе действия машины профессора, говорил о ней как о чем-то само собой разумеющемся, будничном, совсем не фантастическом. И рассказал довольно много — куда больше, чем я могла бы узнать от Эда. Конечно, ведь это он сам подвинул мальчика на щелчок рубильника, надеясь на мощность юношеских желаний — и, кстати, не прогадал. Конечно, глупо было отправляться на другой конец мира без денег и документов, вот он и влип, теперь придется как-то выпутываться. И Эд — все-таки жалко парня с его погибшими бейсбольными мечтами и счастливо обретенной блудной матерью…
Вот это да! Лайза. Конечно, я должна была понять, они ведь и в самом деле похожи, на одно лицо. Эд, конечно, так ей и не сказал — и это почему-то задело меня за живое, разозлило по-настоящему. Идиот малолетний! Ведь сразу видно, что она — эта, в сущности, хорошая, наивная, добрая женщина — бесконечно устала от своей жизни, от таких типов, как Пако и ему подобные. И совсем еще молодая. И страстно нуждающаяся в ком-то, о ком она могла бы заботиться, любить совершенно бескорыстно. А этот пацаненок будет краснеть и бледнеть от ее неуместных ухаживаний — но не сознается, гад! Разумеется, куда легче лезть в драку и попадать затем за решетку, на это они все смелые…
А ведь Лайза уже, ни о чем не догадываясь, столько для него сделала! Познакомила через Пако с этим самым Санчесом…
— Федерико Санчес? — переспросил Грег, — Конечно, его все знают, все мужчины, я хотел сказать, все болельщики. Бейсболистом он в свое время был неважным, но тренер просто гениальный! Он же в прошлом году получил за свою школу премию Международной Федерации, неужели вы не слышали? Если он действительно заинтересовался Эдом, это же просто супер! Вот только…
Грег запнулся, а потом продолжил хмуро:
— Если парень сейчас загремит, пиши пропало — а он, судя по всему, загремит. Да-а, тоже мне, машина исполнения желаний…
Машина.
Я резко повернулась к Грегу. Уже начинало светать, и его глаза обозначились в темноте отраженными искорками.
— Где сейчас машина?!
И стало ясно, что мне больше совершенно нечего делать в этом пространственном измерении по другую сторону экватора. Потому что они, эти кретины, эти мальчишки…
— Не знаю. Мы оставили ее как было, на столе…
…Утром за нами пришли два здоровых негра — то ли те же самые, то ли точно такие же, как и в ночном патруле, — и провели через мощеный дворик в более цивилизованное помещение. Во всяком случае, здесь было окно с москитной сеткой и занавесками, была длинная кожаная скамья, был стол, заваленный бумагами, а за столом восседал негр, отличавшийся от остальных звездочками на погонах. И еще здесь работало радио. Сквозь шумы и треск пробивался какой-то явно вражеский голос, передавая последние известия, к которым офицер прислушивался очень внимательно.
— Распоряжение узурпатора… ш-ш-ш… брожение в правительственных войсках, вызванное… гр-гр-гр… беспорядки в стране грозят вылиться в… — тут волну совсем заглушило, на далекий голос комментатора наложилась очень близкая и приятная музыка. Полицейский повертел колесики, но настроиться снова не смог и выключил приемник. Затем посмотрел на меня, улыбнулся и развел руками:
— Еще вчера был бандит и террорист. Сегодня уже узурпатор. Что в мире делается, а?
Это был весьма добродушный полицейский. Что не могло не радовать.
Снова открылась дверь, ввели Эда, Лайзу и Пако. Я предусмотрительно сдвинулась на край скамьи, спрятавшись за Грега, хотя вряд ли мулат стал бы что-то себе позволять перед лицом закона. Арестованных усадили на скамью, а офицер за столом порылся в бумагах и извлек на свет, скорее всего, протокол ночного происшествия.
— Та-а-ак, драка в баре. Нехорошо, нехорошо. Телесные повреждения… убытки на сумму… Ну, и что скажете?
Как будто в наши обязанности входило пошмыгать носом и проскулить: простите, мы больше не будем. Негр прищурил угольные глаза без зрачков и оглядел сидящих перед ним слева направо, потом справа налево, потом еще раз с явной издевкой. Словно собирался сказать: ну, не будете, и ладно, — и всех отпустить. А мог и не говорить этого, и не отпускать.
— Начальник, что-то ты сегодня не в духе. Не признаешь друзей.
Голос был очень низкий и хриплый, и я не сразу поняла, что это Лайза. Она встала и, покачивая бедрами в помятом саронге, подошла к столу. Я видела ее в профиль: взлохмаченные рыжие волосы, бледное опухшее лицо, непонятного цвета разводы вокруг глаза и бескровная ниточка губ. Эд сидел на другом конце скамьи, скрытый за квадратной фигурой Пако.
Лайза наклонилась над столом и что-то зашептала на ухо офицеру. Где-то на середине второй фразы он разулыбался ослепительными негритянскими зубами, щеки и лоб у него масляно заблестели. Под конец тирады полицейский начал ритмично кивать головой и, когда Лайза закончила, добродушно резюмировал:
— Ну, если добровольное возмещение убытков… А денег у тебя хватит, птичка? Ну, ну, я пошутил, договоримся. Можешь лететь, пока я добрый.
Но Лайза никуда не улетала:
— Начальник!
Она снова наклонилась, снова что-то зашептала. Я переглянулась с Грегом. Он, кажется, тоже догадался, о чем именно она просила. Эд наклонился вперед, уронив голову на руки, теперь я видела его светлую макушку и пальцы, нервно ерошившие волосы.
Негр выпрямился:
— Прости, дорогая, никак. Парня не могу отпустить. Ну да, на поруки — и как это будет, по-твоему, выглядеть? Да он тебе кто?
И тут я вступила в разговор спокойно и естественно, как тогда в автобусе, выручая Грега:
— Ее сын, а вы что, не видите?
И Эд вскочил со скамьи, а Лайза повернулась резко и стремительно, черкнув в воздухе красной молнией саронга, и они смотрели друг на друга, а все остальные были здесь лишние: и офицер, изумленно прищелкнувший языком, а затем махнувший рукой в пространство, и конвойные, посторонившиеся от выхода, и Пако, и Грег, и я. Потом Лайза медленно подошла к мальчику, она уже не была бледной, помятой и постаревшей; взяла его за руку, которую он попробовал было и тут же передумал выдернуть; и Эд сделал шаг вперед, машинальный, неверный, и они прошли мимо Пако, мимо Грега, мимо меня, мимо конвойных… И ушли совсем. Негр за столом усмехнулся и пожал плечами.
…Меня тоже отпустили. Без проблем. В протоколе какая-то официантка засвидетельствовала, что я не принимала участия в драке, а мой заграничный паспорт произвел впечатление, офицеру, к счастью, не захотелось связываться для проверки с посольством. Когда я уходила, на скамье оставались Пако и Грег, и этот последний одарил меня до боли знакомым умоляющим взглядом. Черта с два, заботиться о нем, выручать из тюрьмы и тому подобное в мои планы не входило. В конце концов, здоровый и, кажется, неглупый парень, разберется. Я только сообщила ему на всякий случай:
— На двери той кабинки написано «ремонт».