Я протянул ему нож. В мертвых глазах ничего не изменилось, но рот искривился в почти брезгливой гримасе.

Пистолет я не предлагал – это было бы слишком. Моя благодарность велика, но вовсе не безмерна и не простирается до самопожертвования. Я готов был отдать ему все что угодно, кроме огнестрельного оружия. Он поочередно отверг кожаный пояс, куртку, сапоги и флягу, умудрившись сохранить при этом раболепную позу.

– Так чего ты хочешь? – прошептал я в некотором раздражении, не надеясь, конечно, что он меня поймет.

Состав начал тормозить. У нас осталось немного времени для обмена. Его «товар» стоил дорого, и я до сих пор не знал, чем придется платить.

Старик медленно протянул руку и показал корявым пальцем мимо меня.

Я повернул голову. На секунду мне показалось, что там кто-то есть – притаился за моим плечом, в темной нише пространства вне поля зрения. Однако иллюзия мгновенно рассеялась. На расстоянии полуметра от моего затылка находилась только пластмассовая переборка, а чуть ниже – спинка дивана.

Какого черта! Я повернулся к аборигену и пожал плечами. Дескать, не понимаю.

Он утвердительно кивнул и ткнул пальцем в то же самое место. Его настойчивость могла бы показаться смешной – при других обстоятельствах. Я пригляделся повнимательнее.

На гладкой поверхности не было ничего, даже царапин. Ничего, кроме… моей тени.

Я снова посмотрел на старика. А тот, в свою очередь, явно подметил промелькнувшую на моем лице искру понимания. Он расплылся в тошнотворной беззубой улыбке и кивнул еще раз. Я увидел, что у него отрезан язык.

Я показал ему сложенные колечком пальцы в знак того, что сделка состоялась. Старик принял отсутствующий вид, отвернулся и зашлепал к дверям, будто ничего особенного не случилось.

Я двинулся вслед за ним, чувствуя себя заново родившимся. Первый же шаг убедил меня в том, что и такое возможно. До этого ЕБ безуспешно пытался внушить мне простую мысль о многократном рождении. Теперь Он, вероятно, выбрал более жестокий способ убеждения. Но если Он здесь ни при чем, тогда ктоже?

…И снова был пронзительный простор, и яркий свет, и ошеломляющая перспектива, и ветер – только на этот раз ветер оказался влажным и соленым. Платформа белым кинжалом вонзалась в бирюзовую необъятность; поверхность жидкого мира была сморщена; рыбы сверкали и плескались в лагунах; волны рождали белую пену; орали птицы.

До края изменения оставалось не больше двух сотен шагов, но я не сделал ни одного. И вместо жажды вдруг почувствовал сухую скребущую тоску. Все здесь было чужим. Красивым и чужим.

На берегу цвета потускневшего золота лежали примитивные лодки из выдолбленных древесных стволов; возле них возились голые дикари с цветочными венками на головах и ожерельями из раковин на шеях. К ним и направился старик-хилер, а я глотал солоноватую свежесть, захлебывался в приливе неописуемого и странного чувства, распиравшего грудь и затыкавшего глотку, пытался удержаться на краю пугающей пустоты – и при этом жадно искал глазами Сирену.

Но после того, как абориген спустился на берег и вскинул руки в приветственном жесте (до меня донеслись даже отголоски ответных радостных криков), на платформе никого не осталось.

Поезд тронулся. Я проводил взглядом и этот прекрасный мирок, похожий на внутренность гигантской раскрывшейся раковины, одна из створок которой была покрыта нежно-голубым, а другая – сине-зеленым перламутром, с вкраплениями серебристых искр. И внутри этой «раковины» тоже обитали люди. Я мог бы присоединиться к ним – похоже, это было вполне уютное и спокойное местечко, – но не хотел этого. Раз уж меня занесло сюда, раз уж выпал редчайший шанс пробраться запретным лабиринтом и мне удалось подсмотреть, как устроены зловещие «подвалы» Монсальвата, – то возвращение к прежнему жалкому существованию стало бы ежедневной пыткой. Нет, приманка оказалась недостаточно убедительной. Я будто навеки утратил невинность – и теперь уже не вернуть былого примитивного довольства малым.

(Признайся, ЕБ, не Ты ли сам виноват в этом? Ведь если Ты посылал меня на поиски Того Места, а я очутился здесь – значит, что-то вышло из-под Твоего контроля? Ты уже жалеешь об этом? Может быть, подумываешь о том, как бы избавиться от пронырливой двуногой твари? Предупреждаю: я не сдамся…)

Да и ради чего оставаться здесь? Только ради того, чтобы сменить одну «раковину», тесную и металлическую, на другую, чуть более просторную? Все или ничего. Этот выбор забрезжил как луч в темной норе – первый или последний, – как граница между светом и тьмой, краткий промежуток, разделяющий колыбель возрождения и Геенну. И что там я, несчастный дурак, лепетал о свободе?…

Я срезал с одежды лохмотья затвердевшей ткани, перезарядил пистолет, соскоблил с лица кровь. Я видел свое отражение в стекле, наложенное на проносящиеся мимо арки. Там был незнакомец – бледный урод с отросшей бородой и сверкающими глазами. В том месте, где щеку ободрала пуля, у меня будто появился второй, скошенный, рот. Этот «рот» криво ухмылялся. Внезапно мне пришло в голову, что таким способом ЕБ может впервые показать искаженный облик Оборотня. И я отвернулся.

Благодаря непостижимому искусству старика я снова двигался быстро и легко. Разбил рукояткой пистолета стекло в двери, чтобы попасть в соседний вагон. После этого вынул осколки из резинового уплотнителя и пролез в образовавшуюся дыру. Черный вихрь немного потрепал меня, но вскоре я…