Фергюс оказался настоящим мастером своего дела и почти каждый день исправно доставлял по новой порции корреспонденции его высочества — порой я едва успевала скопировать все до следующего его похода, когда он должен был вернуть на место украденные письма.

Некоторые из них являлись зашифрованными посланиями короля Джеймса из Рима, их Джейми складывал отдельно, чтоб на досуге поломать голову над ними. Большинство корреспонденции его высочества было вполне безобидного содержания — записки от итальянских друзей, счета на все более крупные суммы от местных торговцев — Карл испытывал пристрастие к модной одежде и изящной обуви, а также к бренди. Попадались и записки от Луизы де ла Тур, и отличить их было легко: по характерному — мелкому витиеватому — почерку и крошечным точкам, которыми они были испещрены, они напоминали следы, оставленные малюсенькой птичкой. Луиза душила свои письма духами с запахом гиацинта, а потому Джейми наотрез отказывался их читать.

— Не испытываю ни малейшего желания читать чужие любовные письма, — твердо заявил он. — Даже заговорщик должен хоть чем-то брезговать. — Он чихнул и опустил последнее послание в карман Фергюсу. — Кроме того, — добавил он рассудительно, — Луиза и так тебе все рассказывает.

Это было правдой: Луиза стала моей лучшей подругой и проводила в моем будуаре не меньше времени, чем в своем собственном, то ломая руки и оплакивая потерю Карла, то, напрочь забывая о нем, начинала дивиться тому, как замечательно переносит беременность, — эту чертовку ни разу не тошнило по утрам! Я любила Луизу, несмотря на всю ее взбалмошность, однако всякий раз испытывала немалое облегчение, прощаясь с ней перед тем, как отправиться в больницу.

Сама Луиза категорически отказывалась сопровождать меня туда. Впрочем, это вовсе не означало, что я шла туда без компаньонки. Нисколько не обескураженная первым своим визитом в «Обитель ангелов», Мэри Хоукинс имела достаточно мужества снова присоединиться ко мне. А потом еще раз и еще. Правда, она до сих пор никак не могла заставить себя смотреть на раны, но и без дела не сидела: кормила больных с ложечки, подметала полы. По всей очевидности, для нее это тоже было приятным разнообразием, отдохновением от великосветских приемов при дворе или в доме дядюшки.

Ее довольно часто приводили в смущение сцены, которые она наблюдала при дворе. Не то чтобы она видела слишком много, нет, просто смутить ее было легко, однако при встрече с виконтом Мариньи девушка не выказывала ни неприязни, ни страха, что позволяло сделать вывод, что переговоры о свадьбе еще не завершены, а потому ей ничего еще об этом не сообщили.

Впрочем, сей вывод был опровергнут однажды в конце апреля, когда вдруг утром, на пути в больницу, она, краснея, созналась мне, что влюблена.

— О, он так красив! — восклицала она, ни капельки не заикаясь. — И так… духовен.

— Духовен? — переспросила я. — Гм, да, очень мило… — Про себя я решила, что не поставила бы это качество на одно из первых мест в списке достоинств предполагаемого возлюбленного, однако, как известно, о вкусах не спорят.

— И кто же он, этот счастливчик? — спросила я. — Я его знаю?

Щеки запылали еще ярче.

— Нет, думаю, нет. — Она подняла на меня сверкающие словно звезды глаза. — Но… О, я не должна говорить вам об этом, но просто не в силах сдержаться! Он написал отцу. На следующей неделе он приезжает в Париж!

— Вот как? — Эта новость меня заинтересовала. — Я слышала, что на следующей неделе при дворе ждут графа де Палле. Так это он ваш избранник?

Мэри с ужасом отвергла это предположение:

— Француз?! Ну что вы, Клэр! Конечно нет. Как я могу выйти замуж за француза…

— А чем, собственно, плохи французы? — спросила я, немного удивленная такой реакцией. — Ведь вы говорите по-французски, не так ли? — Возможно, именно в этом крылась причина: Мэри действительно вполне сносно говорила по-французски, но заикалась при этом куда больше, чем когда говорила на родном языке. Как раз накануне я случайно услышала, как два маленьких поваренка передразнивали ее, называя при этом «маленькая английская неумеха».

— Вы и понятия не имеете, какие они, эти французы… — прошептала она с испуганно расширенными глазами. — Да и откуда вам знать. Ваш муж так добр и так нежен с вами. Уверена, он никогда не позволит се-б-бе обращаться с-с вами таким об-б-разом. — Тут уже все ее лицо запылало, как пион, а заикание усилилось.

— Так вы хотите сказать, — начала я, пытаясь подобрать самые что ни на есть тактичные и приличные слова для описания манер и привычек французов. Впрочем, помня то, что говорил мне мистер Хоукинс о планах, связанных с замужеством Мэри, я вдруг решила, что следует заставить Мэри выбросить из головы те понятия, которые она приобрела, слушая сплетни в гостиных и гардеробных. Мне вовсе не хотелось, чтоб эта девочка умерла от страха при одной только мысли о том, что ее могут выдать замуж за француза.

— В-вы знаете, что они п-п-проделывают в… в постели? — хрипло прошептала она.

— Гм. — Я старалась говорить как можно более непринужденным тоном. — В постели с мужчиной можно проделывать массу самых разнообразных вещей. А поскольку в городе полно ребятишек, можно предположить, что французы вполне умело пользуются и ортодоксальными способами.

— О!.. Дети… да, конечно, — рассеянно ответила она, словно не улавливая между этими выводами особой связи. — Н-но говорят… — Она смущенно потупила глаза и прошептала совсем уже еле слышно: — Что они… что эта ш-ш-штука у французов… ну, вы понимаете…

— Да, понимаю, — ответила я. — И насколько мне известно, эта «штука» у французов не сильно отличается от органа, которым Господь Бог наградил и всех остальных мужчин, в том числе и англичан, и шотландцев…

— Да, но они з-засовывают ее женщине м-м-между ног! Я хочу сказать, прямо в-внутрь! — выпалив наконец эту информацию, она перевела дух и, похоже, немного успокоилась, полыхавшие румянцем щеки побледнели. — Разве англичанин или шотландец когда-нибудь п-позволил себе такое? — Она прижала ладошку ко рту. — Разве порядочный человек, как в-ваш муж, к примеру, позволит себе так обращаться с ж-женой?..

Я приложила ладонь к округлившемуся животу и окинула девушку задумчивым взглядом. Теперь я начинала понимать, почему так называемая «духовность» занимает столь важное место в списке мужских добродетелей Мэри Хоукинс.

— Мэри, — сказала я, — мне кажется, мы с вами должны кое о чем серьезно потолковать.

Войдя в главное приемное отделение больницы, я все еще улыбалась про себя, вспоминая этот разговор с Мэри Хоукинс. Поверх платья на мне был халат из грубой полотняной ткани.

Большинство приходящих хирургов, уринологов, костоправов и терапевтов работали здесь безвозмездно, некоторые же являлись учиться или усовершенствовать свое мастерство. Беспомощные и по большей части безнадзорные пациенты были не в том положении, чтобы протестовать, когда на них ставились самые разнообразные медицинские эксперименты.

За исключением постоянно работавших тут монахинь, штат менялся почти ежедневно. Все же некоторые врачи приходили достаточно часто, чтобы я начала узнавать их в лицо и установила некоторую закономерность в их появлении.

Более других интересовал меня высокий сухопарый мужчина, который ампутировал ногу в первый день моего появления в больнице. В результате расспросов удалось выяснить, что звали его месье Форе. В основном он работал костоправом, но иногда пытался делать и более сложные операции, связанные с ампутацией, в особенности когда речь шла о целой конечности, а не об отдельных суставах. Монахини и санитары относились к месье Форе с неким благоговейным трепетом, они никогда не поддразнивали его и не обменивались на его счет грубыми шутками, как поступали обычно со всеми приходящими в больницу волонтерами.

Как раз сегодня месье Форе работал. Я потихоньку приблизилась — посмотреть, что он там делает. Пациент, молодой рабочий с белым как мел лицом, лежал на койке и слабо стонал. Он упал с лесов собора, который постоянно ремонтировался, и сломал руку и ногу. Я поняла, что для опытного костоправа рука серьезной проблемы не представляет. Нога же — совсем другое дело: сложный двойной перелом, затронувший среднюю часть бедренной кости и большую берцовую кость. На бедре из кожи выпирали острые осколки, почти вся верхняя часть ноги представляла собой сплошной синяк.

Мне не хотелось отвлекать внимание хирурга, — месье Форе, погруженный в глубокое раздумье, кружил возле пациента, присматриваясь к нему и прицеливаясь, словно огромный ворон, желающий убедиться, что намеченная им жертва еще жива. Он и впрямь очень похож на ворона, подумала я. Этот крупный нос с горбинкой, гладкие черные волосы, которые он не подрезал, а завязывал сзади в пучок. И одеяние на нем было под стать — черное и мрачное, хотя и из дорогой ткани. Очевидно, он имел выгодную практику где-то на стороне.

Наконец месье Форе решил приступить к более активным действиям. Он поднял голову и начал озираться в поисках помощника. Взгляд его упал на меня, и он сделал знак подойти. На мне, как я уже говорила, был халат из грубого полотна, и он, целиком сосредоточенный на своих мыслях, очевидно, не заметил, что я не ношу обычного для здешних сестер чепца.

— Вот, сестра, — сказал он, ухватив раненого за лодыжку, — держите крепко, вот здесь. Но не давите, пока я не скажу. Как только дам сигнал, будете тянуть ногу к себе. Тяните очень медленно, но сильно, понятно?

— Понятно. — Я ухватилась за ногу там, где мне было указано, а месье Форе тем временем не спеша обошел койку, задумчиво взирая на искалеченную ногу.

— У меня тут есть стимулирующее средство, — сказал он, вынимая из кармана и ставя в изголовье кровати небольшую фляжку. — Сужает кровеносные сосуды на поверхности тела и загоняет кровь внутрь, где от нее будет больше пользы нашему другу. — С этими словами он ухватил пациента за волосы и поднес флягу к его рту. Ему удалось перелить все содержимое раненому в рот, не пролив при этом ни капли. — Вот так… — с удовлетворением заметил он, когда молодой человек перевел дух. — Это вам поможет. Что касается боли… Полагаю, нам лучше провести обезболивание, тогда он не будет сопротивляться нашим усилиям вправить кость.

Месье Форе снова полез в свой емкий карман и на этот раз извлек оттуда небольшую медную булавку, примерно трех дюймов в длину, с широкой плоской шляпкой на одном конце. Крепкий костлявый палец тщательно прощупал плоть на бедре, возле паха, затем — тонкую линию вены под кожей. Цепкие пальцы помедлили, еще потыкали в кожу по кругу, затем, видимо, нащупали нужную точку. Глубоко погрузив ноготь указательного пальца в кожу, словно для того, чтобы отметить это место, месье Форе воткнул туда затем булавку. Еще одно путешествие в бездонный, полный чудес карман позволило извлечь на свет Божий маленький медный молоточек, которым он с одного удара загнал булавку глубоко в ногу.

Нога резко дернулась, потом, похоже, расслабилась. Видимо, сработало и средство из флакончика, введенное орально чуть раньше. Во всяком случае, крови из раны почти не было.

— Поразительно! — воскликнула я. — Что это вы сделали?

Месье Форе сдержанно улыбнулся, на иссиня-бледных щеках появилось даже некое подобие румянца.

— Ну, это далеко не всегда срабатывает, — честно признался он. — Сейчас просто повезло. — Затем, указав на шляпку булавки, он объяснил: — Тут находится целый узел нервных окончаний, сестра. Я слышал, что анатомы называют его «плексус». Если вам удается точно попасть в него, вся нижняя часть тела практически полностью теряет чувствительность. — Он резко выпрямился, внезапно осознав, что лишь напрасно теряет время на болтовню. — Сюда, сестра, — приказал он. — Займите свое место. Действие стимулирующего средства ограничено временем, надо немедленно приниматься за дело, пока кровотечение не возобновилось.

Почти полностью расслабленная нога легко выпрямилась, осколки кости ушли под кожу. Следуя указаниям месье Форе, я теперь держала молодого человека за торс, а сам костоправ манипулировал ступней и нижней частью голени, пока наконец мы не наложили швы.

— Достаточно, сестра. Теперь вам придется лишь немного подержать ногу в полной неподвижности. — Он подозвал санитара и велел принести две плотные дощечки и тряпок для перевязки. Вскоре вся нога была аккуратно забинтована, а на открытые раны наложены плотные повязки.

Мы с месье Форе обменялись радостными улыбками по поводу столь успешного завершения операции.

— Хорошая работа, — заметила я, отбрасывая волосы, упавшие на лоб, и тут же увидела, как выражение лица месье Форе переменилось — только сейчас он заметил, что на мне нет чепца. В этот момент со двора донесся звон церковного колокола. Я, полуоткрыв рот, уставилась на высокое окно в конце палаты, одна створка его была приоткрыта, чтоб выветривались все неприятные запахи. Небо потемнело и приобрело глубокий синеватый оттенок, — это означало, что день на исходе.

— Простите, — я начала торопливо развязывать завязки халата, — мне уже давно пора домой, муж будет беспокоиться. Страшно рада, что мне выпала такая честь, помочь вам, месье Форе. — Высокий костоправ, онемев от удивления, наблюдал, как я раздеваюсь.

— Так вы… выходит, вы не монахиня? Мне следовало бы догадаться раньше. Однако скажите, кто же вы тогда? — с любопытством спросил он.

— Мое имя Фрэзер, — коротко ответила я. — Послушайте, я должна идти, иначе муж…

Он выпрямился во весь свой огромный рост и поклонился:

— Окажите мне такую любезность, мадам Фрэзер, позвольте проводить вас до дому.

— О… благодарю, — ответила я, тронутая его любезностью. — У меня есть провожатый. — Я оглядела холл, высматривая Фергюса, который в свободное от основных своих занятий время иногда сопровождал меня вместо Муртага. Мальчик был на месте — сидел привалившись к дверному косяку и весь так и изнывал от нетерпения. Интересно, как долго бедняге пришлось просидеть здесь? Сестры не пускали его ни в приемный покой, ни в палаты, настоятельно требуя, чтоб он ждал у дверей.

Месье Форе с сомнением оглядел этого провожатого, затем взял меня под локоток.

— Нет уж, мадам, я провожу вас до самого дома, — решительным тоном заявил он. — Бродить дамам по вечерам в этой части города довольно рискованно, не имея при этом лучшей защиты, чем какой-то ребенок.

Я заметила, как Фергюс весь надулся от злости, услышав, что его назвали ребенком, и поспешила заверить месье Форе, что лучшего провожатого и пожелать нельзя. Но месье Форе, не обращая на мои слова никакого внимания, кивнул на прощанье сестре Анжелике и повел меня к выходу, через огромные двустворчатые двери больницы.

Фергюс трусил по пятам, цепляясь за мой рукав.

— Мадам, — твердил он настойчивым шепотом, — мадам, я обещал хозяину, что буду в целости и сохранности доставлять вас домой каждый вечер. И я вовсе не собираюсь позволять этому нахальному…

— О, ну вот мы и дошли. Вы, мадам, садитесь сюда, мальчик может устроиться рядом. — Игнорируя протесты Фергюса, месье Форе подхватил его под мышки и усадил в ожидавшую нас карету.

Карета была маленькая, с откидным верхом, но элегантная, с обитыми синим бархатом сиденьями и небольшим тентом, долженствовавшим защищать пассажиров от капризов погоды и нечистот, выплескиваемых из окон. Герба на дверцах не было, очевидно, месье Форе не отличался знатностью происхождения. Должно быть, просто богатый буржуа, подумала я.

По пути к дому мы поддерживали светский разговор, беседовали также на медицинские темы. Фергюс сидел молчаливый и угрюмый, забившись в уголок. Когда карета остановилась у дома на Рю Тремолин, он, перемахнув через бортик, выпрыгнул из нее, не дожидаясь, пока кучер распахнет перед нами дверцу, и тут же шмыгнул за ворота. Я тупо смотрела ему вслед, удивляясь, что за муха его укусила, затем обернулась — поблагодарить месье Форе.

— Ну что вы, какие пустяки! — вежливо заметил он в ответ на поток благодарностей. — В любом случае нам было по пути, мой дом чуть дальше. К тому же разве я мог доверить этому персонажу сопровождать благородную даму по парижским улицам в столь поздний час. — Он помог мне выйти из кареты и только было собрался сказать что-то еще, как ворота распахнулись.

Я успела заметить на лице Джейми целую гамму эмоций — от легкого раздражения до сильнейшего изумления.

— О! — воскликнул он. — Добрый вечер, месье… — И поклонился месье Форе, который ответил на приветствие с мрачной сдержанностью.

— Ваша супруга оказала мне огромную честь, позволив доставить до дому, милорд. Что же касается столь позднего ее возвращения, то умоляю, вините в том только меня. Мадам была столь добра и благородна, что согласилась ассистировать при одной маленькой операции.

— Да уж… — недовольным тоном заметил Джейми. — И потом, — добавил он уже по-английски, обращаясь ко мне, — разве может случиться от страха за нее с ее супругом хоть что-нибудь страшнее несварения желудка или разлития желчи, не так ли? — Уголок его рта нервно дернулся, и я поняла, что он не то чтобы злился, а просто очень беспокоился за меня. И мне тут же стало стыдно за то, что я доставила ему столько переживаний.

Отвесив еще один поклон месье Форе, он схватил меня за руку и повел к двери.

— А где же Фергюс? — спросила я, едва она за нами захлопнулась, — На кухне. Ожидает наказания, я так полагаю.

— Наказания? Но за что? — удивилась я.

Тут он вдруг рассмеялся.

— Ладно, — сказал он. — Я сидел в гостиной и ломал голову над тем, куда ты подевалась, и уже готов был мчаться в эту проклятую больницу, как вдруг дверь распахнулась, ворвался юный Фергюс, упал передо мной на колени и стал умолять прикончить его на месте.

— Прикончить? За что?

— Тот же вопрос и я ему задал, Саксоночка. И еще подумал: на вас, должно быть, напали по дороге какие-нибудь разбойники, ты же знаешь, по улицам в поздний час шляются целые банды злодеев. И первой мыслью было: он потерял тебя, иначе бы ну с чего ему так убиваться? Но тут он заявил, что ты у ворот. Я помчался посмотреть, все ли с тобой в порядке, а Фергюс бежал по пятам, бормоча, что обманул мое доверие, нарушил клятву, данную мне как хозяину, и умолял запороть его до смерти. Я был совершенно сбит с толку всеми этими причитаниями и просто ответил, что займусь им чуть позже и чтоб он дожидался меня на кухне.

— О, черт возьми! — воскликнула я. — Так он что же, действительно считает, что обманул твое доверие только потому, что я вернулась домой чуть позже обычного?

Джейми покосился на меня:

— Ну да. И еще потому, что позволил сопровождать тебя постороннему. Правда, при этом он клянется и божится, что чуть ли не под колеса кареты бросался, чтоб этого не допустить. — В голосе Джейми звучал упрек. — Однако, похоже, ты в довольно хороших отношениях с этим господином…

— Ну разумеется, в хороших, почему бы нет, — ответила я, стараясь держаться с достоинством. — Я помогала ему вправить кость.

— M-м… — По-видимому, это объяснение показалось ему недостаточно убедительным.

— Ах, ну ладно, — нехотя признала я. — Наверное, все же не стоило так задерживаться. И принимать его предложение. Но с виду он вполне порядочный человек, к тому же я так торопилась домой… Я же понимала, что ты беспокоишься. — Теперь я уже жалела, что не обратила должного внимания на уговоры Фергюса и его цепляния за рукав. В те минуты мне просто хотелось добраться до дому как можно быстрей. — Ты что, действительно собираешься наказать его? — с тревогой спросила я. — Но ведь он не виноват, ни капельки! Я сама настояла, чтоб ехать с месье Форе. Если уж кто и заслуживает наказания, так только я. Направлявшийся к кухне Джейми окинул меня ироническим взглядом.

— Да, это верно, — согласился он. — Но поскольку я поклялся никогда не поднимать на тебя руки, придется, видно, отыграться на Фергюсе.

— Джейми! Не смей! — Я вцепилась ему в руку. — Джейми, ну пожалуйста! — Только тут я заметила, что он так и готов расплыться в улыбке, и с облегчением вздохнула.

— Нет, — сказал он, и улыбка засияла на лице. — Я вовсе не собираюсь ни убивать его, ни даже бить. Просто пойду и пару раз оттреплю за ухо, иначе разочарую бедняжку, — добавил он. — Ведь Фергюс полагает, что совершил страшное преступление, не исполнив моего приказания беречь и охранять тебя, а потому не выразить своего неудовольствия этим происшествием я просто не имею права.

Остановившись у двери в кухню, он застегнул манжеты рубашки и поправил шейный платок.

— Ну, как я выгляжу, прилично? — спросил он, приглаживая густые непокорные волосы. — Может, пойти и надеть по такому случаю камзол?

— Ты выглядишь просто великолепно, — ответила я, сдерживая улыбку. — Ужасно суровым и грозным.

— Что ж, прекрасно. — Он расправил плечи и плотно сжал губы. — Остается лишь надеяться, что меня в самый ответственный момент не разберет смех. — С этими словами он распахнул дверь.

Атмосфера на кухне царила далеко не веселая. Как только мы вошли, болтовня тут же прекратилась и вся прислуга столпилась в одном углу комнаты. Некоторое время они стояли неподвижно, затем произошло какое-то шевеление, и из-за спин двух посудомоек медленно вышел Фергюс.

Лицо мальчика было бледным как мел, на щеках виднелись следы слез. Правда, сейчас он не плакал. С необычайным достоинством поклонился сперва мне, потом Джейми.

— Мадам, месье, мне страшно стыдно, — произнес он тихо, но вполне отчетливо. — Я не достоин чести прислуживать вам и все же, умоляю, не выгоняйте! — При этих последних словах тоненький его голосок слегка дрогнул, и я закусила губу. Фергюс покосился на выстроившихся в ряд слуг, словно ища у них моральной поддержки, и получил одобряющий кивок от Фернана, кучера. Тогда, набрав в грудь побольше воздуха, мальчик обратился уже только к Джейми: — Теперь я готов понести наказание, милорд.

Тут, словно повинуясь некоему сигналу, из окаменевшей толпы выступил лакей, подвел мальчика к чисто выскобленному деревянному столу, взял за руки, заставил его лечь животом на столешницу и продолжал придерживать.

— Но… — начал Джейми, совершенно сбитый с толку таким оборотом событий. И не успел больше вымолвить и слова, как к нему подошел Магнус, старший лакей, и церемонно протянул хозяину кожаный ремень, используемый для точки кухонных ножей. — Э… — начал было Джейми, бросая в мою сторону беспомощные взгляды.

— Хм… — хмыкнула я и отступила на шаг. Тут глаза Джейми сузились, он схватил меня за руку и притянул к себе.

— Ну уж нет, Саксоночка, — продолжал он по-английски. — Раз уж мне предстоит сделать это, изволь наблюдать.

Какое-то время он переводил отчаянный взгляд с жертвы на инструмент экзекуции и обратно, затем, преодолев нерешительность, сдался.

— Да черт бы вас всех… — пробормотал он по-английски и выхватил ремень из рук Магнуса. Сложил пополам и взвесил в ладони — грозное то было оружие, дюйма два в ширину и четверть дюйма толщиной. И направился к распростертому на столе Фергюсу, явно мечтая оказаться как можно дальше от этого места. — Ну, ладно, — сказал он, обводя присутствующих грозным взглядом. — Десять ударов — и чтоб я больше никогда не слышал об этой истории. — Несколько служанок заметно побледнели и еще теснее сбились в кучку, словно ища друг у друга поддержки.

Когда Джейми поднял ремень, в комнате царила мертвая тишина, и звук первого удара заставил меня подпрыгнуть. Посудомойки жалобно ахнули, но Фергюс не издал ни звука. Маленькое тело содрогнулось, и Джейми на секунду прикрыл глаза, затем плотно сжал губы и принялся исполнять приговор, равномерно нанося удары. Меня затошнило, ладони стали влажными, и я вытерла их о юбку. И в то же время мне почему-то хотелось смеяться — уж очень походила вся эта сцена на некий чудовищный фарс. Фергюс вынес наказание, не проронив ни стона, и когда Джейми, закончив, отступил от стола, весь вспотевший и бледный, маленькое тельце осталось неподвижным, и на какую-то долю секунды я так и окаменела от страха, мне показалось, что он умер — не от порки, разумеется, а от шока. Но тут по телу пробежала дрожь, мальчик сполз со стола и встал на пол.

Рванувшись вперед, Джейми схватил его за руку и встревоженным жестом откинул вспотевшие пряди с маленького лба.

— Ты в порядке, малыш? — спросил он. — Господи, Фергюс, ну говори же: ты в порядке или нет?

Лицо мальчика было белым как простыня, глаза размером с блюдце, но, уловив в голосе хозяина неподдельную тревогу, он улыбнулся — ровные белые зубы так и сверкнули в свете лампы.

— О да, милорд, — ответил он. — Так я прощен?

— Господи Иисусе, — пробормотал Джейми и крепко прижал мальчика к груди. — Ну конечно, дурачок ты эдакий! — Потом он легонько встряхнул Фергюса. — И мне бы не хотелось снова наказывать тебя, понял?

Фергюс кивнул, глаза его сияли. Затем, оторвавшись от Джейми, упал передо мной на колени.

— Вы тоже прощаете меня, мадам? — спросил он, картинным жестом складывая ладошки вместе и доверчиво глядя мне прямо в глаза. В эти секунды он походил на бурундучка, выпрашивающего орехи.

Мне показалось, что сердце у меня сейчас разорвется от жалости и умиления, но, взяв себя в руки, я наклонилась и помогла Фергюсу подняться.

— Мне не за что прощать тебя, — самым решительным тоном заявила я, щеки мои горели. — Ты очень храбрый парнишка, Фергюс. Почему бы… э-э… почему бы тебе теперь не поужинать?

Тут атмосфера на кухне уже полностью разрядилась, — казалось, все присутствующие разом испустили вздох облегчения. Слуги проталкивались к Фергюсу, бормоча слова утешения и поздравления, и Фергюс тут же превратился в героя дня. Увидев это, мы с Джейми тихо ретировались и поднялись к себе наверх.

— О Господи, — взмолился Джейми, бессильно падая в кресло. — Господи Иисусе Христе, мать Пресвятая Богородица и все святые вместе взятые! Мне надо выпить! Не звони, — воскликнул он, заметив, что я потянулась к шнурку. — В данный момент я просто не в силах видеть кого бы то ни было из слуг.

Он встал и пошарил в буфете:

— Тут вроде бы завалялась у нас бутылочка…

Действительно, в буфете оказалась бутылка хорошего выдержанного виски. Вытащив пробку зубами, он отпил глоток, прямо из горлышка, потом протянул мне. Я не колеблясь последовала его примеру.

— Боже… — пробормотала я, с трудом переводя дух.

— Да… — протянул он, забирая бутылку, и отпил еще глоток. Затем, поставив ее на стол, затряс головой и взъерошил пальцами волосы. И тихонько рассмеялся. — В жизни еще не чувствовал себя таким полным идиотом! Таким отъявленным болваном и дураком!

— Я тоже, — ответила я и взяла бутылку. — Наверное, в еще большей степени, чем ты. В конце концов, ведь это я виновата во всем, Джейми. И мне ужасно стыдно, до того стыдно, что я просто сказать не могу…

— А-а, ладно, не переживай. — Напряжение спало окончательно, он нежно сжал мое плечо. — Откуда тебе было знать, что все так обернется? Да и мне тоже… — нехотя добавил он. — Парнишка, видно, страшно перепугался, что я уволю его, что ему снова предстоит жить на улице… Бедный маленький оборванец… Не удивительно, что порку он воспринял просто как благословение Господне.

Я слегка содрогнулась при мысли об улицах, по которым везла меня домой карета месье Форе. Нищие в рубище и язвах упрямо держались каждый своей территории, спали прямо на земле даже в самые холодные ночи. Дети еще младше, чем Фергюс, толпами шныряли по рынку, словно стая голодных мышей, выискивая глазами оброненную кем-нибудь крошку, оставленный без надзора карман. Жизнь тех, кто был слишком слаб, чтоб работать, или непривлекателен, чтоб продаться в бордель, была коротка и уж совсем невесела. Неудивительно, что перспектива лишиться такой роскоши, как трехразовое питание, чистая одежда и белые простыни, и быть выброшенным на улицу так напугала Фергюса.

— Наверное, — сказала я. И уже не пила виски глотками, а потягивала его медленно, по капле. Затем вернула бутылку Джейми, рассеянно отметив при этом, что она уже пуста больше чем наполовину. — Надеюсь, ты не сделал ему слишком больно?

— Ну… маленько все же было… — Шотландский акцент, обычно едва уловимый, становился заметнее, когда он много пил. Он покачал головой, разглядывая бутылку на свет и пытаясь определить, сколько спиртного еще осталось. — Знаешь, Саксоночка, мне до сегодняшнего дня и в голову не приходило, что моему папаше, должно быть, тоже не доставляло радости пороть меня. Всегда казалось, что страдающей стороной при этом был я. — Запрокинув голову, он снова отпил из горлышка, затем отставил бутылку и, расширив глаза, стал глядеть в огонь. — Оказывается, быть отцом куда труднее, чем я предполагал. Над этим стоит призадуматься.

— Только не думай слишком напряженно, — предостерегла его я. — Ты для этого слишком много выпил.

— О, не беспокойся! — весело ответил он. — У нас в буфете еще бутылочка имеется.