— Кто этот странный маленький человечек? — с любопытством спросила я Джейми. Человек, о котором шла речь, медленно прокладывал себе дорогу среди гостей, собравшихся в главном зале особняка де Роханов. Останавливался на секунду-другую, окидывал группу гостей критическим взглядом, затем или пожимал худенькими плечиками и шел дальше, или подходил к мужчине или даме, что-то подносил им к лицу и выпаливал какую-то команду. Чем бы он там ни занимался, но, похоже, действия его очень веселили публику.

Прежде чем Джейми успел ответить, человечек, низенький, худенький и морщинистый, в сером саржевом костюме вдруг увидел нас, и лицо его просияло. Он накинулся на Джейми, как какая-нибудь маленькая хищная птичка кидается с высоты на крупного, но тем не менее испуганного кролика.

— Пойте! — скомандовал он.

— Что? — растерянно моргая, Джейми с удивлением глядел сверху вниз на крошечную фигурку.

— Я сказал: пойте, — терпеливо ответил человечек. И с восхищением ткнул Джейми в грудь морщинистым кулачком. — С такой грудной клеткой мы будем иметь такой резонанс! Какие объемы!..

— Да, объемы у нас имеются, — весело заметила я. — Стоит ему разозлиться, и голос слышен за три квартала.

Джейми сердито зыркнул на меня глазом, а человечек гак и кружил возле, измеряя ширину спины, похлопывая по плечам и другим частям тела, словно дятел, долбящий высокое мощное дерево.

— Но я не умею петь, — запротестовал муж.

— Ерунда, ерунда! Конечно, умеете! Приятным бархатным баритоном, — с восхищением бормотал человечек. — Великолепно! Просто превосходно! Вы как раз то, что я ищу! Вот… Сейчас я помогу вам. Попробуйте повторить эту ноту.

С этими словами он проворно выхватил из кармана маленький камертон, стукнул им о колонну и поднес к уху Джейми.

Джейми закатил глаза к потолку, затем, пожав плечами, послушно пропел ноту. Человечек отпрянул, будто его подстрелили.

— Нет… — пробормотал он, словно ушам своим не веря.

— Боюсь, что да, — с сочувствием заметила я. — Он вам не врал. Он действительно совсем не умеет петь.

Человечек обиженно покосился на Джейми, затем снова стукнул камертоном и поднес к его уху.

— Попробуйте еще раз, — крякнул он. — Просто прислушайтесь, а потом выдайте тот же звук.

Мой терпеливый муж внимательно прислушался к ля, исходившему от камертона, затем пропел, изобразив нечто среднее между ми-бемоль и ре-диез.

— Нет, это невозможно! — воскликнул уже окончательно разочарованный человечек. — Так фальшивить нельзя даже нарочно!

— Как видите, можно, — весело ответил Джейми и вежливо поклонился человечку. К этому времени вокруг нас уже собралась небольшая кучка любопытных. Луиза де ла Тур славилась как превосходная хозяйка, и ее салон привлекал сливки парижского общества.

— Он может, — уверила я нашего собеседника. — Он абсолютно лишен слуха.

— Да, вижу. — Человечек был совершенно убит этим обстоятельством. Затем глаза его оживились — он начал присматриваться ко мне.

— Нет, только не я! — со смехом воскликнула я.

— Но не можете и вы, мадам, тоже страдать отсутствием слуха! — Глаза его сверкали, как у змеи, гипнотизирующей птичку. Он приближался ко мне, держа в руке камертон, который в этот момент больше всего походил на раздвоенное жало.

— Погодите! — Я, защищаясь, вытянула руку. — Позвольте сперва узнать, кто вы.

— Это герр Иоганн Гертсман, Саксоночка. — Джейми поклонился человечку. — Учитель пения его величества. Позвольте представить вам мою жену, герр Гертсман. Леди Брох Туарах. — К этому времени Джейми знал при дворе каждого человека, даже самого ничтожного.

Иоганн Гертсман… Ну конечно! Я различала еле уловимый акцент в его беглом аристократическом французском. Немец или австриец?..

— Я организую небольшой любительский хор, — объяснил учитель пения. — Голоса не обязательно должны быть хорошо поставленными, но сильными и искренними. — Он снова бросил разочарованный взгляд на Джейми. Тот ответил ему ухмылкой. Потом взял из рук Гертсмана камертон и поднес мне.

— Ну, так и быть, — согласилась я и пропела.

То, что все услышали, похоже, настолько взбодрило rep-pa Гертсмана, что он, убрав камертон, пристально уставился мне в лицо. Парик был ему великоват и слегка съехал на ухо. Он небрежно сдвинул его назад и сказал:

— Отличное звучание, мадам! Очень, очень недурно! Возможно, вам знакома эта мелодия из «Бабочки»? — Он пропел несколько тактов.

— Ну, по крайней мере, слышала, — осторожно ответила я. — Гм, мелодию, во всяком случае. А слов я не знаю.

— О! Нет проблем, мадам! Ведь в хоре вы просто…

Тут я обнаружила, что он крепко держит меня за запястье и тащит куда-то в дальнюю комнату, откуда доносятся звуки клавесина. При этом герр Гертсман неумолчно жужжал мне что-то в ухо, словно обезумевший шмель.

Я бросала беспомощные взгляды на Джейми, но тот только усмехнулся в ответ и прощальным жестом поднес к губам бокал, а затем вступил в беседу с месье Дюверни-младшим, сыном министра финансов.

Дом де ла Туров — если слово «дом» вообще пригодно для определения этого жилища — был освещен снаружи гирляндами ламп, протянутыми в саду и обрамлявшими террасу. Пока герр Гертсман волок меня по коридорам, я видела, как снуют вокруг слуги, накрывающие стол к обеду, который должен был начаться чуть позже. В большинстве «салонов», которые мы посещали, давались весьма скромные приемы, но у щедрой по натуре Луизы де ла Тур все было на широкую ногу.

Я познакомилась с принцессой неделей раньше, на другом приеме, и, увидев ее, была удивлена. Полненькая, довольно простоватая на вид, с круглым лицом и пухлым подбородком, бледно-голубыми глазами, напрочь лишенными ресниц, и маленькой мушкой в виде звездочки, которая мало соответствовала ее внешности. И эта дама умудрилась обворожить принца Карла, заставила его пренебречь общественными и моральными приличиями, думала я, приседая в глубоком реверансе.

Однако была в ней какая-то живость, шарм, к тому же природа наделила ее совершенно прелестным розовым ротиком, самой привлекательной и яркой чертой лица.

— Я очарована! — воскликнула она тогда, хватая меня за руку. — Очень рада наконец-то с вами познакомиться. Муж и отец без конца поют милорду Брох Туараху такие дифирамбы, а о его очаровательной жене не сказали ни слова! Я совершенно счастлива видеть вас наконец, моя дорогая миледи. Должна ли я называть вас Брох Туарах или достаточно просто леди Туарах? Страшно трудно запомнить, но с одним словом как-нибудь справлюсь, даже если оно и такое странное. Кстати, это шотландская фамилия? Совершенно очаровательно!

Дословно Брох Туарах означает «башня, глядящая на север», но даже если б ей захотелось называть меня «леди, глядящая на север», я бы не возражала. Впрочем, она быстро оставила попытки запомнить это трудное для нее имя и стала называть меня просто «ma chere Клэр».

В музыкальном салоне среди певцов находилась и сама Луиза; она порхала от одного гостя к другому, болтала, смеялась. При виде меня простоватое ее личико озарилось радостью, и она побежала навстречу так быстро, насколько позволяли громоздкие юбки.

— Моя дорогая Клэр! — воскликнула она, безжалостно отрывая от меня герра Гертсмана. — Вы как нельзя более вовремя! Идемте, поможете мне говорить с этим глупеньким английским ребенком!

«Глупеньким английским ребенком» на деле оказалась молоденькая, не старше пятнадцати, девушка с темными блестящими локонами и щеками настолько раскрасневшимися от смущения, что они напомнили мне полыхающие маки. Именно по щекам я и узнала ее: это была та самая девушка, которую я заметила в дворцовом парке как раз перед столь расстроившим меня появлением Александра Рэндолла.

— Мадам Фрэзер — тоже англичанка, — объясняла Луиза девушке. — Скоро она заставит вас чувствовать себя здесь как дома. Бедняжка так стесняется, — заметила она мне, не переводя дух. — Побеседуйте с ней, уговорите спеть вместе с нами. Уверена, у нее восхитительный голосок. Ну-с, дети мои, веселитесь! — И через секунду она оказалась уже в другом конце зала, где принялась громко выражать восторг по поводу платья только что прибывшей гостьи, затем остановилась приласкать перекормленного юношу, сидевшего за клавесином, и, рассеянно наматывая его кудряшки на палец, вступила в беседу с герцогом де Кастеллоти.

— Наблюдать за ней — занятие довольно утомительное, не правда ли? — улыбнувшись, обратилась я к девушке по-английски. В ответ на ее лице возникла робкая улыбка, и она коротко кивнула, но не произнесла ни слова. Да, бедняжка совершенно растерялась, подумала я. И ничего удивительного — от этих приемов в доме Луизы у меня тоже всегда раскалывалась голова. А эта девочка-мак, она, должно быть, прямо со школьной скамьи… — Я — Клэр Фрэзер. Однако Луиза забыла назвать ваше имя. — Я сделала выжидательную паузу, но она снова не ответила, лишь еще больше покраснела и плотно поджала губы. Увидев это, я слегка встревожилась, но тут девочка наконец проявила желание заговорить. Она набрала воздуху в грудь и решительно вздернула подбородок. С таким видом, словно ей предстояло взойти на эшафот.

— М-м-меня зовут… М-м-м… — начала она, и я тут же догадалась, в чем причина ее молчания и болезненной застенчивости. Прикрыв глаза, она яростно кусала губы, затем предприняла вторую отчаянную попытку: — М-м-мэри Хоукинс, — выдавила она наконец. — И п-п-петь я не умею, — решительно добавила она.

Если до этого я глядела на нее с интересом, то теперь была совершенно заворожена. Так, значит, это и есть племянница Сайласа Хоукинса и дочь баронета, невеста виконта Мариньи! Нет, этот брак не для нее, это уж слишком! Я огляделась по сторонам, ища глазами виконта, и, к облегчению своему, убедилась, что его среди гостей нет.

— Ничего страшного, — сказала я и заслонила ее собой от толпы гостей, наполнивших залу. — Не хочется говорить — и не надо. Хотя, пожалуй, попробовать спеть что-нибудь было бы нелишне. — Тут меня осенила идея. — Я знала одного врача, он как раз специализировался по заиканию. Так вот, он уверял, что при пении заикание исчезает.

Глаза Мэри Хоукинс удивленно расширились. В этот миг я заметила поблизости альков, где за шторой виднелась уютная скамья.

— Сюда. — Я взяла ее за руку. — Можно отсидеться здесь, тут не надо будет говорить с людьми. А если захочется спеть, можете выйти и присоединиться, когда мы начнем. А нет — так сидите себе спокойно до самого конца приема. — С минуту она молча смотрела на меня, потом лицо ее озарила благодарная улыбка, и она нырнула в альков.

Я немного подежурила рядом, болтая с гостями и не давая любопытным слугам беспокоить Мэри в ее убежище.

— Вы так чудесно выглядите сегодня, ma chere! — Это была мадам де Рамаж, одна из фрейлин королевы, важная и очень достойная дама средних лет, она пару раз приходила к нам на ужин. Она тепло обняла меня, затем осмотрелась — нет ли кого поблизости. — Надеялась встретить вас здесь, дорогая, — сказала она, приблизившись почти вплотную и понизив голос. — Хотела бы дать вам один совет. Остерегайтесь графа Сент-Жермена!

Проследив за ее взглядом, я увидела, что в зал входит тот самый мужчина с худощавым лицом, которого я видела в доках Гавра. Он вел под руку спутницу — молодую элегантно одетую даму. Очевидно, он меня не заметил, и я поспешно отвела глаза.

— Что… разве он… то есть… — пробормотала я, чувствуя, что краснею.

— Да, люди слышали, что он о вас говорил, — ответила мадам де Рамаж, помогая мне преодолеть замешательство. — Я так поняла, что между вами в Гавре произошла какая-то размолвка?

— Да, что-то в этом роде, — ответила я. — Причина сводилась лишь к тому, что я обнаружила на его корабле заболевшего оспой. Правда, после этого корабль пришлось уничтожить… Ну и он был… не слишком доволен этим, — робко закончила я.

— Ах, так вот оно что… — Похоже, мадам де Рамаж удовлетворил мой ответ. Я полагала, что мое объяснение даст ей теперь преимущество во время светской болтовни и сплетен, из которых, собственно, и состояла светская жизнь в Париже. — А он тут уверял разных людей, что вы — ведьма! — заметила она с улыбкой и помахала рукой какому-то знакомому. — Прелестная история! Никто, разумеется, ему не поверил, — утешила она меня. — Каждый знает: если какой-нибудь скандал связан с именем Сент-Жермена, он сам тому виной!

— Вот как? — Я не совсем поняла, что она имеет в виду, но в этот момент в толпу, громко хлопая в ладоши, ворвался герр Герстман:

— Сюда, сюда, месье, мадам! Все в сборе, мы начинаем.

Хор торопливо выстроился возле клавесина, а я обернулась к алькову, где пряталась Мэри Хоукинс. Мне показалось, что занавеска дрогнула, но уверена я не была. А когда заиграла музыка и зал наполнился стройным пением, то показалось, что из алькова доносится чистый голос, высокое сопрано, но опять же уверена я не была.

— Очень мило, Саксоночка, — сказал Джейми, когда я, раскрасневшаяся и запыхавшаяся, присоединилась к нему после концерта. Усмехнулся и покровительственно похлопал меня по плечу.

— Откуда тебе знать? — сказала я, беря с подноса у проходившего мимо лакея бокал вина. — Ты же совсем не разбираешься в пении.

— Ну, во всяком случае, оно было достаточно громким, — невозмутимо ответил он. — Было слышно каждое слово. — Тут я заметила, как он весь напрягся, и обернулась посмотреть, кого же он там увидел.

Только что вошедшая дама была хрупка и мала ростом, она едва доставала Джейми до нижнего ребра. Ручки и ножки — словно кукольные, тонкие, как на китайских рисунках бровки над глубокими иссиня-черными глазами, напоминавшими ягоды можжевельника. И шаг у нее был легкий и немного подпрыгивающий, словно она не шла, а танцевала.

— Аннализ де Марийяк, — любуясь ею, сказала я. — Прелестное создание, не правда ли?

— О да. — Что-то в его голосе заставило меня поднять глаза. Мочки ушей у него порозовели.

— Именно над ней ты одерживал свои первые романтические победы во Франции? — язвительно спросила я.

К моему удивлению, он рассмеялся. Услышав этот звук, дама обернулась, и при виде Джейми на лице ее засияла ослепительная улыбка. Она уже было направилась к нам, но тут ее внимание отвлек некий джентльмен в парике и нарядном шелковом камзоле цвета лаванды — он довольно нахально остановил ее за руку. Перед тем как обернуться к новому своему собеседнику, она кокетливым жестом махнула веером в сторону Джейми.

— Что тут смешного? — спросила я, видя, как он все еще улыбается, провожая глазами нежно колышущиеся кружевные юбки дамы.

Слова заставили его вспомнить о моем присутствии, и он снова улыбнулся — на этот раз мне.

— О, да ничего особенного, Саксоночка. Просто ты сказала о победах, и я вспомнил, что первая моя дуэль, да, по правде сказать, и последняя, состоялась именно из-за Аннализ де Марийяк. Мне было восемнадцать.

Голос его звучал немного мечтательно, и он следил глазами за темным париком с короткими завитками, мелькавшим в толпе. Перед ним склонялись напудренные головы и белоснежные локоны — среди этих пышных волн то здесь, то там мелькали парики с розоватым оттенком — последний крик моды.

— Дуэль? Но с кем? — спросила я, ища глазами возле китайской куколки господина, которому могло бы взбрести в голову продолжить старую ссору.

— О, его здесь нет, — ответил Джейми, заметив и верно истолковав мой взгляд. — Он умер.

— Ты убил его? — Взволнованная, я произнесла эти слова громче, чем следовало бы. Несколько голов с любопытством обернулись в нашу сторону. Джейми подхватил меня под локоть и торопливо отвел к стеклянной створчатой двери.

— Потише, Саксоночка! Нет, я его не убивал. Хотел, — злобно добавил он, — но не убил. Он умер два года назад, от болезни горла. Джаред сказал.

Он вывел меня в сад, на аллею, освещенную фонарями. Их держали слуги, они стояли, словно швартовые тумбы, через каждые пять футов — от террасы до фонтана, которым заканчивалась аллея. В центре, над поблескивающей темной водой выступали туловища четырех дельфинов, поливающих струями довольно раздраженного на вид Тритона, пытавшегося отогнать их трезубцем, впрочем — безуспешно.

— Ну, не томи же меня! — настаивала я, когда мы удалились от террасы на достаточное расстояние. — Что произошло?

— Ладно, так и быть. — Он вздохнул. — Ты, наверное, заметила, что эта Аннализ довольно хорошенькая?

— Правда? Ну, раз уж даже ты так считаешь, придется, видно, признать этот факт, — нарочито ласковым тоном заметила я. При этом глаза мои злобно сверкнули, а рот искривила ироническая усмешка.

— Да. Так вот… Я был в Париже не единственным кавалером, придерживающимся этого мнения. Я совершенно потерял голову. Бродил словно в тумане, караулил на улице, в надежде увидеть, как она выходит из дома и садится в карету. Джаред говорил, что камзол болтался на мне как на вешалке, и вообще я походил на воронье пугало с всклокоченными волосами. — Он бессознательно провел рукой по волосам, прикоснулся к безупречно аккуратному узелку, связанному синей ленточкой и лежащему на шее. — Забывал есть…

— Забывал есть? Господи, похоже, дела твои были действительно плохи, — заметила я.

Он усмехнулся.

— Да. Но стало еще хуже, когда она начала флиртовать с Шарлем Голуазом. Надо заметить, — честно признался он, — что она флиртовала с каждым первым встречным, что было, то было, но, на мой взгляд, слишком часто выбирала этого Шарля соседом по столу, слишком много с ним танцевала и… Ну, короче, Саксоночка, как-то раз поздно вечером я застиг их целующимися на террасе под луной и вызвал его на дуэль.

К этому времени мы уже дошли до фонтана. Джейми остановился, и мы присели на бортик, там, где водяная пыль из толстогубых пастей дельфинов нас не доставала. Джейми опустил руку в темную воду, затем поднял и задумчиво созерцал серебристые капли, стекающие с пальцев.

— Тогда в Париже дуэли были категорически запрещены, как, впрочем, и сейчас. Но удобное местечко всегда можно было отыскать. Выбирать должен был он. Он и нашел, в Булонском лесу. Поляну, рядом с дорогой Семи Святых, ее надежно укрывала от любопытных взоров дубовая рощица. Выбор оружия тоже принадлежал ему. Я предпочел бы пистолеты, но он выбрал шпаги.

— Но почему? Ты достал бы его с любого расстояния! — Я не была экспертом по этой части, но все же кое-что знала о стратегии и тактике фехтования. Раз в два-три дня Джейми с Муртагом упражнялись в саду: со звоном скрещивали они шпаги, парировали удары, прыгали, делали выпады — к вящему восторгу слуг обоего пола, которые высыпали на балкон полюбоваться.

— Почему он выбрал шпаги? Да потому, что владел этим оружием чертовски здорово. К тому же, как я до-гадываюсь, он опасался, что я могу застрелить его по чистой случайности. Он ведь понимал, что убивать его я не собираюсь, просто хочу унизить. Шарль знал, что я прекращу бой после первой же крови, — добавил он. — Нет, он был далеко не дурак, этот Шарль. — И Джейми печально покачал головой.

От влаги, исходившей от фонтана, выбившиеся из моей прически пряди закурчавились и обрамляли теперь лицо облаком мелких локонов. Я отбросила их назад и спросила:

— Ну и удалось тебе его унизить?

— Ранить по крайней мере удалось. — Уловив в его тоне нотку удовлетворения, я удивленно приподняла бровь. — Он обучался этому искусству у самого ле Жене, одного из лучших фехтовальщиков Франции, зацепить его было труднее, чем муху, тем более что я фехтовал правой. — Он снова провел рукой по волосам, словно проверяя, в порядке ли прическа. — Помню еще, волосы у меня растрепались, сломалась шпилька, а ветер дул прямо в лицо, и я видел перед собой просто белое пятно, Шарль был в белой рубашке. Пятно, делающее выпады и верткое, точно гольян. Ну а потом я все же его достал… Знаешь, как прокалывают рыбу острогом? Он так взвыл, словно я пронзил его насквозь, хотя я точно знал, что только задел по руке. Тут наконец я убрал волосы с лица и, обернувшись, увидел, что на краю лужайки стоит Аннализ. Глаза у нее были огромные и темные, как озера. — Он указал на отливающую серебром гладь воды. — Так вот, я убрал шпагу, откинул волосы и стоял, ожидая, что она бросится ко мне в объятия…

— Гм… — деликатно хмыкнула я. — Однако она, очевидно, не бросилась?

— Ах, что я тогда понимал в женщинах! — воскликнул он. — Нет! Она подбежала к нему, рухнула рядом на колени. — Он насмешливо и одновременно разочарованно фыркнул. — Месяц спустя они поженились. Вот так!.. — Он беспомощно пожал плечами, губы искривила горькая усмешка. — Итак, сердце мое было разбито. Я вернулся в Шотландию и предавался там скорби в течение нескольких недель, пока у отца окончательно не лопнуло терпение. — Он усмехнулся. — Знаешь, я даже подумывал уйти в монахи. Однажды за ужином сказал об этом отцу, думая где-то к весне перебраться в аббатство и стать послушником…

Я рассмеялась:

— Ну, со скудостью пищи ты еще как-нибудь смирился бы. Но что касается воздержания и повиновения… Что же ответил отец?

Он усмехнулся, в полутьме блеснули белые зубы.

— Как раз в этот момент он ел похлебку. Отложил ложку и с минуту смотрел на меня. Потом вздохнул, покачал головой и сказал: «День выдался такой тяжелый, Джейми». Взял ложку и снова принялся за еду, не промолвив больше ни слова.

Джейми взглянул на террасу, по которой в перерыве между танцами разгуливали пары, они потягивали вино, флиртовали, дамы кокетливо обмахивались веерами.

— Да, красивая была девочка, эта Аннализ де Марийяк! — ностальгически вздохнул Джейми. — Грациозная и легкая, как ветерок, и такая маленькая, что так и подмывало сунуть ее под рубашку и носить за пазухой, точно котенка.

Я молчала, вслушиваясь в звуки музыки, доносившейся из распахнутых дверей, потом перевела взгляд вниз, на свою туфлю девятого размера из блестящего шелка.

Через мгновение Джейми почувствовал, что что-то неладно.

— Что такое, Саксоночка? — спросил он и положил мне руку на плечо.

— О, ничего, — ответила я со вздохом. — Просто подумала, что, вспоминая обо мне, вряд ли кто-нибудь скажет: «грациозная, как ветерок».

— О-о… — Он сидел полуобернувшись, на фоне фонаря вырисовывался длинный прямой нос и четко очерченный подбородок. Потом повернулся ко мне, на губах его сияла улыбка. — Да, честно признаться, Саксоночка, «грациозная» — это не первое слово, что приходит на ум при мысли о тебе. — Он нежно обнял меня за талию и притянул к себе. — Но я говорю с тобой, как со своей душой. — Он заглянул мне в глаза, нежно коснулся ладонью щеки. — А твое личико, Саксоночка, это мое сердце…

Несколько мгновений спустя ветер переменился и направил струи воды в нашу сторону. Мы торопливо и со смехом вскочили. Джейми указал на террасу и вопросительно взглянул на меня. Я кивнула.

— Итак, — заметила я, поднимаясь рядом с ним по широким ступеням в бальную залу, — теперь ты наверняка знаешь о женщинах больше?

— Самое важное, чему я научился, Саксоночка, это правильно выбрать женщину. — Отступив на шаг, он склонился в низком поклоне, потом указал на распахнутые двери, где сверкали огни и драгоценности и бал был в самом разгаре. — Вы не подарите мне этот танец, мадам?

Заехав на следующий день к д'Арбанвиллям, я снова встретилась там с учителем пения. На этот раз у нас нашлось время для беседы, и вечером я пересказывала ее Джейми.

— Ты… что? — Джейми недовольно покосился на меня, словно услышал неудачную шутку.

— Я же говорю: герр Гертсман сказал, что мне будет интересно познакомиться с его другом. Это мать Хильдегард, она заведует больницей «Обитель ангелов». Ну, ты знаешь, благотворительное заведение, то, что неподалеку от собора.

— Да, я знаю, где оно находится. — Особого энтузиазма в его тоне я не уловила.

— У него болело горло, и я стала давать ему разные советы. Разговорились о лекарствах, болезнях, слово за слово, ну, ты знаешь, как это бывает…

— Имею представление. С тобой только так и бывает, — иронично заметил он. Я, проигнорировав этот тон, продолжила:

— Так вот, завтра я иду в эту больницу. — Встав на цыпочки, я достала с полки аптечку. — Может, для первого раза ее и не стоит брать, — сказала я, задумчиво разглядывая содержимое. — Иначе еще подумают, что я навязываюсь. Как тебе кажется?

— Навязываешься? — Он удивился. — Так ты что, собираешься просто посетить это заведение или остаться там?

— Э-э, видишь ли, — осторожно начала я, — я тут подумала, что, возможно, могу работать там регулярно… Герр Гертсман сообщил мне, что все врачи и целители время от времени заглядывают туда и помогают. Бывать в больнице каждый день они, разумеется, не могут, но времени у меня много, и я могла бы…

— Много времени, говоришь?

— Перестань повторять мои слова, как попугай! — рассердилась я. — Да, много. Я понимаю, как это важно — посещать балы, приемы и прочее. Но в конце концов, это ведь только по вечерам, а все дни у меня свободны. И я могла бы…

— Саксоночка, ты носишь ребенка! Неужели это так необходимо — торчать там и нянчиться с разными попрошайками и преступниками? — Вид у него был страшно растерянный, как у человека, столкнувшегося с внезапно потерявшим рассудок безумцем.

— Я не забыла, — уверила я его. И прижала ладони к животу. — Пока еще незаметно. И не будет заметно еще какое-то время, если носить просторные платья. И чувствую я себя нормально, если не считать тошноты по утрам. Так что не вижу причин, почему бы мне пару месяцев не поработать.

— Причина только одна: я этого тебе не позволю! — Поскольку сегодня вечером гостей у нас не ожидалось, галстука на нем не было и ворот рубашки был распахнут. Я видела, как он медленно начинает краснеть, с шеи.

— Джейми, — начала я, пытаясь апеллировать к здравому смыслу, — тебе известно, кто я?

— Моя жена.

— Да, и это тоже. — Я отмахнулась. — Но я еще и врач, Джейми. Целитель. Ты имел случай в этом убедиться.

Он жарко покраснел.

— Да, имел. И только потому, что ты подштопала мои дырки, я должен позволить тебе пойти туда и возиться с какими-то нищими и проститутками? Ты имеешь представление, Саксоночка, что за люди попадают в больницу «Обитель ангелов»? — Он с мольбой взглянул на меня, словно ожидая, что ко мне вот-вот вернется разум.

— Какая разница!

Он оглядел комнату, словно призывая в свидетели моего безрассудства портреты над камином.

— Но, Господи, ты же можешь заразиться дурной болезнью! Ладно, тебе плевать на меня, но хоть о ребенке могла бы подумать!

— Ну разумеется, я о нем думаю! Ты что, всерьез считаешь меня настолько безответственной и глупой?

— Нет. Но ты принадлежишь к тому типу женщин, которые могут бросить мужа и пойти забавляться с каким-то бродягой из канавы! — отрезал он. — Раз уж тебя так интересует мое мнение… — Он взъерошил рукой волосы, отчего они встали на затылке дыбом.

— Бросить тебя? С каких это пор сделать что-то полезное называется бросить? Вместо того чтобы торчать в салоне у д'Арбанвиллей, наблюдать, как Луиза де ла Тур наедается сладостей, слушать глупые стихи и плохую музыку? Я хочу приносить пользу!

— А заботиться о собственном доме… разве это не значит приносить пользу? Быть замужем, разве это для тебя ничто? — Лента, перехватывающая его волосы, лопнула, и они вырвались на свободу, обрамив пылающим ореолом лицо. Он глядел на меня, грозно сверкая глазами, и напоминал в этот миг ангела мести.

— Но разве быть моим мужем — достаточное для тебя занятие? — холодно парировала я. — Что-то незаметно, чтоб ты торчал дома весь день, окутывая меня обожанием! Какая чушь!

— Чушь? Что такое чушь?

— Ну, ерунда, бессмыслица. Дрянь. Одним словом — тьфу! Ладно, не смеши меня. Мадам Вионе присматривает за всем в доме и делает это раз в десять лучше, чем я.

Это являлось столь неоспоримой истиной, что он на какое-то время затих. Только смотрел на меня, сверкая глазами и беззвучно шевеля губами.

— А… значит, так… А что, если я запрещаю тебе идти туда?

На мгновение я растерялась. Затем взяла себя в руки и оглядела его с головы до ног. Глаза у Джейми потемнели, крупные чувственные губы сжались в плотную линию. Плечи широкие, прямые, руки скрещены на груди. Прямо-таки чугунная статуя. «Запрет» — это слово как нельзя более ему подходило.

— Ты мне запрещаешь? — Напряжение нарастало. Я смотрела ему прямо в глаза. Мне страшно хотелось моргнуть, но чтоб доставлять ему такое удовольствие, отвести глаза первой?.. Нет, никогда! А что делать, если он действительно запретит? Тут в голове пронеслось сразу несколько вариантов: вонзить ему между ребер нож из слоновой кости для разрезания бумаг, поджечь дом, чтоб он сгорел вместе с ним. Лишь один выход я отвергала напрочь — подчиниться.

Он выдержал паузу, затем набрал в грудь побольше воздуха. Руки были сжаты в кулаки, и он медленно, с видимым усилием, начал разжимать их.

— Нет, — сказал он, — я не запрещаю… — Голос его слегка дрожал. — Но что, если я попрошу тебя?

Я опустила глаза и уставилась на его отражение на полированной поверхности письменного стола. Сначала идея посещения больницы казалась мне просто занятной, приятной альтернативой бесконечным сплетням и интригам парижской знати. Но теперь… Руки мои тоже непроизвольно сжались в кулаки. Теперь я не просто хотела работать, мне было это жизненно необходимо.

— Не знаю… — выдавила я наконец.

Он глубоко вздохнул.

— Ты все же подумай об этом, Клэр. — Я чувствовала на себе его взгляд. Прошла, казалось, вечность, прежде чем я кивнула:

— Подумаю.

— Ну и хорошо. — Напряжение спало, он резко отвернулся. И стал бродить по кабинету, беря в руки разные предметы и ставя их куда попало, наконец подошел к лестнице у книжных полок и привалился к ней. Начал разглядывать переплетенные в кожу корешки с названиями. Я осторожно приблизилась и положила ему руку на плечо:

— Джейми, я не хотела тебя огорчать.

Он взглянул на меня и криво усмехнулся:

— Да ладно! Мне тоже вовсе не хочется сражаться с тобой, Саксоночка. Наверное, просто я вспыльчив и чрезмерно чувствителен. — Он извиняющимся жестом похлопал меня по руке, затем отошел и уставился на письменный стол.

— Ты слишком много работаешь, — с состраданием заметила я, следуя за ним.

— Дело не в этом. — Покачав головой, он начал перелистывать страницы огромного гроссбуха, лежавшего посередине. — Что касается бизнеса, то тут все в порядке. Да, работы много, но я справляюсь. Что же касается этого… — Он указал на пачку писем под алебастровым пресс-папье. Оно было сделано в форме белой розы — символа дома Стюартов. Там были письма от аббата Александра, от графа Мара и других известных якобитов, и в каждом — завуалированный вопрос, туманные намеки и обещания, противоречивые предположения… — Ощущение такое, будто я сражаюсь с ветряными мельницами! — с горечью воскликнул Джейми. — Другое дело настоящая схватка! Там, где могут пригодиться твои руки! А это… — Выхватив из ящика письменного стола пачку писем, он подкинул ее вверх. По комнате гуляли сквозняки, бумаги зигзагом порхали вокруг, залетали под мебель, оседали на ковер. — Тут совершенно не за что уцепиться, — беспомощно произнес он. — Я могу переговорить с тысячью людей, написать сотню писем, упиться с Карлом до чертиков, но так и не понять, сдвинулось дело с мертвой точки или нет.

Я решила оставить письма в покое — придет служанка и уберет их.

— Джейми, — как можно мягче произнесла я. — Что же еще нам остается делать? Только пытаться.

Он слабо улыбнулся и опустил руки на стол.

— Знаешь, я рад, что ты сказала «мы», Саксоночка. Иногда я чувствую себя таким страшно одиноким…

Я обняла его за плечи и прижалась лицом к спине:

— Ты же знаешь, я не позволю тебе чувствовать себя одиноким. И потом, именно я втянула тебя в эту историю…

Я почувствовала, как спина его затряслась от смеха.

— Да уж! Кто, как не ты… Но я не держу на тебя зла, Саксоночка. — Обернувшись, он нежно поцеловал меня в лоб. — Ты выглядишь усталой, mo duinne. Ступай ложись. Я еще немного поработаю, а потом приду к тебе.

— Хорошо. — Я действительно чувствовала себя усталой, хотя хроническая сонливость, преследующая меня на ранних стадиях беременности, исчезла и днем я так и кипела энергией и спать не хотелось вовсе.

Уже выходя, я остановилась у двери. Джейми стоял у стола, просматривая записи в гроссбухе.

— Джейми! — окликнула я его.

— У-у?

— Джейми, я обещала, что подумаю насчет больницы. Ты тоже подумай, ладно?

Он обернулся ко мне, бровь настороженно приподнята. Потом улыбнулся и кивнул.

— Скоро приду к тебе, Саксоночка, — ответил он.

На улице снова стояла слякоть, сыпал дождь со снегом, мелкие его крупинки барабанили в окна и шипели в камине, когда порывы ночного ветра затягивали их в трубу. Ветер разбушевался не на шутку, он стонал и завывал в дымоходах, но от этого в спальне казалось еще уютнее. Постель, оазис тепла и комфорта, была покрыта одеялами на гусином пуху. А еще огромные пышные подушки и Джейми, посапывающий рядом и источающий тепло, словно электрообогреватель.

Большая рука нежно погладила меня по животу, ее тепло просачивалось сквозь шелк ночной рубашки.

— Не здесь. Нажми-ка тут, посильней. — Я взяла его руку и прижала к животу чуть ниже, там, где прощупывалось небольшое округлое затвердение размером чуть больше грейпфрута.

— Да, чувствую, — пробормотал он. — Он и вправду тут. — Уголки рта растянулись в довольной улыбке. — А он двигается уже или нет?

Я покачала головой:

— Пока нет. Но будет, примерно через месяц, если верить твоей сестре Дженни.

— M-м… — Он наклонился и поцеловал округлость. — А что ты думаешь насчет Далхузи, а, Саксоночка?

— Далхузи? В каком смысле? — удивилась я.

— Ну, в качестве имени. — Он похлопал меня по животу. — Ведь придется давать ему какое-то имя.

— Это верно, — заметила я. — Но с чего ты взял, что там мальчик? Это может быть и девочка.

— О!.. Ну да, в общем-то верно, — согласился он, словно мысль о такой возможности впервые пришла ему в голову. — И все же, почему бы не начать с мужских имен? Можно назвать его в честь дяди, который тебя воспитал.

— Гм… — Я нахмурилась, скосив глаза на живот. Сколь нежно я ни любила своего дядюшку Лэмба, мне все же не очень хотелось давать невинному младенцу имя Лэмберт или Квентин. — Нет, не думаю. С другой стороны, почему бы не назвать его в честь какого-нибудь твоего дяди?

Джейми задумчиво и рассеянно поглаживал меня по животу.

— А как звали твоего отца, Саксоночка? — спросил он.

Мне пришлось на секунду задуматься, чтобы вспомнить.

— Генри, — ответила я. — Генри Монморанси Бьючепм. Джейми, я не желаю, чтоб мой ребенок носил имя Монморанси Фрэзер, ни под каким видом! Да и Генри тоже мне что-то не очень нравится, хотя уж куда лучше, чем Лэмберт. А как насчет Уильяма? — предложила я. — В честь твоего брата? — Старший брат Джейми умер ребенком, но Джейми всегда вспоминал его с любовью и нежностью.

Он задумчиво нахмурил брови:

— Гм… А что, может быть. Кстати, а почему бы не назвать его, скажем…

— Джеймс, — произнес глухой замогильный голос из дымохода.

— Что?! — Я резко села в постели.

— Джеймс, — нетерпеливо повторили из камина. — Джеймс, Джеймс!..

— Господи Иисусе! — воскликнул Джейми, пялясь на языки пламени. Я почувствовала, как каждый волосок на его руке стал дыбом и походил теперь на жесткую проволоку. Какое-то время он сидел неподвижно, затем, словно осененный некой идеей, вскочил на ноги и подбежал к окну мансарды, даже не озаботясь накинуть на плечи рубашку.

Он поднял раму, впустив в спальню струю холодного воздуха, и выглянул в ночь. Затем я услышала какой-то сдавленный возглас и скрежещущие по кровле звуки. Джейми, приподнявшись на цыпочки, высунулся уже почти весь, затем медленно вполз обратно в комнату, весь вымокший от дождя и кряхтящий от усилий. Он был не один. Красивый юноша в темном одеянии, тоже промокшем до нитки, обхватил его за шею. Одна рука у него была обмотана окровавленным клочком ткани.

Непрошеный гость встал на подоконник, потом неуклюже спрыгнул и растянулся на полу. Однако тут же вскочил на ноги и поклонился мне, сорвав с головы широкополую шляпу.

— Мадам. — По-французски он говорил с сильным акцентом. — Должен просить у вас прощения за столь бесцеремонное вторжение, но поверьте, обратиться к своему другу Джеймсу меня вынудили крайние обстоятельства.

Это был крепко сложенный и миловидный юноша с густыми светло-каштановыми волосами, спадавшими на плечи длинными завитками, и розовым лицом — щеки у него так и пылали от холода и волнения. Из носа текло, и он, слегка поморщившись, вытер его тыльной стороной ладони.

Джейми вежливо поклонился гостю, хотя был явно смущен.

— Мой дом к вашим услугам, ваше высочество, — сказал он, обегая взглядом костюм визитера, который был в страшном беспорядке. Воротник рубашки разорван и свободно болтается на шее, пуговицы камзола отлетели, панталоны расстегнуты. Я заметила, как при виде этой последней детали Джейми нахмурился и шагнул к юноше, загородив его от моего взора. — Позвольте представить вам мою жену, ваше высочество. Клэр, миледи Брох Туарах. Клэр, а это его высочество принц Карл, сын короля Джеймса Шотландского.

— Да, я уже догадалась. Э-э… добрый вечер, ваше высочество. — Я грациозно кивнула, повыше натянув одеяло. Очевидно, в подобных обстоятельствах можно обойтись и без реверанса.

Принц, воспользовавшись церемонией представления, поспешно привел свои панталоны в порядок и ответил мне поклоном, преисполненным истинно королевского достоинства.

— Счастлив, мадам, — сказал он и снова отвесил поклон, еще более изысканный. Потом выпрямился и застыл посреди комнаты, не выпуская из рук шляпы и, видимо, не зная, что делать и говорить дальше. Джейми, босоногий, с полуобнаженным торсом, переводил взгляд с меня на принца, тоже, очевидно, не в силах подобрать нужные слова.

— Э-э… — начала я, желая нарушить неловкое молчание. — Вы, должно быть, попали в неприятную историю, ваше высочество? — И кивком указала на окровавленный платок, которым была обмотана у него рука, словно впервые увидев его.

— Да, — ответил он. — Гм… то есть нет. Я хочу сказать, это сущие пустяки, миледи. — Он еще больше покраснел, глядя на свою руку. Держался он как-то странно, в его поведении угадывались растерянность и гнев. Я видела, как расползается по ткани красное пятно, и, спустив ноги с постели, потянулась за халатом.

— Позвольте мне взглянуть, что там такое, — сказала я.

Рана, которую принц продемонстрировал мне весьма неохотно, оказалась не серьезной, но выглядела как-то странно.

— Похоже на укус какого-то животного, — с удивлением заметила я, вглядываясь в полукруг мелких красных ранок между большим и указательным пальцами. Принц Карл поморщился, стоило мне надавить на мякоть. Надо бы прочистить рану, вызвав дополнительное кровотечение.

— Да, — ответил он. — Укус обезьяны. Мерзкая бло-хастая тварь! — вдруг взорвался он. — Сколько раз я говорил, что от нее надо избавиться! К тому же животное наверняка заразное.

Я нашла аптечку и смазала рану тонким слоем мази от горечавки.

— Не думаю, что есть повод к беспокойству, — заметила я, целиком сосредоточившись на своем занятии. — В том случае, разумеется, если она не бешеная.

— Бешеная? — Принц побледнел. — Так вы считаете, это возможно? — По всей очевидности, он не имел ни малейшего понятия о том, что такое бешенство, однако не на шутку разволновался.

— Все возможно, — весело заметила я. Удивленная столь неожиданным его появлением, я только теперь вдруг поняла, что быстрая и внезапная его смерть могла бы избавить многих людей от больших неприятностей. И все же мне страшно не хотелось, чтоб у него развилась гангрена или, не дай Бог, проявились симптомы бешенства, а потому я аккуратно перевязала ему руку льняным бинтом.

Он улыбнулся, снова поклонился и очень цветисто и пространно начал выражать мне свою благодарность на смеси французского с итальянским. Несколько раз извинившись за свой неожиданный визит, он позволил Джейми увести себя вниз, в гостиную, выпить.

Чувствуя, как холодный воздух пробирается под халат, я заползла обратно в постель и натянула одеяло до самото подбородка. Так вот он каков, этот принц Карл! С виду вполне хорошенький и совсем молодой, гораздо моложе Джейми, хотя я знала, что на самом деле Джейми всего на год или два старше. И манеры у его высочества отменные, и держался он с таким достоинством, несмотря на беспорядок в платье. Но достаточно ли всего этого, чтоб отправиться в Шотландию и стать во главе армии, призванной сменить власть в стране? Размышления об этом навели на другую мысль: интересно, с какой это целью шастал наследник шотландского престола среди ночи по крышам парижских домов с рукой, укушенной обезьяной?..

Вопрос этот продолжал мучить меня, когда чуть позже Джейми вернулся и влез в постель и вывел меня из дремотного состояния, прижав оледеневшие ступни к моим теплым коленам.

— Ну что ты так раскричалась? — спросил он. — Слуг разбудишь.

— А чем это занимался принц Карл, бегая среди ночи по крышам вместе с обезьянами? — парировала я. — Немедленно отодвинь эти ледышки от моих ног!

— Он навещал свою любовницу, — лаконично ответил Джейми. — Ну, ладно, будет тебе, перестань лягаться.

Он убрал ноги и обнял меня, стараясь согреться.

— Так у него любовница? Кто она? — Я уже окончательно проснулась.

— Луиза де ла Тур, — нехотя выдавил Джейми в ответ на мои настойчивые расспросы. Нос казался длиннее и заостреннее обычного, густые брови строго сошлись у переносицы. С точки зрения истового шотландского католика иметь любовницу грех, с другой стороны, должны же быть у членов королевского дома свои привилегии. Однако принцесса Луиза де ла Тур — замужняя женщина, а уж брать в любовницы замужнюю даму не к лицу даже королям.

— Ха! — с удовлетворением воскликнула я. — Так я и знала!

— Он уверяет, что любит ее, — добавил Джейми, поплотнее укутываясь в одеяла. — И она его тоже любит, так он, во всяком случае, утверждает. Говорит, что последние три года она ему верна. Тьфу!

— Да, случается на белом свете и такое, — философски заметила я. — Так он был у нее? Но как же он попал на крышу? Он тебе рассказал?

— Да, рассказал.

Карл, подкрепившись несколькими стаканчиками лучшего и выдержанного портвейна Джареда, окончательно разоткровенничался. По его словам, глубокое и искреннее чувство подверглось нешуточному испытанию, связанному с привязанностью его дамы сердца к своей любимице, весьма капризной и взбалмошной обезьяне, которая отвечала его высочеству полной взаимностью по части неприязни, однако же использовала куда более конкретные и изощренные средства для демонстрации этой неприязни, нежели возлюбленный ее хозяйки. Решив пошутить с животным, его высочество щелкнул пальцами у самого носа обезьяны, за что и был укушен, а затем на него обрушились словесные упреки любовницы. Ссора получилась такая бурная, что в конце концов Луиза де ла Тур велела Карлу убираться с глаз долой, в ответ на что он выразил самое откровенное желание уйти, и немедленно, как драматично подчеркнул он в разговоре с Джейми, с тем, чтоб не вернуться уже более никогда.

Но уход принца был осложнен следующим обстоятельством: оказывается, супруг принцессы вернулся домой после карточной игры раньше обычного и уютно устроился внизу, в приемной с бутылкой бренди.

— Таким образом, — продолжал Джейми, улыбаясь своим мыслям, — он не мог оставаться со своей девочкой, но и выйти через дверь тоже не мог. Тогда он открыл окно и вылез на крышу. Он уже почти спустился на землю по водосточной трубе, как вдруг, если верить его словам, на улице появился ночной дозорный, и ему пришлось лезть обратно на крышу, чтоб не попасться ему на глаза. Какое-то время он ползал среди печных труб, оскальзываясь на мокрой от дождя крыше, пока наконец не вспомнил, что от нашего особняка его отделяют всего три дома, крыши которых примыкают так тесно одна к другой, что перескочить не составляет труда.

— M-м… — пробормотала я, чувствуя, как ноги мои снова отогрелись. — Ты отправил его домой в карете?

— Нет, он взял на конюшне одну из лошадей.

— Надеюсь, принц все же. доберется до Монмартра, тем более что он пил портвейн Джареда, — заметила я. — Путь отсюда неблизкий.

— Да уж, путешествие не из приятных, холод, сырость, — ответил Джейми с самодовольным видом преисполненного добродетелей человека, который, вместо того чтобы шляться в такую скверную погоду по улицам, уютно лежит себе в постели рядом с законной женой. Затем он задул свечу и крепко прижал меня к груди. — А впрочем, поделом ему, — добавил он. — Мужчина должен быть женатым.

Уже с рассветом все наши слуги были на ногах и занимались подготовкой к приему месье Дюверни, который должен был сегодня пожаловать к нам на ужин в тесном семейном кругу.

— Не пойму, чего это они так суетятся, — сказала я Джейми, лежа в постели с закрытыми глазами и прислушиваясь к возне, доносившейся снизу. — Всего только и дел-то, что стереть пыль с шахматной коробки и поставить бутылку бренди. Остального он просто не заметит.

Джейми рассмеялся и поцеловал меня на прощание:

— Ты права. Но мне нужно плотно поужинать, иначе я не смогу обыграть его. — Он похлопал меня по плечу. — Иду на склад, Саксоночка. Приду домой поздно, только чтобы успеть переодеться.

С тем чтобы не путаться под ногами у слуг, я, в поисках какого-нибудь занятия, в конце концов попросила лакея сопроводить меня до дома де ла Туров. Наверняка Луиза жаждет утешения после разрыва с любовником. Нет, мной движет вовсе не какое-то там вульгарное любопытство, пыталась уверить я себя, ничего подобного…

Возвратившись домой к вечеру, я обнаружила Джейми в спальне. Он сидел развалясь в кресле, ноги на столе, ворот расстегнут, волосы растрепаны, и пялился в исписанные листки бумаги. Услышав, что дверь отворилась, он поднял глаза, и сосредоточенное лицо расплылось в широкой улыбке.

— Саксоночка, наконец-то! — Спустив ноги со стола, он подошел и обнял меня. Спрятал лицо в моих волосах, потерся о них носом и громко чихнул. Снова чихнул и, отпустив меня, полез в рукав за платком, который носил там на военный манер. — Чем это от тебя пахнет, Саксоночка? — спросил он, прижимая к носу квадратик льняной ткани, и снова громко чихнул.

Я сунула руку за вырез платья и извлекла оттуда крохотное саше, спрятанное между грудей.

— Жасмин, роза, гиацинт, ландыш. Ну и, очевидно, еще амброзия, — добавила я. Джейми опять чихнул и уткнулся в платок. — Ты в порядке? — Я обвела глазами комнату в поисках какого-нибудь средства и мимоходом опустила саше в шкатулку на моем столике, в дальнем углу комнаты.

— Угу, да… Так ты говоришь… гиа… гиа… апчхи!

— Господи! — Я торопливо распахнула окно и подозвала Джейми к себе. Он послушно высунул голову и плечи в дождь, вдыхая свежий, не пахнущий гиацинтом воздух.

— Уф! Так-то лучше, — с облегчением заметил он через некоторое время, втягивая голову обратно. Глаза его округлились. — Что это ты делаешь, Саксоночка?

— Моюсь, — ответила я, расстегивая застежки на платье. — Вернее, собираюсь мыться. Я вся намазана этим гиацинтовым маслом. — Он смотрел на меня, недоуменно моргая. — И если не смыть, ты еще, пожалуй, лопнешь.

Он задумчиво почесал кончик носа и кивнул:

— Тут ты права, Саксоночка. Приказать лакею принести тебе горячей воды?

— Не беспокойся. Ополоснусь на скорую руку, и запах исчезнет, — уверила я его, торопливо расстегивая и расшнуровывая одежду. Потом подняла руки — собрать волосы в пучок. Тут Джейми весь подался вперед, схватил меня за запястье и вздернул руку в воздух.

— Что ты делаешь? — удивилась я.

— Нет, это ты что сделала, Саксоночка? — воскликнул он, заглядывая мне под мышку.

— Побрилась, — с гордостью ответила я. — Вернее, навощилась. К Луизе приходила сегодня утром ее servante aux petits soins, ну, нечто вроде личной косметички. Она и меня заодно обработала.

— Навощилась?.. — Джейми в полном недоумении переводил взгляд со свечи в подсвечнике на меня и обратно. — Ты что же, совала воск себе под мышки?

— Да нет, не тот воск, что ты думаешь, — успокоила я его. — Ароматизированный воск из пчелиных ульев. Косметичка нагрела его, затем наложила вот сюда, пока он еще был горячим. А потом отодрала, как только он остыл. — Я слегка поморщилась при этом воспоминании. — И вот, полюбуйся, лысенькая, что твой дядюшка Боб.

— Мой дядюшка Боб никогда бы не потерпел ничего подобного, — сурово заметил Джейми. — И вообще, на кой черт тебе это понадобилось? — Он всматривался мне в подмышку, все еще не отпуская руку. — Ведь больно… было… навер… апчхи! — Он отпустил руку и отскочил. — Я говорю, больно, небось было? — спросил он, поднося платок к носу.

— Ну, немножко, — созналась я. — Однако результат того стоит, не правда ли? — Я подняла обе руки и повертелась перед ним, как балерина. — Впервые за долгие месяцы чувствую себя абсолютно чистой.

— Стоит? — Он все еще пребывал в недоумении. — Но при чем здесь чистота?

Лишь с запозданием до меня дошло, что ни одна из шотландок, с которыми мне доводилось встречаться, не использовала депиляторий. К тому же Джейми никогда не вступал в достаточно тесный контакт с парижанками из высшего общества, чтобы заметить эту тонкость.

— Ну, — начала я, в этот миг с особой отчетливостью представив себе, с какими, должно быть, трудностями сталкиваются антропологи, пытающиеся истолковать обычаи какого-нибудь первобытного племени, — так, по крайней мере, меньше пахнет.

— А что плохого в том, что ты пахнешь собой? — осведомился он. — Пахнешь женщиной, а не какой-то там цветочной клумбой? Я ведь мужчина, а не пчела, Саксоночка. Ну что, будешь мыться или нет? Иначе я к тебе и на десять футов не подойду.

Я взяла губку и начала протирать тело. Мадам Лассер, косметичка Луизы, намазала меня всю с головы до ног ароматизированным маслом, — одна надежда, что оно легко смывается. Все же это страшно угнетает — видеть, как он бродит вокруг кругами, настороженно принюхиваясь и сверкая глазами, словно волк, кружащий в поисках добычи.

Окунув мочалку в таз, я бросила через плечо:

— Эй, я и ноги тоже обработала.

Осторожно покосилась в его сторону. На смену удивлению пришла полная растерянность.

— Ну, уж ноги-то у тебя ничем не пахнут, — заметил он. — Разве что будешь ходить по колено в коровьем навозе.

Я повернулась и, подобрав юбку до колен, оттянула носок ступни, демонстрируя изящный изгиб икры и лодыжки.

— Смотри, насколько они стали красивее! — сказала я. — Гладкие, стройные, не то, что какая-нибудь обезьянья лапа!

Он перевел взгляд на свои волосатые коленки, уязвленный до глубины души.

— Так, выходит, я, по-твоему, похож на обезьяну?

— Да не ты! — Я уже начала терять терпение.

— Но ноги-то у меня всегда были куда волосатее, чем твои!

— Естественно, ты же мужчина.

Он было собрался ответить что-то, но лишь покачал головой и пробормотал под нос фразу по-гэльски. Затем уселся в кресло, откинулся на спинку и, сощурив глаза, начал наблюдать за мной, время от времени бормоча что-то под нос. Я не стала требовать от него перевода.

К тому времени, когда я уже почти отмылась, атмосфера накалилась настолько, что я решила предпринять попытку к примирению.

— Знаешь, могло быть и хуже, — заметила я, намыливая внутреннюю сторону бедра. — Луиза удалила вообще все волосы с тела.

Это заявление настолько потрясло его, что он снова перешел на английский, по крайней мере на время:

— Что? И даже со своего горшочка с медом?

— Гм… — буркнула я в ответ, довольная уже тем, что эта сенсационная новость отвлекла его от рассуждений на тему моего поведения. — Да, все волосы. До единого. Мадам Лассер повыдергивала их без всякой жалости.

— О, Дева Мария, мать Пресвятая Богородица! — Он зажмурился, словно отвергая саму мысль о случившемся.

Чуть позже открыл глаза и уставился на меня сверкающим взором.

— И на кой же черт ей понадобилось быть лысой, как шар?

— Она говорит, — осторожно начала я, — что мужчины находят это сексуальным.

Густые рыжие брови поползли вверх и почти скрылись под волосами, спадающими на лоб — нелегкий трюк для мужчины с высоким лбом.

— Да перестань бормотать, наконец! — прикрикнула я на него, бросая полотенце на спинку стула. — Я не разбираю ни слова.

— Ну и слава Богу, что не разбираешь, Саксоночка, — ответил он.