Моему появлению Фариа нисколько не удивился. Только приветственно осклабился, однако при этом его глаза оставались такими же холодными, безжалостно ясными и пустыми, как всегда. Или слишком непохожими на человеческие, чтобы я мог понять то, что выражал их взгляд. Я открыл было рот, но старик опередил меня, сразу же переходя к делу:

– У тебя есть двенадцать минут. Раздевайся!

Я никогда не был стеснительным парнем, а синюшная массажистка смущала меня не больше, чем голубь. Я по-быстрому отклеил от себя рваные шмотки, оставшись с кольцом на мизинце и цепью на шее, и залез в ванну, прогретую до вполне приемлемой температуры. Не забудьте, что сверху все еще накрапывал дождик, – контрасты были впечатляющие. Ножик я на всякий случай положил поблизости от себя. При виде моего вздувшегося и тугого, как барабан, живота Фариа не обнаружил ни малейшего удивления.

Блаженство…

Я погрузился в воду с головой, соскабливая с себя грязь и дерьмо. Где вы теперь, свиноматки? Мне вас так не хватало! Вы были старательны и умелы. Я вспоминал о нашем совместном купании с ностальгией…

Вынырнув в очередной раз, я увидел, что страж пивных бутылок уже очухался и с унылой рожей принялся за работу истопника, а Фариа набросил на плечи свою белую хламиду и нагревает над огнем лезвие ножа. Мне сразу все стало ясно. Даже зубы заныли от нехорошего предчувствия.

– Дайте хотя бы косяк потянуть, что ли… – попросил я жалобно.

На алкогольную анестезию здесь рассчитывать, по-видимому, не приходилось.

– Нельзя, – сказал Фариа с равнодушием опытного коновала. – Скоро придется побегать.

К последней фразе у меня не нашлось печатного комментария. Сколько можно бегать? И есть ли в этом смысл? Когда-то мы вдоволь набегались с Клейном, а результат все равно был плачевным.

– Вылезай! – скомандовал Фариа, и я оказался голым под ледяным дождиком. Почти сразу же я посинел, словно спелый баклажан. Меня затрясло. Если сегодня я не схлопочу пулю от Виктора, то уж воспаление легких – как пить дать.

Фариа, не оборачиваясь, жестом поманил к себе свою проспиртованную ассистентку. Та швырнула мне какую-то тряпку, больше похожую на собачью подстилку, чем на полотенце. Однако всю свою брезгливость я растерял несколько часов назад. Еще один жест благодетеля – и угрюмый истопник с фонарем под глазом притащил мне одежду и обувь. Старую, рваную, но по крайней мере не пропитавшуюся дерьмом.

– Откуда? – спросил я вполголоса.

– С кладбища, – коротко ответил он и показал мне четыре пенька, оставшиеся от его передних зубов. Улыбка? Черный юмор? Я не был в этом уверен.

Потом я перевел взгляд на лезвие ножа, отливавшее в пламени всеми оттенками красного. Оно было тупым и зазубренным.

Фариа встал и усадил меня на табурет. Капли дождя с шипением испарялись, попадая на темнеющий клинок. Шлюшонка подкрадывалась сбоку с каким-то прутом в руках. У нее были лиловые мешки под глазами, отчего она смахивала на рептилию. Может, она собиралась милосердно двинуть меня в висок, чтобы облегчить мои страдания?

– Придется немного потерпеть, сопляк, – сказал Фариа. – Беатриче тебе поможет…

(«Беатриче»! Я чуть не свалился с табурета. Ну дает, старый маразматик!..)

– Верка я, Верка! – прошептала «сестра милосердия», приблизившись ко мне вплотную. Она покрутила у виска грязным пальцем, очевидно, намекая на странности моего седовласого приятеля, и приоткрыла для обзора свою ротовую полость, усеянную умопомрачительными язвами и волдырями. Косяк намертво сросся с ее нижней губой. Зубов у нее осталось немного, зато все были накрыты стальными коронками. Вдобавок от Верки разило дешевым одеколоном.

Она схватила меня за подбородок своей неожиданно сильной клешней. Эта тщедушная уродина обладала хваткой бультерьера.

– Скажи «а-а-а», – попросила Верка по-хорошему, и я предпочел не рисковать.

Но она хотела всего лишь, чтобы я укусил металлический прут. Пришлось подчиниться. И вовремя – в следующее мгновение Фариа коснулся моей спины своим пыточным инструментом. Я замычал и заскрежетал зубами, выкрашивая пломбы. Боль забилась в теле издыхающим зверьком. Запахло жареным. Несмотря на это, я почувствовал, что имеет место какая-то подозрительная лажа.

Очаг боли переместился. Теперь болело и зудело не под правой лопаткой, а над правой ключицей. И там же оказались ловкие пальцы Фариа. Однако недостаточно ловкие, чтобы справиться с возникшей проблемой.

За свою жизнь я видел, наверное, не меньше сотни американских фильмов, в каждом из которых один из героев (иногда героиня) произносит коронную фразу: «Кажется, у нас проблема…», а другой, с мужественной челюстью, неизменно бросает в ответ: «Доверься мне!..»

Однако нам со стариком было в ту минуту не до базаров. Подсаженный в «Маканде» «жучок» забегал у меня под кожей с резвостью ртутного шарика, спасаясь от раскаленного ножа, которым Фариа безуспешно пытался его поддеть и выковырять.

Это была форменная чертовщина, но я не успел даже удивиться. Мне было больно и щекотно до одури. Я задергался, как электромонтер под током, а изделие «агропромышленного» концерна тем временем пробуравило мой многострадальный живот и нырнуло под джинсы…

(Давным-давно, в другой жизни, один приятель рассказывал мне о своих ощущениях, когда у него выходил камень из почки. Я ему не завидовал. Попробуйте для примера протолкнуть сливовую косточку через сосиску! А теперь представьте, что сосиска обладает кое-какой чувствительностью. Даже единственный камень может причинить невероятную боль. Мне же показалось, что у меня в паху начался настоящий камнепад.)

Фариа заорал: «Держи его!». Скорее всего, он обращался к Верке, потому что та вцепилась в меня, как пантера в поросенка. Мое лицо оказалось прижатым к ее обвисшим усыхающим мешочкам, но, поскольку я весил раза в два больше, то вскоре мы вместе с нею скатились с табурета и продолжали извиваться на полу.

Фариа схватил меня за член, на котором вздулся бугорок размером со спелую черешню, и занес над ним свою хлеборезку, но тут я дико завизжал: «Нет!!! Только не это!» – и старик с видимым сожалением отказался от своего намерения. Сквозь разноцветную подрагивающую пелену перед глазами я разглядел, что бугорок пропутешествовал в обратном направлении и устремился по внутренней стороне левого бедра к колену.

Фариа двинул меня в челюсть, чтобы я отключился и не мешал ему своими судорогами, но позиция у него была неудобная, а положение моей челюсти – трудноуловимое. Поэтому стало еще хуже – мне казалось, что я катаюсь по колючей проволоке, хотя на самом деле это было всего лишь битое стекло.

Тогда Фариа бросил нож и схватился за веревку, однако прежде чем он успел туго перетянуть мне бедро, «жучок» взрыхлил мои тощие ягодицы миниатюрным плугом и устремился вверх вдоль позвоночного столба. Я взвыл так, будто рожал ежика, но потом вдруг обнаружил, что для вытья уже не хватает воздуха. Старик накинул веревочную петлю мне на шею, а истопник-бутылочник навалился на ноги, отчего я стал дергаться с гораздо меньшей амплитудой.

Лишь немного позже я осознал, что должен благодарить Фариа, – страшно подумать, что было бы, если бы «жучок» проник под мой скальп! Пожалуй, моя черепушка вскоре болталась бы внутри кожаного мешочка, как детская погремушка. Но тогда я мог только издавать задушенные хрипы и выпучивать уцелевший глаз. Верка подпрыгивала на моем животе и хохотала, угодив в бесплатный аттракцион. Голубь метался в клетке, хлопая крыльями и раня себе грудь о тонкие прутья…

Блуждающий экспресс жуткой боли превратил секунды в минуты – если верить Фариа, всего их было не больше семисот двадцати. Бессмысленная борьба могла оказаться бесконечной или окончиться смертью от щекотки. «Жучок» несколько раз обогнул мою шею и скользнул в правую руку.

Старик, по-моему, только этого и ждал. На сей раз петля захлестнула предплечье и сдавила его так туго, что прервался ток крови. Немеющие пальцы выпрямились; боль стала вполне терпимой. Подкожный паразит добрался до моего запястья и засел тут. Образовалась гигантская бородавка.

Похоже, эта жутковатая тварь (или устройство?) обладала зачатками интеллекта. Во всяком случае, она каким-то образом воспринимала угрозу и пыталась ускользнуть, пока не поняла, что путь перекрыт. Теперь она выжидала…

Я смотрел, как Фариа подносит нож к моей побелевшей вздувшейся кисти, вдобавок казавшейся мне чужой, – кисти трупа из анатомического музея. За мгновение до того как тупое лезвие разодрало кожу, «жучок» выскользнул из-под него и спрятался в ладони. Я вцепился левой рукой в поврежденное запястье, зажимая рану и одновременно пытаясь покончить с этим дурацким родео.

Фариа поймал пальцами шарик, застрявший там, где у меня на ладони прерывается линия жизни и очень близко к ней подходит не слишком ярко выраженная линия ума. Кажется, в хиромантии это место именуется равниной Марса. Сейчас на ней вырос настоящий Эверест. В его подножие Фариа и вонзил свой корявый инструмент, отчего я снова чуть не взвился под самую дырявую крышу. Но мне не дали: все три спасателя-истязателя зафиксировали меня своими дряхлыми мощами, будто собаку на операционном столе, и седовласый хер(ург) сделал свое кроваво-красное дело.

Он извлек на свет черную горошину, из которой торчали в разные стороны две металлические антенны, напоминающие усики, и три пятипалые ручонки. Четвертая оказалась отсечена хлеборезкой, и жалкий обрубок толщиной со спичку еще вяло подергивался. Уцелевшие ручки вцепились в зазубрины на острие ножа…

Что это было – биоробот? Радиомаяк? Психотропный излучатель? Продукт генной инженерии? В любом случае латинос внушал мне теперь не только страх, но и священный трепет.

Кроме маленьких рукообразных конечностей, снабженных острейшими коготками, тварь, возможно, имела аналоги каких-нибудь органов чувств – слишком миниатюрные, чтобы их можно было разглядеть невооруженным оком. Когда Фариа развязал петлю, стягивавшую мое предплечье, из раны на ладони хлынула кровь. Я застонал и без сил откинулся на спину.

– Давай его сюда! – хриплым голосом приказал избавитель.

Обиженный мною старикан открыл клетку и достал оттуда немного успокоившегося голубя. И все равно птица выглядела так, будто побывала в когтях у кошки.

Я пожалел голубя еще больше, когда понял, что ему уготована печальная участь жертвы. Фариа засунул «жучка» в распахнутый клюв и затолкал поглубже. На несколько секунд голубь, казалось, околел со вздувшимся зобом, а потом отчаянно забился в беспощадных руках, словно хотел избежать чего-то худшего и покончить с собой.

Через пару секунд старик отпустил его, и птица взвилась вверх, унося в своем теле колдовскую игрушку. Ее беспорядочный полет напоминал предсмертное порхание ночной бабочки с опаленными крыльями. И все же голубь вырвался на простор и скрылся за краем рваной дыры, в которой плескалась мутная лужа неба…

Я так и не понял, почему четверорукую штуковину из «Маканды» нельзя было попросту уничтожить. Вероятно, это не моего ума дело. Потом вопрос отпал сам собой. Верка открыла рот и задрала вверх голову.

Над трущобами раздался усиливающийся гул вертолетных турбин.