— Конечно, он был прав. Этот чертов тип почти всегда был прав! — Голос Клэр звучал чуть ли не сердито. Она печально улыбнулась и взглянула на Брианну, которая с совершенно непроницаемым лицом неподвижно сидела на коврике у камина, обхватив колени руками. Лишь поднимающееся от огня тепло шевелило ее волосы.

— Это была трудная беременность и сложные роды. Если бы я рискнула рожать там, мы бы обе погибли. — Клэр говорила, обращаясь прямо к дочери, как будто бы они были одни.

Роджер, зачарованный повествованием о прошлом и медленно возвращающийся к настоящему, чувствовал себя незваным гостем.

— Мне была невыносима мысль оставить его, — тихо сказала Клэр. — Даже ради тебя… До того, как ты родилась, я немного ненавидела тебя, потому что из-за тебя он заставил меня уйти. Я бы не побоялась умереть, но только вместе с ним. А жить без него… Он был прав — моя часть сделки оказалась самой тяжелой. Но я выполнила ее условия, потому что любила его. И обе мы живы, ты и я, потому что он любил тебя.

Брианна не двигалась, не отрывала глаз от лица матери. Двигались только губы, молча, как будто она разучилась говорить.

— Ну и как долго… ты ненавидела меня?

Золотистые глаза встретились с голубыми, чистыми и безжалостными, словно глаза сокола.

— До тех пор, пока ты не родилась. Когда я взяла тебя на руки, прижала к себе и ты взглянула на меня отцовскими глазами, все изменилось.

Брианна издала слабый, приглушенный звук. Мать взглянула на свою дочь, сидящую у ее ног, и продолжала говорить, лишь голос ее стал немного тише:

— А потом я стала замечать в тебе что-то не похожее ни на меня, ни на Джейми. И я полюбила тебя ради тебя самой, а не только ради человека, который был твоим настоящим отцом.

Брианна резко вскочила. Ее волосы взметнулись, как львиная грива, голубые глаза засверкали, как пламя, горевшее у нее за спиной.

— Моим отцом был Фрэнк Рэндолл! — резко сказала она. — Он! Я в этом уверена. — Сжав кулаки, она с яростью смотрела на мать. Ее голос дрожал от гнева. — Я не понимаю, для чего ты мне это рассказываешь. Должно быть, ты действительно ненавидела меня, может, ненавидишь и сейчас. — Слезы ручьем текли по ее лицу, она сердито вытирала их тыльной стороной ладони. — Папа… папа любил меня. Он не стал бы любить меня так, если бы я была не его! Почему ты хочешь заставить меня поверить, что он не был моим отцом? Ты ревновала его ко мне? Да? Тебе не нравилось, что он так любил меня? А тебя он не любил, я знаю это!

Голубые глаза по-кошачьи сузились, сверкая на мертвенно-бледном лице.

Роджер почувствовал сильное желание выскользнуть за дверь, прежде чем она заметит его присутствие и обратит свой пламенный гнев и на него. Кроме ощущения неловкости, в нем нарастало чувство благоговейного страха — девушка, стоявшая на каминном коврике, кипевшая и брызгавшая слюной в защиту своего происхождения, пылала той неистовой силой, которая заставляла шотландских воинов бросаться на своих врагов, подобно яростным банши — злым, черным духам; тень удлинила и без того длинный, прямой нос, глаза, как у разъяренной кошки, превратились в узкие щелочки — она была точной копией своего отца, и стало совершенно очевидно, что ее отцом был совсем не тот темноволосый, благообразный ученый, чей портрет украшал переплет книги, лежавшей на столе.

Клэр открыла было рот, но тут же его закрыла, с нескрываемым восхищением глядя на свою дочь. Крупное тело, широкий разлет приподнятых скул. Роджер подумал: она видела все это много раз, но не в Брианне.

С неожиданностью, заставившей их обоих вздрогнуть, Брианна крутанулась на каблуках, быстро собрала со стола пожелтевшие газетные вырезки и швырнула их в огонь. Потом схватила кочергу и стала злобно сгребать их в кучу, не обращая внимания на поток искр, вылетавших из камина и сыпавшихся ей на ноги.

Отвернувшись от быстро почерневшей массы сгоревшей бумаги, она поставила одну ногу на камин и, глядя на мать, закричала:

— Сука! Ты ненавидела меня? А я ненавижу тебя! — Брианна отвела назад руку с зажатой в ней кочергой, и Роджер инстинктивно напрягся, готовый броситься на нее. Но она круто развернулась и, словно метательница копья, швырнула кочергу в высокое, до потолка окно.

Подернутое ночной темнотой стекло, перед тем как треснуть и превратиться в черную пустоту, отразило облик разъяренной молодой женщины.

В комнате воцарилась тишина. Роджер, вскочивший было на ноги, так и остался стоять посреди комнаты. Он смотрел то на свои руки, как будто не знал, что с ними делать, то на Клэр. Она сидела совершенно неподвижно, затаившись в кресле, словно животное, загипнотизированное промелькнувшей тенью хищника.

Через несколько секунд Роджер подошел к столу и прислонился к нему.

— Я не знаю, что сказать, — произнес он.

Губы Клэр дрогнули.

— Я тоже.

Несколько минут они сидели в полном молчании. Старый дом поскрипывал, будто устраиваясь поуютнее, с кухни доносился звон кастрюль — Фиона готовила что-то к обеду. Потрясение и смущение, охватившие Роджера, постепенно уступили место новому ощущению, у которого еще не было названия. Его руки были холодные как лед, и он потер их о брюки, чувствуя согревающую ладони теплоту вельвета.

— Я… — Он замолчал и только растерянно покачал головой.

Клэр глубоко вздохнула, и он осознал, что это было первое ее движение после того, как Брианна выбежала из комнаты. Взгляд у нее был ясный и прямой.

— Вы мне верите? — спросила она.

Роджер задумчиво посмотрел на нее.

— Будь я проклят, если знаю, — наконец произнес он.

Это вызвало у нее быструю мимолетную улыбку.

— Это же сказал и Джейми, когда я впервые спросила его, откуда, по его мнению, я взялась.

— Не могу винить его за это. — Роджер помедлил, затем, решившись, отошел от стола и, пройдя через комнату, приблизился к Клэр. — Можно? — Он наклонился и, взяв ее безжизненную руку, повернул к свету. Настоящая слоновая кость отличается от искусственной тем, что она теплая на ощупь, вдруг вспомнилось ему. Ладонь у нее была нежно-розовая, но тонкая линия буквы «J» у основания большого пальца была белой, словно кость.

— Это ничего не доказывает, — сказала Клэр, наблюдая за его лицом. — Возможно, результат какого-то несчастного случая или я могла сделать это сама.

— Но ведь вы этого не делали, не так ли? — Он осторожно, словно хрупкое произведение искусства, положил ее руку назад на колени.

— Нет, но я не могу это доказать. Жемчуг… — Ее рука потянулась к матово блестевшему ожерелью на шее. — Он настоящий. Это можно проверить. Но разве я могу доказать, откуда он у меня? Нет, не могу.

— А портрет Элен Макензи? — начал было он.

— То же самое. Случайное совпадение. Плод моей фантазии. Вымысел. — Она говорила довольно спокойно, но в голосе звучала горечь. Теперь на щеках ее появился легкий румянец, она очнулась от своей неподвижности. Словно статуя, пробуждающаяся к жизни, подумал Роджер.

Он встал и начал медленно ходить взад-вперед, ероша волосы.

— Но ведь для вас это важно, не так ли?

— Да. — Клэр поднялась и подошла к столу, где лежала папка с его научной работой. Она положила на нее руку с таким благоговением, будто это был могильный камень. — Мне нужно знать. — Голос ее дрогнул, но она упрямо вздернула подбородок, подавляя нахлынувшее на нее волнение. — Мне нужно знать, спас ли он своих людей или погиб ни за что. И я должна буду рассказать об этом Брианне. Даже если она не поверит, не поверит никогда. Джейми был ее отцом. Я должна была сказать ей об этом.

— Да, я понимаю вас. На пока доктор Рэндолл, г-м… ваш муж, я имею в виду Фрэнк, — уточнил он, покраснев, — был жив, вы не могли этого сделать.

По лицу ее скользнула улыбка.

— Все нормально. Вы можете называть Фрэнка моим мужем. В конце концов, он был им в течение многих лет. И Бри тоже права. Он был ее отцом так же, как и Джейми.

Клэр посмотрела на свои руки и вытянула пальцы, на них блеснуло два кольца — золотое и серебряное. Роджера осенило.

— Ваше кольцо, — сказал он, снова подходя к ней. — Серебряное. Нет ли на нем метки изготовителя? Некоторые шотландские мастера серебряных дел восемнадцатого столетия ставили на них свои клейма. Это, конечно, не может быть исчерпывающим доказательством, но все же…

У Клэр был озадаченный вид. Ее левая рука невольно прикрыла правую, пальцы осторожно потирали широкий серебряный ободок шотландского плетения с цветами чертополоха.

— Я не знаю, — сказала она. Щеки ее ярко вспыхнули. — Я никогда его не снимала. И не заглядывала внутрь. — Она медленно повертела кольцо на суставе. Пальцы были тонкие, но от долгого ношения кольца на пальце осталась небольшая круглая вмятинка.

Клэр заглянула внутрь кольца, затем встала и направилась к столу; стоя рядом с Роджером, она повернула серебряный кружочек так, чтобы на него упал свет настольной лампы.

— Здесь какие-то слова, — с удивлением произнесла она. — Я не знала, что он… О Боже милостивый. — Ее голос дрогнул, кольцо выскользнуло из пальцев и покатилось по столу с легким металлическим звоном. Роджер торопливо подобрал его, но она отвернулась, крепко прижимая кулаки к груди.

Он понял: она не хочет, чтобы он видел ее лицо. После напряженного дня, после сцены с Брианной она потеряла над собой контроль.

Роджер стоял, испытывая невыразимое замешательство и смущение. С ужасным чувством, что он нарушает что-то глубоко личное, сокровенное, и не зная, что делать, он поднес к свету маленький металлический кружочек и прочел выгравированные внутри слова: «Da mi basia mille». Но произнес эти слова не он, а Клэр. Ее голос дрожал, ему показалось, что в голосе ее звенели слезы, но она не могла позволить себе, чтобы чувства целиком овладели ею, — она не могла бы удержать их в узде.

— Это Катулл, строки из поэмы о любви. Хью… Хью Мунро подарил мне эту поэму в качестве свадебного подарка. Свиток был обернут вокруг кусочка янтаря со стрекозой внутри. — Ее руки, сжатые в кулаки, безвольно опустились. — Я не помню всю поэму, но кое-что помню хорошо. — Голос ее окреп, но она стояла, повернувшись к Роджеру спиной. Маленькое серебряное колечко, еще хранящее тепло ее руки, пламенело на его ладони. Не поворачивая к нему головы, она прочитала по-латыни одну строфу и перевела ее на английский. Кончив читать, Клэр постояла немного и повернулась к нему лицом. Щеки ее были влажными и лихорадочно горели, ресницы слиплись от слез, но она была совершенно спокойна.

— «И сотню и тысячу лет», — повторила она одну из прочитанных строк и пыталась улыбнуться. — Ну а клейма мастера нет. Так что и это не доказательство.

— Нет, доказательство, — сказал Роджер. Он почувствовал спазм в горле и торопливо прокашлялся. — Абсолютное доказательство. Для меня.

Что-то вспыхнуло в глубине ее глаз, и она улыбнулась своей обычной улыбкой. Затем глаза ее наполнились слезами, и она окончательно потеряла над собой контроль.

— Извините, — сказала она наконец.

Клэр сидела на софе, упершись локтями в колени и уткнувшись лицом в огромный белый носовой платок преподобного мистера Уэйкфилда. Роджер присел рядом, почти касаясь ее. Она казалась маленькой и беззащитной. Ему захотелось погладить пепельные завитки, но он не решился.

— Я никогда не думала… мне никогда не приходило в голову… — сказала она, сморкаясь. — Я даже не представляла, насколько для меня важно, чтобы кто-нибудь мне поверил.

— Даже если это не Брианна?

Клэр слегка поморщилась, одной рукой отвела назад волосы и выпрямилась.

— Для нее это был удар, — сказала она, защищая свою дочь. — Естественно, Бри не могла… она так любила своего отца… Фрэнка я имею в виду, — торопливо добавила она. — Я знала, она не сможет воспринять все это сразу. Но потом… когда подумает, порасспрашивает… — Голос ее замер, плечи белого льняного костюма поникли под тяжестью этих слов.

Как бы желая отвлечься, Клэр посмотрела на стол, где лежала стопка еще не раскрытых книг в глянцевых переплетах.

— Странно, не правда ли? Двадцать лет прожить с ученым, занимающимся изучением якобитства, и не открыть ни одной его книги из страха узнать то, что я могла бы узнать. — Она покачала головой, все еще не отрывая взгляда от книг. — Я не знала, что случилось с большинством из них, — и не могла заставить себя узнать об этом. Я знала их всех. И не смогла их забыть. Но я смогла похоронить их и не позволила воспоминаниям захлестнуть меня, — то время прошло и началось другое.

Роджер взял верхнюю книгу из лежащей на столе стопки и взвесил ее в руке, как будто определяя груз ответственности, который он решился взять на себя. Возможно, это отвлечет ее от мыслей о Брианне.

— Хотите, я расскажу вам? — тихо спросил он.

Клэр долго молчала, потом быстро кивнула, как будто боялась, что долгие раздумья поколеблют ее решимость.

Роджер облизал пересохшие губы и начал говорить. Ему не нужно было заглядывать в книгу — он говорил о том, что известно любому ученому, занимающемуся этим периодом. Но все же держал у груди книгу Фрэнка Рэндолла, прикрываясь ей как щитом.

— Фрэнсис Таунсенд, — начал он. — Был схвачен. Осужден за измену. Повешен и лишен всех прав.

Роджер помолчал. Клэр сидела за столом, наискось от него, без кровинки в лице, неподвижная словно солевой столб.

— Макдоналд из Кепоха вместе с братом Дональдом в битве при Каллодене командовал пехотой. Оба погибли от английского пушечного снаряда. Лорд Кильмарнок пал на поле боя, но лорд Анкрум, разыскивающий раненых, узнал его и спас от людей Камберленда. Как оказалось, ненужная услуга — в августе следующего года Кильмарнок был обезглавлен на Тауэр-Хилл вместе с Балмерино. — Роджер чуть помедлил. — Младший сын Кильмарнока продал на поле боя, его тело так и не было найдено.

— Мне всегда нравился Балмерино, — прошептала она. — А Старый Лис? Лорд Ловат? — Клэр говорила так тихо, что он едва расслышал ее. — Тень топора…

— Да. — Роджер бессознательно гладил глянцевую обложку, как будто читал по методу Брейля. — Он был осужден за измену и приговорен к отсечению головы. У него был хороший конец. Все свидетели утверждают, что он принял смерть с большим достоинством.

В памяти Роджера всплыл исторический рассказ из Хогарта. Он воспроизвел его по памяти, стараясь как можно ближе придерживаться оригинала.

— Старого предводителя клана Фрэзера везли в Тауэр сквозь орущую и улюлюкающую толпу простолюдинов-англичан. Он оставался невозмутимым и безучастным к граду камней и всякой дряни, которыми осыпала его толпа; он даже не потерял чувства юмора. В ответ на выкрик одной старухи: «Скоро тебе отрубят голову, старый шотландский пес!». — он высунулся из окна своей повозки и весело прокричал: «Думаю, ты права, старая английская сука!»

Клэр засмеялась, но ее смех напоминал рыдание:

— Держу пари, он так и сказал, старый развратник!

— Когда его подвели к плахе, — осторожно продолжал Роджер, — он потребовал, чтобы как следует проверили лезвие топора. «Делай свою работу как надо, или я здорово рассержусь на тебя», — сказал он палачу.

Слезы, бегущие из-под закрытых век, сверкали словно драгоценные камни при свете огня в камине. Он сделал движение в ее сторону, но она почувствовала это и, не открывая глаз, покачала головой:

— Со мной все в порядке. Продолжайте.

— Вот вроде бы и все. Вы знаете, некоторые из них спаслись. Лочиэль бежал во Францию. — Он постарался избежать упоминания об Арчибальде Камероне, брате предводителя клана. — Доктор был повешен, лишен всех прав и обезглавлен в Тибурне; сердце его было вырвано и предано пламени.

Кажется, она не заметила этого пропуска.

Роджер быстро закончил перечисление, наблюдая за ней. Клэр не плакала, она просто сидела с поникшей головой, густые вьющиеся волосы скрывали выражение ее лица.

Он подождал немного, потом встал и крепко взял ее за руку.

— Пойдемте, — сказал он, — вам нужно подышать. Дождь перестал, давайте выйдем на улицу.

После душного кабинета свежий, прохладный воздух казался просто опьяняющим. Сильный ливень прекратился еще перед заходом солнца, и теперь, в подступавшем вечере, лишь звонкая капель с кустов и деревьев напоминала об отшумевшем ливне.

Выйдя из дома, я почувствовала огромное облегчение. Я так долго этого боялась, и вот теперь все позади. Даже если Бри никогда… Нет, нет, она поймет. Пусть на это потребуется время, но рано или поздно она признает истину. Должна признать. Каждое утро истина смотрит из зеркала ей в лицо. Она у нее в крови. Теперь, когда я все ей рассказала, я ощутила необычайную легкость — так, вероятно, чувствует себя душа, принесшая покаяние, которой сладка мысль о предстоящей епитимье.

Это похоже на роды, думала я. Короткое напряженное усилие, раздирающая боль, предчувствие бессонных ночей и изматывающих дней в будущем. Но сейчас благословенный покой, тихая эйфория наполняет душу, и нет места никаким дурным предчувствиям. Утихла даже вновь всколыхнувшаяся печаль о людях, которых я знала, смягченная звездным светом, сияющим в просветах расходящихся облаков.

Это был сырой вечер ранней весны, шины проезжающих по шоссе машин шуршали по мокрому асфальту. Мы молча спустились по склону за домом, поднялись на невысокий мшистый холм и спустились снова; оттуда неширокая тропинка вела к реке, через которую был переброшен темный железнодорожный мост. Тропинка заканчивалась у металлической лестницы, поднимающейся к мосту. Кто-то, вооруженный баллончиком белой краски, дерзко вывел на пролете моста: «Свободу Шотландии».

Несмотря на грустные воспоминания, я испытывала полную умиротворенность. Самая трудная часть сделана. Теперь Бри знает, кто она есть. Я страстно надеялась, что в свое время она в это поверит — не только ради себя, но и ради меня. Более того, хотя я боялась признаться в этом даже самой себе, мне хотелось иметь кого-то, с кем я могла бы вспоминать Джейми, кого-то, с кем я могла бы говорить о нем.

Я чувствовала глубокую усталость, усталость души и тела. Но я еще раз выпрямила спину и заставила свое тело работать за гранью возможностей, как бывало уже не раз. Скоро — пообещала я своим ноющим суставам, уставшему разуму и вновь разбитому сердцу. Скоро я смогу отдохнуть. Я сяду у огня в своей маленькой уютной спальне наедине со своими призраками. Я буду тихо скорбеть, пока усталость не осушит мои слезы, и тогда наконец я найду временное забвение во сне, в котором, может быть, еще раз увижу их всех живыми.

Но не сейчас. Прежде чем уснуть, мне предстояло сделать еще одно дело.

Некоторое время они шли молча. Тишину нарушали лишь отдаленный шум проходящего транспорта да плеск воды в реке. Роджеру не хотелось ни о чем говорить, и менее всего о вещах, которые она хотела забыть. Но шлюзы были открыты, и пути назад не было.

Нерешительно, запинаясь, Клэр начала задавать ему незначительные вопросы. Он отвечал на них с возможной точностью и, тоже запинаясь, стал спрашивать о своем. Свободная беседа на запретную в течение многих лет тему действовала на нее как наркотик, и Роджер, великолепный слушатель, помимо ее желания вызывал на откровенность. К тому времени, как они дошли до места, она обнаружила такую энергию и силу характера, о которых он и не подозревал.

— Он был глупцом и пьяницей, к тому же еще и слабым человеком, — страстно говорила она. — Все они были небольшого ума — Лочиэль, Гленгэрри и другие. Все они много пили вместе и забивали себе головы глупыми идеями Карла. Пустые разговоры, и ничего более. Прав был Дугал, когда говорил: легко быть смелым, сидя за кружкой эля в теплой комнате. Поглупевшие от вина и слишком гордые своим происхождением, чтобы отступиться, они пороли своих людей и издевались над ними, подкупали и соблазняли — все для того, чтобы ввергнуть их в кровавую пучину во имя… во имя чести и славы.

Она фыркнула и какое-то время молчала. Затем, к удивлению Роджера, рассмеялась:

— А вы знаете, что самое смешное? И этот бедный, глупый пьянчужка, и его жадные тупые помощники, простые, честные люди, которые не могли заставить себя повернуть назад, — у всех у них была маленькая добродетель. Они верили. И странная вещь: все, что в них раздражало — вся их глупость, трусость, пьяное бахвальство и ограниченность, — все ушло. От Карла и его людей осталось одно — их слава, которой они так домогались при жизни, но так и не обрели. Может быть, Раймонд был прав, — добавила она более спокойно, — важна лишь суть вещей. Когда истлевает все, остается только твердость костей.

— Мне кажется, историки должны вызывать у вас некоторое раздражение, — рискнул заметить Роджер. — И все писатели — они сделали из него героя. Я хочу сказать, в северной Шотландии вы на каждом шагу видите изображения наследного принца — будь то банка пива или сувенирная кружка.

Клэр покачала головой, вглядываясь в даль. Вечерние сумерки сгущались, с кустов снова стало капать.

— Нет, не историки. Совсем не они. Их величайшее преступление в том, что они позволяют себе высказывать свое мнение о событиях, о которых знают только предположительно, имея в руках лишь то, что сочла нужным оставить нам история. И только немногие из них за дымовой завесой ложных фактов и бумаг видят, что происходило на самом деле.

Издали донесся шум. Роджер знал: это пассажирский поезд из Лондона. В такие вечера его гудок слышен даже в доме.

— Нет, виноваты люди искусства, — продолжала Клэр, — писатели, певцы, сказочники. Они берут прошлое и перекрашивают его по своему усмотрению. Из дурака они могут сделать героя, из пьяницы — короля.

— Значит, все они лжецы? — спросил Роджер.

Клэр пожала плечами. Хотя было прохладно, она сняла жакет; хлопчатобумажная блузка, повлажневшая от вечерней сырости, подчеркивала тонкую линию ключиц и изящество лопаток.

— Лжецы? — переспросила она. — Или волшебники? Может быть, они находят кости в пыли, прозревают суть того, чем они были, и облекают их в новую плоть и неуклюжий зверь превращается в сказочное чудовище?

— Или они не правы, занимаясь этим? — спросил Роджер.

Железный мост задрожал, когда прошел стрелку «Летучий шотландец». Размашистые белые буквы завибрировали.

Клэр устремила задумчивый взгляд на буквы, по ее лицу скользнул неровный звездный свет.

— Вы все еще не понимаете? — спросила она. В ней копилось раздражение, но осипший голос звучал как обычно. — Все очень просто — вы не знаете почему, — сказала она. — Вы не знаете, и я не знаю, и мы никогда не узнаем, этого. Мы не знаем, потому что не можем сказать, чем все это кончится, — конца нет. Нельзя сказать: «Должно было случиться именно это событие, и поэтому произошло все остальное». То, что сделал Карл для шотландцев, — было ли это неизбежно? Или его истинное предназначение быть тем, чем он сейчас и является, — символом, иконой? Если б не он, могла бы Шотландия выдержать двухсотлетний союз с Англией, сохранив до сих пор свою индивидуальность? — Она махнула рукой на размашистые белые буквы наверху.

— Не знаю! — ответил Роджер, вынужденный кричать — луч прожектора скользнул по деревьям, по мосту загрохотал поезд.

Целую минуту все гудело и ревело, дрожала земля; они застыли на месте. Наконец поезд пронесся, замер вдали перестук колес, и огонек последнего вагона скрылся из виду.

— Ну и что из этого получится, черт возьми? — сказала она, отвернувшись. — Вы никогда об этом не узнаете, но ведь вам все равно нужно действовать, не так ли?

Внезапно Клэр распростерла руки, кольца на ее сильных пальцах блеснули.

— Вы понимаете это, когда становитесь врачом. Не в школе — или где вы там учитесь, — а только тогда, когда соприкасаетесь с больным и знаете, что сможете ему помочь. Вокруг вас так много тех, с кем вы никогда не сможете соприкоснуться, чью суть вы не сможете выявить, тех, кто не попал в ваше поле зрения. Но вы не думаете о них. В данный момент вы пытаетесь помочь только одному — одному! — тому, кто сейчас перед вами. И вы действуете так, словно этот пациент — единственный человек в мире, потому что, начни вы действовать иначе, потеряете этого пациента, тоже единственного. Помочь в данное время только одному — это все, что вы можете сделать. И вы учитесь не отчаиваться от того, что не всем удается помочь, а просто делаете то, что в ваших силах.

Клэр снова повернулась к нему, лицо ее осунулось от усталости, но глаза сверкали, будто омытые дождем, в волосах запуталась влага. Ее рука легла на руку Роджера — жест, побуждающий к действию, так ветер наполняет парус, заставляя лодку двигаться вперед.

— Давайте вернемся в дом, Роджер, — сказала она. — Мне нужно вам кое-что сказать.

Клэр шла молча, избегая осторожных расспросов Роджера. Она отказалась от предложенной руки и шла одна, задумчиво опустив голову. Не потому, что принимает какое-то решение, подумал Роджер, она уже все решила, — просто раздумывает, что сказать.

Роджер был немало удивлен. Сейчас ее молчание позволило ему перевести дух после всех откровений сегодняшнего дня — он уже достаточно поломал голову над тем, для чего Клэр включила его во все это. Она вполне могла бы поговорить с Бри один на один. А может, она боялась реакции Бри на ее рассказ и потому ей не хотелось оставаться с ней наедине? Или она рассчитывала, что он ей поверит, — а он и поверил, — и таким образом станет ее союзником, подтвердит ее правоту?

К тому моменту, как они подошли к дому, он уже сгорал от любопытства. Сначала нужно было кое-что сделать: они разгрузили один из самых высоких книжных шкафов и придвинули его к разбитому окну, закрыв доступ холодному ночному воздуху.

Покрасневшая от напряжения, Клэр уселась на софу, а он подошел к столику с напитками и налил две порции виски. Когда миссис Грэхем была жива, она всегда приносила виски на подносе, аккуратно накрытом салфеткой, и обязательно вместе с печеньем. Фиона, будь у нее возможность, делала бы то же самое, но Роджер предпочитал в этом деле простоту.

Клэр поблагодарила его, чуть отпила из стакана, поставила его и подняла глаза на Роджера, усталая, но собранная.

— Вам, наверное, интересно, почему мне хотелось, чтобы вы услышали всю эту историю, — сказала она, словно читая его мысли. — Тому есть две причины. Вначале я скажу вам о второй. Что касается первой, то думаю, что у вас есть право знать и ее.

— У меня? Какое право?

Она взглянула на него немигающим взглядом золотистых глаз, простодушных и беспокойных, как глаза леопарда.

— Такое же, как и у Брианны. Право знать, кто вы такой.

Она направилась через всю комнату к дальней ее стене, от пола до потолка покрытой панелью из пробкового дерева. К стене были приколоты фотографии, схемы, визитные карточки, старые карты округов, запасные ключи и всякие разные мелочи.

— Я помню эту стену. — Клэр улыбнулась, коснувшись фотографии, на которой был запечатлен праздник в местной школе. — Ваш отец снимал что-нибудь отсюда?

Роджер в замешательстве покачал головой:

— Нет, не думаю. Он всегда говорил, что никогда не может найти вещи, положенные в ящик. Все самое важное он предпочитал держать перед глазами.

— Тогда это, вероятно, здесь. Он считал это важным.

Поднявшись на цыпочки, она стала просматривать вырезки на стене, осторожно касаясь пожелтевшей бумаги.

— Думаю, вот она, — пробормотала Клэр. Из-под старых набросков для проповедей, талонов на мойку машины она извлекла одну страничку и положила ее на стол.

— О, мое генеалогическое древо, — удивился Роджер. — Я не видел эту старую бумагу уже много лет. А когда она мне понадобилась, не обращал на нее особого внимания, — добавил он. — Если вы собираетесь сказать, что я усыновлен, то мне это известно.

Клэр кивнула, вглядываясь в схему:

— О да. Вот почему ваш отец — я имею в виду мистера Уэйкфилда — составил эту схему. Он хотел быть уверенным, что когда-нибудь вы узнаете свою настоящую фамилию, хотя он и дал вам свое имя.

Роджер вздохнул, подумав о его преподобии и маленькой фотографии в серебряной рамочке на его бюро, — похожий на него незнакомый улыбающийся юноша, темноволосый, в форме британских воздушных сил времен Второй мировой войны.

— И это я тоже знаю. Моя настоящая фамилия Макензи. Вы хотите сказать, что я связан с какими-то Макензи, которых вы… гм… знали? Я не вижу их имен на этой схеме.

Клэр, будто не слыша его, водила пальцем по ветвящейся паутине генеалогического древа.

— Мистер Уэйкфилд был очень пунктуальным человеком, — бормотала она как будто про себя. — Он бы не потерпел никаких неточностей. — Ее палец остановился в какой-то точке. — Вот, — сказала она. — Вот, где это случилось. Пониже этого пункта. — Ее палец замер над страницей. — Все правильно. Это ваши родители, ваши бабушка и дедушка, прабабушка и прадедушка и так далее. Но вот выше… — Палец скользнул вверх.

Роджер склонился над схемой, затем поднял на Клэр задумчивый взгляд зеленых, цвета болотного мха, глаз.

— Это Уильям Баклей Макензи, родился в 1744-м, от Уильяма Джона Макензи и Сары Иннес. Умер в 1782-м.

Клэр покачала головой:

— Умер в 1744-м, в возрасте двух месяцев, от оспы. — Она подняла голову; взгляд ее золотистых глаз был таким пристальным, что по его спине побежали мурашки. — Вам ведь известно, вы были не первым приемным ребенком в этой семье. — Ее пальцы барабанили по листу. — Ему нужна была кормилица. Его родная мать умерла, и он был отдан в семью, потерявшую ребенка. Они назвали его именем их умершего сына — дело обычное, — и я не думаю, что кто-нибудь стал бы привлекать внимание к ребенку, регистрируя его в приходской книге. В конце концов, он был крещен при рождении, зачем записывать его еще раз? Колам говорил мне, кому они его отдали.

— Сын Джейлис Дункан, — медленно произнес он. — Дитя колдуньи.

— Правильно. — Она смотрела на него оценивающим взглядом, склонив голову набок. — Я знала, что это должно быть именно так. Понимаете ли, ваши глаза… Это ее глаза.

Роджер сел, почувствовав внезапный холод, хотя книжный шкаф надежно защищал комнату от сквозняка, а в камине вновь пылал огонь.

— Вы уверены в этом? — спросил он и подумал: конечно, она уверена. Ведь нельзя же считать, что вся эта история — выдумка, плод больного ума. Он посмотрел на нее — она сидела спокойно, с бокалом в руке, очень собранная, как будто собиралась заказать сырные палочки.

Больной ум? У доктора Клэр Бошан Рэндолл, главного врача большого, престижного госпиталя? Бред сумасшедшего, расстроенное воображение? Легче представить, что безумен он сам. Роджер и вправду начинал об этом подумывать.

Он глубоко вздохнул и положил обе руки на схему, выделив лишь то, что относилось к Уильяму Баклей Макензи.

— Действительно интересно, и я рад, что вы поведали мне об этом. Но ведь это ничего не меняет, не так ли? Просто я могу теперь оторвать верхнюю часть этой генеалогии и выбросить ее. В конце концов, мы же не знаем, откуда взялась эта Джейлис Дункан и кто был отцом ее ребенка. Во всяком случае, вы, кажется, уверены, что не этот бедный старый Артур.

Клэр медленно покачала головой, глаза ее смотрели на него с холодной сдержанностью.

— О нет. Конечно, не Артур Дункан. Отцом ребенка был Дугал Макензи. Вот истинная причина того, почему она была убита. Не за колдовство… Колам Макензи не мог допустить огласки романа его брата с женой какого-то сборщика налогов. А она хотела выйти замуж за Дугала. Думаю, она шантажировала Макензи, угрожая рассказать правду о Хемише.

— Хемише? Ах да, сын Колама. Да, я помню. — Роджер потер лоб рукой. У него неожиданно закружилась голова.

— Нет, не Колама, — поправила его Клэр. — Дугала. Колам не мог иметь детей, а Дугал мог — и имел. Хемиш должен был наследовать все права Дугала и стать главой клана Макензи; Колам убил бы всякого, кто мог навредить Хемишу, — и убил. — Клэр глубоко вздохнула. — Вот вторая причина, почему я рассказала вам эту историю.

Вцепившись руками в волосы, Роджер уставился в стол; линии генеалогического древа корчились, как змеи, ядовитые жала, насмешничая, проглядывали между именами.

— Джейлис Дункан, — хрипло произнес он. — У нее был шрам от вакцинации.

— Да. Именно это заставило меня вернуться в Шотландию. Когда я уезжала с Фрэнком, я поклялась, что никогда не вернусь обратно. Я знала, что никогда не смогу забыть, но смогу похоронить то, что знаю; смогу уехать отсюда и никогда не буду пытаться узнать, что произойдет после моего отъезда. Это все, что я могла сделать ради них обоих — Фрэнка и Джейми. И ради будущего ребенка. — На мгновение ее губы крепко сжались. — Но Джейлис спасла мою жизнь на судебном процессе в Крэйнсмуире. Возможно, считала, что сама она обречена, но, чтобы спасти меня, она отвергла все свои шансы. И оставила мне записку. Дугал передал мне ее в пещере в северной Шотландии, когда привез известие о том, что Джейми в тюрьме. Записка состояла из двух частей. Предложение: «Я не знаю, возможно ли это, но думаю, что да» — и продолжение из четырех цифр: один, девять, шесть и восемь.

— Тысяча девятьсот шестьдесят восьмой, — произнес Роджер. У него было такое чувство, будто все это происходит во сне. Наверное, он скоро проснется. — Как раз этот год. Что она имела в виду, говоря, что это возможно?

— Вернуться назад. Через камни. Она не пыталась, но подумала, что я смогу вернуться. И конечно, она была права. — Клэр повернулась и взяла со стола бокал с виски. Она внимательно смотрела на Роджера поверх бокала глазами того же цвета, что и содержимое стакана. — Сейчас тысяча девятьсот шестьдесят восьмой — год, когда она вернулась сама. Хотя я думаю, что она еще не дошла.

Роджер чуть не уронил свой бокал.

— Что… сюда! Но она… вы же не можете сказать… — Он запинался, мысли кружились у него в голове.

— Я не знаю точно, — заметила Клэр. — Но думаю, что так. Я почти уверена, что она шотландка, и, вероятно, она вышла где-то в Шотландии. Считается вполне доказанным, что там много огромных, выступающих из земли камней, и мы знаем, что Крэг-на-Дун — проход для тех, кто умеет им пользоваться. Кроме того, — добавила она с таким видом, будто выдвигала неоспоримый аргумент, — Фиона ее видела.

— Фиона? — Это было уж слишком. Полный абсурд. Во что-нибудь еще он мог бы поверить — смещение времен, предательство кланов, всякие исторические откровения, — но Фиона… Нет, этого его разум не мог воспринять. Роджер умоляюще посмотрел на Клэр. — Скажите, что вы не это имели в виду, — попросил он. — Только не Фиона.

Клэр усмехнулась краешком рта.

— Боюсь, что это так, — сказала она. — Я как-то расспрашивала ее о друидах, к которым принадлежала ее бабушка, вы знаете об этом: Она, конечно, поклялась хранить все это в тайне, но я уже немного знала о них, так что… — Клэр мягко, извиняюще пожала плечами, — разговорить ее было нетрудно. Она рассказала мне, что здесь побывала еще одна женщина и тоже задавала вопросы — высокая, светловолосая, с пронзительными зелеными глазами. Фиона сказала, что эта женщина напомнила ей кого-то, — деликатно добавила Клэр, стараясь не смотреть на него, — но она не помнит, кого именно.

Роджер чуть не застонал и стал медленно клониться вперед, пока его голова не коснулась стола. Он закрыл глаза, ощущая лбом холодную поверхность дерева.

— Фиона не спросила, кто она? — произнес он, не открывая глаз.

— Ее зовут Джилиан Эдгарс, — ответила Клэр.

Он слышал, как она встала, дтрошла по комнате, добавила себе виски, потом подошла к столу и остановилась. Он чувствовал ее взгляд у себя на затылке.

— А теперь — вам решать, — спокойно произнесла Клэр. — Последнее слово за вами. Хотите, я поищу ее?

Роджер поднял голову и бессмысленно уставился на Клэр.

— Вы ее поищете? — переспросил он. — Если это… если все это правда, мы должны разыскать ее, не так ли? Ведь если она вернется обратно, то будет заживо сожжена? Конечно, вы должны ее найти! — взорвался он. — О чем тут спрашивать?

— А если я найду ее? — Клэр положила тонкую руку на старый, выцветший листок с генеалогическим древом. — Что будет с вами? — тихо спросила она.

Он обвел беспомощным взглядом свой ярко освещенный, захламленный кабинет со стеной, увешанной всевозможной ерундой, старый побитый чайник на старинном дубовом столе. Твердом, как… Он ощущал свои ноги, бедра, обтянутые грубыми вельветовыми штанами, чтобы убедиться, что он так же реален, как и стул, на котором он сидит.

— Но я же… настоящий! — закричал он. — Я не могу… просто так… испариться!

Клэр задумчиво подняла брови.

— Я не знаю, что тогда с вами будет. Не имею ни малейшего представления, что произойдет. Может быть, вы никогда не будете существовать? В таком случае сейчас вам не стоит слишком волноваться. А может, то, что делает вас уникальным, единственным, ваша душа — или как вы предпочитаете ее называть? — может быть, ей предопределено существовать, и тогда вы останетесь самим собой, возможно, только в несколько иной родословной. В конце концов, какая часть вашей физической сущности берет начало в ваших предках, живших шесть поколений назад? Половина? Десять процентов? — Клэр пожала плечами и, поджав губы, внимательно посмотрела на него. — Как я вам говорила, у вас глаза Джейлис. Но я вижу в вас и Дугала тоже. Не в чертах лица, хотя у вас скулы Макензи, как и у Бри. Нет, что-то более неуловимое, например, в ваших движениях, — стремительных, грациозных. Нет… — Она покачала головой. — Не могу описать. Но это так. Это «что-то» необходимо вам, чтобы быть тем, кто вы есть. Могли бы вы обойтись без этой малости, унаследованной от Дугала?

Клэр тяжело поднялась; впервые за время их знакомства она выглядела на свой возраст.

— Больше двадцати лет я искала ответы на эти вопросы, Роджер, и могу сказать одно: ответов нет, есть только возможность выбора. Мне самой много раз приходилось выбирать, и никто не может сказать, правилен ли был мой выбор. Разве что мистер Раймонд, хотя не думаю, он слишком верил в чудеса. Я считала, что у меня есть одно право — рассказать вам все, выбор за вами.

Он поднял бокал и осушил остаток виски.

Сейчас 1968 год от Рождества Христова. Год, когда Джейлис Дункан вступила в каменный круг. Год, когда она вышла навстречу своей судьбе под рябиновыми деревьями в горах возле Леоха. Незаконнорожденное дитя и смерть в огне.

Роджер встал и зашагал вдоль книжных шкафов, заполнявших кабинет. Книги по истории, изменчивой и ложной.

Ответов нет, есть только выбор.

Шагая по кабинету, он дотронулся до книг на верхней полке. История якобитского движения, рассказы о повстанцах 15 и 45 годов. Клэр знала большинство мужчин и женщин, описанных в этих книгах. Она боролась и страдала вместе с ними, чтобы спасти незнакомых ей людей. И в этой борьбе потеряла все, что ей дорого. Но выбор был за ней, а теперь — за ним. Но может быть, этот выбор всего лишь сон, своего рода галлюцинация? Он украдкой взглянул на Клэр. Она, откинувшись, сидела в кресле не двигаясь, закрыв глаза, и только на шее бился чуть заметный пульс. Нет. На какое-то мгновение ему удалось убедить себя, что все это фантазии, выдумки, но только до тех пор, пока не посмотрел на нее. Но, видя Клэр, он не мог сомневаться в правоте ее слов.

Роджер положил руки на стол, перевернул их, рассматривая переплетение линий на ладонях. Только ли собственная его судьба лежит в согнутых ладонях или он держит жизнь незнакомой женщины?

Нет ответа. Он осторожно сжал руки, как будто удерживая в них что-то маленькое и хрупкое. Он сделал выбор.

— Давайте найдем ее, — сказал он.

Ответа не последовало. Только тихо вздымалась и опускалась округлая грудь сидящей в кресле женщины. Клэр спала.