Глава двадцать шестая
Не связывайся с теми, кому нечего терять. Поединок будет не-равным.
Балтасар Грациан
Скрипя, как несмазанная телега, «Великий князь Святослав» продвигался вперед, все ближе и ближе к берегам Америки. Двухнедельная стоянка в Санта-Анне, вызванная необходимостью хоть как-то привести в порядок эскадру, подлечить раненых и похоронить убитых, не прибавила энтузиазма ни рядовым казакам, ни их командирам. Пару раз я перехватывал взгляд Алексея Орлова, и, честно говоря, мне было жутковато видеть мрачный огонь, горящий в этих глазах. Казалось, внутри его бушует вулканическая лава, ища возможность вырваться наружу и сокрушить все вокруг.
Граф считал себя виновником произошедшего. Он изволил почивать с любимой супругой, когда с рассветом вахтенный начальник обнаружил исчезновение «богородицы». Капитан же корабля, до этого плавания вот уже много лет исполнявший обязанности коменданта заштатного порта, не решившись тревожить флагмана, сам повел корабль, а за ним всю эскадру в зубастую пасть Санта-Анны. Результаты такой подобострастности были ужасающи.
Казалось, только Господнему покровительству можно было приписать нашу конечную победу. Не удайся казакам их безрассудный штурм, не задержи мы «богородицу» близ Сатанаксио, не подойди вовремя отставшие от общего строя транспорты, и столь гордо начавшееся плавание, безусловно, завершилось бы в водах безызвестных испанских островов.
Господь даровал нам победу, но девять кораблей были полностью уничтожены, семнадцать годились лишь на то, чтобы послужить для починки остальных, все же державшиеся на плаву получили различные повреждения и нуждались в ремонте. Однако главным все же были не корабли: мы потеряли почти восемь тысяч ранеными и убитыми. Вот так вот глупо и без всякого смысла, захватив никому не нужную испанскую крепость, что, конечно же, отнюдь не улучшало наших отношений с Испанией. Я часто вспоминал слова Калиостро о том, что нам еще понадобится его патент испанского полковника, когда эта держава вступит в войну. Что ж, повод к войне был уже налицо.
– …Так вот, ты представляешь, что этот гад учудил?! – шумел Лис, наливая себе очередной стакан жуткого пойла, именуемого им «Лисовым напием». – За два дня до нас в Санта-Анну пришел неизвестный голландец, и некий матрос, родом испанец, сообщил коменданту, что огромная эскадра под командованием знаменитого Джон Пол Джонса идет захватывать архипелаг. А у испанцев здесь, так сказать, секретная военная база. Тут тебе и провиант, и боеприпасы, и мастерские, ну, база, одним словом. Вот этот самый дон и решил сыграть с нами в национальную игру «Родина или смерть». А я так думаю, что голландец, который на Санта-Анну заходил, как раз тот самый, которого Пол Джонс досматривал. Он его, видать, на остров и отправил. Если только вообще этот голландец действительно голландец, а не наблюдатель, которого американеры нам навстречу послали. Уж больно мы как-то спокойно шли.
Эту историю я слышал от Лиса уже в десятый раз. Он все не мог успокоиться, начиная свое повествование анализом нашей неудачи и заканчивая, к моменту опустошения весьма вместительной бутыли, обещаниями найти подлюку и оторвать ему то, что черт между ног приделал. Не в силах больше выслушивать грозные речи своего напарника, я оставил его изливать наболевшее новопроизведенному капитану, вернее, ротмистру Ржевскому и поднялся на палубу к свежему воздуху.
Эскадра продолжала свой путь. Конечно, теперь ни о каком походе к реке Святого Лаврентия речи уже не было. Большинство наскоро залатанных кораблей до нее бы просто не дошли. К тому же, ко всем нашим бедам, теперь, после Санта-Анны, едва ли не каждый день нам приходилось отражать наскоки каперов, сопровождавших караван, подобно волчьей стае, преследующей стадо оленей. Они опасались соваться под тяжелые орудия линейных кораблей и фрегатов, но тут же появлялись на горизонте, стоило только одному из потрепанных английских транспортов замедлить ход или остановиться. Их отгоняли, и они исчезали, не принимая боя, но вскоре появлялись вновь, норовя огнем своих орудий пустить на дно или хотя бы изрядно повредить десантные суда. Нельзя сказать, чтобы это им совсем не удавалось. День ото дня мы несли новые потери, небольшие, но регулярные. Теперь нам было не до Святого Лаврентия, нам необходимо было пристать к материку так скоро, как только возможно.
– Земля! – Когда-то этим криком началась история европейского покорения нового континента. Теперь страница книги судеб перевернулась, и новая строка в истории Америки тоже началась кличем «Земля!». Все, кто был на кораблях, вывалили на палубы, чтобы своими глазами наконец увидеть долгожданную Русь Заморскую, так долго прятавшуюся за горизонтом.
Корабли начали медленно приближаться к берегу, опасаясь отмелей.
– Вот и пришли, – вздохнул, радостно улыбаясь, Алексей Орлов, спускаясь с капитанского мостика. – Слава тебе, Господи! – Он размашисто перекрестился и кивнул Пугачеву, во все глаза поедавшему вожделенную землю. – Ну что, государь-надежа, вот она, твоя землица. Вступай во владение.
– Да-а-а, – прошептал тот, не сводя зачарованного взгляда с холмов, видневшихся за кромкой полосы прибоя, – велика ты, Русь Заморская, казачья сторонка. – «Император» повернулся к графу Орлову. – Как сей берег величают?
– Северная Каролина, ваше величество.
– Как? – переспросил Пугачев. – Не по-нашенски звучит. Караульна будет. Гей! – крикнул он во всю мощь своего луженого горла. – Вот она, земля наша! За дело, казаче! Закревский! Волоки штандарт. Желаю первым на землю нашу ступить.
– Мы не сможем подойти к берегу вплотную, – начал объяснять Орлов. – Судя по береговой линии, там слишком мелко.
– Тогда вели спускать лодки. Че ж нам, до зимы тут сидеть, ждать, пока лед станет?
– Дорогой брат, – обратилась к Пугачеву Елизавета Кирилловна, дотоле молча слушавшая беседу «родственников», – вам пришлось бы очень долго ждать. Здесь лед не станет никогда.
– Это как? – непонимающе посмотрел на нее «государь». – А зимой?
Госпожа Орлова обменялась с супругом насмешливыми взглядами.
– И зимой тоже.
За время нашего путешествия мне почти не доводилось видеть бывшую пленницу. Лишь только на Санта-Анне я видел ее помогающей Калиостро врачевать раненых казаков и матросов. Порой до меня доносились адресованные ей соленые словечки моряков, недовольных присутствием женщины на корабле, но вернее всего это была лишь дань традиции, а не реальная озлобленность. Сестра государя была выше мелких упреков.
– Шлюпки на воде, государь! – послышался крик одного из пугачевских командиров.
– Ну, с богом! – Емельян Иванович потянул саблю из ножен. – За мной, казаки! Здесь нас ждет земля и воля! – Он подошел к брошенному за борт трапу. – Закревский, флигель да лекарь мой пойдут со мной. Ржевский, возьми десяток стрелков, охранять меня будешь. А ты, аншеф, держи знамя, великий час настает. – Он вздохнул, словно собираясь с силами, и, махнув рукой, начал спускаться по трапу в качающийся у борта адмиральский катер.
Прибойная волна подхватила легкое суденышко. Шлюпки, наполненные десантом, двинулись к берегу. И над головой стоящего на носу императора взвился золотой флаг со знакомым мне орлом. Хотя… Я пригляделся и даже протер глаза от неожиданности.
– Лис, что это? – прошептал я, все еще не веря увиденному. Мои познания в геральдике взбунтовались все разом, отказываясь признавать открывшееся мне зрелище.
– Трехглавый орел, – гордо произнес аншеф Закревский. – Священный символ Руси Заморской. Отныне и впредь.
Я охнул и, словно ища сочувствия, посмотрел на Редферна, стоявшего за моей спиной. Однако в его глазах, обращенных к полоскавшемуся по ветру стягу, читался только немой восторг. Казалось, что он был готов сражаться и умереть под этим знаменем, не желая иного воздаяния, кроме славы нелепого трехголового мутанта.
Берег был все ближе. Уже видны были деревянные домики, приткнувшиеся то там, то сям по гребням холмов, церквушка и небольшой деревянный пирс на сваях и покачивающиеся вблизи него рыбачьи лодки.
Льется песня на просторе.
Не грусти, не плачь, жена.
Штурмовать далеко море
Посылает нас страна, —
переполняемый чувствами, затянул Лис. И слова этой песни, разносимые над десантными шлюпками, были встречены бурей восторга так, будто они вырывались из сердца каждого, кто плыл сейчас к желанной земле. Катер Пугачева ткнулся носом в прибрежный песок, и «император», приняв у начальника своего полевого штаба развевающийся штандарт, ловко соскочил за борт. Вода доходила ему почти до колен, однако, не обращая на это никакого внимания, «государь» зашагал к берегу и, дойдя до суши, воткнул древко знамени в мокрую землю. Затем, преклонив колени, он коснулся губами зачерпнутой в пригоршню землицы и, встав, огласил замершим в ожидании казакам:
– Ходи, казаче, выгружайся. Здесь жить будем.
Разгрузка шла полным ходом, когда за холмистой грядой ударили барабаны и у крайних домов поселка развернутой шеренгой начали появляться люди в военной форме с ружьями наперевес.
– Кто такие? – глядя на нежданных гостей, поинтересовался у меня Пугачев.
– Судя по цвету мундиров, это солдаты континентальной армии.
– И чего хотят? – Пугачев взял поданную Лисом подзорную трубу и начал пристально разглядывать приближающуюся под барабанный бой стрелковую линию.
– Драки ищут, – прокомментировал увиденное Закревский.
– Это завсегда пожалуйста. Сколько нас сейчас на берегу?
– Человек до пятисот наберется, – доложил пугачевский генерал-аншеф. – Кавалерии маловато, не больше тридцати сабель, а пушек вообще нет.
– Плохо, но че делать, – нахмурился император. – Орлов нам своими пушками не поможет?
– Никак нет, государь. Там, где он сейчас стоит, до берега ему не достать. А ближе подойти – корабельная осадка не позволяет.
– Ну да ладно, Закревский, горе – не беда, – махнул рукой Емельян Иваныч. – Кулака у человека два, а морда-то одна, так что бить сподручней, чем получать. Авось отмашемся. Ты, аншеф, займись высадкой. Кому лодок не хватает, пусть вплавь добираются. Ты, флигель, командуй теми, кто уже высадился. Полчаса продержишься, мы здесь великой силой соберемся, кому хошь голову свернем. Давай действуй. Посмотрим, чему моя женка своих охфицеров учила. Ржевский, кавалерию на тебя оставляю.
– Слушаюсь, ваше величество, – гордо расправляя плечи, выпалил тот.
– Давай, брат, надеюсь на тебя. Ну а ты, лекарь, сховайся покуда где-нибудь. Для тебя здесь после боя работы хватит.
Калиостро согласно склонил голову, и покоящийся на его плече бушмейстер дружелюбно зашипел, выражая поддержку словам «государя».
– Да, Закревский, – Пугачев повернулся к Лису, уже направлявшемуся в сторону пирса, – в первую очередь распорядись переправить пушек да пушкарей. Ну а теперь с богом, друзья мои! Вломим басурманам!
Наше положение было неутешительным. Как доложили посланные разведчики, в долине за холмами скопилось не менее двух тысяч человек, судя по разнообразию одежды, местной милиции, и что-то около семисот солдат регулярной армии. Если прибавить к этому выгодную позицию, которую занимал противник, то полчаса, которые предстояло выстоять, вполне могли оказаться последними в нашей жизни. Надежда была лишь на то, что Пугачеву и Лису действительно удастся собрать на берегу значительные силы до того, как американские войска вдребезги разнесут импровизированный заслон.
– Видите эти домики, – командовал я, – занимайте их. Стреляйте из чердаков, окон, откуда только можно. Один стреляет, другой заряжает. Залповый огонь запрещаю. Цельте в знаменщиков, офицеров, словом, в тех, кто лучше одет. Убивать не обязательно. Ваша мишень – руки и ноги. Раненый – не мертвый, он своими воплями больше паники создает. А чтобы в тыл его утащить, двое здоровых нужно. Отстреливайте трубачей и барабанщиков, всех, кто может отдавать или передавать команды. Если близко подойдут или патроны кончатся, отходить на фланги. Коли ничего другого не останется – в сабли возьмем супостата. Тем же, кто не в дому, стрелять с колена или лежа, укрываясь за камнями, заборами, за всем, где можно укрыться. Врассыпную бой не принимать. Ждать приказа к атаке.
Спешенные казаки стремительно занимали отведенные им позиции. Со мной в качестве тактического резерва осталась только конная команда Ржевского да десяток стрелков пугачевского конвоя. Я не сомневался ни в мужестве, ни в боевой ловкости тех, кому предстояло сейчас принять первый удар, но этот отряд был своеобразным последним моим козырем в предстоящей битве. И пока что, увы, не только последним, но и единственным.
Американцы приближались. Их шеренги уже спустились с дальних холмов и, старательно держа строй, подходили все ближе и ближе. Десять шагов, еще десять… Грохотавшие барабаны задавали мерный такт грозному шествию, внушая невольную мысль о неотвратимости гибели, о бессмысленности сопротивления этой несокрушимой силе. И все же я знал, я был уверен, что с нашей стороны против войска исправно шагающих вчерашних фермеров и лавочников стоит отряд прирожденных бойцов, которым нечего терять и в головах которых нет даже места для мысли о сдаче, бегстве и тому подобных глупостях. Строй американцев, или американеров, как величал их Лис, был уже на дистанции ружейного выстрела. Еще немного, еще десяток шагов…
– Огонь! – скомандовал я. Завывший протяжно казачий рожок разнес мою команду над холмами. Дробно затрещали казачьи выстрелы, выбивая из строя то одного, то другого марширующего. Грохнул им в ответ залп континенталов, затем еще один и еще. Казалось, невзирая на потери, американеры готовы идти без остановки до самого берега, чтобы скинуть нас в воду. Что вся наша пальба для них, словно град для танка. Они маршировали, и в громких их криках уже слышалось предчувствие победы. Славной победы над неведомым врагом.
Но предчувствиям не всегда дано сбываться. Покачнулось и рухнуло знамя со свернувшейся змеей, готовой к броску. Кто-то вновь подхватил его, но тоже упал наземь лицом вниз, придавливая собой древко. Грохот выстрелов заглушал крики раненых, но в редкие секунды затишья их жуткие вопли доносились до нас так же явственно, как слова отдаваемых мной команд:
– Перенесите огонь на левый фланг, похоже, там управление уже потеряно. Дожимайте, заставьте их отступить.
Стрельба не стихала, каждый миг унося новые и новые жизни с обеих сторон. Американеры попятились и начали отступать, стараясь, однако, удерживать линию. Это, безусловно, был первый успех, но говорить о какой-либо победе было еще очень рано. И словно в подтверждение моих слов с холма, ярдах в ста от нас, ударила пушка. Взрыв разнес ограду одного из рыбацких домиков. Следующий превратил в кучу мусора сарай около него.
– Вилка, – прошептал Ржевский, стоявший рядом со мной.
Третье ядро пробило крышу импровизированного форта, и ее обломки взметнулись вверх вместе с языками пламени.
– Четыре орудия, – доложил Редферн, рассматривавший в подзорную трубу батарейную позицию на холме.
Между тем новые артиллерийские залпы рушили уже соседний домик, заставляя оставшихся в живых казаков отступить, покинув убежище, уже переставшее быть таковым.
– Черт подери, – пробормотал я, – однако кто-то там весьма недурственно стреляет.
– Вальдар, разреши-ка, я ее… – Он сделал жест руками, больше имеющий отношение к любовным играм, чем к боевым действиям. – Шоб аж дым из ушей пошел.
– Давай, ротмистр, – кивнул я. – Из ушей пусть идет, а из пушек ни-ни.
Лицо Ржевского приняло радостно-возбужденное выражение.
– За мной! – закричал ротмистр, поднимаясь в стременах. – Круши басурманов! – Он крутанул саблей над головой, и три десятка казаков в едином порыве полоснули нагайками своих коней, устремляясь вслед за Ржевским.
– Ура! – ревели они. – Круши басурманов! Сарынь на кичку!
Я хорошо представлял себе, как суетится сейчас орудийная прислуга, разворачивая пушки в сторону нежданной атаки, как забиваются в стволы картечные заряды, как тлеют готовые к делу пальники. Я представлял все это воочию и молил бога о ерунде, о крошечной заминке, камешке в сапоге, паре секунд, чтобы пущенная в упор картечь не скосила этот отчаянный кавалерийский отряд, ставший для нас сейчас последней надеждой. Однако вряд ли Господь прислушивается к мольбам воюющих сторон, быть может, оттого, что слишком редки в них голоса, просящие не победы, но мира.
Басовито гаркнула шестнадцатифунтовая служительница бога войны, выплевывая из своего чугунного жерла навстречу атакующим смертоносный картечный веер, и несколько казаков вылетели из седел, кто знает, убитые или раненые. Нам оставалось лишь радоваться, что наскоро повернутое орудие стреляло без должной наводки и потому потери были довольно малочисленными. Будь у артиллеристов в запасе еще хотя бы минута, и никому из всадников не избежать гибели. Но Ржевский был уже на батарее, а вслед за ним на нее ворвались и остальные пугачевцы, сокрушая безнадежное сопротивление орудийной обслуги стальными молниями сабель.
Однако пока сражение не закончено, весы богини победы редко остаются пустыми. Подобно новой напасти, сквозь расступившийся строй американской пехоты на позиции наших стрелков вниз по склону конь о конь вынеслось два эскадрона драгун континенталов. Выкинув вперед руки с тяжелыми палашами, они мчались вперед, крича что-то яростное, но невнятное в общем шуме. Казаки медленно отступали, отстреливаясь на каждом шагу, но вряд ли взятых с собой боеприпасов им могло хватить надолго. Еще немного, и мне бы пришлось идти на ту самую атаку в сабли, откуда мало кто выходит, не получив достойных отметин, если только вообще выходит.
Я обнажил клинок, готовясь отдать приказ, готовясь повести этих неустрашимых воинов, быть может, в последнюю атаку…
Ядро ударило в самую гущу драгунского строя, за ним еще два. «Ну, слава богу, – Питер подал мне подзорную трубу, чтобы лучше разглядеть происходящее, – видать, Ржевский додумался использовать заряженные пушки». Но вслед за третьим ядром последовало четвертое. «Что такое? – Я недоуменно посмотрел на гребень холма, откуда била батарея. – Неужели Ржевскому удалось самому зарядить орудие, навести его… да как навести!» Ядра падали не впереди, не сзади, а точно в гущу всадников, вырывая клочья из плотного строя. Драгуны смешались, пытаясь повернуть на ходу, и тут…
Мы выстояли наши полчаса. Я посмотрел на свой брегет: мы выстояли сорок пять минут, и, словно победные фанфары в нашу честь, ударили во фланг поворачивающимся драгунам орудия с берега. «Ура-а-а-а!» – донеслось со стороны моря, и несколько сотен всадников, развернувшись лавой, устремились на континенталов. Впереди всех на своем соловом кракене мчался Пугачев, рядом с ним скакал Лис, и над головами у них развевалось золотое знамя с трехглавым орлом.
– Бегут, бегут американеры! – закричал стоящий у меня за спиной Редферн, готовый, кажется, пуститься в пляс при виде улепетывающих без оглядки драгун.
Строй американских войск окончательно разрушился, и континенталы, еще совсем недавно так гордо вышагивающие в атакующей линии, бежали теперь, бросая оружие, тщась обогнать казачьих коней. А вслед за Пугачевым неслась крылатая богиня победы, но и она не поспевала за безудержным натиском могутного атамана.
Вечерело. Высадка армии государя-императора подходила к концу, и в местной церквушке, менее всего пострадавшей от бушевавшего над округой свинцового града, на военный совет собирался старший командный состав нашего войска, чтобы подвести итоги первого боя в вожделенной Руси Заморской. В поселок потихоньку, по одному и семьями, стали возвращаться его обитатели, как обычно, спрятавшиеся в лесах при виде чужих кораблей на горизонте. Они горестно охали, увидев дымящиеся развалины на месте домов, ворча, собирали разметанный взрывами домашний скарб, деловито забивали чопики в продырявленные стены и, убедившись в дружелюбном настрое казаков, спешили обменять припрятанную копченую и вяленую рыбу на нитки, сукно и водку.
– Как сию деревню величают? – спросил одного из рыбаков Пугачев.
Я перевел ему вопрос.
– Слайбич, – поклонился рыбак, понимая, что человек, вопрошающий его, должно быть, весьма важная персона.
– Злой бич? – усмехнулся «государь». – Что ж, и то верно. Недобрым бичом нас сей берег встретил. Ну да ничего, коли уж мы на землю сию ступили, обратно не уйдем. Битва при Злом биче за нами осталась.
Рыбаку, похоже, все было глубоко безразлично, и то, за кем остался этот клочок суши, и то, под чьей властью ему теперь находиться. Он смерил безразличным взглядом боевой штандарт, развевавшийся посреди лагеря, и отправился, покуривая голландскую трубку-носогрейку, проверять, цела ли его лодка.
Серьезный разговор все еще не начинался. Все ждали Алексея Орлова, задерживающегося на «Святославе», и потому присутствующие страстно спорили о том, что предстоит предпринять далее, и горячо, наперебой обсуждали детали прошедшего боя.
– Что-то подозрительно англичан не слышно, – вставил я. – По идее, они должны быть где-то рядом.
Григорий Орлов, дотоле весело и бесшабашно рассказывавший сидевшему тут же Ржевскому, как, увидав атаку ротмистра на батарею, они с канонирами, как есть, прыгнули за борт и, добравшись до берега вплавь, мчались затем, положив язык на плечо, чтобы поддержать огнем пушек отступающих стрелков, осекся на полуслове и, посмотрев на меня, хмыкнул:
– Были твои англичане, не беспокойся. Стою я в одной рубахе, мокрый до костей, навожу орудие, вдруг на тебе, приезжает такой себе павлин краснокафтанный. От спеси чуть не лопается. Говорит, что золотыми сыплет, каждое слово считает, чтоб лишнего не передать. Я, говорит, адъютант генерала Гоу, какой-то там чертов майор. Кто у вас тут старший? Я ему отвечаю: «Я старший». Он меня взглядом смерил, как в лавке оценил, паскуда, торгашья душа. Говорит: «Я хочу видеть вашего начальника. У меня для него приказ от генерала». Я осерчал, кричу ему: «Какой такой приказ? Докладывай точно. Я начальник артиллерии граф Орлов». А он мне: «Генерал Гоу велел вашему корпусу двигаться в юго-западном направлении до берега реки Кейп-Фир на соединение с корпусом Корнуоллиса».
– Ну а ты ему? – Лис хитро посмотрел на меня, предчувствуя, что, судя по отсутствию на этом военном совете англичан, ответ графа был достоин войти в анналы военной дипломатии.
– Ну а что я? – нахмурился Орлов. – Осерчал я на этого петуха расфуфыренного. Чего это вдруг какие-то генералы мне указывать начали, и говорю адъютанту довольно-таки пристойно: «Передайте лично от меня вашему генералу Гоу „go away“ (пошел вон)».
– А он?
– Он за палаш схватился.
– А ты? – не унимался Лис.
– А я его банником поперек хребта навернул. Хлипкие у них тут банники, с первого раза пополам треснул, – пожаловался начальник пугачевской артиллерии. – Так что потом Ржевский с казаками этого майора и эскорт его, поди, версты полторы гнали.
– Значит, вопрос с англичанами можно считать закрытым, – подытожил я. – Что ж, может, так оно и лучше. Вопросы, кто за кого, отпали сами собой. – Я хотел еще что-то добавить, но не смог. Голос, возникший в моей голове, потребовал внимания так же настоятельно, как внезапно вылезший гвоздь из сиденья стула. Судя по взгляду Лиса, его эта напасть тоже не обошла стороной.
– Эй, вы, герои войны против независимости, – безапелляционно заявил голос, – пожалуйте в ближайший к пирсу дом на исповедь. Епитимью на вас накладывать буду.
Я невольно поперхнулся. Это был голос Джозефа Рассела, Двадцать третьего герцога Бедфордского.