Глава 23

Радостный слуга вбежал в спальню, где на мягкой перине забылся тяжким сном изможденный и опустошенный Иезекия бен Эзра.

– Хозяин! Хозяин! – возбужденно кричал слуга. – К нам идет царевич Даниил!

– Что? – Лицо Иезекии побледнело, и лоб покрыли мелкие капельки испарины. – Нет! Зачем?! Я болен!

Перед ним вновь мрачной картиной явственно встали холодные, точно застоявшиеся в ножнах мечи, глаза напутствовавшего его жреца: «Молчание! Лишь в этом твое и ее спасение».

– Я… не…

Он понимал, что отговорки не помогут. Что они не остановят предводителя и надежду эбореев, ежели тот почтил своим вниманием его дом. Да и отступать было некуда. Не спрашивая позволения, Даниил отодвинул слугу и вошел в комнату.

– Приветствую тебя, мой Иезекия!

– Мир входящему, – чуть ли не простонал хозяин лавки.

– Я рад видеть тебя на свободе.

– Да, – вяло отозвался бен Эзра. – Они отпустили меня. Но я никого не убивал – это истинная правда! Я готов поклясться…

– Я ни на миг не сомневался в твоей невиновности, – заверил царевич.

– Они были добры, – выдавил из себя несчастный эборей. – И… справедливы.

«Господи, – страдальчески думал он. – За что посылаешь мне такое испытание? Чем прогневил я тебя?»

В голове Намму крутилось совершенно другое. При упоминании о справедливости ему вспомнились треволнения сегодняшней ночи и ритон с отменным вином, что протянул ему Гаумата по дороге сюда. Либо он что-то замышляет, либо изрядно напуган, а может, и то и другое вместе.

– Известно ли тебе что-нибудь о дочери твоей, Сусанне? – наконец произнес Даниил.

Иезекия молчал, умоляюще глядя на гостя. Когда бы тот мог читать по глазам, как по восковой табличке, он бы увидел там страдание, ужас и боль оттого, что невозможно одолеть неодолимое.

– Говори же! – сурово потребовал царевич.

– Я и не знаю, что сказать, – пробормотал бен Эзра. – Я был взаперти в те дни, и до меня доходили лишь слухи.

– Расскажи, что знаешь! – не унимался его собеседник.

– Мне сказывали, будто бы ей удалось похитить драгоценный сампир, именуемый «Душой Первозавета». Быть может, это и не она вовсе, но его отыскали здесь, под моей крышей. Я не верю этому и все же боюсь, вдруг это правда. Кому, как не тебе знать, что значит сей камень для нашего народа. А уж как Сусанна мечтала о дне, когда эбореи вновь обретут землю обетованную, о том я могу тебе поведать без утайки.

– Твоя дочь столь же невиновна, как и ты.

– Мой господин! – взмолился Иезекия. – Я лишь несчастный отец, и я не знаю, за какие прегрешения гнев божий пал на мою семью. Быть может, это испытание, которым Всевышний укрепляет веру избранных своих? Но ведь я только простой лавочник, не воин и не князь народа моего. Мне страшно за свою жизнь, но еще больше, чем жизнь, я люблю дочерей, отраду глаз моих и опору в старости. Я боюсь за них, очень боюсь. Что я без них? Пень срубленного древа, пересохший колодец, тень вчерашнего дня!

Мы жили тихо и спокойно до того дня, как ты вошел в наш дом. Ты столько дал своему народу, что и всех известных слов не хватит возблагодарить тебя. Но мир и покой, царившие под этими сводами, растаяли, будто привиделись нам во сне. Прости меня, мой господин, я слаб и немощен, не мне и не моим дочерям нести столь тяжкий груз испытаний. Если можешь, отступись от нас. Мы же тихо возрадуемся твоим победам и станем нижайшими из рабов твоих!

Иезекия упал на колени перед Даниилом, хватая полу его одежды:

– Не обессудь. Прости, если можешь!

– Мне не нужны рабы, – вырывая край алого плаща, промолвил царевич, едва находя слова, чтобы не обрушить гнев на голову обессиленного Иезекии. – Твоя дочь невиновна, и бог слышит мои слова. Я не найду себе покоя дотоле, пока она не обретет свободу!

Он развернулся и, хмуро глядя в пол, направился к выходу.

– Не прогневайся на нас, господин, – неслось ему вслед. – Мы слабые люди.

Гаумата смотрел туда, куда удалился ненавистный эборейский царевич. Он знал, что должно произойти дальше, и до боли в зубах сожалел, что не может бросить все и отправиться вслед за непримиримым врагом, испившим чашу примирения. Было бы славно увидеть, как вдруг спустя несколько минут после того, как вино попадет в желудок, смертный холод начнет охватывать злокозненного пророка, как перехватит у него дыхание, и незримый огонь выжжет его нутро. Гаумата смотрел не отрываясь, не слыша, как звенят вокруг разбрасываемые монеты, как кричит алчная толпа.

Спустя несколько минут его ожидание было вознаграждено: соглядатай, посланный за Даниилом, локтями пробиваясь сквозь людское море, спешил к своему господину.

– Он дошел до лавки у ворот Иштар, – скороговоркой выпалил расторопный шпион.

– Ну, дальше! – заторопил его Верховный жрец.

– Затем он вошел в лавку.

– А потом? – Щека Гауматы нервно дернулась. – Что было потом?

– Потом… – слуга несколько замялся, – потом он вышел и теперь направляется сюда. Он хмур, чем-то расстроен и, как мне кажется, ищет тебя.

– Почему ты так решил?

Слуга вновь замялся.

– Садясь на коня, он крикнул воинам: «Немедленно возвращаемся! Мне нужен этот ублюдок!»

– Ступай прочь! – яростно взорвался Гаумата и уже было замахнулся, чтобы метнуть в охальника увесистым ритоном, но вдруг замер, услышав, как плещется в золотом кубке остаток драгоценного вина. «Стало быть, яд высох! За столько лет он стал не опаснее пыли. Какая глупость! Надо было заменить его!» – от этой мысли Гаумату бросило в жар. Всего на волос был он от желанной победы, но этот волос оказался прочнее железной цепи. Багровея от досады, он быстро опрокинул ритон, выливая остатки вина себе в рот. «Говорят, если выпить из одного кубка, то узнаешь мысли того, кто пил перед тобой», – мелькнуло в голове невесть откуда забредшее воспоминание.

Издалека послышались радостные приветственные крики: «Даниил! Да будет прославен Даниил! Хвала пророку! Хвала царевичу Даниилу!»

«Вот и он, – заскрипел зубами Гаумата. – Не помешало бы сейчас знать его мысли. Впрочем, нетрудно догадаться. Он был у Иезекии, а значит, станет пенять по поводу этого никчемного лавочника и требовать освободить его дочь».

Сознание того, что ему известно намерение врага, несколько успокоило его, и он нетерпеливо начал поджидать разгневанного эборея. Вскоре кортеж показался в дальнем конце улицы. Толпа почтительно расступалась перед ним, и спустя считанные мгновения Даниил поравнялся с Гауматой.

– Верховный жрец Мардука! – не утруждая себя приветствием, жестко проговорил царевич. – Ты и присные твои облыжно заточили честных и почтенных людей в застенки, дабы злодейством истребить меня и народ мой. Я пришел сюда не с тем, чтобы воевать с тобой, не с тем, чтобы сокрушить храм Мардука! Не чини же и ты зла! Отпусти с почетом Сусанну, дочь Иезекии бен Эзры, и всех прочих, кого без вины заковал ты в железа! И на том разойдемся, чтобы впредь более не встретиться. Если же в злонравии своем начнешь ты упорствовать – не сыскать тебе убежища ни на земле, ни под землей, ни в небе, ни в воде, ни днем, ни ночью, ибо гнев Отца справедливости покарает тебя, хотя бы и здесь, в могуществе твоем!

Гаумата выпрямил спину, чтобы бросить насмешливо в глаза выскочке, что все его угрозы – пустой звук. Но вдруг дыхание его оборвалось, точно по груди ударили широкой доской, а в желудке разлилось жаркое пламя, обжигающее все нутро. Захрипев, он начал валиться на руки молодых жрецов свиты, не в силах вымолвить ни единого слова.

Армия Валтасара на крыльях победы возвращалась к домашним очагам. Она растянулась такой длинной полосой, что среди равнины нельзя было различить, где та начинается и где заканчивается. Богатая добыча радовала воинов, предвкушающих пиры в вавилонских тавернах и долгие рассказы о походах и победах. Кархан, по обычаю, находился возле царя. Среди немногословных, одетых в волчьи шкуры дикарей его отряда невольно выделялись двое, отличавшихся даже от них особой мрачностью.

Было от чего впасть в уныние. Едва отойдя от первоначального шока, База «Восток-Центр» заверила «катерщиков», что все меры по скорейшему их возвращению в Институт будут приняты незамедлительно. Однако день сменял ночь, а незамедлительные меры все тянулись, точно усталые верблюды по караванной тропе. Вначале обескураженные проходчики доложили, что расположить новую камеру перехода в данном пространственно-временном континууме не представляется возможным, ибо уже налаженный канал каким-то невероятным образом наглухо перекрыт, а все иные попытки нащупать этот странный орбигенет не дают результата. Они утверждали, что легче баллистической ракетой попасть в футбольный мяч на другом континенте, нежели отыскать эту диковинную загогулину, втиснувшуюся между известными мирами.

Оставалась возможность вывести экипаж «полусотого» борта на еще одном спасательном катере, благо средство закрытой связи служило отличным маяком, но чье-то повышенное внимание к «неопознанным летающим объектам» в этом мире было слишком велико, чтобы рисковать техникой и людьми. И что самое главное, по-прежнему оставалось непонятным, кому и зачем понадобилось сбивать катер и уничтожать камеру перехода. Непонятно зачем и непонятно как.

Объяснение всех прошлых неприятностей гневом богов или как минимум одного бога немногое добавляло к запутанной и без того картине происходящего. Но более внятных объяснений по-прежнему, увы, не было. А потому среди радостных воинов, победоносно возвращающихся домой, можно было отыскать троих, кто домой не возвращался и этой радости не разделял.

Руслан Караханов проводил свободное время с «катерщиками», силясь понять специфику движения спасательных катеров между Базой и мирами. Ему время от времени устраивали лекции, от которых у любого здешнего мага перехватило бы дыхание, но понять закавыки гиперпространства «дикому скифу» так и не было суждено.

Пока соратники оперировали знакомыми образами, вроде тоннеля метро или запруженной автострады, по которой, маневрируя меж грузовиками и легковушками, движется легкий скутер, Руслан еще мог себе что-то представить. Но когда речь заходила о формулах и исчислениях, он начинал себя чувствовать мореплавателем, выброшенным на чужой, хотя и довольно обжитый, берег. Все те, кто находился рядом, с удивлением вслушивались в незнакомую речь беседующей троицы. Им не дано было опознать ни русский, ни английский язык, на котором общались собратья по несчастью.

Армия двигалась не слишком быстро, но все же без задержек, и вскоре настал день, когда Валтасар подозвал к себе начальника телохранителей.

– Кархан, – произнес он, благосклонно глядя на могучего гиганта, – твои воины – лучшие наездники в нашем войске. Отряди же самого ловкого среди них, чтобы без остановки мчал в столицу. Пусть все знают, что скоро я прибуду в мой Вавилон. Пусть встречают.

И вот еще, если Даниил и вправду там, как ты утверждаешь, пусть ему передадут, что в честь победы я прощаю его за то, что он покинул войско без спроса. Пускай он лишь придет ко мне с повинной головой, а я не держу на него зла.

Гаумата метался в бреду, не приходя в сознание. Черная пена выступала на запекшихся губах, и пот катил градом с холодного чела. Он был все еще жив, хотя порою молил Вершителя судеб прервать бег его дней. В минуты покоя, когда боль вдруг отпускала, его посещали видения столь явственные, что он начинал разговаривать с окружающими призраками, пугая и без того растерянных слуг. Он видел, как объявляет во всеуслышание, что царь Валтасар околдован, что вовсе не он возвращается из похода, а эборейский подменыш. Он видел, как разъяренная толпа разрывает в клочья ненавистного Даниила, как вырывает из седла и побивает палками и каменьями ошеломленного Валтасара.

Все бы и закончилось так, когда бы… Когда бы… Когда бы… Видение исчезало, и над его ложем склонялось необычайно огромное лицо Мардука, окруженное золотым сиянием.

– Ты предал меня! – слабо шевеля губами, пенял Гаумата. – Я жил ради тебя, а ты предал!

– Я спас тебя, – глумливо усмехался Мардук. – Не я велел тебе отравить вино. Я спас тебя от твоего же яда.

– Зачем? – вновь под нос себе бормотал Верховный жрец. – Чтобы дать почувствовать тяжесть ярма на шее? Зачем ты спас меня?

Он проваливался в бред все глубже. Временами Гаумате чудились огромные псы, разрывающие его чрево и лакающие черную кровь. Но он помнил, что собаки были воплощением Гулы – богини врачевания. Сквозь пелену до его сознания доносились слова заклинаний: «Семеро их, семеро их. В глубине океана семеро их». Это его подручный, быть может, в скором времени – его преемник, читал над телом умирающего обычную в подобных случаях молитву, отгоняющую злых духов. Словно впервые доносились до него слова: «Ни прощения они, ни пощады не знают. Ни молитвам они, ни мольбам не внимают».

Что-то внутри него вторило словам жреца: «Клятвою неба будьте вы закляты. Клятвою земли будьте вы закляты!»

Злые духи, терзавшие его плоть, ненадолго отступили, устрашенные грозными словами молитвы, но Гаумата все еще видел их жадно горящие во тьме сознания глаза. Они были рядом, совсем рядом.

В дверь тихо постучали. Халаб повернул голову от смертного ложа, на котором исходил кровавым потом Верховный жрец.

– Прибыл гонец от Валтасара, – донеслось до Гауматы.

– Мудрейший не может его принять, – стараясь загородить собой ложе господина, проговорил Халаб. – Он спит. Однако я передам ему все, что царю было угодно приказать.

– Валтасар пишет, что и трех дней не пройдет, как он будет у ворот столицы. Пусть же ликование народа не знает границ. Пусть стар и млад приветствуют его, когда станет входить наш могущественный повелитель в Священные Врата Иштар!

– Я понял слова гонца и все запомнил. Как только мой господин откроет глаза, я передам ему царские повеления.

– Халаб, – чуть слышно позвал своего подручного Верховный жрец, когда шаги слуги затихли на лестнице.

– Я весь внимание, мой господин, – отозвался жрец.

– Валтасар близок? – прошептал тот.

– Истинно так.

– Вели позвать Эвридима, лекаря из Эллады. Пускай он отворит мне кровь.

– У нас этого не делают, – с сомнением в голосе проговорил Халаб. – Разве могут раны телесные давать пользу человеку?

– Делай, как я велю. А когда он придет, выполняй то, что скажет этот никеец, и не задавай вопросов.

– Повинуюсь, мой господин, – покорно склонил голову Халаб.

«Недолго тебе осталось быть господином, – мелькнуло у него в голове. Он еще раз с невольной усмешкой поглядел на распростертое перед ним тело. – Эх, Гаумата, поставил силки на птицу, да попался сам!»

Да еще как попался! Молодые жрецы до сих пор пребывают в смятении. Еще бы, наместник Мардука взял да и хлопнулся наземь в коликах сразу, как пророк возгласил, что божий гнев постигнет творящего зло. Пойди им теперь что-нибудь объясни! Да и что тут объяснять? Слух-то по городу пробежал быстрее степного пожара. И это он еще не говорил никому главного: буквально накануне празднества он видел в жилище Первосвященника белых муравьев – верный знак того, что дом этот будет разрушен и распадется!

Однако пока что даже еле живой Верховный жрец все же Верховный жрец. Значит, пусть нечестивец эллин отворяет ему кровь. Тем раньше он ступит на Дорогу Последнего Умиротворения. Ту самую, по которой уходят Верховные жрецы, когда более не могут достойно выполнять свои обязанности.

Халаб умел ждать. Он не спешил. С детства он запомнил, как змея охотится за мышью: медленные, плавные движения, как будто она и не движется вовсе, а просто ветер несет песок под нею. Потом – раз! Атака! Стремительная и неудержимая.

Сейчас все было готово к атаке. Оставалось лишь улучить момент.

В этот день Намму не страшился захода солнца. Изредка поглядывая на срывающееся в Закатное море светило, он даже торопил его, точно впереди ждало обещанное свидание. Общаясь ли с Дарием или тайно встречаясь с Халабом, он то и дело поглядывал в небо, точно сомневаясь, совершает ли светило обычный свой путь или замерло, как некогда в прошлом, по приказу одного эборейского полководца. Когда Намму осознал, что подгоняет миг заката, то сам себе не поверил. Да и кому сказать – он ждал встречи с призраком!

В прошлый раз Даниил привычно поставил перед белесым силуэтом глиняную чашу и для создания пьянящего духа плеснул в нее вина. Он уже несколько раз проделывал эту процедуру, но всякий раз призрак оставался стоять немым укором.

И вот вчера ночью, когда Даниил с невольной усмешкой глядел на светящийся остов, ему вдруг и впрямь страстно захотелось, чтобы призрак выпил с ним. В конце концов они уже были старыми знакомцами.

– Пей. – Даниил придвинул к нему чашу. – Что ж, как тогда в пустыне, так и здесь нынче ты будешь страдать от жажды? Пей. У всех бывают тяжелые времена и хорошие времена. К чему сожалеть о том, что было? Будем жить сегодня. Ты вот и после смерти со мной. А ведь не всякий так может.

Он сам не слишком понимал, шутит ли в этот момент или говорит всерьез, но одно Даниил знал точно: возвышающийся над столом призрак страшит его не более, чем собственная тень, прильнувшая у ног.

Неведомо, почувствовал ли незваный гость это изменение или нет, неясно, мог ли он вообще ощущать что-либо, но он вдруг сел на лавку и протянул бестелесные руки к чаше. Та взмыла над столешницей и остановилась у губ привидения.

Целый день после этого Намму ходил, вспоминая о свершившемся чуде. В прежние годы он бы, наверно, не пожалел и ста золотых, чтобы приобрести такого компаньона. Ему представлялось, какую выгоду он мог бы извлечь, используя настоящего живого призрака! Но вскоре эти мысли отступили, изгнанные, точно голодные шавки от лавки мясника гневными окриками и пинками.

Наконец солнце рухнуло в далекое море, чтобы отдохнуть после тяжелого дня. Даниил отужинал, наскоро выслушал чтение священного текста и, отослав книгочея, стал ждать еженощного визита. Гость, как обычно, не запаздывал. Он появился спустя несколько мгновений после того, как за чтецом закрылась дверь. Даниил улыбнулся ему радушно и, не обращая внимания на мертвенный холод, исходивший от призрака, указал ему на лавку напротив себя.

– Будь гостем! – промолвил он, наполняя вином чаши. – Быть может, ты голоден? Лишь дай мне знать, и я велю накрыть стол.

Человеческий остов глядел на него пустым взглядом прозрачных глаз и чуть колебался в свете пламени, шарахающегося из стороны в сторону на крученом фитиле. Он смотрел долго и безмолвно, но вдруг губы его приоткрылись, и Даниил услышал голос, похожий на шорох ветра:

– Приведи ко мне его!

Темный коридор храмовой тюрьмы едва освещался зыбким светом факела в руке подобострастного надсмотрщика. Тот норовил развлечь высокого гостя беседой, но безуспешно. Халаб, помощник Верховного жреца и, по всему видать, в недалеком будущем сам – Верховный жрец, отстраненно молчал, не удостаивая вниманием речи тюремщика.

– Здесь она, – наконец остановился надзиратель, указывая на запертую дверь.

– Ее кормили в эти дни?

– Да, как ты приказал. И давали гулять по внутреннему двору.

– Хорошо, – кивнул жрец. – Отворяй!

Пока гремели засовы, Халаб вспоминал недавнюю встречу с пророком. К чему мудрить. Его изрядно напугал внезапный приступ неведомой хвори, случившийся с Гауматой. Он, как и все, кто был рядом, увидел в болезни перст божий – суровую кару, постигшую нечестивца. А если так, то, значит, Гаумата, всю жизнь посвятивший служению Мардуку, неверно толкует божью волю! И его предшественник, без труда отправленный Гауматой по известной всякому жрецу дороге, тоже не ведал, что творил. Халаб, как и все те, кто вырос в роду жрецов Мардука, свято верил в могущественнейшего Повелителя Судеб и в свое высокое предназначение у подножия высочайшего трона. Но то, чему учила жизнь, было не менее убедительно, чем усвоенное в годы детства. Несколько дней назад Халаб еще тешил себя надеждой, что стоит эбореям покинуть Вавилон, и все вернется на круги своя. Сегодня он в это уже не верил.

«А может быть, Даниил и все эти долгобородые толкователи божьего слова, правы? Быть может, над всем этим и впрямь Единый бог, которого по недомыслию людскому именуют то так, то этак? Совсем как в той забавной истории о четверых слепцах и страшном звере, что храбро сражается с драконами и змеями, но боится мышей. Встретив как-то это огромное чудовище, каждый из слепцов ухватился за него, после чего один утверждал, что зверь похож на колонну, другой – что на лист пергамента, третий говорил, что более всего эта тварь напоминает огромную змею, четвертый же клялся, что нащупал невероятных размеров рога. Но все это был один и тот же слон – чудовище, живущее далеко на востоке. Не подобны ли мы этим слепцам?!»

– Желает ли мой господин, чтобы я принес табурет? – почтительно осведомился надсмотрщик, наконец справившийся с засовами.

– Нет, – покачал головой Халаб. – Девушка уйдет со мной.

Лицо тюремщика побледнело.

– Но Верховный жрец запретил, – начал он.

– Верховный жрец при смерти, – оборвал его Халаб. – А даже если он выживет, ему очень скоро предстоит дать отчет Мардуку в своих деяниях. Выполняй то, что я тебе говорю, если желаешь и впредь находиться по эту сторону двери.

– Но…

Халаб грозно сдвинул брови.

– Выполняй!

Эвридим, ученый лекарь из Никеи, повидал в своей жизни многое и, проводив в мрачное царство Аида не одну дюжину пациентов, по праву считался целителем знающим и умелым. Ему не нужно было долгих исследований, чтобы определить, в силу каких причин случилось внезапное «недомогание» молодого и полного сил жреца. Он хлопотал над больным, не задавая лишних вопросов, заставляя выпивать и изрыгать из себя, подобно фонтану, какую-то бледно-розовую жидкость. Добившись нужного результата, он поил высокородного пациента ему одному ведомыми травяными отварами и пускал ему кровь, стараясь как можно быстрее вывести яд из организма.

– Тебе необычайно повезло, – покачивая головой, утверждал он, глядя, как тонкой струйкой стекает в медный таз темная ядовитая кровь. – Другой бы уже торговался с Хароном о цене за перевоз.

– Мардук не оставил меня, – шептал Гаумата.

– Вот и прекрасно, – заверил его Эвридим. – Дня через два-три уже поднимешься на ноги. Затем еще не менее двух смен луны тебе следует избегать чрезмерных усилий. Но если будешь выполнять мои наставления, то жить тебе еще долго и, буде на то воля Зевса, счастливо.

Гаумата поморщился, услышав имя чужого бога, но промолчал. Между тем лекарь продолжал развлекать больного досужей беседой.

– Правда, завтра, к моменту вступления Валтасара в город, ты еще не сможешь выбежать навстречу царю, но, полагаю, он простит тебе это.

– Валтасар уже так близко? – прошептал Верховный жрец.

– Да, так оповестили нынче в городе. Завтра днем, может, ближе к вечеру, царь со своим войском войдет в столицу через ворота Иштар.

– Ворота Иштар, – повторил Гаумата, закрывая глаза.

– Они самые. – Эвридим наклонился, чтобы поднять таз с кровью.

– Ступай и оставь кровь здесь, – тихо, но неожиданно твердым голосом проговорил Гаумата.