— Сейчас, пожалуй, как раз такой случай, когда ничего не надо объяснять: и так все понятно, — этими словами встретил нас Вергилий, когда мы выбрались из воронки.

— Что понятно? — насторожился Стан.

Вергилий молча покачивал крылышками и с невозмутимым видом смотрел на нас.

«А ведь он не просто сопровождающий, — подумал я. — У него была вполне определенная цель: дать нам возможность самим убедиться…»

— Ты не сопровождающий, Вергилий, — сказал я, подходя к нему вплотную. — Сначала я думал, что ты посланец Голоса, а теперь думаю, что ты посланец Врага. Который находится за теми воротами. — Я кивнул на воронку. — Я прав?

— И другое знамение явилось на небе: вот, большой красный дракон с семью головами и десятью рогами, и на головах его семь диадем, — нараспев сказал Вергилий. — И увидел я другого зверя, выходящего из земли; он имел два рога, подобные агнчим, и говорил как дракон.

— Вот-вот, — сказал я. — Я именно об этом звере.

Вергилий прищурился, притушил блеск своих зеленых глаз и медленно произнес:

— Людям свойственно повсюду искать врагов. Людям свойственно все свои беды объяснять происками врагов. Если бы у людей не было врагов, люди, наверное, все равно бы их придумали. Так удобнее. Но ведь еще очень давно один из вас, человек по имени Фома Кемпийский, сказал: «Чем больше я бываю среди людей, тем меньше чувствую себя человеком».

— Ты хочешь сказать, что редки люди среди людей? Ты хочешь сказать, что нет никакого Врага, и во всех наших бедах виноваты только мы сами? — Мне не хотелось вступать с Вергилием в отвлеченную дискуссию, но и промолчать я не мог. — Врага нет, Вергилий?

— Главный враг людей — это они сами, — изрек Вергилий. — И это самое основное. Но я не сказал, что нет другого врага.

— Можно ли пробраться за те ворота? — спросил Стан.

Вергилий повернулся к нему:

— Вам ведь была дана возможность попытаться, Станислав Лешко. И вы попытались.

«Нам дали возможность убедиться в тщетности наших усилий», — еще раз подумал я.

— Мне пора, — сказал Вергилий. — И вам, наверное, тоже.

Он еще раз взглянул на нас, повернулся и начал неторопливо удаляться.

«И вам, наверное, тоже…»

— Вергилий, как выйти отсюда? — спросил я вслед.

— Вспомни ту, что встречает и возвращает, — ответил он, не оборачиваясь. — И почаще смотритесь в зеркало.

— Моралист! — буркнул Стан. — Великий учитель человечества. Ты обратил внимание на то, что из века в век не переводятся любители поучать и наставлять на путь истинный?

— А человечество упорно не желает следовать поучениям, — почти машинально заметил я, думая о том, что сказал Вергилий напоследок. — И где истинный путь?

— Мда-а… О ком это он, Лео? Та, что встречает и возвращает…

Я провожал взглядом уходящего Вергилия. Его фигура уже почти растворилась в истекающих кровью сумерках.

«Вспомни ту, что встречает и возвращает…» Кто же это встречает и возвращает? Кого имел в виду Вергилий?

Вспыхнули у горизонта две зеленых искры — и тут же погасли. Я понял, что это был прощальный взгляд странного существа, называвшего себя Сопровождающим, странного существа, посланного Врагом, — и в тот же момент услышал его голос, зазвучавший в моей голове:

«Вспомни голубую звезду, Леонардо Грег. Возможно, это именно твоя звезда. Она летит в вышине, а что может быть прекраснее полета? Что может быть прекраснее полета? Падение?..»

— Что с тобой? — встревоженно спросил Стан. — Тебе плохо?

Словно бездна внезапно разверзлась над моей головой, и сверкнула из бездны молния, и пронзила меня. Голубая звезда за окном… Упоительный полет над морем… Крылатая женщина на пьедестале… Люди, вереницей выходящие из воды… «Я встречаю и направляю в дальнейший путь… Иногда я преграждаю путь и возвращаю ушедших, чей истинный срок еще не пришел…»

Та, что встречает и возвращает… Значит, это все-таки не просто пригрезилось мне?..

— Лео, очнись! Что с тобой, Лео?..

Я взял Стана за руку и сказал:

— Сейчас мы с тобой посетим один остров. Там должна находиться Ника.

Мне даже не пришлось тратить время на то, чтобы сосредоточиться: я представлял этот остров необычайно отчетливо и ярко, я видел каждую его травинку, каждый камешек на берегу; туманно-серая поверхность моря размеренно колыхалась невысокими волнами, непрерывной чередой набегающими от горизонта, над которым низко висело неяркое еще золотистое солнце…

— Где же твоя Ника? — спросил Стан, оглядываясь.

Белый пьедестал был пуст. Под легким ветром едва слышно шелестела трава.

— Садись, подождем, — сказал я и опустился на траву. — Еще рано.

Стан послушно сел, обхватил руками колени. Сощурившись, посмотрел на утреннее солнце, одобрительно покивал:

— Здесь гораздо более веселое место. Очень милый островок. У меня такое впечатление, что мы уже вернулись. — Он провел ладонью по траве. — В старших классах я любил летать на каникулах на Средиземное море, только компания у нас была побольше. И главное — девчонки…

Я тоже любил отдыхать у моря. И не прочь был провести время в веселой компании. И с девчонками. Одна из таких девчонок потом стала моей женой. Теперь уже бывшей женой. А самая дорогая сейчас для меня девчонка была уже недосягаемой. Мне не суждено больше увидеть ее. Никогда…

— А знаешь, — помолчав, сказал Стан, — этот моралист, возможно, в чем-то и прав. В том смысле, что мы сами вольно или невольно способствуем умножению зла. Каждый грешит по мелочам, и кажется — пустячок… Ну, подумаешь, где-то когда-то сделал чуть-чуть не так, не по совести… или даже и не сделал, а только представил себе… Разве не бывает у нас не совсем пристойных мыслей? И вот так, пустячок к пустячку, — и в масштабах человечества груз набирается изрядный. А Врагу только это и надо, он сильнее становится от этого… Мы же сами и даем ему силы, хоть того и не желаем. Не исключено, а?

— Не исключено. И если это действительно так — дела наши неважные. Остается уповать на то, что здесь все-таки нет жесткой зависимости. Хотя нам это не дано знать наверняка: можно обладать истиной и не подозревать, что это именно истина.

— Это точно, — согласился Стан. Он лег на спину, подложив руки под голову, и закрыл глаза. — Помню, опять же в юности, даже в детстве… Забредали мы с приятелями в лес, летом, деньков на пять-шесть — и никакой связи, с внешним миром. У нас это называлось «окунуться в природу». Воображали себя этакими «детьми Земли». Так вот, кто-то сказал, что в наших широтах можно увидеть комету — тогда какая-то комета проходила сравнительно недалеко. Зрелище довольно редкое. И вот вечером заберусь на пригорок и смотрю на небо. А звезд уймища, одна красивей другой. Погода ясная, на небе ни облачка — только смотри. И самое обидное: знаю, что вижу эту комету, только не знаю, что вижу… Понимаешь? От настоящих-то звезд ее не отличить, вот в чем загвоздка! И только когда домой вернулся — разузнал, где ее нужно было искать, в каком секторе. И как назло дожди зарядили, мы из-за дождей и вернулись. Сплошные тучи. Вот так и получилось: видел комету да не знал… Вроде бы ничего страшного, а какой-то неприятный осадок все-таки остался, неудовлетворенность какая-то. Но уж следующую комету не упустил, позже, на Мадагаскаре. Это остров такой, побольше этого, конечно.

— Что-то тебя на воспоминания детства потянуло, — сказал я, осматривая утренний небосвод. Нигде не было видно белой птицы…

— Просто к слову пришлось. Насчет истины.

— А представляешь, каково было тем, кто считал, что держит в руках истину, а потом выяснялось, что это вовсе не истина?

— Тут и представлять ничего не надо. — Стан открыл глаза и рассмеялся. — Нам-то с тобой такие ситуации хорошо известны, да? Но это еще, наверное, не худший вариант. Вот если думаешь, что держишь в руках ложь, и отвергаешь ее, а потом кто-то более удачливый устанавливает, что это самая что ни на есть истинная истина…

— Да, обидно, если проморгаешь, — рассеянно отозвался я. Мне показалось, что в небе возникла едва заметная точка.

— Что, летит? — спросил Стан, уловив перемену в моем тоне.

— Не разберу. Взгляни вон туда.

Стан сел и, прикрывшись ладонью от солнца, посмотрел в том направлении, куда я показал.

— Да, что-то там такое есть, — неуверенно сказал он. — Что-то летит. Я бы тоже не отказался полетать. Как во сне… Обидно: плавать умеем, ползать умеем, а летать нет. По-моему, Создатель недоработал. Конечно, ангелы, серафимы шестикрылые, херувимы, но где они все теперь? И почему я не ангел? Несправедливо!

Я промолчал. Я просто не мог передать Стану испытанное мною небывалое ощущение полета. О таком бесполезно рассказывать — не испытавший не поймет. Так мы не можем понять океан или звезду. Так нас не может понять лежащий камень. Мы едины: и человек, и океан, и камень, и звезда — но очень разные в своем единстве.

— Это она! — уверенно заявил Стан. — Только не забывай, что она еще и химера.

Да, это была она, Ника… Встречающая… Белые крылья шелестели над нашими головами. Развевались золотистые волосы. Трепетало белое с золотом платье.

— Завидую… — пробормотал Стан. — Ей-Богу, завидую!

Ника сделала круг над островом. Затем другой… Третий… Она словно не решалась спускаться из поднебесья.

— Ника! — крикнул я, подняв руку.

Голос мой неожиданно гулко раскатился над островом и морем, словно я находился в огромном пустом зале. «Ника… Ника… Ника…» — откликнулось многократное эхо, которого здесь просто не могло быть. Но в инореальности действовали какие-то свои законы.

Белокрылая женщина-птица начала медленно снижаться и наконец опустилась на траву неподалеку от нас. И осталась стоять, повернув к нам прекрасное лицо мраморной статуи, ожившей по чьему-то страстному желанию. Стан вытянул из кармана квантер. Мой квантер остался лежать у бутафорских ворот, воздвигнутых в центре воронки, но он был мне не нужен — я не стал бы стрелять в красавицу-богиню, даже если бы она превратилась в химеру. Но я почему-то был твердо уверен, что время химер прошло.

— Спрячь квантер, — сказал я Стану и неуверенно направился к Нике; ноги ни с того ни с сего почти перестали слушаться меня.

Я бесконечно долго шел по бесконечно долгому пути, в конце которого застыла женская фигура с бледным лицом, и какое-то странное предчувствие все больше охватывало меня. Я пытался понять, в чем здесь дело, но не мог справиться с внезапным и, казалось бы, беспричинным волнением. Стихли все звуки, исчезло все вокруг, и остались только я — и она. Белое с золотом. Непонятный взгляд. И разделяющее нас пространство, поросшее травой, которое я все никак не мог преодолеть, хотя усердно переставлял подкашивающиеся ноги. Я не знал, идет ли за мной Стан, я ничего не знал и ни о чем не думал; я проталкивал себя сквозь прозрачный неподатливый воздух, а женская фигура не приближалась, словно находилась на недосягаемой черте горизонта.

И вдруг, подобно Стану, я почему-то вспомнил случай из собственной юности. Был такой период, когда мне нравилось в одиночку бродить по горам. Я покидал наш городок и забирался на горные склоны, где необычайно остро ощущалась отрешенность от мира и все школьные неприятности казались ничего не значащими пустяками. Да, там, в Альпах, я ощущал странное противоречивое чувство: чувство полной отдаленности от мира и в то же время — единения с миром, с небом, с космическими просторами, расплескавшимися по ту сторону альбатросских небес. Однажды, добравшись до полосы первых снеговых полей, я очутился в узкой горной долине между скалистых стен, покрытых льдом. Толстые ледяные сталагмиты поднимались со дна ложбин, углубленных в скалы. Там и тут я видел причудливые ледяные фигуры; они сверкали на солнце, нависшем над далекой вершиной. У скалы серебрился изумительный ледяной цветок — просто не верилось, что своим появлением он обязан не искусному мастеру, а охлажденной до кристаллического состояния воде, застывшей именно в такой форме по прихоти природы, без какого-либо замысла неведомого творца. И каково же было мое изумление, и каков же был мой восторг, когда, приблизившись, я обнаружил, что это вовсе не мертвый лед! Мне неслыханно повезло: я нашел звездный эдельвейс — горный цветок, который, как я знал, растет только на вершинах. Я думал, что вижу одно, а обнаружил совсем другое…

На следующий день я привел туда одноклассницу, самую лучшую в мире девчонку. Но звездный эдельвейс уже исчез: он вновь спрятался в расщелине до следующего своего цветения…

Почему этот случай вдруг вспомнился мне?..

Я брел, брел, брел сквозь пространство, не сводя глаз с крылатого изваяния, к которому вели все дороги всех миров.

И наконец — завершился мой путь. Я стоял лицом к лицу с Никой, златовласой крылатой богиней — и такими знакомыми были ее глаза… Я молча смотрел на нее, забыв все слова, которые хотел сказать… которые должен был сказать…

— Ты нашел меня, Лео, — тихо произнесла она. — Ты нашел меня.

Сквозь белый мрамор ее лица проступали другие черты, знакомые, любимые черты. Мрамор менял форму, мрамор оживал… и цветок, сотворенный кристаллами льда, превращался в настоящий живой цветок, в изумительный звездный эдельвейс…

— Славия… — сказал я. — Господи, Славия… Ты не ушла…

— Ты не дал мне уйти, Лео. Ты удержал меня здесь.

Если бы даже небо Преддверия обрушилось сейчас мне на голову, я не почувствовал бы этого. Не обратил бы внимания. Если бы земля под ногами стала небом, и море хлынуло в небо, я не заметил бы этого. Ничего бы я сейчас не заметил и не почувствовал. Ничего…

— Ты стала Встречающей, Славия? Ты возвращаешь… А сама… сама ты можешь вернуться?

Она тихо вздохнула:

— Я уже не Встречающая, Лео.

У нее не было крыльев. Она стояла напротив меня, нежная милая Славия… И вместо белого с золотом на ней было черное платье, то самое платье, в котором ее похоронили на Журавлиной Стае.

— Славия… Ты действительно в какой-то прежней жизни была крылатой? Ты помнишь, как Луна чуть не погубила Землю?

— Не знаю… Иногда, во сне…

— Славия…

Я боялся прикоснуться к ней. Я боялся, что она всего лишь очередное видение, иллюзия, фантом Преддверия. В любое мгновение все могло смениться пустотой. Я оглянулся. Стан стоял в отдалении и смотрел на нас, и по его напряженной позе я понял, что он готов в случае чего броситься на помощь.

«Не забывай, что она еще и химера…» Сплелись и перепутались иллюзии и действительность инореальности, но сердце подсказывало мне, что рядом со мной — именно Славия, ее нетленная сущность.

— Славия…

Я осторожно прикоснулся к ее плечу. Я привлек ее к себе. Я замер, обнимая ее.

Я нашел Славию… Нашел!

«Голос! — мысленно воззвал я. — Голос, помоги нам вернуться. Нам троим. Ты слышишь, Голос? Славия тоже должна вернуться! Прошу тебя… Мы вернемся и вступим в борьбу с Врагом. Прошу тебя, Голос, помоги!»

Ну что же все-таки такое этот Голос? Что он может? Одинок ли он или есть и какие-то другие светлые силы, способные сдержать Врага, не дать ему вырваться из бездны? Способные навсегда закрыть, наглухо запечатать саму бездну, из которой исходит угроза всему живому во Вселенной?

«Голос! Помоги нам вернуться! Прошу тебя! Прошу тебя, Голос… Где ты?»

Ярким светом озарилось все вокруг, и в этом свете затерялось утреннее солнце Преддверия. Золотистый поток хлынул с исчезнувшего неба, проливаясь на море и остров. Больше не было ничего — повсюду царила неподвижая золотистость. Славия сжала мою руку. Стан застыл в отдалении, держа в руке квантер.

— Голос! — сказал я, глядя в золотистую беспредельность. — Помоги нам вернуться в наш мир.

— И что вы намерены делать дальше? — Это прозвучало со всех сторон сразу, прозвучало извне и в то же время словно внутри меня.

— Бороться с Врагом, — твердо ответил я. — Порождение одного разума может быть уничтожено иным разумом, человеческим. Почему ты не сказал мне, что бездна — создание диллинцев? Диллинцы действительно наши прародители?

— Это не главное, — ответил Голос. — Зло существует объективно, и вы продолжаете преумножать его. Бесполезно противостоять наступающему Злу — это путь непрерывного отступления, а отступление ведет к поражению. Успех может принести только искоренение истоков Зла, а значит — изменение человеческой природы. Все другое — тщета.

— Какой же выход? — растерянно спросил я. — Создать новое учение?

— Зачем создавать новое учение? Учение уже есть, давнее, но не стареющее. Учение должно стать образом жизни. Вас здесь трое — сумеете ли вы убедить других? Это зависит только от вас.

— Увы, я не апостол Павел, — пробормотал я.

— Кто может познать себя до конца? — возразил Голос. — У вас будет очень весомый аргумент, то, что раньше вы называли чудом: чудо воскресения. Ибо, как Отец воскрешает мертвых и оживляет, так и Сын оживляет, кого хочет…

Славия вздрогнула и еще крепче сжала мою руку. У меня озноб по спине прошел от этих последних слов. Чей же это был Голос?..

— Сможем ли мы убедить других?

Это произнес Стан. Он уже стоял рядом со мной и широко открытыми глазами смотрел в поглотившую нас золотистую беспредельность.

— Кто познает себя до дна? — повторил Голос.

— Мне кажется, есть и другой путь, — робко сказала Славия. — Смириться. Зло в конце концов само уничтожит себя.

— Зло никогда не уничтожит себя, — отчеканил Голос. — Уничтожать сам себя способен только человек.

— Вернувшись, выступить в роли новых апостолов? — с сомнением сказал я. — Не знаю… Мне кажется, я не смогу. Каждый предназначен для своего дела. Я обыкновенный полицейский офицер.

— Я тоже, — добавил Стан. — Может быть, Славия?

— Нет-нет, — прошептала Славия. — Я так устала…

Золотистое сияние дрогнуло, закачалось темными волнами, ушедшими в бесконечность. Вокруг стало немного темнее.

— Вся ваша беда в том, что в вас нет истинной веры, — раздалось в тишине. В этих словах слышалось сожаление. — У вас, людей, есть одна пагубная особенность: вы никогда не слушаете своих пророков, не верите им, и начинаете прозревать только оказавшись лицом к лицу с уже появившейся угрозой. И вот тогда, осознав опасность, спохватившись, вы пытаетесь ей противостоять. К сожалению, запоздалые действия крайне редко могут привести к успеху.

— Мы не сможем убедить все человечество, — сказал я, — даже если бы обладали красноречием Цицерона. Кто нас будет слушать? В нашем мире верят фактам, а какие у нас факты? Мои видения? Но они во мне, их нельзя пощупать, исследовать, их не видел никто, кроме меня. Наши со Станом рассказы о Преддверии и воротах у входа в бездну? Их сочтут бредом двух сотрудников Унипола с расстроившейся психикой. Воскресение Славии из мертвых? Да, это факт, но и его постараются истолковать с научной точки зрения. И истолкуют! На худой конец, спишут на счет необъяснимых в рамках существующей парадигмы явлений и сдадут в архив до тех времен, пока не появится возможность объяснить этот факт. Объяснить, разумеется, вполне естественными причинами. Да, призвав на помощь все свое красноречие, мы сможем, вероятно, создать какую-то группу наших сторонников, приверженцев, единомышленников, но только группу — не более. Убедить же всех — задача совершенно нереальная.

— Леонардо-Валентин Грег, — прогремел Голос, — ты сказал, что намерен бороться с Врагом. Как же ты представляешь себе эту борьбу?

— Привлечь внимание Совета Ассоциации к фронтиру на Серебристом Лебеде. Бросить туда все силы, поставить барьер на пути продвижения антижизни. Выяснить, какой информацией о Преддверии располагает наука, занимается ли кто-нибудь этим вопросом, и поделиться собственными наблюдениями. Только очень осторожно… Добиться того, чтобы к нам хотя бы прислушались… В итоге же — пробиться в Преддверие, взломать ворота в бездну и уничтожить Врага. Повторяю: то, что создано разумом, может быть разумом же и уничтожено. И конечно, мы очень рассчитываем на поддержку. На твою поддержку, Голос. Ты ведь тоже заинтересован в уничтожении Врага? — Последняя моя фраза прозвучала полуутвердительно: я рассчитывал, что Голос даст совершенно определенный ответ.

— Это ложный путь, Леонардо-Валентин Грег. Вам не пробиться в Преддверие, не уничтожить бездну. Такое средство не годится. Учти, прорывы постоянно будут возникать то здесь, то там и вы будете бороться с последствиями, не затрагивая причину. Есть только один способ искоренить Зло — об этом уже было сказано.

— Мы не апостолы, — повторил я. — Мы самые обыкновенные люди. Если ты многое можешь — почему бы тебе не воззвать ко всему человечеству? Если каждый услышит тебя — результат будет совсем другой.

— Законы мироздания невозможно нарушить, — отозвался Голос. — Прозрение не может идти извне или свыше — прозрение приходит изнутри. Вы прозреваете только перед лицом беды, но не ранее, вы начинаете хоть что-то понимать, только оказавшись в беде. Я уже говорил тебе, Леонардо-Валентин Грег: все вы из книги. Книгу можно не только закрыть, не дочитав до конца. Можно перелистать ее назад и вырвать несколько страниц. И на их место вставить другие, новые. И читать уже эти, новые, страницы…

— Кто же читатель? — с вызовом спросил я. — Уж не ты ли, Голос?

— Прозрейте. Я желаю, чтобы все вы прозрели — и изменились.

Померкло золотистое сияние, вокруг сгущалась темнота, и со всех сторон, нарастая, покатился непрерывный гул.

— Что это? — сдавленно спросил Стан, озираясь. — Что это, Лео?

Славия вновь прижалась ко мне, моя крылатая Славия, и я подумал, что у меня тоже есть крылья.

— Возможно, это переписывается книга, — сказал я и позвал: — Голос! Голос!..

Сгущалась, сгущалась темнота, и гудело, гудело, гудело вокруг, и я чувствовал, как тает, растворяется, истончается мое тело…