Он сидел в удобном мягком кресле возле открытого окна, положив скрещенные ноги на широкий низкий мраморный подоконник. Душа его была спокойной и умиротворенной. Целыми днями, дожидаясь возвращения Ники, он сидел в этом кресле или бродил по бесчисленным комнатам, любуясь старинными картинами в массивных золоченых рамах, разглядывая всякие забавные искусно сработанные безделушки, расставленные на столиках, полках и в шкафах со стеклянными дверцами, трогая мебель, подмигивая своему отражению в зеркалах, слушая тихую музыку, которая то и дело сама собой рождалась внутри незнакомых ему музыкальных инструментов и растекалась по комнатам, ублажая слух. Он никогда никого не встречал в этих несчитанных комнатах, но ничуть не огорчался. Он не знал, где находится выход из этого тихого дома, но ему и не нужен был выход. Его вполне устраивали длительные блуждания по комнатам и уютное кресло у распахнутого окна. И ничего больше он не желал, и блаженствовал, блаженствовал, блаженствовал…

Он, сложив руки на груди и откинувшись на мягкую спинку кресла, смотрел в окно и едва заметно улыбался. Это было единственное окно во всей высокой каменной стене, поднимающейся над заполненным прозрачной водой глубоким рвом с двумя полосками кустарника вдоль берегов. Чуть поодаль, с правой стороны от его окна, за зеленым лугом, была роща — белоствольные стройные деревья с негустой золотистой листвой, чуть трепещущей даже при полном безветрии. Слева, за ручьем, раскинулась равнина — огромный ковер, сотканный из высоких цветов с золотыми головками, словно впитавшими свет сползающего к горизонту нежаркого солнца. Золотая гладь обрывалась у склонов далеких холмов. А еще левее лазурное небо, казалось, опрокидывалось на землю. Он знал, что это морской залив; ветер часто доносил оттуда крики птиц, хотя самих птиц он никогда не видел. Ника каждый вечер возвращалась именно с той стороны, выныривая из лазури, — сначала далекая точка, потом птица, а уже над равниной — женщина с развевающимися волосами, медленно и грациозно взмахивающая белыми с золотом крыльями.

Ника… Так он назвал ее. Златовласая красавица с удивительными глазами. Ника…

«Как твое имя?» — спросил он ее когда-то, в самом начале времен, бережно подняв с бело-золотого мраморного пола и устроив на кресле. Тогда он повредил ей крыло, но все обошлось и вскоре она снова могла летать. «Мое имя Ника, — сказала она, чуть улыбаясь бледными губами. — Ведь ты же хочешь, чтобы мое имя было Ника, да?»

Ника… Правда, как-то она назвала ему и другие свои имена. Она помнила их, хотя давно уже не была теми, кому принадлежали эти имена. Теми, другими, она была до Черты. Или так ей казалось… Или действительно все они слились в ней, слились и преобразились, и перевоплотились в нечто совершенно новое, не имеющее ничего общего с прошлым. Вот тогда у нее и выросли крылья.

Она помнила, она до сих пор помнила другие имена. Она была совершенно иной, но — помнила…

Анна Барбара… Ее арестовали и пытали, стремясь добиться признания в причастности к колдовству. Под пыткой она созналась, что совершала злодейские церемонии: влюбившись в юношу, применяла колдовские средства, вызывала образ возлюбленного и побуждала к соитию. По наущению злого духа отвергла Господа и Пречистую Деву Марию…

Катарина… Вступив в связь с мужчиной, однажды обнаружила, что в его образе перед ней явился злой дух. Из страха покорилась домогательствам Врага…

Гелена… Тоже подчинилась проискам Врага, надеясь получить счастье и богатство. Но злой дух свое слово не сдержал…

Анна Барбара. Катарина. Гелена.

Ника…

Каждое утро она улетала куда-то — и каждый вечер возвращалась. Под ее руками оживали музыкальные инструменты, совсем не так, как днем, когда он в одиночестве бродил по комнатам. По вечерам звучала совсем другая музыка, удивительная, чудесная музыка, в которой хотелось раствориться навсегда. Под ее взглядом оживали картины на стенах, они становились подобными постоянно меняющимся изображениям на потолке, но все-таки были другими. Каждая картина, ожив, показывала одну из своих историй, и эти вечерние истории никогда не повторялись. От шороха ее платья оживали многочисленные безделушки и, меняя форму, принимались бегать и скакать по комнатам. От ее улыбки настенные зеркала становились окнами в иные миры, существующие в какой-то иной Вселенной. Весь дом преображался и расцветал, когда Ника возвращалась из-за моря…

Он проводил с ней все вечера, и никогда еще не было у него ничего лучше этих вечеров. Он нежно гладил ее мягкие крылья, он касался губами ее золотистых волос, он осторожно обнимал ее за плечи, притрагивался к ее гладким рукам, и она улыбалась ему, и в глубине ее темных глаз скрывалась тайна…

Но когда сгущалась ночь и появлялась в небе большая голубая звезда, затмевая своим блеском все звезды вокруг, она прощалась с ним и уходила. А утром, когда он уже сидел у своего окна, большой белой птицей выпархивала из-за угла дома и улетала к морю. Всегда — к морю… Он пытался отыскать ее в доме по ночам, но так пока и не смог найти — слишком много было комнат, и где находится спальня Ники, он не знал.

Ника… Анна Барбара. Катарина. Гелена.

Возможно, она никогда не была теми, кто носил эти имена. Потому что однажды вечером, когда он сидел на полу рядом с ней, положив голову на ее колени, она поведала ему совсем другую историю. Играла тихая музыка, и слова прекрасной крылатой женщины вплетались в музыку, сливались с ней, сами становились музыкой, сстворяющей перед его глазами яркие картины.

Давным-давно, когда совсем другими были очертания земных континентов, когда океаны простирались на месте будущих равнин и гор, а на дне будущих морей расстилались равнины и вздымались величественные горные хребты, на Земле процветала раса крылатых людей. Они жили в зеленых долинах, раскинувшихся от области вечного льда на севере до берегов всегда неспокойного океана, который они называли Грозным Океаном. Крылатые люди облалали почти неисчерпаемыми знаниями, они владели даром воздействия на любое вещество, заставляя его, по их желанию, принимать любую форму и приобретать любые свойства. Эти знания они получили от своих великих прародителей, которые когда-то спустились с небес на землю и засеяли ее семенами жизни. И семена жизни дали всходы…

У крылатых людей не было врагов. Они понимали язык животных и птиц и жили в полном согласии с ними. Они не вмешивались в жизнь волосатых карликов, обитавших в обширных лесах за Грозным Океаном, и облетали стороной многочисленные южные острова, где жили племена рыболовов. В отличие от прародителей крылатых людей, карлики и рыболовы были порождением Земли, и крылатые люди не желали мешать им выполнять свое предназначение на планете.

Крылатые люди были беспечными и счастливыми, им никогда не надоедало играть с веществом, придавать ему самые причудливые свойства и формы, без конца придумывать самые разнообразные сочетания, создавать — и возвращать созданное в прежнее состояние. Они жили в полной гармонии с планетой, не стремясь подстроить ее под себя и не подстраиваясь под нее; с самого своего появления они представляли одно целое с планетой, которая тогда была еще одинокой, кружась вокруг желтой звезды без своей спутницы — Луны. Луна вынырнула из космических глубин позже, гораздо позже…

Крылатые люди жили долго, но все-таки не вечно. Но им был неведом страх смерти: они знали, что, оставляя бренную оболочку, квинтэссенция, сущность их личности переходит в иное бытие, именно бытие, а не смерть. Они не просто верили в это — они знали это, и знание собственного никогда не прекращающегося — пусть в иной форме — существования являлось основой их душевного покоя. Крылатые люди жили счастливой жизнью на Земле…

Но один из правящих миром законов гласит, что счастье не может продолжаться вечно. Для крылатых людей безмятежная пора завершилась, когда неведомыми космическими течениями занесло в окрестности Солнца безымянную мертвую планету, которая кто знает сколько сроков и времен бесцельно скиталась в межзвездном пространстве. Откуда взялась она? Где была расположена исходная точка ее странствий? Случайно ли занесло ее во владения Солнца или же к этому была причастна чья-то воля?..

Бледной звездой возникла она в небе Земли, обыкновенной тусклой звездочкой, одной из тысяч, украшающих ночи планеты. Крылатые люди поначалу не заметили ее, но шло время — и новая звезда разгоралась все ярче, затмевая свет соседей. Потом она превратилась в яркое пятно, и крылатые люди поняли, что это отнюдь не звезда, а планета, приближающаяся к Земле. Когда яркое пятно превзошло по размерам солнечный диск, стало ясно, что близится катастрофа, равных которой еще не знала Земля. Столкновение двух миров казалось неизбежным…

Приближение зловещей небесной гостьи стало грандиозным потрясением для Земли. Резко возросшая сила гравитации послужила причиной ужасных катаклизмов. Вспучивалась земная кора, просыпались десятки вулканов, заливая все вокруг потоками огненной лавы, порождая пожары, и черные тучи пепла закрыли небо и солнце, превратив дни в ночи. Твердь планеты содрогалась от землетрясений, и рушились горные хребты, и громадные участки суши проваливались в разверзшиеся трещины, избороздившие земную поверхность. Воды морей и океанов поднялись, гигантские волны обрушились на сушу, сметая все на своем пути и превращая тихие долины в бушующую водную стихию. Редела воздушная оболочка Земли, улетучиваясь в космос под воздействием силы притяжения чужой планеты. Она неумолимо приближалась, неся смерть на Землю. Катастрофическое столкновение двух миров было неизбежным…

Крылатые люди очутились в круговороте всех этих страшных потрясений. Содрогалась почва, полыхали пожары, повсюду стоял грозный гул разбушевавшихся стихий, земной мир рушился и, казалось, ничто не могло спасти его. Так бы и случилось, если бы не крылатые люди. Они обладали удивительными психическими силами, способными уберечь гармонию земных и небесных событий, сохранить равновесие Космоса. Сконцентрировав психическую энергию всей расы, крылатые люди смогли предотвратить катастрофу, изменив траекторию движения приближающейся планеты-убийцы. У них не хватило сил выбросить непрошеную гостью назад, в межзвездные космические пустоты, но они все-таки добились главного: сумели оттеснить бродячую смерть подальше от Земли и превратить ее в земную спутницу, украшение земных ночей, которую потом стали называть Луной.

Психические силы удивительной расы крылатых людей спасли Землю и сохранили гармонию Космоса…

Земля неузнаваемо изменила свой лик, Земля была истерзана и изранена, но все-таки — спасена. Спасена ценой существования расы крылатых людей. Израсходовав все силы в отчаянной борьбе за сохранение планеты, крылатая раса пришла в упадок, и исчезла, и не осталось никакой памяти о ней… И новые расы, сменявшие друг друга на Земле, ничего не ведали о том, что мирно сияющая в ночном небе красавица Луна — это памятник тем, кто спас Землю.

Крылатая раса исчезла с Земли, но не исчезла из бытия, потому что никто и ничто не может исчезнуть из бытия — оно многогранно и многослойно, оно всюду и всегда, оно является всем, и даже небытие — только одна из форм его существования. Крылатые люди перешли в другой слой бытия и сохранили память о прошлом.

Ника принадлежала к расе крылатых людей.

Ника…

Когда солнце наполовину скрылось за синими холмами, в воздухе над заливом возникла точка, превратившаяся в белую птицу. Птица легко скользила над землей, приближаясь к дому.

Он улыбнулся и медленно поднялся с кресла. Пересек комнату и спустился по мраморной лестнице в небольшой зал. Остановился напротив белых с золотом дверей и начал ждать. И наконец двери распахнулись и прекрасная крылатая женщина вошла в зал.

Позже, когда стихла музыка и вновь застыли только что бывшие живыми картины, и появилась в небе за окном большая голубая звезда — она была видна из любого окна! — он попросил:

— Возьми меня с собой. — Он прикоснулся к ее плечу. — Возьми меня туда, куда ты улетаешь каждое утро.

Она с ласковой улыбкой посмотрела на него, потерлась прохладной щекой о его руку.

— Но ты же не умеешь летать, милый Леонардо.

— Возьми меня с собой, — повторил он.

Она долго молчала, задумчиво поглаживая выпуклую поверхность неведомого ему музыкального инструмента. Потом сказала:

— Хорошо. Я возьму тебя с собой. Ты сможешь летать, сегодня ночью я позабочусь об этом.

— Я умею летать, — сказал он, — только еще никогда не летал. Я умею летать.

Она улыбнулась:

— Хорошо, Леонардо. Утром мы полетим вместе. Утром я приду к тебе и мы полетим. — Она встала, удивительная, прекрасная, подобная ангелу. — Я прощаюсь с тобой до утра.

— Почему ты всегда уходишь? — тихо спросил он, касаясь ее нежной руки.

Она пристально посмотрела на него и ответила:

— Так нужно, Леонардо. Пока так нужно.

Он, внутренне возликовав, отметил зто «пока» и произнес, улыбнувшись:

— Мне все чаще приходит в голову мысль, что по ночам ты превращаешься в кого-то другого. Сбрасываешь крылья и… — Он осекся под ее взглядом.

— Пока так нужно, Леонардо, — повторила она. — Я прощаюсь с тобой до утра. Утром мы полетим вместе.

И вновь, как и каждый вечер, тихо закрылись за ней высокие, белые с золотом двери.

Ему не хотелось спать, ему никогда не хотелось спать. По ночам он любовался голубой звездой, слушал тишину, бродил по дому. Ему было очень хорошо и он совершенно ничего не помнил о своем прошлом. Да и было ли у него прошлое? Все свое существование — и прежнее, и теперешнее — он связывал только с этим домом, только с ней, изумительной Никой, златовласой крылатой женщиной, сравниться с которой не мог никто, никогда и нигде, ни в каких мирах любых Вселенных…

Он вернулся к своему окну, удобно устроился в мягких объятиях кресла и, не думая ни о чем, начал всматриваться в звездное небо. Он не знал, откуда взялись эти небесные огни, почему они именно такие и каково вообще их предназначение. Они были красивы, а ведь красота вполне достаточное основание для того, чтобы бытие вещей проявилось. Голубая звезда сияла в вышине как символ покоя и вечности. Глядя на нее, он погружался в привычное сладостное оцепенение, переставал чувствовать собственное тело и медленно растворялся в лучистой бесконечности. Бесконечность совсем не страшила, бесконечность была уютной, как кресло, она манила, она убаюкивала, она впускала в себя и заключала в себе, даруя отрешенность и покой.

Голубые лучи сверкающим дождем пролились на землю, на равнину, поросшую цветами. Цветы превратились из золотых в голубые, и в голубом сиянии, расплескавшемся в ночи, вознеслись над ними три черные колонны, три высокие колонны, стоящие рядом на черном постаменте. Колонны тянулись к голубой звезде, и вершины их терялись в небесах. У средней колонны застыла женщина в темной одежде.

Хотя все вокруг было хорошо видно в голубом свете, льюцемся с неба, он не мог разглядеть лица женщины. Какое-то воспоминание шевельнулось в его душе, шевельнулось — и тут же исчезло. Голубой сверкающий дождь иссяк, колонны слились с ночной темнотой, и женщина в темной олежде исчезла в ночи. В окружении звездных россыпей сияла в небесах удивительная голубая звезда.

У него почему-то на мгновение сжалось сердце. Он встал, высунулся в окно и вдохнул неподвижный ночной воздух, в котором чувствовался едва уловимый вкус моря. Прислушался к себе и, не обнаружив ничего тревожного, необычного, направился бродить по безлюдным комнатам в тайной надежде отыскать наконец заветную дверь к Нике.

Но, как и раньше, он не нашел эту дверь. Ему показалось, что музыка сегодня звучит немного не так, как раньше — не то чтобы хуже, но как-то по-другому. Ему показалось, что разные безделушки на столах, полках и за прозрачными дверцами шкафов тоже выглядят как-то не так. Ему показалось, что чуть-чуть иными стали картины на стенах, что появились в них неуловимые изъяны, хотя какие это изъяны и есть ли они на самом деле, он все-таки определить не мог. В свете люстр он рассматривал свое отражение в многочисленных настенных зеркалах. Он подходил вплотную к зеркалам, впиваясь глазами в глаза отражения, и медленно пятился, пристально наблюдая за зеркалом. Везде, во всех зеркалах, было одно и то же: какие бы движения он не совершал, его отражение оставалось неподвижным, словно было вовсе не отражением…

И все-таки даже странные несоответствия этой ночи не могли нарушить его душевный покой. Ему было хорошо, он продолжал блаженствовать. Он предвкушал утренний упоительный полет вместе с ангелоподобной Никой.

Растянувшись на мягком ковре в одной из комнат, почти утонув в нем, он впал в привычное состояние полнейшей раскрепощенности, позволив своему духу витать сразу во всех мирах.

«Блаженство… блаженство… блаженство…» — звучало, пело, растекалось в упоительной беспредельности.

Его дух мгновенно вернулся из зазвездных сфер, когда в комнате раздался негромкий голос крылатой богини:

— Пора лететь, Леонардо.

— Я готов! — сразу же откликнулся он и вскочил с роскошного ковра.

Она стояла перед ним, свежая, прекрасная, белая с золотом. От нее веяло слабым ароматом утренних росистых цветов. Он смотрел на нее, и у него сладко кружилась голова.

— Идем, Леонардо.

Он пошел следом за ней через анфиладу комнат, любуясь ее фигурой, лаская взглядом белые крылья. Она поднялась по винтовой лестнице и потянула за прикрепленное к двери золотое кольцо. Дверь открылась и он увидел, что за дверью — пустота. Далеко внизу под прозрачным утренним небом лежала долина, подернутая дымкой тумана.

— Летим, — сказала она. — Не беспокойся, я позаботилась о том, чтобы ты смог летать. У меня все получилось.

— Я умею летать, — вновь, как и прошлым вечером, ответил он. — Рядом с тобой я научился летать.

— Летим, Леонардо.

Она шагнула в открытую дверь и расправила крылья. Сделала круг в воздухе и призывно махнула ему рукой. И он, не задумываясь, оттолкнулся от порога и тоже погрузился в пустоту, и почувствовал, как его поддерживают и несут вперед невидимые сильные крылья.

— Я умею летать! — с восторгом крикнул он, устремляясь вдогонку за Никой. — Я же говорил, что умею летать!

Проносилась внизу просыпающаяся равнина, били в лицо прохладные воздушные струи. Он оглянулся и увидел встающее розовое солнце, увидел дом; дом серым прямоугольником впечатался в небо, дом возвышался над долиной и не отбрасывал тени. «Как хорошо, что я вернусь туда, — радостно подумал он. — Как хорошо, что я всегда буду возвращаться туда!»

Запах моря усилился, и вот оно уже разлеглось впереди, раскинулось до самого горизонта, спокойное, сонное, отрешенное, добродушное — исполинское существо, не ведающее забот и тревог. Уплыл назад песчаный берег — вперевалку бродили у воды пестрые птицы, роясь клювами в грудах коричневых водорослей — и Ника полетела еще быстрее, грациозно взмахивая своими неописуемыми крыльями. Он, стараясь не отставать, помчался за ней.

Полет над морем продолжался уже довольно долго, но он совершенно не чувствовал усталости. Невидимые мощные крылья трудились на славу, уверенно неся вперед его тело, и он подумал, что давно бы уже мог летать — ведь это, оказывается, так просто! Все от рождения имеют крылья — но вот только далеко не все знают об этом, и не каждый решается хоть раз в жизни попробовать взлететь… А надо, надо взлетать!

Солнце поднялось уже высоко над горизонтом, когда вдали показалась темная полоска суши. Это был остров, идеально круглый сверху остров, покрытый зеленой травой. Сбоку он представлялся полусферой, вершину которой венчало высокое белое каменное сооружение, подобное пьедесталу. Ника, раскинув неподвижный крылья, спланировала вниз. Он последовал ее примеру, но не рассчитал и, промахнувшись мимо пьедестала, приземлился на склоне, проехавшись животом по траве. Встав на ноги, он обнаружил, что Ника спиной к нему неподвижно возвышается на пьедестале. Он обогнул пьедестал и взглянул ей в лицо — лицо было застывшим, мраморным. Он мог поклясться, что Ника превратилась в статую, вознесшуюся над лениво шевелящимся морем.

— Ника, можно к тебе? — не очень уверенно спросил он, зачарованно глядя на неподвижную женскую фигуру.

Статуя медленно наклонила голову.

Осмотрев гладкий белый бок пьедестала, он понял, что не сможет забраться наверх — уцепиться было просто не за что. Он обошел вокруг пьедестала — везде было то же самое. И допрыгнуть до верхнего края он не мог даже при самом жгучем желании.

— Крылья, — низким голосом сказала статуя Ники.

«Быстро же ты забыл о крыльях!» — упрекнул он себя, сосредоточился, и, сделав два взмаха, очутился на пьедестале.

Что-то мешало ему приблизиться к Нике, встать рядом с ней. Он понимал, что этот пьедестал — не для него. Он сел сбоку, на самом краю, и спросил:

— И ты вот так и стоишь здесь целыми днями?

Статуя вновь медленно кивнула.

— А зачем?

— Я встречаю всех приходящих. — Низкий голос Ники звучал торжественно.

— Откуда?

— Все ушедшие приходят сюда. Я встречаю их здесь. Другие встречают в других местах.

— Они приходят из моря?

— Да, Леонардо, они приходят из моря.

Он, кажется, понял.

— Так значит, ты — одна из встречающих?

— Да. Я встречаю и направляю в дальнейший путь.

— А можешь ли ты возвратить ушедших?

— Да, — сказала статуя Ники. — Иногда я преграждаю путь и возвращаю ушедших, чей истинный срок еще не пришел.

— Откуда тебе известны эти сроки?

— Я знаю эти сроки, Леонардо. А теперь замолчи — уже появляются ушедшие.

Он перевел взгляд на море. Небольшие волны равнодушно лизали уходящий под воду зеленый склон, а неподалеку от берега поднимались из воды головы… шеи… плечи… Те, кто были недавно людьми, медленно приближались к острову, и сухими были их волосы, и вода не прикасалась к их обнаженным телам. Они шли цепочкой, один за другим, выходили на поросший травой склон, подступали к пьедесталу и окружали его — виток за витком, виток за витком… Их глаза были открыты, и взоры всех были устремлены на неподвижную Нику.

Она медленно вытянула руки перед собой и повернула ладонями вверх.

— Вы в начале пути. — Ее звучный голос раскатился над островом. — Вы в самом начале пути. Слушайте, ушедшие…

Он внезапно потерял равновесие и упал с пьедестала под ноги стоящим в первом ряду. Мгновенно стало темно, и в темноте засияла голубая звезда за окном…