Всю свою сознательную жизнь барон Владимир Харконнен гонялся за новыми ощущениями. Он предавался безудержному гедонизму — в гастрономических излишествах, в одурманивающем действии наркотиков, в нетрадиционном сексе — и всякий раз открывал для себя вещи, прежде ему неведомые.

Но младенец в Убежище Харконненов… Что вообще прикажете с ним делать?

Главы других Домов Ландсраада обожали детей. Один из них, представитель старшего поколения, граф Ильбан Ришез, женившись на дочери императора, оставил после себя одиннадцать потомков. Одиннадцать! Ни больше ни меньше. Барону приходилось слышать скучные песенки и душещипательные сказки, которые создавали ложное впечатление радости общения со смеющимися счастливыми детишками. Барон с трудом понимал это, но из чувства долга перед Домом Харконненов и ради его будущего он поклялся стать образцовой ролевой моделью для юного Фейда-Рауты.

Ребенку недавно исполнился год, но он пребывал в полной уверенности, что прекрасно научился ходить. Фейд, ковыляя, бродил по комнатам, бегал, не успевая сохранять равновесие, но продолжал упрямо ходить, даже натыкаясь на какое-нибудь препятствие. Ясноглазый Фейд обладал поистине ненасытным любопытством и старался проникнуть в каждую кладовую и в каждый шкаф. Подбирая любой попадавший ему в руки предмет, он непременно пытался отправить его себе в рот. Ребенок часто пугался и беспрерывно плакал.

Иногда барон прикрикивал на дитя, стараясь добиться от того хотя бы одного вразумительного слова вместо бессмысленного детского лепетания. Барону так и не удалось преуспеть.

Однажды после завтрака барон взял Фейда с собой на высокий балкон круглой башни Убежища Харконненов. Маленький мальчик с любопытством смотрел на скученный индустриальный город, на красноватое за пеленой промышленного смога солнце, на пригороды Харко-Сити, в которых выращивались сельхозпродукты и добывалось сырье для нужд Гьеди Первой и процветания Дома Харконненов. Правда, население временами проявляло непокорность, и тогда барону приходилось примерно наказывать смутьянов, чтобы поддерживать порядок и дисциплину на должном уровне.

Барон, погрузившись в свои мысли, на некоторое время забыл о ребенке, и Фейд-Раута, доковыляв до края балкона, протиснулся между стойками перил. Все произошло настолько быстро, что Владимир Харконнен, проклиная свою подвеску, которая делала его движения быстрыми, но лишенными нужной координации, бросился вперед и поймал ребенка буквально за мгновение до того, как он едва не рухнул вниз с головокружительной высоты.

Гнусно ругаясь, барон поднял ребенка на руки и начал выговаривать несмышленому ползунку за его неразумное поведение.

— Как ты смеешь делать такие глупости, ты, маленький идиот? Ты что, не понимаешь, какие могут быть последствия? Если бы ты упал, то превратился бы в пятно грязи на мостовой.

Вот так могла бы пропасть драгоценная кровь Харконненов…

Фейд-Раута посмотрел на барона своими большими круглыми глазами и громко пукнул.

Барон поскорее унес младенца в дом. Решив лучше обезопасить Фейда, барон снял одну из подвесок с пояса и прикрепил ее к спине Фейда-Рауты. Хотя теперь сам барон начал передвигаться с большим трудом под тяжестью своего огромного живота, массивных рук и ног, он зато мог быть спокоен за младенца. Взлетев на полметра в воздух, маленький Фейд пришел в полный восторг.

— Пойдем со мной, Фейд, — сказал барон. — Мы посмотрим на животных, они тебе понравятся.

Фейд парил в воздухе, а дядя, пыхтя и хрипя от натуги, тянул его за собой за поводок детской упряжи по коридорам и лестничным пролетам, пока не спустился на уровень зверинца, примыкавшего к арене гладиаторского цирка. Пухлые ножки и ручки Фейда колыхались в такт движению, и казалось, что ребенок плывет по воздуху.

Оказавшись в зверинце, барон Харконнен протащил Фейда по низкому туннелю со сводчатыми оплетенными прутьями и обмазанными глиной потолками. Такая примитивная конструкция усиливала впечатление близости логова хищника. Туннель был наполнен смрадом диких зверей. В окруженных стальными прутьями клетках лежали кучи гнилой соломы, пропитанной экскрементами животных, которых натаскивали для боев с жертвами, доставляемыми сюда по воле барона. Животных били, и их рев и вой эхом отдавались под сводами туннеля. Было слышно, как когти скребут по каменному полу. Разъяренные звери бросались на решетки.

Барон улыбнулся. Так и только так надо содержать хищников.

Наблюдая за животными, Владимир Харконнен испытывал радость, граничившую с восторгом. Своим зубами, когтями и рогами эти твари могли в считанные секунды превратить любого человека в обрывки окровавленного мяса. Самыми интересными, однако, были схватки между людьми — профессиональными солдатами и отчаявшимися рабами, которым за участие в представлении обещали свободу, хотя в действительности ни один несчастный так и не получил ее. Любой раб, устоявший в схватке с профессиональным харконненовским убийцей, стоил того, чтобы снова и снова использовать его в кровавых представлениях.

Двигаясь по мрачному туннелю, барон поглядывал на довольное личико Фейда. У этого ребенка было великое будущее, это еще один наследник Дома Харконненов, который должен превзойти своего тупоголового брата Раббана. Тот был силен и жесток, но ему недоставало злокозненного ума, который так ценил в людях барон.

Похожий на медведя племянник был, однако, пока полезен. В самом деле Раббан выполнял такие щекотливые и страшные поручения, к которым испытывал отвращение даже сам Владимир Харконнен. Правда, племянник слишком часто действовал с тупостью стального безмозглого танка.

Порхающая парочка остановилась возле клетки с лазанским тигром. Огромная кошка расхаживала по клетке взад и вперед, ноздри ее треугольного носа раздувались от близости теплой плоти и свежей крови, зрачки сузились в едва заметную щелку. Эти голодные звери чаще других использовались в гладиаторских боях на протяжении многих столетий. Тигр был воплощенной в горе мышц убивающей силой, каждая его клетка дышала уничтожающей энергией. Лазанские тигры были всегда готовы впиться клыками в трепещущую плоть любой жертвы.

Внезапно зверь бросился на прутья клетки, обнажив страшные клыки, и заревел. Отпрыгнув, зверь снова кинулся на решетку, высунув наружу лапу с острыми, как сабли, когтями.

Испуганный барон отпрянул и резко потянул за собой маленького племянника. Мальчик полетел от клетки и ударился о противоположную стенку, что напугало его больше, чем ревущий от ярости зверь. Фейд закатился в таком неистовом крике, что маленькое личико посинело от натуги.

Барон схватил ребенка за плечи.

— Ну, ну, — заговорил дядя резким, но примирительным тоном. — Успокойся. Все уже в порядке.

Но Фейд продолжал громко кричать, и это привело барона в неописуемую ярость.

— Заткнись, я сказал. Нечего рыдать! Но ребенок так не считал и продолжал горько плакать. Тигр продолжал дико рычать и бросаться на решетку; хвост зверя со свистом рассекал воздух.

— Молчать, я сказал! — Барон не знал, что делать. Его никогда не учили обращению с младенцами. — Прекрати же! Но от этой ругани Фейд закатывался еще громче. Как ни странно, но в этот момент барон вспомнил о двух дочерях, которых он зачал для Бене Гессерит. Во время его ожесточенного противостояния с Орденом семь лет назад он требовал, чтобы ему вернули детей, но теперь он понял, что должен благодарить Бога за то, что Преподобные Матери сами воспитали этих недозрелых созданий.

— Питер! — заорал барон во всю силу своих легких, потом подошел к стене и начал стучать по ней своим огромным отекшим кулаком. — Питер де Фриз! Где мой ментат?

Он кричал до тех пор, пока откуда-то из висевшего поблизости динамика не раздался высокий голос ментата:

— Я иду к вам, мой барон.

Фейд продолжал плакать. Когда барон снова подхватил его на руки, то понял, что мальчик намочил пеленки, и не только намочил…

— Питер!

В следующий момент в туннеле появился бегущий со всех ног ментат. Он, видимо, был где-то рядом, потому что никогда не отлучался далеко от своего господина.

— Слушаю вас, мой барон.

Владимир Харконнен, не говоря ни слова, всучил орущего ребенка в руки оторопевшего ментата.

— Делай с ним что хочешь, пусть он только перестанет орать.

Застигнутый врасплох Питер с недоумением смотрел на самого маленького из Харконненов.

— Но, мой барон, я…

— Делай, что я приказал! Ты мой ментат. Ты должен знать все, что мне надо, чтобы ты умел.

Барон сжал оплывшие челюсти и едва удержался от хохота, глядя, как неумело взял ребенка де Фриз.

Ментат держал «благоухающего» Фейда-Рауту, вытянув вперед руки и рассматривая ребенка, как представителя неведомого экзотического вида. Наблюдать выражение его лица было для барона вознаграждением за всю сегодняшнюю нервотрепку.

— Не подведи меня, Питер. — Барон зашагал прочь, немного пошатываясь. Отсутствие одной подвески все же давало себя знать.

Вслед за ним с плачущим ребенком на руках поспешил и Питер де Фриз, недоумевая, как успокоить младенца.