Глава одиннадцатая
То, что устроил Шагрон на трассе, описанию поддавалось слабо. Он несся ракетой, болидом, сумасшедшим сгустком скорости. Встречные автомобили сливались в размытую полосу, состоящую из не успевающих отобразиться на сетчатке силуэтов и ритмичных «вжжжу! вжжжу!» по левому борту. Попутные машины зверь «бугатти» обходил так легко, будто те стояли. Крайнюю левую полосу никто не занимал — несомненно, Шагрон разгонял всех без всяких церемоний, да и начальство могло постараться на этот счет.
Когда пристойная трасса кончилась и пошел довольно отвратный асфальт, Шагрон воспользовался незнакомым амулетом; машину сразу перестало трясти: казалось, она обрела крылья (или, на худой конец, воздушную подушку) и помчалась с прежней скоростью. Все так же мелькачи встречные авто, все так же испуганно жались к обочине попутные…
В общем, доехали очень быстро — Швед даже не успел толком настроиться на рабочий лад, а мимо уже мелькнули гостиница «Пулковская» и приметный памятник, широко известный в народе как «стамеска».
— Yes-s-s! — выдохнул Шагрон, не снижая, впрочем, скорости. — Есть рекорд от «Речного» до «стамески»! Вышел из четырех часов!
Озхар безучастно глядел в лобовое стекло.
— Я вас высажу во-он там, на перекресточке, — весело сказал Шагрон. — Дальше вы уж сами. Шеф так велел.
Ему не ответили.
Едва Озхар и Швед вышли из машины, мрачная аура Питера ударила по ним, свинцом навалилась на плечи, просочилась в каждую клеточку тела, безжалостно придавливая к щербатому асфальту. Дождя на этот раз не случилось, но небо все равно было плотно зашторено низкими тучами, так что свету летних звезд-нипочем было не пробиться через эту клубящуюся толщу.
— Ух, йо-о… — Швед даже закашлялся. — Вот это да!
Озхар все молчал, упрямо расправив плечи вопреки давлению Черной Пальмиры. Вся прежняя чернота Питера по сравнению с этим чудовищным прессом казалась ласковым ветерком.
Шагрон что-то тараторил, склонившись к открытой дверце, а потом захлопнул ее, лихо развернулся прямо через осевую и спустя десяток секунд пропал из виду. Затерялся среди красных стоп-сигналов перед ближайшим светофором.
До полуночи оставалось несколько минут.
— Ну, что? — с прорезавшимся боевым азартом спросил Швед. — Как добираться будем?
— Пока без магии, — пробурчал Озхар. — Незачем светиться заранее.
И он призывно вскинул руку.
Машина притормозила рядом с ними одновременно со сменой даты.
После езды с Шагроном казалось, что ухоженная «десятка» еле-еле ползет. Трясло немилосердно, каждая кочка отдавалась сначала в позвоночнике, а секундой спустя-в голове. И продолжал давить город: настырно, тупо и докучливо, как застарелая мигрень.
— Швед! — тихо позвал Озхар где-то на полпути к Лермонтовскому.
— А?
— А тебя снова… не поведет? Как в прошлый раз, когда ты молодняк питерский крушить наладился?
Швед сначала напрягся, но потом неуверенно возразил:
— Так у нас же защита теперь… не то что раньше.
Озхар некоторое время молчал.
— Ладно. Ты того… смотри, держи себя в руках. Не сорвись.
— Не сорвусь, — пообещал Швед.
И изо всех сил постарался поверить себе.
Сразу за Египетским мостом они вышли. Озхар расплатился тем, что нашлось в кармане — нашлась сотня евро. Русских рублей, понятное дело, ни у кого уже не осталось. Хозяин «десятки» сильно повеселел и умчался в сторону Садовой.
— Ну, что, Швед? — сказал Озхар странно напряженным голосом. — Как в Ялте?
— Как в Ялте, — эхом отозвался николаевец. — Веди!
И они пошли. Свернули во двор, вошли в подъезд с сумасшедшей нумерацией и поднялись на второй этаж. Озхар постучал, поскольку звонок-молчал, как рыбка в банке.
Дверь открыла одна из девчонок Тамары — коротко стриженная и рыжая, неуловимо похожая на Марлен Жобер в «Пассажире дождя». При виде визитеров лицо ее вытянулось, она инстинктивно отпрянула и попробовала защититься простеньким щитом. Но девчонку никто и не думал атаковать.
— Добрый вечер, — негромко поздоровался Озхар. — Тамара есть?
— Д-добрый… — пробормотала девчонка. — С-сей-час…
Она снова выглядела сильнее, чем вне Питера. На уровень, а то и на все два. Сейчас — не ниже приличного третьего.
Дверь захлопнулась. Озхар и Швед терпеливо ждали — около минуты. Затем дверь медленно-медленно отворилась, слабо скрипнув давно не знающими смазки петлями, и на пороге возникла Тамара. Бледная, с распущенными по плечам волосами.
— Здравствуй, Тома, — поздоровался Озхар дрогнувшим голосом.
Она смотрела на Озхара так, словно силилась вспомнить — кто он? Что их связывает? Долго смотрела. Потом тихо спросила, произнося каждое слово по раздельности:
— Зачем? Ты? Пришел?
— За тобой, — просто ответил Озхар. — Тебе не место в этом мертвом городе. Пойдем, я отвезу тебя в Москву. Или в Одессу.
— Нет. — Тамара яростно замотала головой, отчего ее грива всколыхнулась, будто диковинное черное пламя. — Мое место тут! Приехал мой отец.
— Отец? — Озхар знал, что бьет по больному, но именно это сейчас и было нужно — встряхнуть ее, разбудить от наркотического дурмана Черной Пальмиры. — Или тот, кто надругался над твоей матерью?
Тамара вздрогнула. На секунду даже показалось, что она стала прежней, но тут дверь приоткрылась шире, и за ее спиной вырос высокий человек в длинном халате. От него пронзительно веяло Силой.
Странно, но Ямаец не был темнокожим. Скорее он походил на хорошо загорелого европейца. Но стоило взглянуть на него через сумрак, и все встало на свои места, там он был еще выше и смуглым, как шоколад. Десятки тонких косичек выбивались из-под смешной кепки, похожей на английский цилиндр с козырьком. Кепка была надета криво, козырьком в сторону, и сплошь испещрена непонятными письменами и знаками, однозначно магическими. Халат во многих местах украшали пришитые кости, скорее всего птичьи. На шее болтался амулет — высушенная куриная лапка Точнее, петушиная — ясно просматривалась длинная кривая шпора.
— Уй-йа! — басом сказал Ямаец и присел, чуть разведя руки в стороны насколько позволял узкий коридор. — Пусть входят, дочь!
Озхара и Шведа словно кто-то в спины пихнул, одновременно спеленав по рукам. Ноги с грехом пополам двигались. Ямаец с Тамарой отступили в глубь коридора, в большую комнату.
— Нам пригодится их сила, дочь, — продолжил Ямаец тем же низким голосом.
Швед успел скосить глаза, перед тем как его впихнули в комнату с алтарем. За столом в виде телевизионной коробки с неправдоподобно серьезными лицами сидели девчонки — не все, лишь пятеро, включая открывшую дверь рыжую. Озхар глядел только на Тамару, на ее постепенно утрачивающие плавность движения и разгорающиеся глаза.
Дверь с грохотом затворилась.
— С кого начнем, дочь? — спросил Ямаец.
— С этого. — Тамара указала на Шведа. — Его я оставлю на потом…
И посмотрела в глаза Озхару.
Так глядят вампиры на жертву за пять секунд до укуса.
Швед расслабился и попытался уйти на второй слой сумрака, но его моментально выдернули обратно, словно нашкодившего кота из-под дивана.
Ямаец мигом оказался перед ним с огромным крючковатым клинком в руке наподобие виденных когда-то в музее Египта. Кажется, египтяне использовали похожие инструменты для трепанации перед мумифицированием — такой серп и ножом-то не назовешь. Швед с ужасом скосил глаза, потому что ноги перестали его слушаться тоже.
Но Ямаец пока всего лишь распорол и с треском разодрал на Шведе рубашку. Та же участь постигла и шорты вместе с трусами. За какие-то пять секунд Швед оказался совершенно голым. И лежащим на алтаре — холодном, как и все в сумраке.
Ямаец с Тамарой пребывали полупогруженными в сумрак: их было видно и из с первого слоя, и из обычного мира. Видимо, те, кому Питер казался комфортным, иначе не умели. Или не хотели.
Как следует запаниковать Швед даже не успел: в комнате загрохотало. Добротно так, качественно. То есть грохотало в обычном мире, в сумрак доносились только басовитые отголоски. Открылось сразу два портала: Темный и Светлый. Из первого в комнату шагнули Завулон и Лайк, из второго — Гесер и фон Киссель. Кроме того, появились еще Совиная Голова и Хена, но откуда они появились, Швед не понял.
«Ну, слава Тьме! — облегченно подумал Швед. — Вот и тяжелая артиллерия! Не заставила себя ждать…»
— Доброй ночи! — просипел Совиная Голова и вытаращился, по своему странному обыкновению, на Ямайца.
Ямаец хищно оскалился и ушел уровнем ниже На этот раз — целиком. Все, кроме Хены и Шведа, ушли туда же. Озхар тоже. Но ненадолго, спустя секунд десять все вернулись обратно.
— Не трепыхайся, Ямаец (судя по всему, прозвище к Тамариному папаше успело прочно прилипнуть), — посоветовал Гесер. — Сил у нас более чем достаточно.
Ямаец гневно сверкнул глазами:
— Да? Ты так считаешь?
И щелкнул пальцами — похоже, подал знак Тамаре. Та знакомо развела руки и вскинула глаза к потолку. Но потолка она не видела: только бездонно-смоляное небо сумрака над Санкт-Петербургом.
А мгновением позже из алтаря вырвался сноп голубоватого света, отшвыривая Шведа в дальний угол. Швед влип в стену и амебой сполз на прохладный пол; Хена предупредительно подвинулся, освобождая место.
— Не дури, Ямаец. — Гесер остался спокойным. — Все равно ведь размажем.
Тот словно не слышал; он разглядывал Завулона, который, сунув руки в карманы брюк, привалился к стене и тоже не пойми где находился: не то на первом слое сумрака, не то вообще вне сумрака.
— Ну, об этом Чингачгуке я молчу, — сказал Ямаец хрипло, скользнув взглядом по Лайку. — Но ты, Завулон! Что с тобой случилось? Ты теперь якшаешься со Светлыми?
— Лучше уж со Светлыми, чем с тобой, — невозмутимо парировал Завулон. — К тому же в данный момент я не столько со Светлыми, сколько с Инквизицией. А Светлые — так, бесплатное приложение.
Гесер при этом скептически хмыкнул, но уточнять ничего не стал.
В комнате билась и вибрировала Сила — громадная Сила, способная и на великие разрушения, и на великое созидание. Только не похоже было, что кто-либо намеревается употребить ее на созидание.
— Хватит, Ямаец, — вмешался Совиная Голова. — Никто не позволит тебе хозяйничать в этом городе. Мы прокололись пару раз по незнанию, но теперь у нас информации более чем достаточно. Твои фокусы с куклами больше не пройдут.
— Это мой город! — выкрикнул Ямаец яростно. — Я будил его двести лет! Думаешь, я так просто отступлюсь? Брошу все и отступлюсь?
— Видишь вот это? — Совиная Голова показал ему что-то — видимо, амулет или некрупный артефакт. — Ничего не напоминает? От тебя, от нее и от алтаря вообще ничего не останется. Решай.
— Попробуй, Дункель! — ощерился Ямаец. — Ты представляешь, чем это чревато. Но я тоже кое-чего припас в рукаве! Ну же! Давай! Поглядим, кто на что способен!
Совиная Голова вздохнул и взялся за свое магическое оружие; одновременно с этим Великие приняли сумеречный облик, окончательно погружаясь в сумрак.
— Стойте! — крикнул вдруг Озхар и встал рядом с Тамарой и Ямайцем. — Я не позволю ее убить! Я с ними!
— Озхар, ты чего? — изумился Лайк.
— Я решил, Лайк! Не стоит меня разубеждать.
Ямаец запрокинул голову и торжествующе захохотал:
— Ну, Дункель? Как тебе подобный поворот? Любовь — хороший множитель к нашим силам! Теперь, пожалуй, мы и победить можем, а?
— Озхар, одумайся! — Лайк выглядел напряженным, а напряжением он всегда маскировал растерянность. Остальные тоже явно не ожидали подобной перегруппировки сил, которая действительно многое меняла. В моменты сильных душевных потрясений способности Иных обостряются. Если правильно распорядиться порывом влюбленных, да еще если это сделает умелый маг… В общем, положение даже для сборной Великих сильно осложнилось.
А Озхару стало все равно: он перехватил такой взгляд Тамары, что всякая мысль отступиться теперь казалась нелепостью.
Сборная Тьмы, Света и Инквизиции медлила. Похоже, намеченный сценарий нарушился самым неожиданным образом и ситуация стала критической.
«Как же мне все это надоело!» — подумал голый Швед в углу, неловко шевельнувшись. Спина болела от удара о стену. Путы, лишившие его свободы движений, спали пару минут назад — видимо, Ямаец посчитал трату магической энергии еще и на это излишеством.
Швед часто действовал, повинуясь первому же случайному порыву.
Чуть ближе к центру комнаты, метрах в двух, спиной к нему стоял Ямаец. В углу — чугунный подсвечник почти метровой высоты.
Магией достать Ямайца нечего было и пытаться. Если уж суперы медлят…
В общем, Швед встал на ноги, сцапал подсвечник, вышел из сумрака и безо всякой магии, со всей дури шарахнул Ямайца по макушке несколькими полновесными килограммами банального чугуна.
Что было дальше — он не запомнил, потому что отключился от магического удара. Кажется, вокруг что-то сверкало и грохотало. Дважды он сползал в сумрак, но его дважды выпихивало в обычный мир.
А потом все кончилось.
Открыв глаза, Швед осмотрелся.
На месте алтаря слабо дымилась оплавленная обсидиановая глыба замысловатой формы. Озхар стоял в обнимку с Тамарой чуть в стороне. Совиная Голова, критически склонив голову к плечу, наблюдал, как четверо инквизиторов накладывают на обездвиженного Ямайца все новые и новые охранные путы с печатями. Светлые, видимо, успели удалиться. А у противоположной стены, привалившись спинами к пошарпанным обоям, сидели Завулон и Лайк и безудержно хохотали.
— Нет, я с твоих молодцов… ха-ха-ха! Когда-нибудь… когда-нибудь точно умру! — Завулон перемежал слова вспышками смеха. — Ты мог себе такое представить? Подсвечником! По башке! Безо всякой магии!!! Ахх-ха-ха-ха!
Лайк корчился и тряс рокерскими буклями. Говорить он не мог.
Швед приподнялся на локтях. Противно воняло чем-то вроде карбида. Он вспомнил, что совершенно наг, и попытался сотворить какую-нибудь «паранджу», но доступ к магии был надежно закрыт. Не иначе, постарались инквизиторы.
Держась за стену, Швед встал, тут же пребольно ударившись о злополучный подсвечник.
— Ай! — вскрикнул он и запрыгал на одной ноге. — Зараза! Слушайте, мне бы штаны какие, а? Ни у кого нету?
Завулон и Лайк заржали с новой силой. А остальные на Шведа просто не обратили внимания.
«Всегда так, — печально подумал Швед. — У Великих нет времени на тривиальные штаны. У Великих вообще ни на что нет времени, кроме их загадочных великих дел».
Чем занимались инквизиторы и дозорные на Марсовом поле, Швед в принципе понимал. Развоплощают ожившую стараниями Ямайца городскую сущность. Но смысл каждого отдельного действия участников этого таинства улавливался плохо.
Швед не пошел со всеми к Вечному огню — остался в машине.
Инквизиторов приехало около десятка, включая Кармадона — Совиную Голову, Хену, Витезслава и Максима. Из Темных дозорных присутствовали, как ни странно, в основном киевляне — если Ираклию Швед не очень удивился, то вот Ларису Наримановну встретить в Питере никак не ожидал. Ну а без Лайка с Завулоном подобное мероприятие вообще казалось немыслимым. Озхара и Тамару, конечно же, тоже привлекли. Швед сидел в машине у открытой двери и мрачно опустошал плоскую поллитру «Джек Дэниэлс». В его состоянии больше пошла бы водка, но пить водку одному — как-то не по-русски. Водку нужно пить рюмками, чокаясь или нет, — но в компании. А вот заморский ячменный самогон можно посасывать из горлышка и в одиночестве. Пожалуй, виски — лучшее, что могла предложить раса закоренелых индивидуалистов расе раздолбаев от духовности.
На душе было гадко. По многим причинам. Какую-то неделю назад Швед, уезжая отсюда, не сомневался в одержанной победе, в достигнутом успехе. Хорошо провернули операцию — отчего бы не предаться хорошему настроению? Правда, беспокоило не слишком желанное повышение в должности, зато звали родные юга, Николаев, Одесса, Кинбурн, море.
Все было предельно ясно и предельно просто. Схватились с Черными, по большому счету — победили. Ничто не предвещало такого скорого возвращения в Питер и при таких нетривиальных обстоятельствах. И даже нелепый удар подсвечником, кажущийся теперь маловероятным самому Шведу, совершенно не грел. Вывести сильного мага из строя немагическим методом? Пусть даже внимание того было сковано присутствием аж шести суперов… Нет, это сказки для новообращенных Иных.
В целом произошедшее смахивало не то на фарс, не то на дурной сон.
«В этом чертовом городе и схватки — не схватки, и магия какая-то левая… — сердито подумал Швед, в который раз прикладываясь к бутылочке. Елки-палки! А ведь Арика — Озхара то бишь — из Дозора теперь попрут. Как пить дать попрут…»
По сути дела, его старший приятель продемонстрировал прямое неподчинение начальству. Переметнулся на сторону противника. И чем он при этом руководствовался, ни в малейшей мере никого не взволнует. Расчетом, чувствами, некими высшими соображениями. Переметнулся — и точка.
Такое не прощают. Тем более не простят маги уровня Завулона и Лайка.
А ведь у Шведа с одесситом отношения были давние и очень тесные. Мало кто мог вызвонить Шведа среди ночи и, ничего не объясняя, сказать: приезжай! И Швед бы поехал. И ездил всегда.
В общем, паршиво было Шведу. И даже когда Питер внезапно вскрикнул, всколыхнул сумрак и единая его одноцветная аура вдруг раскололась на мириады пестрых сверкающих осколков — даже в этот момент николаевец не обрадовался. Честное слово: Швед предпочел бы, чтоб этот мрачный северный город так и продолжал пожирать души своих слепо влюбленных в тлен обитателей, лишь бы Озхар, в прошлом Арик Турлянский, остался таким же, каким был, и там же, где был.
Но повернуть вспять мерное течение событий не способны даже Иные.
Пустая бутылочка из-под виски, пару раз подпрыгнув, успокоилась на асфальте. Швед проводил ее тоскливым взглядом и протяжно вздохнул.
Когда они улетали, над Питером впервые за это лето разошлись тучи и показалось солнце. Обитатели северной столицы неуверенно щурились на свет и робко примеряли к лицам растерянные улыбки.
Летели вдвоем: Лайк и Швед. Лариса Наримановна, по обыкновению, предпочла отбыть самостоятельно, а у Ираклия отыскались спешные дела в Выборге, куда он и укатил, как только Лайк позволил. Что же касается Озхара, то его вместе с Тамарой задержали донельзя озабоченные и вместе с тем очень довольные собой инквизиторы. Их сложная операция завершилась успешно, осталось подвести итоги и с помпой доложиться Европейскому Бюро.
Дневной Дозор если и считали причастным к этой победе, то, во-первых, московский, а во-вторых, собственно даже не весь Дозор, а скорее лично Завулона. Непосредственные исполнители, как всегда, остались в стороне и по большому счету — у разбитого корыта.
Украинская команда в который раз вытянула самую опасную и кропотливую часть работы, потеряла одного из самых перспективных магов и без почета и регалий отбывала восвояси.
Лайк был зол и раздражен. Еще бы, потеря Озхара совершенно нарушила его планы на будущее. В рядах Дозора образовалась новая брешь, которую некем было закрывать. Вместо еще недавно ожидаемого пополнения в лице питерских чародеек — только потери. Правда, Плакуна и Витьку Моисеенко, павших жертвами шального налета одурманенных Ямайцем инквизиторов, пообещали ревоплотить…
Но Лайк прекрасно знал реальную цену обещаниям европейской бюрократии. Слова от дела могло отделять целое столетие. Да и вообще до дела могло не дойти.
Завулон намекал Лайку, что неплохо бы тому заглянуть в Москву, однако киевлянин в Москву решил не ехать. Хватит, позатыкали хозяйские дыры. Пора и своими скорбными делами заняться.
Вот и получилось, что победа для непосредственных исполнителей операции «Черная Пальмира» обернулась сущим поражением.
Неудивительно, что Лайк всю дорогу к разговорам был не расположен — с непроницаемым лицом читал купленную в аэропорту книгу. А Швед, невольно чувствующий себя виноватым, если у шефа бывало подобное настроение, оживил плеер, натянул наушники и погрузился в мир звуков.
Оставаясь надеяться, что Киев его отогреет и утешит.
«Почему? — думал Швед. — Почему Озхар так поступил? Неужели женщина ему дороже дела? Дороже приятелей и соратников?»
«Почему люди вообще стремятся друг к другу? Ведь одиночество выгоднее и надежнее. Одному проще — не нужно ни о ком заботиться, и не нужно ради одних близких предавать других близких…»
«Почему, зная это, многие тем не менее сами лезут в неволю, подставляют шею под ярмо отношений и вязнут, вязнут в этом коварном болоте, откуда выход только через боль, душевную пустоту и разлуку?»
«Почему одни охотно загребают жар для других, хотя прекрасно сознают, что их цинично используют?»
«Чем Иные в принципе отличаются от людей, если позволяют себя так цинично использовать?»
Отвечать Швед даже не пытался. Вопросы падали в пустоту один за другим, падали, чтобы отдаться эхом в чьих-нибудь душах. А мир оставался таким же неправильным и несправедливым, каким представлялся в далеком детстве, когда кому-то позволено почти все, а прочим — только то, что делать меньше всего хочется. Желанное же, по обыкновению, под запретом. Почти для каждого — исключение составляют лишь те, кто менее всего этого заслужил.
Потом Швед решил, что ноет и жалуется, и расстроился еще сильнее. А заодно решил изгнать из головы вообще все мысли до единой и просто раствориться в музыке. Тем более что на затянутой дымкой земле проступили привычные контуры древнего Киева, а в наушниках зазвучала хорошо знакомая песня.
Самолет заруливал на посадку.
Белый снег, серый лед
На растрескавшейся земле.
Одеялом лоскутным на ней
Город в дорожной петле,
А над городом плывут облака,
Закрывая небесный свет.
А над городом — желтый дым,
Городу две тысячи лет,
Прожитых под светом Звезды
По имени Солнце…
Облаков было немного — во всяком случае, не настолько много, чтобы, взглянув в иллюминатор, Швед не мог рассмотреть город. А кто-нибудь там, внизу, так же легко мог задрать голову и разглядеть над Днепром серебристую птицу.
И две тысячи лет — война,
Война без особых причин.
Война — дело молодых,
Лекарство против морщин…
Эта война почти незаметна. Вот, к примеру, многие питерцы узнают о событиях последних недель? О стычке на Марсовом поле и курьезном пленении Ямайца? Ой, немногие…
…И согрета лучами Звезды
По имени Солнце…
Звезда по имени Солнце заглядывала в иллюминаторы лайнера, бросала подвижные зайчики на обшивку, на противоположные ряды кресел. Пассажиры жмурились.
И мы знаем, что так было всегда,
Что судьбою больше любим,
Кто живет по законам другим
И кому умирать молодым.
Он не помнит слово «да» и слово «нет»,
Он не помнит ни чинов, ни имен.
И способен дотянуться до звезд,
Не считая, что это сон,
И упасть опаленным Звездой
По имени Солнце…
Неправда, Виктор. Города помнят и слово «да», и слово «нет». Они вообще многое помнят. Скорее всего ты это знал. Иначе почему не спел обычным людям четвертый куплет? Тот, который теперь доступен лишь в сумраке?
И вот город зажигает огни,
Огни — это наши глаза,
Город знает нас в ясные дни,
Город помнит нас даже в слезах.
И за эти две тысячи лет
Он к огням наших глаз привык,
Он не делит на своих и чужих,
Для него мы все только на миг
Задержались под светом Звезды
По имени Солнце…
— Вставай. — Лайк похлопал Шведа по плечу. — Прилетели.
Швед выключил плеер и снял наушники.
Их встречали Ефим с Платоном Смерекой. Уже в лимузине Лайк, по сложившемуся обычаю со стаканом вермута в руке, подозрительно отстраненно поинтересовался у Шведа:
— Ты сам-то хоть понял, что натворил?
— В каком смысле? — решил уточнить Швед. А то мало ли что Лайк имеет в виду?
— Ты ведь Ямайца опозорил на весь мир. Уделал его без магии.
Швед насупился:
— А что мне оставалось?
Опорожнив одним глотком сразу полстакана, Лайк задумчиво прокомментировал:
— Между прочим, ты единым махом подвел черту под одним из старых теоретических споров. Кое-кто долго ратовал за неполное погружение в сумрак. Так действительно и магией пользоваться можно, и силы не настолько теряешь. Но зато любой, даже простой человек, не Иной, может без труда хватить тебя по затылку чем под руку подвернется.
— Шеф, — угрюмо спросил николаевец. — Я что-то не пойму, ты меня осуждаешь или же одобряешь?
Шереметьев подавил глубокий вздох:
— Взять Ямайца без грохота и потерь ты, безусловно, помог. Так что скорее одобряю.
Разговору молча внимал Ефим — перебивать он, конечно же, не решался.
— Я вижу, ты домой хочешь, — обратился Лайк к Шведу. — Езжай, отлежись. Платон! Через вокзал, пожалуйста!
И — тише:
— Николаевский как раз через сорок минут.
— Спасибо, — пробормотал Швед. Домой ему и правда хотелось.
Киев проплывал за тонированными окнами.
Перед вокзалом Швед пожал протянутую шефом руку, кивнул Ефиму и вышел.
— Я найду тебя через недельку, — сказал Лайк. — Будет большой разбор полетов.
— Угу. Пока.
Дверь почти бесшумно захлопнулась, и лимузин укатил.
Последние часы Шведа захлестнуло странное и не очень приятное чувство ненатуральности происходящего. Наверное, он просто устал. А может, только утром развоплощенный Питер высосал из него слишком много моральных сил. Возможно. Все возможно.
Не хотелось ничего — даже морочить публику на вокзале. Вместо этого Швед честно выстоял очередь у кассы и взял билет обычным порядком, будто и не Иной.
На николаевском поезде редко ездят в СВ, поэтому билеты есть всегда. На всякий случай Швед взял два билета — а то еще попадется какой-нибудь докучливый попутчик…
Купив в дорогу неизменной «Оболони», Швед засел в купе. Он чувствовал, что скоро просто свалится и заснет. Однако предстоял еще один разговор — с тем, с кем Швед меньше всего ожидал.
Спустя примерно полчаса и две бутылки «Соборного» в дверь очень корректно и вежливо постучали.
— Да! — недовольно отозвался Швед, полагавший, что это какие-нибудь торговцы газетами или, может быть, проводница.
Дверь уехала вбок, и на пороге возник моложавый парень, бесспорно Иной.
— Добрый вечер, Дмитрий, — доброжелательно поздоровался гость. — Пожалуйста, пройдемте со мной, с вами хотят поговорить.
— Кто? — удивился Швед.
— Сейчас узнаете.
Парень обезоруживающе улыбнулся, что Шведу крайне не понравилось: гость был Светлым.
Но идти все же пришлось.
Войдя в купе через одно от своего, Швед форменным образом оторопел: за столиком сидел не кто иной, как Шиндже, Судья Мертвых.
— 3… Здравствуйте… — пробормотал обескураженный Швед.
— Здравствуйте, молодой человек. Садитесь… Вот вы, значит, какой. Громовержец с подсвечником.
Швед осторожно присел на полку почти напротив Шиндже.
Тот выглядел очень буднично — пенсионер пенсионером, только сетчатую шляпу свою снял, сейчас она висела на крючке над выключателем. Парень-Светлый, к слову, в купе входить не стал — остался снаружи и затворил дверь.
Шиндже некоторое время внимательно изучал Шведа, тот даже смутился.
— Да, — вдруг сказал Шиндже, как выяснилось — отвечая на незаданный вопрос, — Озхару придется уйти из Дозора. Собственно, в данный момент он примеряет балахон инквизитора.
Швед озадаченно взглянул на старого Иного:
— Озхара берут в Инквизицию?
— А почему нет? Совиная Голова не имеет привычки разбрасываться ценными кадрами. И девочку тоже скорее всего возьмут — когда закончится расследование.
— Но… Озхар ведь предал Тьму…
— Какое до этого дело Инквизиции? — пожал плечами Шиндже. — Тьма, Свет… Все это не более чем условности. Свет легко становится Тьмой, когда начинает преследовать собственные интересы.
— А Тьма?
— А Тьма так же легко становится Светом, когда не преследует свои. Просто интересов у Иных, помимо своих собственных, куда больше, нежели у обычных людей.
— А Инквизиция…
— А Инквизиция просто следит, чтобы этот раскрученный волчок не прекратил вращаться. Если прекратит — упадет, и это будет действительно страшно. Только это и держит Инквизицию, а через нее и Дозоры, на плаву. Если так называемое добро прекратит сражаться с так называемым злом — мир закончится. Просто закончится, как фотография, застынет. Инквизиции интересно, чтобы мир выжил. А кто в текущий момент именуется добром, кто злом — какая разница? Вопрос только в том, чтобы волчок вращался, а так называемая борьба — происходила. Ты поймешь это… потом. Когда повзрослеешь. И если тебе покажется, что волчок падает — станешь инквизитором.
Швед интуитивно почувствовал, что сейчас время задавать любые вопросы — Шиндже ответит.
— Почему же вы инквизитором так и не стали?
— Потому что я уже достаточно взрослый, дабы понять: этот волчок никогда не упадет. Он просто не умеет падать. И когда ты в очередной раз повзрослеешь, когда поймешь, что волчок не падает, ты уйдешь из Инквизиции.
— Куда?
Шиндже тихо засмеялся, запрокинув голову:
— К следующему волчку. Он ведь в мире Иных далеко не один. Мы живем в относительном равновесии. Но идеал — это не равновесие, а гармония. Я думаю, ты чувствуешь разницу, Дмитрий по прозвищу Швед. Ладно, иди, спи, я увидел все, что хотел. Прощай.
— До свидания, — пробормотал Швед, вставая.
Этот эпизод стал достойным завершением калейдоскопической ночи и последовавшему за ней такому же дню. Швед добрался до купе, рухнул на полку и действительно крепко уснул. Мертвецки.
Примерно в это же время в «Виктории» Лайк и Симонов допивали вторую бутылку «Кутузова».
— Значит, порешили Черную Пальмиру, — довольно заметил Симонов, разливая коньяк по шарообразным бокалам. — Жаль, без меня.
— Черная Пальмира еще покажет свое лицо, Игорь, — угрюмо напророчил Лайк. — Вот увидишь.
— Я знаю. Но надеюсь, что она покажет свое лицо не нам.
Май 2002 — февраль 2003
Николаев — Москва
В романе использованы тексты групп «Беломорс», «Ария», «Кино», а также микрорассказ Леонида Евдокимова (Сахалин) о цыпленке по Лейбницу и Шопенгауэру.
notes
